На краю памяти Часть 3

 
Глава 3 
Дорога в гетто

Дорога началась ни свет ни заря, когда над Одессой ещё висел густой холодный туман, и только редкие фонари освещали пустые улицы. Людей выгнали из домов, не дав ни поесть, ни толком попрощаться. Кто с чем был, тот и пошёл: кто с узелком, кто с одеялом, кто просто с пустыми руками.

В колонне шли молча. Лишь изредка кто-то всхлипывал, а дети тянулись к матерям и спрашивали, когда они вернутся домой.

— Тише, Аня, — шептала Софья, прижимая к себе дочь. — Всё будет хорошо, главное — держись за меня крепче.

Дед Лазарь шёл рядом, тяжело дыша, но не подавал виду. Иногда поправлял бабушкин платок на её плечах. Бабушка шла молча, сжав губы, и держала в руках узелок с фотографиями и ложкой — всё, что осталось от прежней жизни.

Шли долго. Ноги путались в грязи, ботинки промокли насквозь. Вдоль дороги стояли солдаты, кричали, подгоняли прикладами. Кто падал — того поднимали, кто не мог идти — оставался на обочине. Анна видела, как старик из соседнего дома сел на землю и больше не поднялся. Никто не помог, только бабушка перекрестилась и прошептала:

«Прости, Господи».

По дороге встретили знакомых — тётю Сару с сыном, дядю Семёна, который тащил на плечах мешок. Люди шли молча, иногда перебрасывались короткими фразами.

— Держитесь, — сказал дядя Семён, проходя мимо. — Всё равно выхода нет.

— Главное — вместе, — ответил дед.

В какой-то момент колонну остановили и приказали ждать. Люди сели прямо на землю, кто-то достал хлеб, кто-то — воду. Софья дала Анне кусочек сухаря.

— На, поешь, милая, — сказала она. — Неизвестно, когда ещё дадут.

Анна жевала медленно, боясь, что кусочек закончится, и тогда станет совсем страшно. Вокруг было тихо, только слышно было, как кто-то кашляет, кто-то плачет.

— Мама, а ты не боишься? — спросила Анна.

— Боюсь, — тихо ответила Софья. — Но пока мы вместе, ничего не страшно.

Потом всех погнали дальше. Дорога стала хуже, грязь липла к ногам, ветер продувал насквозь. Кто-то закашлялся, кто-то упал в обморок. Солдаты не церемонились — поднимали, толкали, иногда били.

— Потерпи, Фрида, — дед поддержал бабушку, когда она споткнулась. — Держись за меня.

— Я держусь, Лазарь, — шептала бабушка. — Только бы Аня не замёрзла.

Вечером всех согнали на станцию и велели садиться в вагоны. Вагон был тёмный, холодный, пахло сыростью и страхом. Народу набилось много, так что не повернуться. Кто-то сразу начал плакать, кто-то молился, кто-то просто молчал.

— Держи меня за руку, — сказала Софья Анне. — Не отпускай.

В вагоне было темно, только сквозь щели пробивался слабый свет. Кто-то пытался устроиться поудобнее, кто-то делился куском хлеба.

— Возьми, — протянула соседка бабушке кусочек сахара. — У меня дети взрослые, а вам пригодится.

— Спасибо, — прошептала бабушка. — Дай Бог тебе здоровья.

Всю ночь вагон трясло, люди падали, кто-то терял сознание. Иногда эшелон останавливался, солдаты открывали двери, кричали:

— Быстро! В туалет! По одному!

Кто-то выбегал, кто-то не успевал. Воду давали редко, хлеба почти не было. Дети плакали, старики стонали.

— Мама, мне холодно, — жаловалась Анна.

— Держись, милая, — Софья прижимала её к себе, укрывала платком.

В одном из вагонов умерла старушка. Её тело вынесли на ближайшей станции и бросили у насыпи.

«Прости, бабушка», — прошептала Анна.

— Не смотри, — сказала мама. — Всё будет хорошо.

В какой-то момент один из взрослых сказал:

— Если есть бумага — пишите, оставляйте записки, может, кто-нибудь найдёт.

Дед достал клочок газеты и карандаш.

«Дорогие, мы в эшелоне, едем на запад. Не знаем, куда. Если кто-нибудь найдёт — помните, мы были вместе. Лазарь Авербух».

Он свернул записку и сунул её в щель между досками.

«Может, кто-нибудь найдёт», — прошептал он.

Дорога казалась бесконечной. Вагон трясло, люди падали, кто-то терял сознание. Иногда эшелон останавливался, солдаты открывали двери, кричали:

— Быстро! В туалет! По одному!

Кто-то выбегал, кто-то не успевал. Воду давали редко, хлеба почти не было. Дети плакали, старики стонали.

— Мама, мне холодно, — жаловалась Анна.

— Держись, милая, — Софья прижимала её к себе, укрывала платком.

Утром эшелон остановился. Людей выгнали из вагонов и построили в колонну.

— Быстрее! Не останавливаться!

Шли по грязи, по лужам, по разбитым дорогам. Кто-то падал, кто-то поднимал, кто-то оставался лежать. Вдоль дороги стояли местные жители, смотрели исподлобья, кто-то бросал кусок хлеба, кто-то просто отворачивался.

— Держитесь, люди, — крикнула какая-то женщина с обочины. — Держитесь!

В колонне появились новые люди — из других городов, из других деревень. Кто-то помогал нести вещи, кто-то делился водой.

— Возьми, — протянул Анне кусок хлеба мальчик из соседней семьи. — Мне мама дала.

— Спасибо, — прошептала Анна.

— Мы все здесь чужие, — сказал дед. — Но пока мы помогаем друг другу, мы будем живы.

К вечеру добрались до гетто. Грязь, холод, бараки из досок, повсюду люди — усталые, голодные, напуганные. Солдаты кричали, загоняли всех в бараки.

— Быстрее! Не останавливаться!

В бараке было тесно, пахло сыростью и страхом. Люди сидели на нарах, кто-то плакал, кто-то молчал.

— Мы вместе, — сказал дед. — Это главное.

Вечером дед снова достал клочок бумаги и написал:

«Мы в гетто. Живы. Держимся».

Он передал записку соседу:

— Если будешь на воле, брось где-нибудь.

Анна сидела рядом и смотрела на маму, на бабушку, на дедушку.

— Мама, а мы вернёмся домой? — спросила она.

— Вернёмся, обязательно вернёмся, — ответила Софья, хотя в её голосе не было уверенности.

Ночь прошла в тишине. За стеной кто-то стонал, кто-то молился. Анна долго не могла уснуть, прислушиваясь к дыханию мамы. Вдруг ей показалось, что за окном шумит море как дома. Она зажмурилась, чтобы не заплакать.

«Всё будет хорошо», — шептала она себе. — «Мы вместе».