На краю памяти Часть 5

 
Глава 5
Зима в гетто

Зима в гетто была не такой, как в Одессе, — не с запахом моря и мандаринов, а с ледяным ветром, который забирался под одежду, как соседка тётя Рахиль, — без спроса и навсегда.

В бараке, где жила семья Авербух, по утрам можно было рисовать пальцем на стекле, а по ночам слушать, как стонет ветер, будто кто-то заблудился в степи и зовёт на помощь. Анна просыпалась от собственного дыхания, которое висело в воздухе белым облачком, и первым делом щупала мамины руки — тёплые они или уже совсем ледяные.

— Софочка, ты слышишь, как этот мороз скребётся в щели? — бабушка Фрида натягивала на себя сразу два платка, один из которых когда-то был её приданым.

— Говорю тебе, если бы не Аня, я бы вообще не вставала.

— Мама, ну что ты такое говоришь, — Софья попыталась улыбнуться, но губы у неё потрескались, и улыбка вышла кривой.

— Мы все здесь держимся только друг за друга.

— А я держусь за тебя, мамочка, — Анна прижималась к Софье, словно хотела спрятаться от всего мира.

Дед Лазарь, как всегда, держался бодро, хотя сам дрожал, как старый самовар.

— Вот что я вам скажу: если бы Б-г хотел, чтобы евреи мерзли, Он бы сразу отправил нас в Сибирь, — говорил он, кутаясь в шарф. — А здесь, между прочим, Транснистрия, почти курорт, только с отоплением не повезло.

— Лазарь, лучше бы ты не шутил, а придумал, где взять дрова, — ответила бабушка. — Или ты думаешь, что я согреюсь твоими разговорами?

— Фридочка, если бы разговоры грели, мы бы уже жили как в Баден-Бадене, — подмигивал дед. — Но ты держись, я что-нибудь придумаю.

С едой было совсем туго. Суп становился всё жиже, хлеба — всё меньше. Иногда Софья меняла на рынке последние нитки: кто-то брал их за картошку, кто-то — за луковицу. Однажды соседка принесла кусочек мяса, настоящего, с прожилками.

— Софочка, возьми, у тебя же ребёнок, — шептала она. — Всевышний даст мне, а тебе сейчас нужнее.

— Спасибо, Рахиль, — Софья чуть не плакала. — Ты нас спасла.

— Не спасла, а просто поделилась, — махала рукой Рахиль. — Так и надо.

Болезни бродили по баракам, как злые собаки. Кашель, лихорадка, у кого-то начался тиф. Бабушка Фрида слегла: сначала просто кашляла, потом не могла подняться с нар.

— Софочка, не волнуйся, я ещё в Одессе лечила простуду, — говорила она, но Софья знала, что здесь не Одесса и не тот чай с лимоном.

Дед Лазарь бегал по гетто, искал, у кого есть хоть какие-то лекарства. Он нашёл у старого Хаима порошок, который тот берег для себя.

— Хаим, дай, у меня Фрида болеет, — просил дед.

— Лазарь, бери, — ответил Хаим. — Мне всё равно не поможет, а может, ей поможет.

— Ты праведник, Хаим, — благодарил дед.

— Какой я праведник, — махал рукой Хаим. — Просто человек.

Однажды ночью бабушка тяжело задышала, закашлялась. Софья сидела рядом, не спала. Утром Фрида открыла глаза, посмотрела на всех:

— Дети мои, держитесь друг за друга. Всевышний не оставит вас.

— Бабушка, не уходи, — шептала Анна. — Я не смогу без тебя.

— Я всегда с тобой, — улыбнулась Фрида, — даже когда меня нет рядом.

«Через два дня бабушки не стало. Её вынесли из барака на одеяле, дед шёл за ней, молчал, только губы шевелились — он что-то шептал на идише, наверное, просил у Б-га, чтобы Фриде было хорошо там, где она теперь».

После смерти бабушки в бараке стало ещё холоднее. Анна долго не могла уснуть, прижималась к маме.

— Мама, а бабушка нас видит?

— Конечно, видит, — ответила Софья. — Теперь она всегда с нами.

Время шло, мороз не отпускал. Иногда казалось, что зима никогда не кончится. Люди в бараке сбивались в кучу, грелись друг о друга, делились последним. Кто-то приносил вести с фронта:

— Наши наступают! — и все сразу оживлялись, начинали спорить, кто прав, кто виноват, кто когда вернётся домой.

Однажды вечером в барак зашла соседка и принесла маленький клочок бумаги.

— Софочка, это тебе, — сказала она. — Письмо от тёти Баси из другого барака. Она пишет, что её сын жив, и просит передать, что не нужно терять надежду.

Софья читала письмо вслух, и все слушали, затаив дыхание. Даже дед Лазарь не перебивал.

— Видите, — сказал он потом, — если письма доходят, значит, мы живы. А если мы живы, значит, Б-г о нас не забыл.

В ту ночь Анна долго не могла уснуть. Она лежала, слушала, как мама тихо поёт колыбельную на идише, и думала:
«Может быть, весна всё-таки придёт. А если придёт весна, значит, всё ещё может быть хорошо».

Утром, когда они вышли к умывальнику, кто-то выложил из угольков на снегу слово „ХАЙ“ — „Живи“. Анна смотрела на это слово, а потом вдруг рассмеялась — тихо, чтобы не услышали солдаты, но так, что у мамы на глазах выступили слёзы.

— Мама, мы будем жить, — сказала она. — Я тебе обещаю.

— Обещай, — улыбнулась Софья, — и держи меня за руку, пока не станет тепло.