Королевские шалости

Версальский дворец пробуждался, словно старинная арфа, которой коснулся первый луч солнца. Золото рассвета скользило по лепным фасадам и зеркальным стёклам, заставляя колонны мерцать, а ангелов на карнизах — оживать в янтарной тишине. В лёгком дыхании утреннего ветра колыхались шёлковые портьеры, как будто сами стены шептали о былых балах и тайных поцелуях. Фонтаны далеко в парке звучали приглушённым эхом, будто скрипка где-то в далеко мягко рождала ноту за нотой.

Но за этой утончённой симфонией света и формы, как и прежде, скрывалась тонкая, почти незримая тень — тень, что живёт между мгновениями, прежде чем день родится окончательно. Это была не тьма, нет — скорее память, дыхание ночной тайны, эхо того, что так и не было понято до конца.

В роскошных покоях королевской опочивальни, под тяжёлым балдахином, украшенным лилиями Бурбонов, покоился король Людовик XIV. Его называли Король-Солнце, ибо весь блеск двора вращался вокруг него, подобно планетам вокруг светила. Но сейчас, в сумрачной тиши предрассветного часа, Король-Солнце лежал одиноко, и лишь дрожащий огонёк свечи отбрасывал на стену длинную причудливую тень. Тень повторяла очертания самого короля, но была тоньше и извилистее – словно некий изящный философ в тёмном плаще застыл рядом с королевским ложем, склоняя голову набок в задумчивости.

Король открыл глаза ровно в тот миг, как дверь тихонько приотворилась. Первый камердинер просунул голову и почтительно произнёс:

— Ваше Величество, пора вставать.

Людовик приподнялся, и тут же в полумрак спальни хлынули слуги и приближённые – как ручьи талой воды, устремившиеся после зимнего плена. Началась церемония утреннего пробуждения. Десятки придворных, удостоенных чести присутствовать при пробуждении короля, теснились у порога спальни. С важным видом они входили по одному, каждый в строго определённом порядке, словно актёры тщательно разученного спектакля.

У изголовья уже ожидали Первый лекарь и Первый хирург – по ритуалу им надлежало справиться о здоровье монарха, прежде чем начнутся дальнейшие действия. Людовик кивнул им рассеянно: здоровье у него сегодня было в полном порядке, по крайней мере телесное. Душевное самочувствие Его Величества оставалось вне круга придворных забот — невидимо для взглядов, теряющихся в кружевах этикета и шелесте шелков. Лишь одна странная тень, укрывшаяся в полумраке угла, казалась внимательной. Она не суетилась, не кланялась, не издавала ни звука — но именно она, возможно, одна во всём Версале знала: король страдает. И, быть может, только она одна хотела это знать.

Начался великий утренний туалет. Камердинеры подали королю тёплое влажное полотенце для лица. В этот момент в спальню начали впускать высокопоставленных вельмож – герцогов, графов, министров, приближённых к особе. Каждый из них ощущал себя избранником судьбы, получившим право лицезреть, как король умывается и одевается. Кто-то старался выглядеть бесстрастно, кто-то – преисполненным почтения, но едва ли не все сгорали от тщеславного удовольствия. Людовик чувствовал эти взгляды на своей спине точно тёплое дыхание. Он знал, что для них он – земное светило, и даже самая малая его шалость становится для придворных событием.

Король позволял слугам омывать своё лицо и руки, терпеливо подставлял подбородок брадобрею, снимавшему утреннюю щетину. Рядом, склонившись с расчёской и лентами, ожидал королевский парикмахер – готовый пригладить чёрные кудри Его Величества и водрузить на царственную голову пышный парик, завитый по последней моде. Придворные взирали на эти скромные действия как на священнодействие. Маркиз де Бельшер, немолодой уже вельможа с пышным собственным париком, перегнувшись через плечо соседа, старался не пропустить момент, когда король наденет парик и волосы Его Величества, пусть даже искусственные, ниспадут на спину величественным каскадом. Рядом с маркизом, приподнявшись на цыпочки, чтобы лучше видеть, молодой виконт д’Армансон даже раскрыл рот от благоговения: ему впервые довелось присутствовать при lever du roi – утреннем пробуждении короля – и зрелище брадобрейства монаршей щетины, снимаемой бритвой, казалось ему вершиной жизненных впечатлений.

Людовик искоса наблюдал эту картину в большое зеркало, пока брадобрей орудовал лезвием. Зеркало, оправленное в золото, отражало блестящую процессию у него за спиной: десятки лиц, вытянувшихся в подобострастной улыбке, десятки пар глаз, горящих честолюбием. Едва уловимо король усмехнулся. Он любил порядок и ритуалы, но порой вся эта свита напоминала ему театр марионеток, где каждым движением заправляет этикет. “Сто человек, – подумал он, – не отрываясь смотрят, как я пью утренний бульон, и считают это высшим счастьем. Что ж, пусть. Так утверждается власть – видимостью величия и незыблемостью обряда.”

– А в чём истинная власть, как полагаешь, Людовик? – вдруг прозвучал тихий насмешливый голосок поблизости.

Король вздрогнул и оглянулся, но за спиной его были лишь толпящиеся придворные. Никто не посмел бы задать ему подобный вопрос вслух. Людовику показалось, что голос прозвучал внутри его головы – отчётливо, с легкой иронией.

Он узнал этот голос – вернее, догадался, чей это шёпот. Уже не впервые в такие минуты к нему являлась странная мысль, говорящая как бы со стороны. Людовик прозвал про себя этот внутренний голос тенью и дал ей имя- Лютен, его невозможно отогнать никаким королевским указом. Теньявлялась всегда незримо, словно тёмное отражение его самого. Король сделал глубокий вдох и выпрямился; слуги как раз поднесли ему расшитый золотом камзол.

– Истинная власть – в подчинении, – мысленно ответил Людовик своему невидимому собеседнику, стараясь сохранить на лице спокойствие. – Гляди: все они подчинены мне. Каждый взгляд устремлён на меня и ловит малейший знак моего благоволения. Разве не в этом сила?

– Подчинены ли? – прошелестел ответ с оттенком сарказма. – Или лишь разыгрывают поклонение, преследуя свои цели? Твоя власть, мой король, – лишь привычка и церемониал. Стоит солнцу закатиться, и все они разойдутся по углам, судача о тебе злым шёпотом. Разве это истинная власть над душами?

Людовик почувствовал укол раздражения. Конечно, это снова заговорила его собственная Тень – назойливый внутренний оппонент. Король едва заметно дёрнул уголком рта, сдерживая недовольство. В эту минуту герцог де Лаваль, выпятив грудь колесом, удостоился чести поддержать королевский рукав, пока Его Величество просовывал руку, а граф де Монбризон одновременно накинул на плечи короля атласный кафтан. Каждый придворный ловил возможность прикоснуться к особе монарха – пусть даже лишь к краю рукава.

– Есть ли у меня истинная власть над душами? – подумал Людовик, отвечая внутреннему голосу, пока камердинеры застёгивали на нём драгоценные пуговицы. – Я король, помазанник Божий, и власть моя – от Бога. Значит, она истинна. Народ верит, что король правит по милости небес… или по крайней мере должен верить.

Тень фыркнула еле слышно:

– Сомневаюсь, что все твои подданные заняты сейчас благочестивыми мыслями о помазаннике Божьем. Некоторые, может статься, думают, как бы выпить за твое здоровье побольше вина или получить должность повыгоднее. Что ж, продолжай, король: убеждай себя, что они преклоняются пред тобой от чистого сердца, а я позволю себе усомниться.

Людовик незаметно нахмурился. Камердинер тем временем поднёс на серебряном подносе миску ароматного бульона – лёгкий утренний завтрак Его Величества. Король сел на край постели и медленно пригубил несколько ложек. Придворные смотрели, как он пьёт, точно дети, наблюдающие ритуал искусного фокусника.

Проглотив несколько тёплых ложек наваристого бульона, Людовик ощутил прилив бодрости. Он отставил миску – знак того, что насытился. Слуги тут же отступили на шаг, а по рядам придворных пробежал почтительный шёпот восхищения: король отведал суп с видимым удовольствием – верный признак, что день начался удачно.

Людовик поднялся на ноги, полностью одетый, осыпанный пудрой и духами, сверкающий, словно боевой конь в парадной сбруе. Лицо его вновь застыло в величавом спокойствии. В конце концов, сомнения – удел простых смертных, а не величайшего государя Европы. Король решительно отогнал от себя настырный шёпот мыслей. Пора было явить себя двору официально.
К этому времени вся свита уже выстроилась в покорном ожидании. Каждый придворный застыл, потупив глаза, готовый сопровождать монарха в следующем акте ежедневного действа. По знаку короля створки двери распахнулись, и Людовик XIV выступил из опочивальни. Ковровая дорожка тянулась через анфиладу зал, ведущих к Большим покоям.

Король-Солнце величественно двинулся вперёд. За ним, подобно сияющему хвосту кометы, последовала процессия приближённых. Стоило Людовику появиться на пороге Зеркальной галереи, как по рядам придворных, толпившихся вдоль стен, пронёсся восторженный вздох. Дамы, сияя бриллиантами и утренними улыбками, делали глубокие реверансы, а мужчины кланялись до самого пола, взмахивая шляпами с плюмажами. Солнце королевской власти взошло – день начал свой блеск.

Людовик шёл через сверкающую галерею неспешно, позволяя каждому насытиться его присутствием. Некоторые смельчаки – пользуясь случаем – спешили подать королю записки с прошениями или шепнуть пару слов на ходу. Память у Людовика была отличная: он воспринимал эти обращения и затем, бывало, исполнял нужное. Монарх едва заметно кивал в ответ на поклоны. Лёгкая довольная улыбка тронула его губы: вид стольких людей, стремящихся привлечь его внимание, опьянял. В такие мгновения он ни на миг не сомневался в прочности своей власти.

В конце галереи распахнулись створки придворной церкви. Король занял своё место на возвышении королевской ложи. Внизу, в просторном нефе, замерли сотни придворных, поспешивших последовать за монархом. Началась утренняя месса. Высоко под сводами раздался ангельский хор, исполнявший новое сочинение маэстро Люлли. Сквозь разноцветные витражи лился мягкий свет. Золотые нити на камзоле короля и драгоценные украшения придворных отливали красными и синими искрами.

Людовик перекрестился и опустил голову. Молитвы шли своим чередом, но король вновь почувствовал себя рассеянным. Его мысли всё ещё кружили вокруг дерзких вопросов, брошенных Тенью. Под величественное эхо латинской молитвы он уловил тихий внутренний шёпот:

– Душа… А помнишь ли ты о собственной душе за ежедневной суетой, мой король?

Людовик замер. Священник на алтаре монотонно возносил молитву, придворные чинно склонялись, повторяя “Аминь”. Никто, кроме него, не мог слышать этих слов. Голос между тем мягко продолжал, обращаясь прямо к его сердцу:

– Ты держишь в своих руках судьбы миллионов  людей. Но хозяин ли ты своей собственной душе? Или она ускользает от тебя сквозь пальцы, пока ты занят мирскими играми?

Король сжал губы. Сейчас было неподобающе спорить с самим собой – он стоял в церкви, перед ликом Всевышнего. Однако разве не здесь место думать о душе? Людовик попытался сосредоточиться на службе, но слова Тени ложились на сердце, как капли расплавленного свинца.

– Ты король, но ты и человек, – шептала Тень, и Людовику чудилось, будто один из сумрачных углов капеллы шевельнулся, обретая силуэт. – О человеке-то многие забыли. Годы идут, страсти пылают, власть пьянит… но за всем этим – пустота, которую однажды почувствуешь и ты.

Людовик прикрыл глаза, словно погружаясь в молитву, и внутренне возразил:

– Пустота? Нет во мне пустоты. Я исполнен дел, забот, планов. Я строю дворцы, веду войны, прославляю Францию. Это и есть полнота и величие жизни короля.

В ответ послышался печальный смешок:

– Да, ты громко трубишь о своей славе и делах… Но стоит ли эта игра свеч? Как же твоя вечная душа позабытая за всем этим королевским маскарадом? Отчего же тогда порой по ночам тебя гложет одиночество – словно червь внутри райского яблока?

Король вздрогнул от меткого образа. Он не желал этого признавать… но бывало. Случалось проснуться средь ночи в роскошном ложе, в тревоге глядя в лепной потолок, не в силах сразу понять, кто он – человек или титул? И чувствовать внезапную тоску, словно вокруг никого нет и не будет – хоть вокруг и целый дворец слуг. Но Людовик всегда отгонял такие состояния, читая молитву или приказывая слугам подать вина. Это всего лишь ночная хандра.

Он упрямо повторил мысленно:

– Я не одинок. Меня окружает весь двор, моя семья, моя фаворитка, министры… Я – центр этого мира.

Даже для самого себя его внутренний голос теперь прозвучал не столь уверенно, как раньше.

Тень умолкла, оставив Людовику звенящую тишину в душе. Король очнулся от раздумий, лишь когда хор возвестил конец мессы. Он поспешно перекрестился, возвращаясь к привычной роли.

Служба завершилась, и придворные повалили к выходу. Людовик встал, приняв положенные почести, и проследовал обратно в свои покои. Впереди ждало очередное действо дня – заседание Совета, где решались государственные дела. Король вновь обрёл на лице непроницаемую маску спокойной важности. Никто не должен был знать, какие бурные мысли только что волновали его сердце. Да и едва ли кто заметил бы: все слишком привыкли видеть в нём не человека из плоти и чувств, а живое воплощение королевской власти.

II
Король вошёл в свой рабочий кабинет, примыкавший к опочивальне, и уселся во главе длинного стола, за которым уже собрались несколько важных сановников. Бархатные портьеры приглушали утренний свет, на столе тихо потрескивали свечи в серебряных канделябрах. Начиналось заседание Совета – священный ритуал власти, когда под председательством Людовика решались судьбы королевства. Министры почтительно привстали при его появлении.

— Господа, приступим, – спокойно молвил король, устраиваясь в высоком резном кресле.

Речь в зале зазвучала, как хорошо смазанный механизм. Канцлер открыл обсуждение, финансовый контролёр принялся зачитывать отчёт о доходах казны, военный секретарь заговорил о положении дел на границе. Король слушал привычные речи, сохраняя на лице лёгкое выражение внимания. Временами он кивал или вставлял короткое: «Да, хорошо» там, где требовалось. На вид он был воплощение сосредоточенного и мудрого правителя.

Но в действительности мысли Людовика блуждали далеко от цифр и рапортов. Левой рукой под столом он нащупывал кончиками пальцев небольшой сложенный листок – ту самую таинственную записку, что была сунута ему кем-то из придворных во время шествия через Зеркальную галерею после мессы. Король обнаружил её всего несколько минут назад, перед самым Советом. Она не была похожа на обычное прошение: не запечатанная, без указания отправителя. Развернув листок, Людовик прочёл торопливо нацарапанные строки, от которых у него похолодело внутри:

“Берегитесь яда, что скрыт под сладким смехом. Близко от вашего сердца зреет измена. Тень вокруг вас знает больше, чем свет при дворе.”

Ни подписи, ни имён – одни намёки. Но смысл пронзал сердце: где-то совсем рядом с королём – измена и яд. “Близко от сердца”… Кто же это может быть? Людовик машинально бросил взгляд на сидящих за столом министров. Вряд ли кто-то из них дерзнул бы на подобное – слишком лояльны. Да и сладкий смех скорее наводил на мысль о женщине. Близко от сердца короля – кто? Королева Мария-Терезия? Она кротка и благочестива, трудно представить её замешанной в чём-то подобном. Фаворитка? Мадам де Монтеспан? Но это немыслимо… Атенаис души в нём не чает, ревнива – да, вспыльчива – да, но чтоб яд? Король отогнал эту мысль как нелепицу, но тревога уже закралась в его сердце.

Людовик незаметно сжал записку в ладони, чувствуя, как шуршит бумага. Грудь наполнилась беспокойством, хотя лицо оставалось величественно-спокойным. Меж тем доклад министра тянулся монотонно, перечисляя суммы и статьи расходов. Цифры расплывались перед глазами короля, тогда как зловещие слова записки ясно горели в памяти.

— “Тень вокруг вас знает больше, чем свет при дворе,” – повторил он про себя странную фразу. Какая тень? Не та ли, что разговаривает с ним в мыслях? Или имеется в виду нечто иное – некий тайный заговор во дворце?

— Ваше Величество… позвольте узнать ваше мнение… – голос финансиста Колбера вдруг ворвался в мысли короля.

Людовик очнулся и увидел, что все взгляды в зале обращены на него. Господин Колбер, нахмурившись, ждал ответа на какой-то вопрос о новом налоге. Некоторые министры с лёгким удивлением переглядывались: король, похоже, отвлёкся – редкое дело.

— Как сказано, так и быть. Окончательное решение – на следующем заседании, – чётко произнёс Людовик, скрывая заминку. – На сегодня достаточно.

Министры облегчённо закивали, принимая волю монарха. Никто не смел показать, что уловил рассеянность Его Величества. Людовик, отдав ещё пару кратких распоряжений, поспешил завершить Совет раньше обычного, сославшись на лёгкую усталость. Сановники почтительно откланялись, а король остался один в тишине кабинета, сжимая дрожащими пальцами таинственную записку.

В камине тихо потрескивали дрова. По стенам плясали тени от языков огня. Внезапно огонёк свечи в золотом канделябре дрогнул на сквозняке, и королю почудилось, будто одна из теней у камина шевельнулась и приобрела человеческий облик.

— Ну что, Людовик, встревожен? – раздался знакомый насмешливый шёпот.

Король бросил записку на стол и проворно поднялся, быстро расходясь по комнате. Он мрачно смотрел под ноги, лишь бы не встречаться взглядом с пустым пространством, где ему мерещился силуэт.

— Пустые козни, – тихо проговорил он, – Кто-то хочет смутить мой разум. А я не поддамся.

Тень как будто скрестила руки на груди – по крайней мере, Людовику пригрезилось именно так. В голосе её звенело сомнение:

— Не поддашься? Да ты уже бегаешь глазами. “Близко от сердца зреет измена” – кольнула же тебя эта фраза?

Людовик остановился у камина, упёршись рукой в мраморную полку. Тепло огня грело ладонь. Он прошептал сердито:

— Мало ли завистников вокруг. Записка может быть злой шуткой. Я не стану подозревать тех, кто мне предан.

— Предан? – протянула Тень с ударением. – Кто же это предан тебе беззаветно? Перечисли. Министры? Они служат тебе из честолюбия и страха. Придворные? Пресмыкаются, но за глаза перемывают косточки. Жена? Ты отверг её ради любовницы, и бедная королева одинока. Фаворитка? Она любит тебя, говоришь? Или любит власть и преференции, которые даёт твоя любовь?

— Замолчи Лютен! – отрывисто бросил Людовик, вспылив и сжав кулак. Сердце его екнуло от боли при словах о королеве. Мария-Терезия и впрямь терпеливо сносила все его увлечения, никогда ни в чём ему не переча. Он почти позабыл о ней, полагая, что она довольна ролью матери наследника да церемонной супруги. Неужели она несчастна?.. Но сейчас не о ней.

Король устало опустился в кресло у камина, прикрыв глаза.

— Что ты предлагаешь? – спросил он мысленно у назойливого голоса уже тише. – Всех и каждого подозревать? Так и с ума сойти недолго.

Тень не сразу ответила. Лишь пламя потрескивало в внезапно наступившей тишине. Королю послышались мягкие шаги по ковру – будто кто-то вышел из полумрака и приблизился. Наконец голос раздался почти у самого уха, доверительно:

— Нет, не всех. Но и закрывать глаза нельзя. Посмотри правде в лицо: вокруг тебя могли завестись козни – плод твоего же двора. Ты взрастил в людях пороки, потакая их слабостям, а теперь пожинаешь плоды.

Людовик вздрогнул и вскинул голову.

— Я взрастил пороки? – прошептал он возмущённо. – Я желал лишь величия Франции и славы короны! Да, мой двор пышен и роскошен – такова природа величия, внушающего трепет. Разве я не поощрял науку, искусство, добродетель? Разве священники не обласканы мной? Откуда же пороки?

Тень тихо хмыкнула:

— Где роскошь без меры, там пороку раздолье. Ты держишь дворян при себе, чтобы не бунтовали вдали. Но праздность и борьба за твое внимание породили зависть, распущенность, алчность. Интриги для них – словно игра. Неудивительно, если в этой игре кто-то додумался и до яда…

Король почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он не мог отрицать: при дворе интриги – дело обычное. Дворяне плели заговоры друг против друга, травили соперников сплетнями, соревновались в роскоши. Но яд… это уже преступление против самой монархии. Неужто осмелятся?

Внезапно раздался осторожный стук в дверь. Людовик мигом выпрямился.

— Войдите, – приказал он, вернув себе повелительный тон.

В приоткрытую дверь заглянул капитан королевской гвардии, маркиз де Лофер.

— Сир, простите за беспокойство… – начал он нерешительно. – Господин де Ларэни, начальник парижской полиции, умоляет о тайной аудиенции. Говорит, дело крайне срочное и касается безопасности Вашего Величества.

Людовик переглянулся сам с собой в зеркале напротив. Вот и подтверждение: если уже сам шеф полиции спешит с такими словами, значит, записка – не просто бред.

— Пусть войдёт немедленно, – приказал король.

Маркиз де Лофер скрылся, а через минуту в кабинет скользнул человек средних лет, мрачный и усталый – Никола де Ларэни, лейтенант парижского сыскного управления. Он верой и правдой служил короне, разгадывая самые скользкие дела. Сейчас господин де Ларэни был бледен, под глазами залегли тени бессонной ночи. При виде Людовика он низко поклонился и осторожно притворил за собой дверь, оставаясь наедине с королём.

— Говорите, месье, – торопливо произнёс Людовик. – Что случилось?

Ларэни сжимал в руках шляпу так крепко, что суставы побелели. Его голос прозвучал глухо:

— Сир, простите за смелость явиться без доклада… Но открылись страшные вещи. Я бы не посмел тревожить Вас, если бы угроза не касалась лично Вашей персоны.

Сердце короля ёкнуло, но лицо он сохранял непроницаемым.

— Мне угрожает опасность? – спросил он негромко.

— Боюсь, что да, Сир, – кивнул Ларэни, глядя прямо в глаза королю. – Нашему сыску стало известно о существовании тайного сообщества отравителей среди высшего света. В последние месяцы в Париже и… – он запнулся, – даже в самом Версале происходили загадочные смерти. Несколько аристократов внезапно скончались, и врачи бессильны объяснить причину. На днях в руки полиции попала некая гадалка и торговка зельями, известная как мадам Вуазен. Под пытками она начала давать показания… и назвала имена, Сир. Имена высокопоставленных персон, покупавших у неё яды и приворотные средства.

Людовик почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Он тихо опустился обратно в кресло.

— Продолжайте, – выговорил он, нахмурившись.

— Среди названных персон, – Ларэни тщательно подбирал слова, – имеются и те, кто приближен ко двору. В том числе… – он сглотнул, – дама очень высокого положения.

Король молчал, боясь спросить имя. Полицейский шагнул ближе и понизил голос почти до шёпота:

— Маркиза де Монтеспан упоминалась в признаниях, Сир.

Людовик вскочил, будто ужаленный.

— Не может быть! – воскликнул он.

Эхо его голоса ударило в мраморный камин. Ларэни тут же пал на одно колено:

— Сир, я сам не хотел верить. Возможно, эта ведьма Вуазен оговаривает невиновных, плетёт небылицы… Но она утверждает, что по приказу мадам де Монтеспан готовила для неё приворотные порошки, а также… – он запнулся, – проводила чёрные мессы, чтобы обеспечить любовь Вашего Величества к маркизе.

Король в изумлении отшатнулся. Чёрные мессы? Привороты? Это выходило за грань обычной интриги. Он представил на миг: Атенаис, его блистательная фаворитка, склоняется над зловещим алтарём… Нет, нет! Он усилием воли прогнал видение.

— И это всё? – глухо спросил он. – Лишь любовные чары?

Ларэни опустил глаза:

— К сожалению, нет, Ваше Величество. Эта дьяволица Вуазен намекнула, что среди заговорщиков есть лица, желающие… смерти. И будто бы существовал план… – он едва слышно выдохнул, – покуситься на жизнь Вашего Величества. Она сказала о каком-то замысле “принести новую зарю Франции”. Подробностей мы пока не выяснили. Допросы продолжаются. Я доложу, как только будут твёрдые подтверждения. А пока… умоляю Вас, Сир, быть крайне осторожным. Не отведывать ничего подозрительного, не допускать к столу посторонних. И, быть может, временно избегать уединённых встреч – особенно… с теми, кто под подозрением.

Он не произнес имени, но оба понимали, о ком речь. Король молчал долго. Только огонь в камине потрескивал, да громко тикали часы, отсчитывая тяжелые секунды.

Наконец Людовик твёрдо сказал:

— Никому ни слова об этих подозрениях. Продолжайте расследование втайне. Имя маркизы де Монтеспан не должно пострадать попусту, пока нет твёрдых доказательств. Ясно?

Ларэни поспешно закивал:

— Разумеется, Сир. Я действую предельно осторожно. Все допросы проводятся в глубокой тайне, имеющиеся документы предназначены лишь для Ваших глаз.

Король кивнул, лихорадочно обдумывая.

— А до получения всех доказательств… я сам повнимательнее присмотрюсь к окружению, – добавил он.

Он прошёлся к окну, за которым сияли статуи и партеры сада. День уже вступил в свои права. Людовик смотрел на золотящиеся цветники и говорил, не оборачиваясь:

— Завтра – бал-маскарад для всего двора. Всё пойдёт по плану. Вы, месье Ларэни, будете там инкогнито с людьми. Следите. Если кто-то вздумает подлить яд в бокал или передать отраву – схватить на месте, но бесшумно.

Глава полиции склонился:

— Слушаюсь, Сир.

Людовик обернулся к нему и тихо, с тяжестью в голосе, добавил:

— И… Бога ради, пока не смейте действовать против маркизы. Я сам… должен убедиться.

Ларэни молча поклонился. Король жестом отпустил его, и тот неслышно вышел. Когда дверь закрылась, Людовик рухнул на стул, прижимая ладонь ко лбу. Грудь его тяжело вздымалась.

Мадам де Монтеспан – Атенаис, его обожаемая фаворитка, мать нескольких его детей – и вдруг такое обвинение. Нет, нельзя верить сплетням ведьмы… Но если в этом есть хоть доля правды? Приворотные зелья – ещё куда ни шло, из страсти, но заговор… покушение?

Король закрыл лицо рукой. В нём бурлила смесь гнева, страха и боли. Гнева – на саму мысль о предательстве любимой. Страха – за собственную жизнь. И боли – от того, что подозревает ту, кому дарил сердце.

— “Сладкий смех” – выходит, о ней было предупреждение, – прозвучал в сознании холодный голос Тени. – Неужели та, чей смех столько лет услаждал твой слух, скрывала за улыбкой смертельный яд?

Людовик с силой ударил кулаком по столу:

— Довольно Лютен! – выкрикнул он вслух.

Письма, лежавшие на столе, подпрыгнули от удара. Король тяжело дышал, глядя на пляшущие по стенам тени. Он вдруг ощутил себя львом, угодившим в ловушку: вокруг путы сомнений, и теперь не знаешь, чему и кому верить.

В дверь снова постучали – на этот раз настойчивее. Король с усилием взял себя в руки, встал и распахнул дверь. На пороге стоял растерянный камердинер.

— Сир… Простите, Вы пропустили обед. Всё уже подано…
Людовик опомнился: время давно перевалило за полдень. По распорядку в час дня он обедал – обычно в одиночестве, но допуская к столу зрителей из числа приближённых. Но сейчас мысль о еде была ему отвратительна – горло перехватило.

— Не хочу обедать, – бросил он резче, чем следовало.

Камердинер вытаращил глаза: король никогда не отменял свой обед, да ещё такими словами.

— Сир… Может быть, хотя бы бокал вина?.. – неуверенно промолвил слуга.

Людовик спохватился. Его неожиданный отказ может вызвать лишние толки. Он смягчил голос:

— Принесите лёгкого вина и фруктов. И никого не впускать без моего приказа.

— Слушаюсь, Ваше Величество, – камердинер поклонился и скрылся.

Король прикрыл дверь и обернулся. Лютен больше не издевался на королем – видно, сказал достаточно. Да и что добавить? Людовик опустился на стул. Впереди предстояло тяжёлое испытание: скрывать свою тревогу, продолжать играть привычную роль перед Атенаис – словно ничего не случилось, – и одновременно искать правду.

Он поднял со стола злополучную записку. Кто бы ни написал её – неизвестный доброжелатель или интриган – этот человек перевернул мир короля. Теперь всюду Людовику мерещились отравленные улыбки да лицемерные маски. Мысль о том, что любимая женщина может замышлять зло, была невыносима… но невыносимо было и пустить всё на самотёк.

Король поднёс листок к пламени свечи и смотрел, как огонь жадно пожирает слова. Вскоре от записки остался лишь чёрный пепел на серебряном подносе. Людовик выпрямился, расправил плечи. Что ж, он примет этот вызов судьбы. Если при дворе завёлся яд, он выжжет его огнём – тайно, бесшумно, но беспощадно.

За дверью послышались шаги – слуга нёс поднос с вином и фруктами. Людовик глубоко вдохнул и вновь надел на лицо спокойную маску.

Впереди был долгий день и, возможно, самая трудная ночь в его жизни.

III

Неспешный летний полдень окутал сады Версаля мерцающим маревом. В гранитных вазонах пестрели розы и тюльпаны, фонтаны роняли хрустальные капли в мраморные бассейны. Король Людовик прогуливался по гравийной аллее сада в окружении нескольких придворных дам и кавалеров. Рядом с ним, точно яркая экзотическая птица, плыла в роскошном наряде маркиза де Монтеспан. Атенаис, его фаворитка, была сегодня в игривом настроении: её звонкий смех разливался под сенью лип, привлекая всеобщие взгляды. Людовик подставил ей локоть, и она опиралась на него с видом полноправной королевы этого парадного променада.

Время от времени маркиза склонялась к королю и шептала на ухо весёлые колкости о тех, кто попадался им навстречу. Людовик автоматически улыбался её остротам. Раньше его искренне забавляло остроумие Атенаис – её умение метко поддеть любого, будь то чопорная герцогиня в безвкусно пышном платье или старый маршал, ковыляющий с палкой. Теперь же король ловил себя на том, что слушает рассеянно: мысли его блуждали вокруг мрачных откровений сегодняшнего дня.

— Посмотрите, Ваше Величество, – воскликнула маркиза, жеманно прижав руку к груди, – господин де Шеверни опять надел свой зелёный камзол с немыслимыми кружевами! Ах, этот цвет – точь-в-точь болотная лягушка, вы не находите?

Она кокетливо выгнула бровь. Людовик заметил невдалеке худощавого дворянина, чьё платье действительно было кричаще-зелёным и обильно украшенным рюшами. Тот гордо вышагивал, не подозревая, что стал мишенью. Вокруг уже разносился смешок: придворные подхватили остроумие фаворитки.

— Ха-ха, точно, болотная лягушка, – отозвался король, заставляя себя усмехнуться. – Вы беспощадны, мадам.

— Только когда есть причина! – звонко ответила Атенаис, сияя глазками. – Я, право, спасти вас стараюсь от подобного безобразия. Ведь он наверняка приблизится к вам на балу, и этот зелёный ужас оскорбит ваш взор!

Людовик едва удержался от вздоха при слове «бал». Завтра – маскарад… Улыбаясь маркизе, он ответил шутливо:

— Что ж, объявить зелёный цвет вне закона? Вы повелеваете – и я немедля издам указ, сударыня.

Монтеспан весело всплеснула руками:

— О, не надо указа, достаточно вашего взгляда! Стоит Вам слегка насмешливо посмотреть, и мода на зелёное умрёт сама собой.

Её заразительный смех на миг развеял тучи в душе короля. Он любовался ею краешком глаза: пышные тёмные кудри, выбившиеся из-под кружевной ленты, тонкие черты лица, живая улыбка – Атенаис обладала жгучей красотой, которая когда-то покорила его безвозвратно. «Неужели за этой красотой может скрываться злое сердце?» – с тоской подумал он.

Словно услышав едва слышный вздох короля, Атенаис повернулась к нему:

— Вы сегодня непривычно тихи, Сир. Я стараюсь вас развеселить, а вы всё в думах. Нехорошо! – Она кокетливо погрозила ему изящным пальчиком, унизанным перстнями. – Неужто важные дела опять мучают ваше Величество? Ах, ненавижу ваши бесконечные советы и отчёты – они крадут у меня моего короля! – Маркиза произнесла это полушутливо, с капризной улыбкой, которой обычно обезоруживала Людовика.

Король мягко сжал её руку под локтем:

— Простите, дорогая. Мысли действительно заняли меня. Но ваши старания я очень ценю – они как бальзам.

— Тогда позвольте мне и дальше быть вашим бальзамом, – проворковала Атенаис, приобняв его крепче. – Завтра обещаю: вы отдохнёте на маскараде! Я лично распорядилась о лучшей музыке, лучших яствах и самых забавных сюрпризах для вашего удовольствия.

Она говорила оживлённо, а Людовик ощущал укол совести: маркиза так старается для него… Не могла же она, заботясь о его развлечении, замышлять злое? Её глаза сияли любовью – или ему хотелось видеть там любовь. Король заставил себя улыбнуться теплее:

— Вы непревзойдённы, Атенаис. Всегда знаете, как меня порадовать.

Маркиза вспыхнула от удовольствия. Она жадно стяжала похвалу короля.

— Постараюсь оправдать ваше высокое доверие, Сир. Маскарад будет великолепен, вот увидите. У меня даже приготовлен специально для вас костюм-сюрприз, – она лукаво прищурилась. – Но не выдам всех секретов! Завтра все ахнут.

Людовик кивнул, поглаживая её кисть. Сердце его на миг смягчилось: может, и впрямь всё это клевета, и Атенаис чиста душой? Разве этот звонкий смех способен скрывать убийственный яд? Он почти разгневался на себя за дурные подозрения.

По аллее навстречу шествовала свита королевы Марии-Терезии, возвращавшейся из придворной часовни. Завидев короля с маркизой, королева остановилась и учтиво присела в реверансе. За ней замерли фрейлины. Мария-Терезия была одета просто, в серовато-голубом шелку; лицо её лоснилось от жары, на высоком лбу выступили капельки пота. Она выглядела усталой, хотя старалась улыбнуться супругу ласково и покорно.

— Ваше Величество, – тихо произнесла она, – чудесный день для прогулки.

Людовик притормозил, выпуская на миг руку Атенаис. Он кивнул жене:

— Да, мадам. Рад вас видеть.

Королева чуть было не ободрилась, но маркиза де Монтеспан уже сделала шаг вперёд, сияя нарочито приветливой улыбкой:

— Ах, Ваше Величество, как славно, что вы вышли на воздух! Вы, верно, устали в часовне? – голос Атенаис звучал сладко, но смысл слов кольнул: мол, королева только тем и занимается, что молитвы читает.

Мария-Терезия смиренно опустила глаза:

— Я молилась за здоровье Его Величества и всего семейства, маркиза.

— Как благочестиво, – промурлыкала Атенаис. – Ваш пример воистину бесценен.

Людовик уловил ледяные нотки под обменом любезностями. Королева всегда сохраняла чинную вежливость с его фаворитками, хотя сердце её, должно быть, кровоточило. А Атенаис, хоть и приседала перед королевой, как требовалось этикетом, не упускала случая подчеркнуть своё превосходство. Король вдруг ясно увидел эту картину, словно со стороны: вот они, две женщины – одна законная супруга, скромная, преданная, забытая; другая – блистательная возлюбленная, гордая и остроязычная. И он, король, позволил этой ситуации тлеть годами у себя на глазах… Как же должно быть одиноко королеве, если её собственный муж – центр её мира – отвернулся от неё.

Мария-Терезия робко посмотрела на Людовика:

— Я не смею мешать вашей прогулке, Сир. Простите… – Она снова присела и поспешила удалиться со свитой.

Людовик смотрел ей вслед долю секунды, чувствуя щемящее чувство. В сознании всплыли слова Тени: «бедная королева горько одинока». Увы, правда. Он перевёл взгляд на Атенаис: та с досадой прикусила губу, глядя вслед королеве.

— Ненавижу это притворство, – вполголоса сказала маркиза, только для него. – Ваша супруга делает вид, будто всё хорошо, но ведь она презирает меня. Будто моя любовь к вам – преступление.

— Довольно, Атенаис, – устало прервал её король. – Не заводись.

Маркиза удивлённо взглянула на него: обычно Людовик не возражал её жалобам на королеву, даже снисходительно поддакивал. Сейчас же черты его лица заострились, будто от боли.

— Простите, государь, – тут же смягчилась она, осекшись. – Просто… ревную вас к её Высочеству.

Сказав это, Атенаис опять улыбнулась – самой очаровательной своей улыбкой, стараясь вернуть расположение короля. Людовик печально вздохнул и нежно похлопал её по руке, давая понять, что не сердится.

— Ваше Величество! – донёсся вдруг взволнованный крик откуда-то сбоку.

К паре вприпрыжку спешил пухлый господин с тростью, размахивая толстой тетрадью. То был придворный поэт виконт де Буассьер, вечно стремившийся преподнести королю новую оду. Лицо виконта раскраснелось то ли от беготни, то ли от вдохновения. Двор обернулся, наблюдая, как поэт, спотыкаясь на гравии, низко кланяется Людовику и маркизе.

— Сир, осмелюсь вручить вам свежайшие строки, навеянные этим прекрасным днём! – торжественно провозгласил де Буассьер, протягивая дрожащую руку с тетрадью. – Ода к Эротам,богине любви, в честь дивной маркизы де Монтеспан и несравненного величия вашего!

Атенаис негромко хихикнула, прикрывая рот веером, наслаждаясь этой выходкой. Королю же сейчас менее всего хотелось слушать льстивые вирши. Но отказать грубо он не мог. Людовик надел любезную улыбку:

— Новые стихи? Прекрасно, виконт. Непременно ознакомлюсь.

Буассьер самодовольно раскрыл тетрадь:

— О, позвольте мне прочесть лишь несколько строк, Сир! Ваш отзыв – лучшая награда поэту… – Он уже подался вперёд, набрав в грудь воздуха для декламации.

Король видел, как позади поэта придворные потешаются украдкой. Монтеспан закатила глаза с комическим отчаянием, но ревностный поэт ничего не замечал.

Людовик вскинул руку:

— Потом, друг мой, потом. Сейчас не время, – и, заметив, как вытянулось лицо Буассьера, добавил великодушно: – Принесите вечером мне в кабинет, я прочту на досуге и скажу вам своё мнение.

— Благодарю, Сир! – выдохнул виконт, прижимая тетрадь к груди. Он поклонился так низко, что чуть не потерял парик, и, попятившись, удалился.

Когда он отошёл на несколько шагов, Атенаис прыснула со смеху:

— Боже мой, ну и чудак! Откуда у него столько пыла? Он бы рад сочинять оды даже лягушкам в пруду, лишь бы вы заметили.

Людовик покачал головой:

— Пусть себе. Его ревность безобидна – в отличие от иных придворных.

— Ах, милый король, вы слишком добры к этим бездельникам, – фыркнула Атенаис. – Половину бы их – да в деревню, пусть там оды коровам читают.

Она весело болтала, а король задумчиво смотрел вперёд, туда, где виднелся небольшой павильон, утопающий в зелени. То были личные покои мадам де Ментенон, официальной воспитательницы королевских детей от Монтеспан. Франсуаза д’Обинье, марquise de Maintenon, нередко проводила часы после полудня там, обучая королевских отпрысков или читая назидательные книги. Людовик вдруг решил, что стоит проведать их – детей, это были плоды его королевской страсти. Он редко виделся с ними, поручив заботы Ментенон, но любил их по-своему.

— Дорогая, – обратился он к маркизе, – позвольте мне вас ненадолго оставить. Мне нужно просмотреть кое-какие бумаги.

Монтеспан удивилась:

— Неужели сейчас, посреди прогулки? Уж не к мадам ли де Ментенон вы направитесь? – В её голосе прозвенела нотка ревности.

— Именно к ней, – прямо ответил король. – По делам воспитания принцев.

Атенаис недовольно поджала губы:

— Эта синьора-наставница возомнила о себе неизвестно что. Всё мнит, будто лучше родной матери знает, что нужно детям.

Людовик бросил на маркизу более строгий взгляд:

— Франсуаза заботится о детях, пока их мать занята со мной или на балах. Не корите её за усердие.

Маркиза вспыхнула:

— Я и сама забочусь о своих детях! Ну да ладно… Идите, Сир, – она отвела взгляд в сторону, обиженно вздёрнув подбородок.

Король смягчился:

— Я скоро вернусь. А вечером за ужином – вы обещали приоткрыть мне завесу тайны над завтрашними сюрпризами, помните?

Лицо Атенаис сразу просияло от радости – король пригласил её провести вечер вместе.

— С величайшим удовольствием, Сир! Я уже начну готовиться, – она кокетливо присела в реверансе и, чмокнув губами кончики своих тонких пальцев, послала воздушный поцелуй королю и направилась прочь по аллее. Едва Людовик отпустил её руку, вокруг маркизы снова сгрудились кавалеры и дамы – каждый жаждал попасть в окружение королевской фаворитки.

Людовик посмотрел ей вслед. Сердце его ныло. «Не спеши судить», – подумал он об Атенаис. Возможно, всё объяснится, и она окажется невиновной ни в чём страшном. Тогда он обнимет её, раскается, что сомневался, простит её даже пустые шалости с приворотами… Если только там действительно не более чем привороты, и не… страшно подумать… покушение. Король провёл ладонью по разгорячённому лбу. Солнце жарило нещадно, а, может, то разгоряченная от волнения кровь билась в висках.

Он повернул к павильону Ментенон. Изящное строение в глубине сада утопало в зелени деревьев. Людовик поднялся по ступеням крыльца и заглянул в открытую дверь. В прохладной полутьме рисовалась спокойная сцена: мадам де Ментенон сидела в кресле, а на ковре у её ног трое малолетних детей – королевских бастардов – разглядывали картинки в раскрытой книге. Франсуаза читала им вполголоса сказку.

При появлении короля все оживились. Дети вскочили и бросились к отцу, хотя были обучены сдержанности. Людовик впервые за день улыбнулся совершенно искренне. Он опустился на одно колено, обнимая сразу двух малышей – светловолосую четырёхлетнюю Луизу и шестилетнего Луи-Сезара. Рядом  с ними топтался трёхлетний Луи-Александр, самый младший, он тянул к отцу свои маленькие пухлые ручки.

— Ваше Величество, – поднялась мадам де Ментенон, откладывая книгу. – Какая радость для нас.

— Тише, тише, дорогая Франсуаза, – мягко сказал король. – Я ненадолго.

Он поднял на руки крохотную Луизу, которая радостно цеплялась своими детскими ручками за кружева на его камзоле:

— Ну, доченька, как занятия? Не слишком ли строгая у тебя мадемуазель Ментенон?

— Нет, папа, она хорошая, – залепетала девочка, играя с орденской лентой на его груди. – Она нам сказку читала про принцессу.

— Правда? – Людовик улыбнулся Франсуазе. Та ответила спокойной доброй улыбкой:

— Да, Сир, про принцессу, что обрела счастье через верность и честность.

Король уловил в этих словах скрытый смысл. Франсуаза д’Обинье, ставшая мадам де Ментенон, славилась мудростью и благочестием. Людовик ценил её прямоту. Благодаря её влиянию он не раз смягчался там, где требовалось милосердие.

Отпустив детей поиграть с няней, король негромко попросил:

— Франсуаза, побудьте со мной минуту.

Ментенон сразу поняла, что дело серьёзное. Она послала няню занять детей в соседней комнате. Когда малыши выбежали, Франсуаза вернулась к королю. Её умные карие глаза внимательно вгляделись в лицо Людовика.

— Вы бледны, Сир. Что стряслось?
Людовик тяжело опустился на стул. Перед этой женщиной – на десять лет его моложе, но уже поседевшей от испытаний судьбы – он мог быть откровеннее, чем с кем-либо. За годы службы при дворе Франсуаза заслужила его доверие своей разумностью и бескорыстием.

— Франсуаза, – едва слышно начал он, – положа руку на сердце: что вы думаете о мадам де Монтеспан?

Ментенон удивилась прямоте. Она слегка покраснела:

— Ваше Величество, маркиза – дама остроумная, блистательная… Однако вы, видимо, желаете услышать правду?

Король кивнул, нервно теребя перстень на пальце.

— Скажу так: я тревожусь за вас, Сир. Атенаис очень темпераментна и честолюбива. Её самолюбие не знает границ. Не хочу никого судить, но… – Франсуаза замялась, – ходят слухи, что она не гнушается ничем, чтобы удержать вашу привязанность. Даже… не вполне праведными способами.

Людовик резко поднял взгляд:

— Вы тоже слышали? Что именно?

Ментенон опустила глаза:

— Простите, Сир, мне неловко повторять дворцовые пересуды – они слишком грязны. Но поговаривают, будто маркиза прибегала к колдовству. Я лично тому не верю…

Король прикрыл глаза рукой. Значит, слушок разнёсся уже и среди дам. Он тихо промолвил:

— Увы, эти слухи могут оказаться правдой.

Мадам де Ментенон ахнула и прижала руку к груди:

— Господи…

Людовик поднял на неё глаза, полные муки:

— Сегодня мне сообщили ужасное. Возможно, при дворе заговор отравителей и в нём замешана Атенаис. Я не могу даже с исповедником обсудить – слишком не уверен ни в ком. Потому пришёл к вам: вы одна, кому я верю как другу.

Слово друг тронуло Франсуазу до глубины души, она низко склонила голову:

— Я сделаю всё, что могу, Сир. Что вы намерены предпринять?
Людовик нервно зашагал по комнате:

— Я должен узнать истину. Если маркиза виновна – вы сами понимаете, это удар по чести короны. Но сначала – правда. Завтра на балу я буду начеку. Надеюсь вывести зло на чистую воду.

Франсуаза сложила руки, как в молитве:

— Будьте осторожны, Сир. Зло хитро. Вам нужны не только мудрость, но и Божья защита.

— Я уже давно не ощущал Божьей защиты, – горько усмехнулся Людовик. – Наверное, потому что грехов за мной немало. Вот и расплата.

— Никогда не поздно обратиться к Нему, – мягко сказала Ментенон, смотря ему в глаза. – Господь милостив, если раскаяться всем сердцем. Он поможет пройти сквозь искушения.

Людовик смутился под её кротким взглядом. В душе его шевельнулось давно заглушённое чувство – стыд за собственные безумства. Он отвёл глаза:

— Спасибо, дорогая Франсуаза. Ваши слова… постараюсь помнить.

Она подошла ближе и, осмелившись, слегка коснулась его руки:

— Вы сильны, Сир. Но даже сильнейший не всесилен один. Есть Тот, кто выше королей. Доверьтесь Ему – и правда откроется.

Король промолчал. Он не привык, чтобы с ним так говорили – разве что церковники с кафедры, да и тех он слушал вполуха. А тут простая искренняя речь проникла в самую глубь души. Он тихо ответил:

— Возможно, вы правы…

Он вздохнул и взял её руку, уважительно склонившись над ней:

— Благодарю за откровенность.

В этот миг из соседней комнаты донёсся звонкий смех детей – они играли. Людовик отпустил руку Франсуазы и грустно улыбнулся:

— Берегите их. Они невинны и не знают, каков бывает мир взрослых.

— Буду, Сир, – ответила она с чувством.

Спустя несколько минут король покинул павильон. Снаружи его вновь встретил гомон двора: смех, музыка, шелест платьев. Но на душе Людовика после беседы с Ментенон стало чуть легче, словно луч света проник в душный сумрак. Её мудрость и доброта напомнили о забытом – о Боге, о совести, о простой истине.

“Верность и честность – путь к счастью,” – вспомнил он слова, которые Франсуаза читала детям. Но найдётся ли честность в этом лабиринте масок?

Король неторопливо направился к дворцу, готовясь к приближающемуся вечеру. Впереди его ждали новые испытания души, и он чувствовал: очень скоро многое изменится навсегда.

 IV

Золотой солнечный диск склонился к закату. Над Версалем разливались багрово-фиолетовые тени сумерек. Король Людовик XIV стоял у окна своих покоев, заложив руки за спину, и задумчиво смотрел на алеющее небо. Внизу, в саду, гасли огни дня, последний луч солнца вспыхнул на позолоте фонтанов и угас – неспешно наступала тьма ночи.

За спиной короля, в глубине покоев, слышались осторожные шаги слуг: они спешно готовили всё необходимое к вечернему приёму. Сегодня Людовик предвкушал тихий романтический ужин в узком кругу – только он да мадам де Монтеспан, как и было условлено заранее. Придворные дамы давно перешёптывались о предстоящем маскараде, а король между тем решил провести этот вечер в непринуждённом разговоре с Атенаис – как обычно. Он сознательно стремился к простоте, чтобы ни одна душа при дворе не заподозрила, какая буря чувств разыгралась у него внутри.

Но сердце его билось неровно, словно перед сражением. Он знал: сегодняшний ужин – то ли последнее мгновение прежней жизни, то ли прощание с обманом. Завтра, на балу, всё решится. А пока – нужно смотреть в улыбающиеся глаза Атенаис и делать вид, что он любит её, как и вчера, как и всегда.

— Сир, всё готово, – раздался почтительный голос камердинера.

Людовик отошёл от окна. На большом круглом столе у открытых балконных дверей уже сверкали хрусталь и золото, дымилось изысканное рагу. Два комплекта приборов– для него и маркизы. Король чуть подмигнул слуге и отпустил его: он хотел уединения. Вечер был тёплый, и из сада тянуло ароматом ночных фиалок. Сгустившаяся тьма за окнами была куда приятней жгучего дневного солнца.

Вскоре скрипнула дверь, и появилась Атенаис – в лёгком домашнем платье кремового цвета, без парадных украшений, но оттого ещё более прелестная. Волосы её были напудрены и высоко уложены, на губах играла нежная улыбка. Маркиза изобразила шутливый реверанс:

— Вы звали меня на ужин, государь?

Людовик шагнул ей навстречу, галантно поцеловав её руку:

— Конечно. Я рад, что вы пришли, дорогая.

Он предложил ей место за столом, сам сел напротив. Слуги наполнили бокалы вином и тихо удалились, оставив их наедине. Несколько свечей мягко освещали лицо Атенаис, придавая ему почти девичью нежность. Людовик смотрел на неё – и старые чувства поднимались в груди: и влечение, и нежность. Как ни крути, она была ему дорога. Король заставил себя нежно улыбнуться:

— Расскажите, чем сегодня баловали себя, пока я заседал с господами министрами?

Атенаис кокетливо склонила голову:

— Ах, Сир, мне было скучновато без вас. Я немного читала, немного играла на лютне… Потом меня развлекал герцог де Сен-Аян – плёл мне небылицы, как он будто бы выиграл у вас в карты, ха-ха! Ну и, конечно, весь день были хлопоты о завтрашнем празднике.

Людовик внимательно слушал, отпивая глоток бургундского. Маркиза говорила непринуждённо, её смех звенел натурально. Ни тени беспокойства. «Если она и замышляет злое, то это великий мастер притворства,» – подумал он.

— Вы что-то негусто едите, – заметила вдруг Атенаис, следя за тем, как король без интереса ковыряет вилкой в тарелке. – Рагу невкусное?

— Всё отлично, – поспешил ответить Людовик и проглотил кусок, хоть аппетита не было. Он знал, что должен хотя бы притронуться к блюдам, иначе Атенаис заподозрит неладное. – Просто думы отвлекли меня, прошу прощения.

Маркиза нежно прикоснулась кончиками пальцев к его руке:

— Опять думы? Может, поделитесь – я облегчу их остроумием?

Людовик уловил в ее глазах искреннюю заботу. Сердце заныло. Он чуть накрыл её руку своей:

— Завтра тяжёлый день – много дел на приёме. Я, признаться, устал за сегодня.

Атенаис мягко сжала его пальцы:

— Вам бы отдохнуть пораньше, Сир. Не следовало трудиться столь усердно – вы же знаете, без вас ни один праздник не в радость.

Король помедлил, потом тихо спросил:

— Атенаис… а вам случалось за меня бояться?
Маркиза удивлённо подняла брови:

— Бояться, Сир?

— Ну… вдруг мне что-то грозит, – небрежно пояснил он. – Не приходят ли вам в голову мысли о моих врагах?

Атенаис внимательно посмотрела на него, и в тёмных глазах её мелькнул страх:

— Кто смеет вам грозить, любимый? Разве есть такие безумцы? – Она горячо поцеловала его руку. – Если бы что-то грозило – я первая встала бы на вашем пути. Но, слава Богу, все враги ваших предков либо усмирены, либо при дворе – под вашим оком.

Людовик внимательно всматривался в её лицо. Она говорила истово, кажется, от души. «А если она сама – враг?» – пронеслось у него. Но эта мысль показалась чудовищной, и он постарался унять подозрения.

— Вы очень верно сказали, – кивнул он. – Под моим оком.

Маркиза вдруг рассмеялась, желая разрядить серьёзность:

— Знаете, мне иногда кажется, что опасны лишь любовные чары! Вас ведь так любят – каждая дама мечтает приворожить!

Король вздрогнул, услышав слово «приворожить». Он выронил вилку, и та громко звякнула о тарелку. Маркиза испуганно прикусила губу:

— Простите, Сир, я не хотела вас напугать глупой шуткой.

Людовик, собираясь с духом, наклонился и поднял вилку:

— Ничего, просто задумался. Да, признаться, я тоже слыхал – будто кто-то где-то применяет приворотные зелья, – проговорил он, стараясь говорить беспечно, но сердце громко стучало. – Что за странная мода, а?

Атенаис пожала плечами, старательно сохраняя легкомыслие:

— Действительно, глупости. Хотя… некоторые глупенькие женщины бегают к деревенским знахаркам. Неужто думают удержать любовь порошком!

— Вы считаете, такое невозможно? – мягко спросил король.

Маркиза отвела взгляд:

— Я считаю, что любовь и так привязывает крепче всякой магии. Если дама вынуждена искать чар – значит, она уже проиграла сердце мужчины. – Она тихо вздохнула. – Вы же помните, Сир, вашу первую любовь – Луизу де Лавальер? Она ведь, бедняжка, предпочла уйти в монастырь, чем бороться за вас приворотами.

Имя Луизы застало Людовика врасплох. Он вздрогнул, словно от ожога. Атенаис произнесла его непринуждённо, но наблюдала внимательно за реакцией короля. Память о той, первой любви, всегда тенью стояла между ними. Теперь маркиза, казалось, напоминала: «Ваша прежняя любимица вас бросила, а я – нет».

Людовик опустил глаза. В груди его всколыхнулась давняя боль и вина. Луиза… Она была его нежной возлюбленной юности, родила ему детей – и в конце концов, сломленная его интригами и изменами, покинула двор, уйдя в монастырь. Как давно он запретил себе думать о ней! Когда Луиза просила у королевы прощения и уходила в чёрном одеянии кармелитки, Людовик стоял равнодушный, рядом с Атенаис. Тогда он сам себя уверил, что Лавальер умерла для него. А теперь вот – живее живых в памяти, вдруг предстаёт перед ним.

— Да, Луиза была чиста сердцем, – тихо проговорил он. – И я поступил с ней жестоко.

Монтеспан оторопела: король никогда прежде не произносил таких признаний. Она торопливо схватила его за руку:

— Не казните себя, Сир. Она сама выбрала свой путь. А вас никто не винит. Вы – король, ваш долг блистать.

Людовик горько усмехнулся:

— Блистать… Да, я блистал. Пока она рыдала ночами в подушку.

Маркиза порывисто бросилась ему на шею:

— Перестаньте! Я не вынесу, если вы будете себя терзать. Вы не знали, что она такая слабая. Клянусь, я никогда не позволю вам так страдать из-за меня… – На глазах её выступили слёзы.

Король обнял её. Она действительно плакала – впервые за долгие годы Людовик видел Атенаис растроганной до слёз. Ему стало жаль её, он гладил её голову:

— Ну, ну… Не будем о грустном. Простите меня. Видно, возраст берёт своё – воспоминания нахлынули.

Маркиза уткнулась лицом ему в плечо и немного успокоилась. Она быстро смахнула платочком слёзки, стараясь не размазать белил.

— Давайте лучше я расскажу вам про завтрашний маскарад, – предложила она дрогнувшим голосом, возвращая беседе весёлый тон. – Помните, сюрприз, что я обещала? Ах, Сир, мне так и хочется похвастать, но я держусь!

Людовик подхватил эту тему – действительно, куда радостнее думать о празднике:

— Подскажите хотя бы тему костюма – совсем немного, чтобы заинтриговать.

Атенаис опять рассмеялась, окончательно стряхнув грусть:

— Нет уж, помучьтесь! Скажу лишь, что завтра вы сможете понаблюдать за своим двором инкогнито. Вот всё, что открою.

Король сделал вид, что огорчён:

— Инкогнито? Значит, вы наденете на меня какой-то шутовской маскарадный костюм?

— Отнюдь, – лукаво ответила маркиза. – Вы будете в самом центре внимания и в то же время спрятаны. Одновременно король и мимолётный гость… Такой вот парадокс.

Людовика от этих слов передёрнуло – как они точно легли на его нынешнюю роль: быть в центре и скрывать истину. Он усмехнулся:

— Что ж, звучит интригующе.

Они ещё немного посидели, беседуя уже о простых вещах: о вкусах вина, о погоде, о новой опере Лулли. Постепенно Людовик почувствовал приятную дремоту. Тревоги дня будто притупились под нежным голосом Атенаис. Она нарочито ни о чём серьёзном больше не говорила, забавляя его болтовнёй – старалась отвлечь от мрачных дум.

Наконец часы пробили одиннадцать – пора было идти ко сну. Маркиза раскланялась, нежно чмокнула короля в щёку на прощание и удалилась, одарив его игривым ласковым взглядом, от которого когда-то у Его Величества мгновенно таял разум. Теперь же Людовик, оставшись один, ощущал странную пустоту и тоску. Он отдал распоряжение не беспокоить его более и прошёл в спальню.

Скоро камердинеры совершили церемонию отхода ко сну: медленно и помпезно раздели короля, переменили парик на ночной чепец, облачили в атласный халат. Несколько особо приближённых вельмож торжественно попрощались, пожелав «спокойной ночи и благословенного сна». Людовик едва заметно кивал – он еле терпел этих свидетелей своей усталости. Наконец все покинули опочивальню, и тяжелые двери затворились. Утомлённый король остался в тёмной спальне наедине со своим истомлённым сердцем.

Он опустился на край огромной постели с балдахином и провёл ладонью по лицу. В ушах всё ещё звучал смех Атенаис, но теперь он видел её улыбку, как в том зловещем письме: «сладкий смех, под которым скрыт яд». Правда ли это? У него не было ответа – лишь смутные догадки да написанные чужие слова.

Свечи таяли в высоких шандалах, слабый свет дрожал на резных позолоченных панелях. По стене тянулась верная подруга – Тень Людовика, удлинившаяся и смешавшаяся с тьмой в углах. Король ощутил её присутствие и, тяжело вздохнув, заговорил сам в пустоту:

— Ты здесь?

— Здесь, где же ещё, – отозвался тихий голосок из темноты.

— Что скажешь? – устало спросил Людовик, падая спиной на пуховые подушки. – Ты всё видела. Всё слышала. Помоги понять.

Из угла мягко выступила тень, очерченная слабым пламенем свечи. Казалось, она отделилась от стены и приблизилась к ложу – не грозно, а задумчиво.

— Что я скажу… – произнесла Тень задумчиво. – Скажу, что я видела короля, который сегодня впервые заглянул под маски своих придворных – и ужаснулся. Я видела человека, который раскаялся в старой вине. И женщину, быть может, раскаявшуюся в своём замысле…

— Думаешь, Атенаис раскаялась? – шепнул Людовик, с надеждой приподнимаясь. – Она плакала сегодня… Может, всё не так ужасно?

Тень вздохнула:

— Боюсь, она плакала не от раскаяния, а от страха потерять тебя. Ты вдруг стал говорить о Лавальер – вот она и испугалась. Эта женщина живёт страстью, а не совестью.

Людовик закрыл глаза. Он был разорван между чувствами: одна часть его всё ещё любила Атенаис, другая – хотела правосудия и правды, чего бы это ни стоило.

— Я… не знаю, что делать, – прошептал он впервые, признавая свою слабость.

Несколько мгновений стояла тишина. Где-то далеко во дворце скрипнула дверь, отозвалось гулкое эхо – и замерло.

Тень нарушила молчание тихо и серьёзно:

— Я думаю, король, тебе осталось одно: молиться. Завтра – битва за твою душу. Любовь будет бороться с правдой. Искушение – со справедливостью. Если останешься один, можешь пасть. Обратись к Небу, Людовик.

Король долго не отвечал. Он лежал, зажав лицо в ладонях. Наконец он медленно сполз с ложа и опустился на колени прямо на ковёр. Редкий свидетель мог видеть Людовика XIV в такой позе – гордое чело согбено, руки сложены в мольбе. Свечи королевской спальни трепетали, отзываясь на неведомый сквозняк.

— Господи, – тихо проговорил король, глядя на сияние распятия над кроватью, – если я забыл тебя, не отвернись от меня теперь. Дай мне мудрость и силу отличить истину ото лжи. На всё воля твоя… Аминь.

Он перекрестился и поднялся с колен. Странное спокойствие разлилось по его усталому телу. Он ощутил, как некое чувство тяжести, давившее на сердце, стало чуть легче.

Тень по имени Лютен стояла рядом, опустив голову.

— Спасибо… друг, – негромко сказал ей Людовик.

Тень тихонько рассмеялась – впервые без тени насмешки, скорее с теплотой:

— Хорошо молвил: друг. Значит, ещё не всё потеряно в душе короля.

— Останешься со мной до конца? – спросил Людовик полушутливо.

— До конца, – эхом ответила Тень и растворилась в полумраке.

Король забрался в постель. Он устал, но мысли всё ещё метались в его сознании. Старинные  часы отбили полночь троекратным боем… Людовик то погружался в тревожную дремоту, то снова открывал глаза. Казалось, он слышит шорохи за стенами, словно духи ночи шепчутся о грядущем.

Ко второму часу ночи королю все таки удалось уснуть. Он видел беспокойные сны. Ему казалось, будто идёт он по длинной Зеркальной галерее, никого вокруг – только бесконечные ряды свечей и отражений. Вдруг навстречу ему выходит фигура в чёрном монашеском одеянии, лицо скрыто капюшоном. Он узнаёт её – Луиза! Лавальер, бледная, прекрасная, со смиренным взором. Она складывает руки:

— Сир, я молюсь за вашу душу… Остерегайтесь дьявольских сетей!

Позади неё возникает грозная женская фигура в роскошном платье – Атенаис, но черты её искажены злобой, в руке искрится отравленный бокал. Король хочет закричать, но не может. Луиза падает на колени и молит:

— Простите всем своим ближним, Ваше Величество, как я простила вам. Спасите свою душу!

Атенаис протягивает Людовику бокал, манит его, а за её спиной рычат какие-то тени… Король бежит прочь, зеркала вокруг трескаются, в каждой трещине виднеется чей-то насмешливый глаз…

Людовик проснулся в холодном поту. Сердце колотилось. В окно уже заглядывал бледный рассвет. На востоке небо алело – рождался новый день.

Король приподнялся. Слуги тихо просочились в опочивальню с чашей воды и утренними принадлежностями. Начиналось всё тот же распорядок – пробуждение, платье, бульон. Но сегодня Людовик едва замечал суету вокруг. Он чувствовал себя так, словно всю ночь провёл в сражении. В каком-то смысле так и было.

Сидя перед зеркалом, позволив парикмахеру поправлять локоны, Людовик смотрел на своё отражение. Лицо его казалось осунувшимся, у глаз пролегли тени, но взгляд был твёрд. В отражении он заметил, как у дверей шепчутся двое лакеев, украдкой посматривая на короля. Вероятно, уже распространялись слухи, что вчера Его Величество выглядел обеспокоенным. Людовик отвернулся – пусть шепчутся. Он сегодня всё увидит и всё решит.

Когда придворные выстроились для утренней процессии, король вдруг сухо объявил:

— Сегодня не будет мессы. Государственные дела терпят, а мне нужно время на размышление. Прошу всех удалиться до вечера.

Придворные опешили: отменить ежедневную мессу? Такого почти не случалось! Но возражать никто не посмел. Молча раскланявшись, знать ретировалась. Людовик остался в зале только с капитаном де Лофером.

— Маркиз, – негромко обратился король к гвардейцу, – передайте господину де Ларэни: пусть будет готов действовать, как договаривались.

— Слушаюсь, Сир, – тихо ответил маркиз, сразу поняв всё по блеску в глазах Людовика.

День тянулся напряжённо и медленно. Король провёл несколько часов в уединении, отложив все приёмы. Он писал письма, рвал их, вновь писал – то приказ Ларэни на арест, то прощальное послание Атенаис, то неотправленное письмо Луизе в монастырь. Охваченный чувствами, он то проклинал час, когда приметил Монтеспан, то с ужасом думал, как переживёт разрыв, если вина подтвердится.

К полудню Людовик собрал волю в кулак. Он снарядил доверенного офицера съездить в Парижскую кармелитскую обитель – узнать о здоровье сестры Луизы (так звали Лавальер в монашестве). «Если Бог простил меня через её молитвы, то пусть она будет жива и здорова…» – шептал он про себя.

Потом он долго молился в личной капелле – один, без свиты, преклонив колени перед алтарём. И когда поднялся, почувствовал твёрдость: он поступит правильно, как велит долг монарха и зов сердца. Если Атенаис невинна – он вознесёт благодарность Господу. Если виновна – что ж, расплатится и она, и он понесёт свою боль, но не позволит греху торжествовать.

V

Наступил вечер пышного маскарада. В Версальском дворце, словно в гигантском улье, всё гудело. Десятки слуг зажигали тысячи свечей во всех залах, музыканты настраивали инструменты, повара торопились с последними блюдами роскошного стола. Почетные гости, приглашённые со всего двора, стекались пёстрой толпой к парадным лестницам дворца, сверкая драгоценностями и маскарадными костюмами.

Величественная Зеркальная галерея превратилась в волшебную декорацию праздника. Повсюду горели свечи – так много, что казалось, стены из зеркал пылают огнём. Под мраморными колоннами разливались звуки скрипок и флейт: придворный оркестр заиграл лёгкую жизнерадостную аллеманду. Разодетые дамы парили под руку с кавалерами в шелковых домино и масках. Смех, шутки, звон бокалов – вечер обещал быть дивным.

Король Людовик появился не сразу. По этикету он должен был эффектно вступить, когда все соберутся. Внезапно в главном зале все гости затаили дыхание, королева Мария-Терезия, появилась в окружении фрейлин. Королева не носила маски – её лицо, печальное и безрадостное, было открыто, словно яркое напоминание о том, что не всем в Версале живётся весело. Она скромно села в стороне, почти никем не замеченная – внимание всех гостей уже было направлено на центральную площадку, где вовсю кружились танцующие пары под жемчужный смех мадам де Монтеспан.

Атенаис блистала в костюме Цереры, богини плодородия: зелёно-золотое платье было украшено колосьями и виноградными лозами, на голове корона из золотых колосьев. Маски на ней не было – она желала, чтобы все видели её торжество. Сегодня она была хозяйкой бала: именно она составляла программу развлечений. При её появлении гости встретили её аплодисментами. Монтеспан, словно купаясь во всеобщем обожании, начала вести веселую беседу с каждым и каждой. Казалось, она полностью уверена в своей неотразимости.

Но одна гостья приковывала взгляды не меньше, чем маркиза. То была восхитительная юная девушка в костюме богини Авроры – розово-золотой наряд, усыпанный бриллиантовыми “звёздами”, и полумаска с изображением лучей зари. Девушка робко стояла у колонны, не зная, куда себя деть в такой блистательной компании. Это была мадемуазель де Фонтанж – новая фрейлина королевы, совсем юная, едва восемнадцати лет. Мария-Анжелика де Фонтанж славилась ангельской красотой: светлые локоны каскадом падали на её оголённые плечи, глаза – синие, как утреннее небо – сияли волнением. Ходили слухи, что король в последние недели удостаивает её частыми взглядами. И действительно, сегодня Фонтанж была великолепна.

Мадам де Монтеспан, конечно, сразу обратила внимание на блеск новой звезды. Ещё днём она убеждала себя, что король просто в отеческой манере добр к девочке. Но сейчас, глядя, как молодые кавалеры толпятся вокруг прелестной Авроры-Фонтанж, Атенаис чувствовала беспокойство. Она, однако, не подавала вида, лишь чуть крепче сжала свой богато украшенный драгоценностями веер.

Гости начинают перешёптываться: где же король? Вот уже и музыка изменилась на торжественную сарабанду, возвещающую его появление…

И в этот миг трубы протрубили фанфару. Шум умолк. Все взгляды устремились к огромным дверям галереи. Двери распахнулись, и появился… сияющий Аполлон, бог солнца. Высокий мужчина в великолепном костюме: плащ из золотой ткани, увитый солнцевидными узорами, венец с лучами на голове, лицо прикрыто легкой позолоченной маской. Он ступал уверенно, на груди – знак ордена Святого Духа, символично. Вокруг него – свита из нескольких персонажей в костюмах планет.

Гости ахнули: конечно, все поняли, кто скрывается под маской Аполлона. Король сделал жест рукой, приветствуя собравшихся. Зазвучали возгласы восхищения, приветствия, аплодисменты.

Маркиза де Монтеспан широко улыбнулась и бросилась навстречу Аполлону:

— Ваше Величество блистательны! Какое появление!

Людовик (а это был он, конечно) молча обнял маркизу за талию и церемонно поцеловал её руку. Он играл роль: сегодня он был Богом-Солнцем, как и полагалось прозвищу. Между тем сердце его ёкнуло: этот костюм – сюрприз Атенаис, о котором она говорила. Она решила, что он должен явиться Аполлоном – открыто и в то же время под маской. Очень символично.

— Прекрасная Церера, – произнёс он громко, чтобы все слышали, – ваши богатые нивы радуют глаз бога солнца.

Монтеспан залилась счастливым смехом, довольная комплиментом:

— Аполлон мил, как всегда!

Оркестр заиграл торжественный танец. Королю подали украшенную золотом маску на палочке – соблюсти традицию (хотя его лицо уже закрывала полумаска). Людовик, ощущая себя героем театрального представления, повёл маркизу в центр залы. Они начали менуэт – плавный парный танец. Вокруг расступились, любуясь: король и его фаворитка танцевали великолепно, в такт музыке, сверкая нарядами.

Людовик улыбался, изображая полное довольство. Но за маской Аполлона глаза его внимательно следили. Он искал взглядом по залу – где же Ларэни и его люди? Полицейские агенты наверняка смешались с гостями в масках. Вот, кажется, невдалеке кто-то в костюме мавра слишком пристально высматривает что-то… Возможно, это один из них. А может, тот толстый монах, притворившийся пьяным у колонны, на самом деле стережёт…

Король вывел маркизу к концу менуэта и поклонился под аплодисменты. Следом танцевальные пары закружились в более быстром танце. Людовик отдал дань любезности – потанцевал с двумя-тремя ближайшими знатными дамами. Он был воплощение грации и любезности, шутил, и никто не подозревал, какое напряжение души скрывалось под этим блеском.

Наконец, улучив момент, король незаметно ретировался в тень за колоннами, словно перевести дух. Он надел вместо парадной маски простой чёрный бархатный домино и натянул другую маску – лакей приготовил всё  заранее по его приказу. Теперь он стал почти неузнаваем. Аполлон исчез – как бы ушёл переодеться для следующего танца, о чём знали лишь единицы.

Под видом очередного гостя в маске Людовик стал незаметно блуждать по галерее, смешавшись с толпой. Это был рискованный шаг, но он хотел собственными глазами и ушами уловить правду среди масок собравшихся.

Проходя мимо групп гостей, он слышал обрывки разговоров. Вот две дамы перешёптываются, глядя на юную Фонтанж, которую приглашает на кадриль один из молодых князей:

— Ах, бедная Атенаис, у неё новая соперница на горизонте…

— Да, король танцевал с этой милой Авророй. Как бы маркиза чего не выкинула от ревности…

Людовик нахмурился. Вот оно, все заметили. Он двинулся дальше. У ниш с бюстами Людовик увидел Атенаис – она рассеянно беседовала с каким-то пожилым вельможей, но взгляд её был прикован к Марии-Анжелике де Фонтанж, порхающей в танце. В глазах маркизы король прочёл затаённую ярость и тревогу. И тогда он совершил задуманный манёвр.

Пользуясь тем, что в маске его не узнают с ходу, Людовик подошёл к юной Фонтанж, едва та осталась без партнёра после танца. Девушка, раскрасневшаяся от танцев, стояла у стола с охлаждённым лимонадом. Король галантно склонился перед ней, не снимая маски:

— Прекрасная Аврора, окажете ли вы честь незнакомцу?

Девушка смутилась:

— Но… я обещала следующий танец…

— Мне? – вмешался насмешливый голос – тут же подошёл наряженный пастушком герцог де Невер. – Сударня, вы мне, кажется, не откажете?

Он послал недоброжелательный взгляд неизвестному смельчаку, посмевшему привлечь внимание Фонтанж. Людовик, поняв, что столкнулся с соперником (в другом смысле), не стал открываться. Он отступил, пробормотав извинения. Девушка облегчённо улыбнулась – она явно предпочитала знакомого герцога.

Король же, спрятавшись вновь за спинами гостей, увидел, что маркиза де Монтеспан, наблюдавшая эту сценку, вздохнула облегчённо. Но тревога не ушла с её лица. Она направилась прочь из галереи, жестом подозвав свою верную фрейлину, мадам де Монтелё.

Людовик сразу насторожился. Куда это Атенаис? Он тихо последовал за ней, стараясь держаться колонн. Маркиза быстрым шагом прошла в соседнюю залу, поменьше – там не было музыки, стояли столики с напитками. Никого вокруг почти не было, кроме пары слуг и её фрейлины. Людовик притаился за дверным проёмом и увидел, как Атенаис нервно шепчется с мадам де Монтелё. Та, вид у неё был испуганный, покачала головой, но маркиза с силой сжала её запястье – было видно, что приказывает. Через мгновение Монтелё кивнула и быстро исчезла в боковую дверцу, ведущую, вероятно, на служебную лестницу.

Маркиза огляделась, потом взяла с подноса фужер шампанского и грациозно вернулась в галерею, вновь натянув улыбку. Людовик едва успел отпрянуть и скрыться за колонной.

Сердце его заколотилось: она явно что-то затеяла. Не иначе как отправила служанку за… чем-то. Неужели сейчас? Король оглядел залу: мадемуазель де Фонтанж стояла с подружками возле фонтана с пуншем, смеясь и отдыхая от танцев. Мария-Терезия всё так же сидела в отдалении, разговаривая с какой-то статс-дамой.

Через несколько минут Людовик заметил краем глаза движение: та же фрейлина Монтелё вернулась, незаметно вклинилась в толпу, пробираясь к тому месту, где находилась мадемуазель де Фонтанж. В её руке он разглядел крошечный флакон. Король похолодел: яд? Фрейлина ловко вылила содержимое флакончика в бокал с малиновым пуншем, стоящий на столике, и поставила пустой флакончик в складки платья. Затем поспешно скрылась, зная, что её миссия выполнена.

Вся сцена заняла секунды. Никто из беззаботных гостей ничего не заметил. Но Людовик видел, как к столу подошла сама маркиза де Монтеспан, в сопровождении двух болтающих дам. На её лице сияла милая улыбка, она взяла тот самый бокал с пуншем и повернулась к мадемуазель де Фонтанж:

— Моя прелестная, вы, должно быть, устали. Выпейте, освежитесь!

Мария-Анжелика доверчиво улыбнулась:

— Вы так добры, мадам!

И протянула ручку, беря бокал. Монтеспан ласково погладила ее по щеке:

— Ах, молодость, молодость… Выпейте, дитя мое.

Людовик застыл, сердце его готово было разорваться. Вот оно – доказательство! Он рванулся вперёд, намереваясь выбить бокал, но в этот миг произошло сразу несколько вещей.

Не успела мадемуазель де Фонтанж поднести кубок к губам, как буквально из-под земли вырос мосье де Ларэни с двумя помощниками, переодетыми гостями.

— Стойте! – прогремел он, и тут же один из его людей ловко выбил бокал из руки девушки. Хрусталь упал, пунш расплескался по паркету.

Все вокруг обомлели. Мария-Анжелика вскрикнула от неожиданности. Мадам де Монтеспан побледнела, но мгновенно взяла себя в руки:

— Вы с ума сошли?! – прошипела она незнакомцу, выбившему бокал. – Что вы себе позволяете?

Народ начал стягиваться, учуяв сенсацию. Несколько кавалеров бросились к Фонтанж: не ранена ли она? Девушка была лишь перепугана и не понимала, что происходит.

Ларэни, мгновенно подхвативший разбитый бокал, передал его своему человеку. Тот спрятал осколки с жидкостью в какой-то мешочек – видимо, для улик. Всё произошло почти незаметно, в сутолоке.

— Прошу прощения, – скороговоркой обратился Ларэни к маркизе, делая почтительный поклон, – Но я увидел, как неосторожная дама бросила что-то в этот бокал. Я забил тревогу. Наверное, это просто шутка…

Он сделал вид, что испуган собственной дерзостью. Людовик – всё ещё в маске – затаился неподалеку за спинами. Он видел: Атенаис пошатнулась, глаза её расширились. Но она быстро нашла оправдание:

— Вы… должно быть, обознались, месье, – произнесла она довольно чётко. – Здесь никого постороннего. Вероятно, у бокала был скол, и он треснул сам. – Она повернулась к перепуганной Фонтанж. – Дитя моё, всё в порядке?

— Д-да, – пролепетала та, глядя на маркизу круглыми глазами. Она инстинктивно чувствовала какую-то жуткую опасность, исходящую от Монтеспан, хотя не понимала, в чём дело.

Ларэни церемонно поклонился:

— Простите великодушно мою бестактность, мадам. Вероятно, я перебрал вина и стал слишком мнительным, ха-ха… – Он разрядил ситуацию шуточкой, обернув всё в фарс.

Гости, не очень разобравшись, что случилось, начали смеяться: мол, какой-то подвыпивший ревнитель порядка впечатлился треснувшим бокалом. Послышались шутки: «Держите его от кухни подальше, а то он решит, что суп отравлен!»

Напряжение спало. Музыка снова заиграла, оркестр, замиравший было, получил знак продолжать. Гости вернулись к танцам, решив, что инцидент исчерпан. Маркиза Монтеспан по-прежнему стояла возле Фонтанж, будто опекая её. Но рука её, державшая веер, слегка дрожала.

Король Людовик медленно выдохнул, чувствуя, как камень с души падает… и сменяется ледяной пустотой. Вот и всё. Теперь нет сомнений. Если бы не Ларэни, несчастная девочка, возможно, корчилась бы уже от яда. И Атенаис… его Атенаис… Он сам видел всё.

Он незаметно кивнул Ларэни. Тот понял: действовать официально здесь, при всех, не нужно. Но маркиза – под негласным арестом. За ней теперь неотступно следовал агент – тот самый “пьяный монах”, который теперь трезво и зорко держался неподалёку от неё.

Людовик в чёрном домино отошёл подальше, к дверям. Душу его захлёстывала боль – горячая, обжигающая, как кипяток. «Предала. Предала. Она могла убить – и, возможно, убила бы, если бы не вмешались.» Он закрыл лицо рукой под маской, борясь с желанием закричать. Его затошнило от ужаса: женщина, которую он любил столько лет, ночи с которой он проводил в восторгах – оказалась способной на убийство во славу своего честолюбия и страсти.

— Видишь, король? Теперь ты знаешь правду, – прозвучал где-то в глубине сознания голос Тени.

Людовик горько усмехнулся – сам себе. Да, вот она – истина. Ни сладкий смех, ни прекрасное лицо больше не обманут. За всем этим гнилье и тьма.

Он одним махом сорвал с себя маску. Больше не желал прятаться. Гости ахнули: перед ними внезапно возник сам король – уже без маскарадного одеяния, в чёрном домино, с обнажённым страдальческим лицом. Он смерил взглядом зал. Музыка снова затихла – все поняли: происходит нечто важное.

Маркиза де Монтеспан, услышав, что смолк оркестр, обернулась. И встретилась глазами с Людовиком. Она мгновенно прочла в них всё. Поняла, что он знает. Узнала выражение гнева и разочарования.

На сердце короля словно легла раскалённая печать. Он любил эту женщину – и теперь презирал и ненавидел. Но при всём при том… он испытывал жалость. В конце концов, она пала жертвой своих страстей. И если он сейчас устроит публичную сцену – рухнет всё. Двор, репутация короны, семья, дети – всё. Он не мог этого допустить.

Людовик поднял руку, подав знак маэстро.

— Играть! – резко бросил он.

Оркестр, хоть и в смятении, но повиновался – грянул пышный полонез. Король, не спуская глаз с Атенаис, пошёл прямо через зал к ней. Дамы и кавалеры расступались, преклоняясь, но он не замечал их. Он шёл – гневный, величавый, прекрасный и страшный одновременно.

Мадам де Монтеспан стояла посреди галереи, словно изваяние, бросив веер к своим ногам. Когда король подошёл вплотную, она низко опустила голову. Людовик подал ей руку для танца.

Маркиза подняла взгляд. В её глазах блестели слёзы. Она понимала: это – прощальный танец.

Они закружились под медленный, торжественный полонез. Король вёл фаворитку, и публика взирала восхищённо: какая пара! Какой драматизм в их движениях – они точно сошли с античной сцены. Никто не слышал слов, что шептал король сквозь стиснутые зубы:

— Завтра же вы покинете двор, мадам. И благодарите Бога, что я не велю упечь вас в Бастилию.

— Сир… – прошелестела маркиза, — Я… я всё объясню…

— Тише. Не здесь, – оборвал он.

Они продолжали плавно шагать в такт музыке, будто величественные монументы, а в действительности – холодея и содрогаясь.

— После бала отправитесь в свои покои, – продолжал тихо король, — и не покинете их без моего позволения.

Маркиза всхлипнула еле слышно:

— Вы… вы отсылаете меня? Нет… умоляю…

Людовик сжал её руку сильнее, почти больно:

— Тише, Атенаис! Вы слишком далеко зашли. Я спасу ваше имя от огласки, но себя – от вас тоже спасу.

— Ради наших детей! – пролепетала она.

— Дети останутся при дворе, — отрезал он. – О них не тревожьтесь, их опека будет поручена лицу, которому я доверяю.

Маркиза ахнула: она поняла, что речь о Ментенон.

— Нет… – задышала она часто. – Только не она…

— Она, – холодно подтвердил Людовик. – Та, кто никогда не отравит ни меня, ни чьё-либо сердце.

— Сир, – отчаянно попыталась она, — Всё это из-за этой девчонки Фонтанж? Она вскружила вам голову, но поверьте, она пустышка! Ради неё вы губите меня и себя!

Людовик резко остановился, забыв об окружающих. Музыка всё играла, но пара застывших фигур среди танцующих бросалась в глаза. Король прошипел Атенаис в лицо:

— Ради тебя я чуть не погубил свою душу. Ты не оставила мне выбора. Молись, чтобы я смог простить тебя когда-нибудь.

И, отпустив её руку, он шагнул прочь, разрывая танцевальную пару.

В зале воцарилась гнетущая тишина. Все видели: случилось что-то ужасное между королём и маркизой. Людовик обвёл взглядом двор и поднял руку:

— Бал окончен, – громко объявил он, прервав музыку. – Благодарю всех за удовольствие.

Восхищённые и удивлённые гости тотчас начали кланяться, не смея обсуждать, но шёпот уже волной покатился. Король, не глядя ни на кого, быстрым шагом покинул галерею. Следом поспешили гвардейцы.

Атенаис осталась стоять посреди залы, бледная, одинокая. Дамы не осмеливались к ней приблизиться. Только мадам де Монтелё, рыдая, упала перед ней на колени и прижалась к подолу – то ли прося прощения за провал, то ли просто в горе. Маркиза не шелохнулась. Потом выпрямилась, окаменев лицом, и прошествовала прочь, гордо вскинув голову, – словно королева, которой нанесли смертельную обиду.

Никто, однако, не бросился её утешать. Все чувствовали: звезда королевской фаворитки безвозвратно закатилась этой ночью.

VI

Людовик ворвался в свои покои как буря. Служащие в антах раступались с испуганными поклонами – никогда ещё они не видели короля в таком гневе. Он мигом отшвырнул тяжёлый парик, сорвал с груди орденскую ленту, вышвырнул её на пол, словно та жгла ему кожу. Без слов одним взглядом он отпустил всех. Двери опочивальни захлопнулись, и король остался наедине… с тишиной и жгучей сердечной мукой.

Несколько минут Людовик ходил взад-вперёд по комнате, сжимая кулаки так, что ногти врезались в ладони. На глазах у него стояли слёзы гнева, обиды, горечи. Он – величайший король мира – оказался всего лишь жертвой нелепых «королевских шалостей» женщины, которую обожествлял. И он сам, он сам виноват! Он позволил своему двору погрязнуть в пороках, поощрял разврат. И вот – пожинает ужасные ядовитые плоды.

Король подошёл к огромному позолоченному зеркалу. Там отражался мужчина с перекошенным яростью лицом, волосы взъерошены, бант сбит в сторону. Куда подевался блистательный Король-Солнце? Перед ним предстал уязвлённый, униженный и глубоко страдающий человек.

Людовик схватил подсвечник и швырнул в зеркало. Раздался звон – на пол посыпались осколки. Король криво усмехнулся: вот, теперь хоть внешне видно, что внутри него всё разбилось.

— Ну, торжествуешь? – горько спросил он в пустоту. – Я всё потерял. Любовь превратилась в яд, королевский двор – в вертеп. Что же мне делать с этой правдой?

Тень появилась неслышно – словно вытекла из угла. Но теперь она не злорадствовала и не язвила. Она просто стояла рядом, печально глядя на короля.

— Принять истину, какой бы горькой она ни была, – тихо ответила Тень. – Ты просил правды – вот она. За фасадом роскоши была пустота. За маской любви – предательство. За блистательными играми – преступление.

Людовик опустился на колени среди осколков зеркала. Один острый кусочек впился ему в колено, но он даже не почувствовал этого. Он рыдал – крупные слёзы катились по щекам, впервые за долгие годы. Тень склонялась рядом, подобно другу, заботливо обнимающему за плечи.

— Оплакивай, Людовик, выплачь всё, – шептала она мягко. – Через эти слёзы выходит твоя гордыня и духовная слепота. Дай им уйти.

— Боже… Боже… – стонал король, закрыв лицо руками. – Зачем ты дал мне испытать всё это?

— Чтобы спасти твою душу, – ответила Тень за Всевышнего. – Ты прошёл сквозь искушения. Ты почти погиб в них – но теперь видишь. И если ты теперь отвернёшься от тьмы и пойдёшь к свету – значит, недаром тебе был дан этот урок.

Людовик жалобно всхлипнул, опустив руки. На осколках зеркала отражались опухшие и красные от слёз глаза короля.

— Но как дальше жить? – шепнул он. – Кому верить? Мне 45 лет, я повелитель огромной страны – а в душе гнетущая пустота, словно я нищий на паперти.

Тень присела перед ним, словно равный перед равным:

— Верить – прежде всего себе как человеку. А не короне или придворным льстецам. Ты всё пытался быть больше чем человек – стать живым богом на троне. А вышло так, что – едва душу свою не потерял.

Король потрясённо слушал. Да, вся его политика – сделать из себя идола. Вроде удалось: его боялись и поклонялись. А на деле – вот, чуть не убили, и не враги, а ближайшая любимая.

— Что же теперь? – спросил он глухо.

— А теперь ты жив, твоя душа, хоть изранена, но очищена огнём испытаний, – отозвалась Тень. – Воспользуйся этим шансом. Стань настоящим королём – не только блистающим, но и мудрым, милосердным. Сделай выводы. Помни о Боге, о долге, о народе – да, о народе, который тебя тоже любил, пока ты страстно развлекался позабыв о нём.

Людовик поднялся с колен, опираясь на постель. Слёзы унялись. Он слушал внутренний голос – и впервые полностью с ним соглашался. Да, он больше не будет жить только для удовольствий. Он посвятит себя труду, покаянию и служению Франции.

Тень улыбнулась – впервые ясно и светло.

— Ну вот… Кажется, король-солнце начинает светить не только наружу, но и вовнутрь, – сказала она шутливо.

Король грустно улыбнулся ей в ответ. Впервые он почувствовал к этому навязчивому собеседнику благодарность и привязанность. Без его язвительности он бы, может, и не прозрел так глубоко.

За дверью раздался осторожный стук.

— Кто там? – твёрдо спросил Людовик, выпрямившись.

— Сир, это я, – донёсся тихий голос мадам де Ментенон.

Король торопливо утер мокрое лицо. Затем кивнул Тени:

— Останься, пожалуйста.

Но Тень вежливо покачала головой:

— Нет уж, теперь ты справишься сам.

И, шагнув назад, растаяла в предрассветных тенях комнаты.

Людовик немного удивился – неужто она оставила его? Но внутри себя он чувствовал: нет, она с ним. Просто больше не отдельная – отныне стала частью его самого.

Он отворил дверь. Франсуаза де Ментенон стояла, держа лампаду. Лицо её было озарено сочувствием.

— Ваше Величество, – прошептала она, – Прошу прощения, но мне сказали, вы вернулись так рано с бала… И я решилась навестить вас.

— Входите, дорогая, – тихо ответил Людовик.

Она вошла и тут же ахнула, увидав разбитое зеркало и кровь на колене короля.

— Вы ранены! – Франсуаза порывисто подбежала, забыв церемонии.

Людовик опустил глаза – действительно, на халате кровь. Он раздавил осколок, даже не заметив.

— Пустяки, – сказал он. – Сядьте, прошу.

Он усадил её в кресло, а сам сел напротив, на расшатанный табурет (ещё утром он не опустился бы на такое, но сейчас не думал о приличиях). Между ними тихо колебалось пламя лампады.

— Всё случилось, да? – мягко спросила мадам де Ментенон, глядя на короля с печалью. – Ваше лицо говорит об этом.

Людовик кивнул медленно.

— Да. Всё произошло. Атенаис… – у него дрогнул голос, – …оказалась виновна. Почти… – Он прикрыл глаза от боли. – В общем, она призналась бы, если б я захотел слышать.

Франсуаза печально покачала головой:

— Мне очень жаль, Сир.

Несколько секунд они молчали. Наконец Людовик вздохнул:

— Знаете, Франсуаза, как ни странно… я чувствую себя сейчас свободнее, чем много лет. Будто всё ложное осыпалось. Хоть и больно – зато по-настоящему.

— Я понимаю, – прошептала она.

Король посмотрел на неё – на эту женщину, которая стойко перенесла столько несчастий, не ожесточившись. Он вдруг спросил, вкладывая в вопрос все свои метания:

— Вы… сможете мне помочь начать заново? Перестроить мой двор, мою жизнь… Быть, как вы говорили, ближе к Богу?

Франсуаза чуть смутилась, но ответила твёрдо:

— Всеми силами, Сир. Я молилась об этом.

Людовик осторожно взял её руку – впервые не как галантный кавалер, а с благодарностью, по-дружески:

— Ваши молитвы услышаны. И… вы спасли меня. Если бы не ваши наставления и доброта, не знаю, решился ли бы я на перемены.

Она улыбнулась сквозь слёзы:

— Все в руках Божьих, Ваше Величество. Он лишь пользуется нами, как орудиями.

Король чуть улыбнулся в ответ – впервые за эту страшную ночь его улыбка была светлой.

— Тогда будем достойными орудиями, – сказал он. – Вместе.

Они сидели рядом, и душам их было легко и  спокойно. За окном занимался рассвет – бледный и чистый. Людовик взглянул на утреннее небо: оно было прозрачно, ни облачка. Он вспомнил, как когда-то называл себя Солнцем, восходящим над Францией. Сегодня он встретит рассвет другим человеком.

— Пора, – тихо сказал он, вставая.

— Куда, Сир? – удивилась Ментенон.

Людовик подошёл к окну и распахнул его настежь. Поток свежего воздуха ворвался в затхлую комнату, разгоняя запах ночных свечей. Король вдохнул полной грудью.

— Утренний воздух, – сказал он, улыбнувшись Франсуазе. – Слышите, как поют птицы? Я столько лет не слышал их.

Она подошла ближе, и они вдвоём постояли у окна, провожая последние звёзды.

— Сегодня я отправлюсь на мессу, – решительно сказал Людовик. – Настоящую, а не придворное представление. Служить будут не для блеска, а для души.

Франсуаза радостно кивнула, глаза её засияли:

— Благодарю Господа за эти слова.

Король посмотрел вниз, на двор. Там суетились конюхи – выводили ранних лошадей. Людовик отметил про себя: сегодня он отменит утреннюю охоту – вместо этого займётся более важным. Он пошлёт курьеров с распоряжениями: отставки некоторых министров, прекращение тайного следствия – да, он велит закрыть «дело ядов» тихо, убрать всех преступников подальше навсегда, но без огласки. Достаточно скандалов. Он также пришлёт записку королеве с приглашением вместе отобедать – пусть удивится, конечно, но он будет искупать свою вину перед ней отныне.

И надо решить судьбу маркизы Атенаис… Сердце его болезненно сжалось, но он знал, что сделает: отправит её в собственное поместье под благовидным предлогом (допустим, здоровье). И постарается простить – не сразу, со временем, но постарается.

Франсуаза тихо тронула его локоть:

— Позвольте мне перевязать ваше колено, Ваше Величество.

Людовик опустил глаза – кровь всё ещё просачивалась сквозь разорванную ткань. Он хмыкнул:

— Вот, символично – ранен на коленях, молясь Богу.

Ментенон принесла чистое полотно, аккуратно промыла и забинтовала королевскую рану. Людовик с благодарностью смотрел на неё:

— Вы как ангел милосердия, Франсуаза.

Она смутилась:

— Помилуйте, я просто исполняю свой долг.

Король поднялся, расправил плечи. На душе было тихо. Он вдруг вспомнил, как вчера ещё мечтал о роскошном празднике, а вместо этого получил урок великого смирения. И подумал, что названия «Королевские шалости», данного для этого празднества, не забудет. Да, он навсегда уяснил, к чему приводят легкомысленные шалости у престола.

— Придётся назначить новый праздник, – сказал он громко.

— Сир? – удивилась Франсуаза.

Людовик повернулся к ней, и лицо его было спокойно и светло в лучах утреннего солнца:

— Праздник души, мадам. Но об этом позже…

Он протянул ей руку, помогая подняться.

— Пойдёмте, – мягко сказал он, – встретив новый день вместе.

Они вышли в коридор. Придворные, ещё не оправившиеся от ночных потрясений, попадались навстречу – и пораженно замирали, видя рядом с королём скромную мадам де Ментенон. Но Людовик на эти взгляды не обращал внимания. Он шагал уверенно, и Франсуаза шла чуть поодаль – надменно ровно настолько, насколько требовал этикет.

Тень короля скользила по мозаичному полу рядом. Людовик заметил её боковым зрением – и она показалась ему легкой, почти невесомой, не отягощённой больше мраком. На мгновение тень словно изобразила силуэт человека, и король различил поднятую в приветственном жесте руку Лютена.

Он чуть кивнул своей тени – едва заметно, будто старому другу. Та тихо растворилась в общем полумраке коридора, перестав отделяться – она слилась с королём, став просто его частью.

В распахнутое окно в конце галереи хлынул яркий солнечный свет. Людовик XIV, Король-Солнце, остановился в этом сиянии. За окнами щебетали птицы, хрустел гравий под шагами слуг, начинался очередной день. Но для Людовика XIV это был не просто новый день – это была новая глава его жизни.

Он сделал глубокий вдох, открыл сердце солнечному свету – и шагнул вперёд, решительно и свободно. Король шёл встречать свой народ, встречать свои ошибки и исправлять их, встречать судьбу с высоко поднятой головой. Позади остались мишурные маскарады и отравленные удовольствия – впереди была трудная, но честная дорога короля и человека.

И тень его, больше не споря, следовала за ним по пятам – тихая, верная, примирённая. Король и его альтер эго стали едины.

Так прошли королевские шалости – и наступило королевское пробуждение.

Эпилог


Король скончался, не дав ответа на главный, быть может, единственно важный вопрос — Кто я? Он покинул этот мир без драмы, без плача — как уходят тени в час рассвета.
И в этой простоте, в этой молчаливой ясности была подлинная торжественность —
не риторическая, но онтологическая, как сказал бы один немецкий философ,
или, быть может, просто — божественная. Смерть сняла с него не только венец,
но и шёлк, корону, и имя. Он остался с тем, с чем редко кто остаётся при жизни — с самим собою.

И впервые с тех пор, как ему надели королевскую мантию, он увидел мир не как своё королевство, а как зеркало духа. И зеркало это, увы, не отражало величия. Оно отражало — суровую правду. А правда, как известно, никоим образом не нуждается в оправдании. Душа короля оказалась в пространстве без стен, где каждый шаг отзывался памятью минувших дней. И перед ним открылись картины, не фантастические, а до боли реальные: вечер, когда он отвернулся от просителя, взгляд, ускользнувший от любви верной ему женщины, слово, сказанное не во имя истины, но ради тщеславия.

И он понял: всё, что он считал проявлением своей силы было страхом. Всё, что он именовал порядком — было бегством от хаоса собственной души. Он не был зол. Он был — разделён. Впреди появились трое: 
Фигура в белом — как свет, что не ослепляет, но различает.
Фигура в сером — как рассудок, что объясняет, но не оправдывает.
Фигура в чёрном — как тишина, в которой живёт стыд, но зреет покой.
И они не спрашивали. Они открывали правду.  Хором повторяли они:
— Ты стяжал власть, но боялся ничтожества. Ты был щедрым, но из страха быть забытым. Ты создавал порядок — чтобы заглушить хаос внутри.
— Ты не был злым. Ты был отчаянно жаждущим любви.
И вот — явился Тот, Кто никогда не приходил, ибо всегда был. Не в образе старца, не в обличии воина, не в облике судьи. Без имени, без голоса, без величия. Он всегда был внутри тишины, что окутывает душу в тот миг, когда исчезает всё наносное.
Он был — в тех глазах, от которых король отворачивался. Он звучал — в голосе ребёнка, в простом вопросе, на который не нашлось ответа за всей пышностью слов.
Он скрывался — в молитве, что скользила по устам, но так и не коснулась глубины сердца. И тогда он заговорил. Тихо. Как свет, что являет себя сквозь облака: не требуя — но проникая в самую глубину.

— Ты искал Меня в величии — а Я ждал тебя в простоте. Ты стремился к красоте — а Я жил — в забытой тобой тишине сердца, там, куда ты так и не осмелился ни разу заглянуть.. И в этот миг — душа, вся, без остатка, вдруг узрела себя не в образах, не в отражении, а в свете истины, где исчезает всё, что можно было придумать, и остаётся только то, что было всегда. И душа склонилась перед истиной. Не в страхе. А в глубоком смирении. Словно дерево, что пережив бурю, склоняется не перед ветром, а перед светом нового дня. И в этом смирении не было ни поражения, ни потери, а было великое узнавание:
что настоящее спасение начинается там, где душа перестаёт притворяться — и полностью обнажив себя предстает перед Богом.


Фигура в Белом склонила голову, и голос её был как дыхание утра над рекой — едва слышный, но проникающий в самую суть:
— Мы узрели, как тот, кто на земле венчал себя славой, кто сидел на троне и повелевал судьбами, предстал перед вратами света— но не с печатью величия, не с гирляндой заслуг, но с обнажённой душой, в которой впервые не было ни гордости, ни страха быть отвергнутой. И он был принят, не за деяния, что были шумны, но пусты, не за славу, что блестела, но не согревала, а за одно-единственное — за искреннее покаяние, что родилось не из страдания, а из прозрения, как солнце, которое восходит не для того, чтобы судить ночь, а чтобы прогнать иллюзию тьмы.


Фигура в чёрном, казавшаяся поначалу тенью, но обретавшая очертания по мере молчания, сделала шаг вперёд. Голос её был глубок, как эхо прошедших эпох.
— Да, — произнесла она медленно, словно каждое слово было тяжелее гранита, в аду часто обитают короли, слава и власть. Там, где огонь не жжёт, но ослепляет, где ложное величие человека возвышается над истиной, а тщеславие — стоит даже выше совести. Там, где аплодисменты заглушают внутренний голос, а престолы воздвигаются не на вере, но на страхе всё потерять. Но в раю… в раю, — и тут её голос стал почти нежным,  пребывают праведники, чьи души  познали великое смирение и бескорыстную любовь, которая не требует восхищения, а лишь — присутствия. И только та душа, что не боится быть узнанной Богом до конца, всецело, без прикрас, в своих слабостях, страхах и забытых мотивах,— только та душа и обретает не оправдание, а спасение в свете истины. Ибо Истина не требует совершенства, только честности. А Вечность — не награда, а зеркало, в которое может взглянуть лишь тот, кто однажды решился быть собой в присутствии Того, Кто видел его всегда.


Когда всё закончилось, небо не распахнулось, И херувимы не запели свои песни.
Но одно откровение— чистое и простое — коснулось души. И она поняла:
не потому, что была особенной, а потому, что была готова принять правду —
теперь она может быть собой.


Finis regis. Initium animae.
(Конец короля. Начало души.)


С уважением, Благомир.