Почему людей нельзя убивать

    Почему людей нельзя убивать – самое простое и понятное (по крайней мере для меня) объяснение этого в том, что люди хотят жить. Так же, как и ты. И если ты живёшь (и дожил до этого мента), то, наверное, хотел и хочешь жить. И не хочешь, чтобы тебя можно было убивать. И так же и они. И если хочешь, чтобы считались с твоими желаниями, изволь считаться с чужими.
    Если же кто-то считает, что его жизнь ценнее жизней других, то возникнет вопрос, почему они тоже не могут считать аналогично? И если кто-то считает, что ему виднее, кто считает правильно, то возникнет вопрос, почему другие не могут считать так же? И поэтому единственный способ решить все вопросы заключается в том, чтобы никто не мог никого убивать. И тогда не будет вопросов, которые могут идти до бесконечности, и не будет проблем, которые возникают из-за отсутствия ответов.
    Но только есть такие деятели, которые этого не понимают. Потому, что они хотят жить так, как им нравится, и брать самым лёгким путём всё, что этим можно взять. А самый лёгкий путь заключается в том, чтоб отнимать у других то, что достаётся трудным путём. И потому они сталкиваются с необходимостью иногда убивать тех, кто против того, чтобы у него можно было легко забрать то, что досталось ему трудом.
    Ещё некоторым нравится убивать потому, что, решая судьбы других, они чувствуют себя что-то решающими, и это греет их ЧСВ. А ещё некоторым нравится, чтобы их боялись и уважали, и убивая других, они заставляют всех остальных испытывать перед собой трепет. Ещё кому-то может нравиться, чтобы все восхищались их силой и способностью брать от жизни то, что могут взять только самые сильные, и они встают на этот путь, потому, что это тоже греет их ЧСВ. А ещё некоторым просто нравится убивать потому, что, пуская кровь, они получают от самого действия какое-то отдельное удовлетворение. Называются отморозки, бандиты, и маньяки, и такие деятели думают, что в связи с этим и подобным имеют право кого-то убивать.
    Некоторые из них могут думать, что, может, никого убивать не придётся, если все дадут им всё провернуть по-чистому, но что-то идёт не плану, и виноватыми в конечном итоге у них получаются те, кто не захотели действовать так, как эти рассчитывали. Или кто-то из них думает, что, если кто-то не может за себя постоять, значит, он слабый и недостойный жизни. Или думают, что кто-то живёт неправильно и за это заслуживает смерти, и что только им дано решать, кому жить, а кому нет. Или вообще ничего не думают, а просто собираются брать от жизни то, что им надо, и не философствовать. И языка слов такие деятели обычно не понимают; они понимают только язык силы, который самым прямым путём им объяснит, что убивать других им просто так не позволят.
    Чтобы это объяснить, общество вооружается оружием, силами правопорядка, и законами. И такие законы строятся по принципу, что, если покусишься на чужое, заплатишь своим, и чем на большее покусишься, тем больше заплатишь. И если отнимешь чужую жизнь, заплатишь своей (или хотя бы частью своей жизни), которую проведёшь в местах, заставляющих тебя думать, прежде чем такое делать. И если попытаешься грабить и убивать организованно, то получишь наказание более сильное, чем тот, кто действует без этого. Потому, что организованный бандитизм опаснее неорганизованного, а значит, и бороться с ним надо сильнее. И если попытаешься напасть на тех, кто борется с бандитизмом, наказание тоже может быть более сильным. Потому, что, борясь с теми, кто борется с бандитизмом, ты увеличиваешь опасность от него самым сильным образом.
    Если ты попытаешься выдать себя за сотрудника сил правопорядка, чтобы получить больше возможностей для своих дел, то за это тебя тоже будет усиленное наказание – чтобы не было резона пытаться извлечь преимущество из такого приёма. А если, являясь служителем правопорядка, решишь встать на преступный путь и злоупотребить своей властью, то за это тоже накажут сильнее.
    Если кому-то платишь или получаешь от кого-то вознаграждение за содействие грабежу и убийствам, за это тоже отдельное наказание. Если проявишь преступную халатность, из-за которой могут пострадать жизни людей, то и за это будет своё наказание, даже если это сделаешь не умышленно. И если проявишь преступное бездействие, там где требовалось действие, то наказание будет и за это. И если планировал кого-то убить, но не успел, и тебя поймали раньше, всё равно соответствующее наказание будет тоже.
    Если кто-то начнёт оправдывать бандитизм, и это будет нести угрозу того, что кто-то в результате этого пострадает, то возникнет вопрос, почему надо позволять этому деятелю нести угрозу для жизни других? И тогда, если он не сможет на это ответить, к нему могут применить соответствующие меры, и законы общества это тоже могут предусматривать. И никому из тех, кто не хочет пострадать из-за такой пропаганды, ничего здесь не покажется ненормальным – потому, что жизнь людей нельзя подвергать опасности.  А если кто-то этого упорно не захочет понимать, то им объяснят на том языке, на каком понимать ему придётся.
    Что же будет, если отморозки и бандиты попытаются установить свой закон, карающий за то, что с ними борются, за организованность борьбы, и за любое оправдание борьбы с бандитизмом и т.д.? Общество ответит контрмерами, заключающимися в том, что если кто-то занимается таким бандитизмом, то наказания за это будут соответствующим образом усилены. Всё это понятно в рамках простой логики, которую выстраивает обычное человеческое правосознание, которое хочет просто жить и не давать себя убивать.
    Аналогично этому должна быть (наверное) устроена и внешняя политика общества и всего остального мира. Если найдётся страна, которая начнёт убивать жителей других стран ради удовлетворения соответствующих потребностей, в отношении неё должны быть осуществлены соответствующие меры. И если найдутся отдельные люди внутри какой-то страны, которые попытаются привести её к такой политике, то соответствующие меры должны быть в отношении них. И сделано это должно быть в соответствии той же логикой, согласно которой, чем на большее нанесений вреда жизням людей кто-то покушается, тем решительнее должны быть демотивирующие меры.
   И за всем этим (наверное) каждая страна должна следить у себя. Или все вместе должны как-то согласованными усилиями следить за всеми. Или как-то (возможно) согласованными усилиями, или каждые сами, но как-то за этим следить. Потому, что людей убивать нельзя. И те, кто требует защитить свои жизни, должны признать соответствующую необходимость в защиту чужих.
    Но только бывают иногда режимы, которые этого не понимают. Просто есть такие деятели, которые хотят заниматься тем же самым, что и бандиты, только на другом уровне. Чтобы их страна захватывала другие страны и грабила (попутно убивая всех, кто сопротивляется), а внутри чтобы их страны чтобы всё тихо и спокойно было. И чтобы людей из других народов убивать можно было, а из ихнего нельзя. И чтобы в других странах были смерть и разрушение, а в ихней только празднования и потребление трофеев. Называются агрессоры и фашисты, но сами они обычно предпочитают прикрываться словом «патриоты».
    Когда такие деятели начинают строить свои порядки, правосознание общества выворачивается наоборот. И те, кто по прошлым меркам были злодеями, вдруг становятся героями, а те, кто с этим пытаются бороться, объявляются злодеями. Причём выворачивается массово, и любого, кто пытается раскрыть остальным глаза на подмены, сразу убирают.
    Ещё они хотят, чтобы их страну боялись и уважали – примерно так, как некоторые бандиты хотят, чтобы боялись и уважали их, восхищаясь их силой и ловкостью. Всё это тоже неотъемлемые ценности того самого. И ещё они хотят гордиться собой сами, и чувствовать себя важнее всех остальных. При этом единственный способ для этого у них заключается в том, чтобы обязательно кого-то победить, что-то отнять, и радоваться этому.
    Ещё они любят вести противостояние, и потребность в самом процессе которого может быть для них одной из целей мероприятия. А ещё они испытывают неискоренимую потребность всегда кого-то ненавидеть, и чем сильнее ненависть, тем больше удовлетворения приносят любые удары по противнику. И со всем эти этим они прут, требуя всего того, что приносит им удовлетворение, и готовы убить любого, кто встанет у них на пути.
    Почему же бездействует закон, и почему он не справляется с фашизмом? А не справляется он потому, что, на остановку определённых видов убийств он больше не работает. Он работает теперь наоборот – на остановку тех, кто против таких убийств. И почему он так делает, он уже никак не объясняет. Он просто запрещает спрашивать, почему. И затыкает репрессивными мерами, тех, кто не понимает запретов.
    И никакая прежняя логика не работает, потому, что она теперь вне закона. И логики в таком обществе больше не остаётся; на смену разуму приходят чувства. Чувства гордыни, алчности, азарта, ярости, ненависти, и фанатичной веры в свою правоту вопреки всякой логике. И в таком состоянии истребляется любое инакомыслие до тех пор, пока не остаётся звучать только один сплошной поток пропаганды гордыни, алчности, азарта, и всего остального. И в таком режиме внушением целевой аудитории закладываются убеждения, которые которыми заменяется разум. 
    И когда это случается, огромные массы народа, вроде бы жившие ранее с другими ценностями, и вполне бывшие ими удовлетворённые, вдруг перестают быть ими удовлетворёнными. И начинают поддерживать новые ценности, которые требуют радикально другого поведения. И о которых если бы им несколько лет назад сказали, что они их примут, они бы сказали, что это полный абсурд, и что этого просто не может быть. И вот тогда появляются законы и порядки, которые начинают работать противоположно той морали, которая должна двигать законами и порядками.
    И вместо того, чтобы запрещать убивать людей, они начинают это не только разрешать, но и требовать. И требовать это делать в гораздо больших масштабах, чем это могут осуществить обычные отморозки и бандиты. Но вместо того, чтобы привлечь к ответственности виновных, начинают привлекать тех, кто требует их остановить. И тех обвинят в предательстве, терроризме, ереси, и прочих грехах, за которые назначается наказание более страшное, чем за обычный бандитизм. И делается это от лица закона и порядка, который теперь служит фашизму.
    Т.е. вместо того, чтобы карать сильнее за более масштабную политику уничтожения людей, за служение этому начинают вознаграждать, а карать как можно сильнее начинают тех, кто пытается этому всему воспрепятствовать. И вместо того, чтобы карать сильнее за то, что это делается организованно, организованно начинают карать за то, что это пытаешься остановить. И вместо того, чтобы сильнее карать за то, что это прикрывается законом и порядком, сильнее карать начинают за то, чтоб выступаешь против таких законов и порядков. И т.д.  и т.п. – полная противоположность той морали, которой должно следовать общество.
    Возникает вопрос: как же так?  Ведь, если появляются деятели, которые, имея власть, будут её использовать для того, чтобы устроить войны, то наказание за такое злоупотребление должно быть настолько же строже, насколько войны могут унести больше жизней, чем обычный бандитизм. И если какая-то часть народа захочет поддержать такую власть, и будет делать это вместе с ней организованно, то должны быть соответствующие контрмеры, призванные отбить резон такой организации. А если такая власть начнёт использовать законы для того чтобы преследовать тех, кто пытается этому противостоять, то, наверное, наказание за это должно быть таким, чтобы не было резона особенно именно к таким вещам. Но в случае фашизма всё выворачивается наоборот: чем чудовищнее ложь, тем чудовищнее травля за любой её подрыв.
    В правосознании отдающего себе отчёт человека в это время происходит что-то экстремальное. Как если бы во время движения вперёд на полном ходу в машине включили бы заднюю передачу. Что-то несовместимое с нормальным действием и разумным состоянием обязательно начнёт твориться. Или скрежет не входящих друг в друга шестерней, или визг начавших вращаться в обратную сторону колёс, или потеря управления. И аналогичное должно происходить в правосознании людей, которые всю жизнь жили по одной логике, но вдруг им врубают противоположную. Вот самое драматичное в том, что есть люди, в сознании которых ничего не происходит.
    Есть люди, которых куда погонят, туда они и пойдут. И будут искренне верить, что это правильно, и что им самим туда надо. И когда фашисты приходят к власти, они просто говорят им, что враг первый начал – что-то обстрелял или пытался захватить, и что теперь его атаку отбили и пойдут наносить ответный удар. Или говорят, что враг собирается на них напасть, и что надо его упредить – нанести превентивный удар. Или просто вообще говорят, что у них культура правильная и здоровая, а у других не здоровая и неправильная. И что чужая культура коптит небо, мутит воду, и отравляет землю. И что, если это не исправить, то она всё отравит и принесёт сюда смерть и разложение.
    И вместо того, чтобы спросить: «А где доказательства, что враг действительно первым начал, и что это всё не ваша пропаганда?», такие люди говорят: «Ну раз он первый начал, значит, правильно его бить!», и всё. И вместо того, чтобы спросить: «А где доказательства, что враг действительно собирается напасть?», они говорят: «Ну раз он собирается напасть, значит, правильно ударить первым!», и всё. И вместо того, чтобы подумать: «А с какого это перепоя на основании одного только своего мнения о своей культуре у кого-то должно быть право в отношении других что-то насильственно делать?», они начинают рассуждать: «Ну ведь мы же им сначала по-хорошему предлагали бросить свою культуру и взять нашу? Ну они же сами не захотели по-хорошему? Ну так значит, им по-хорошему не нужно (ну а что нам ещё остаётся делать, если их культура несёт нам смерть и разложение?)» Просто другой уровень правосознания.
    Такие никогда не спросят, как так совпало, что враг первым начал именно к тому моменту, когда их подогрели и накачали желанием воевать? Никогда не зададутся вопросом, а что будет, если каждый желающий воевать будет иметь право нападать под предлогом якобы упреждающего удара? Никогда не подумают, а почему у одних должно быть право на основе своего субъективного мнения что-то делать, а у других аналогичного права быть не должно? Всех этих вопросов они не видят – это всё за пределами их кругозора. Они видят только одно: есть враг, враг плохой, и его надо бить.
    Сообразить что-либо иное без посторонней помощи такие не могут. Но эту помощь им оказать невозможно, потому, что свобода слова в режиме фашизма перекрывается. Потому, что первым делом, что делают те, чьи дела не держат серьёзной критики – запрещают критику, которую они не держат. И те, кто никогда не задаются вопросом, кому ещё может быть больше всех надо перекрывать свободу слова, начинают это поддерживать. И верить, что свобода слова – это, оказывается, только возможность коптить небо, отравлять воду, и засорять землю. И что настоящая «чистота» может быть только при строгом подавлении всего, что не вписывается в идеологию прославления того, что происходит. И что сейчас они свободу слова перекроют, и заживут в «чистоте».
    Когда приходит фашизм, у таких людей никакого переворота в правосознании не происходит. Им кажется, что всё идёт по-прежнему тем же курсом. Они как бы так же следят за порядком, так же ловят бандитов, просто началась война, и в связи с этим добавилась необходимость бороться с внешним противником. И война с ним (оказывается) идёт потому, что виноват он, а не они. И что, если бы не он, никакой войны бы и не было, и потому они просто защищаются, и потому в их морали всё остаётся так же, как и было.
    По-прежнему надо карать того, кто занимается бандитизмом. По-прежнему надо карать тех, кто оправдывает бандитизм. И ещё появилась необходимость карать того, кто подрывает «обороноспособность». И того, кто подрывает «обороноспособность», карать надо жёстче, потому, что это помогает врагу, а армия врага организована гораздо сильнее любой банды.
  Идущим на поводу у фашизма не дано понять, как это выглядит со стороны. А со стороны это выглядит так, как если бы человек жил, и никого не трогал, и являлся бы частью общества, которое живёт так же. И вдруг появились бы бандиты, которые устроили бы войну прямо на улице. И палили бы друг в друга, и задевали бы простых людей, и не собирались останавливаться. И человек обратился бы в полицию, а ему бы ответили, что закон теперь разрешает это делать. И тогда он бы обратился к властям, а ему бы ответили новым законом, запрещающим это осуждать. И тогда бы он обратился к общественности, но вместо того, чтобы организованно это остановить, она бы с яростью бросилась на него доносить – за то, что он что пытается остановить то, что теперь запрещено. И тогда он бы убежал к себе домой, и запер бы двери, и заколачивал все окна, но к нему начала бы ломиться полиция, и угрожать, что, если он сейчас не пойдёт умирать за бандитов, его посадят в тюрьму. И если он посмеет хоть что-то говорить против, заставят лежать носом в пол, перевернут все вещи в доме, и уволокут на виселицу. Примерно так выглядит фашизм для правосознания человека, который не согласен с тем, что людей можно убивать.
    Короче, есть три вида людей. Одни хотят грабить им убивать, и для них это такая же норма жизни, как для хищников охотиться и пожирать добычу. Другие этого радикально не приемлют и делают всё, чтобы этого не было. А третьи против того, чтобы убивать можно было внутри их общества, а вот творить то даже самое всем обществом в отношении другого они не против. И когда приходит фашизм, никакой особой проблемы в нём они для себя не ощущают. Её ощущают только те, кто обнаруживают, что их оказывается гораздо меньшею, чем тех, кто всё это поддерживает…