Моё идеальное преступление

- Смотри, смотри - кричала Маша, стоя у окна, - Славка идёт!

Я подошла к окну кухни, где мы, девчонки, резали салатики, и посмотрела вниз. Действительно, Славка Соколов, бывший сердцеед нашего 10 Б, задумчиво глядя себе под ноги, помахивая большим букетом хризантем, как веником, медленно двигался  к подъезду.  От сердцееда в нём осталось мало: плотный, с животиком и с большими залысинами на ещё белокурой голове, он выглядел гораздо старше своих пятидесяти лет.

Нам в этом году всем исполнялось пятьдесят. И Машуне тоже, день рождения которой мы собрались сегодня отмечать. Но она была куколкой: стройненькая, всегда модно одетая и модно  подстриженная. Её безответную любовь к Славке в старших классах я бы не смогла сегодня объяснить при том количестве ухажёров, которые увивались вокруг неё.  Это было какое-то наваждение, и она сейчас тоже так же считает. Славкино индиферентное отношение к Машуне в школе оказалось для неё впоследствии настоящим благом: на последнем курсе универа она удачно вышла замуж за Валеру. И вот эта четырёхкомнатная квартира в новостройке в Хамовниках и возможность не работать, а всецело посвятить себя воспитанию двоих сыновей, и теперь, когда они выросли, жить в своё удовольствие, ежегодные поездки в отпуск, куда только взблагорассудится, дача как загородный дом, две машины в семье  – такое в замужестве со Славиком было бы просто невозможно. Славик не преуспел в профессии, женился на уютной Леночке на два класса младше, и они живут мило, но о достатке там речи не идёт.

У меня тоже есть загородный дом в качестве дачи, но это просто старый подмосковный дом на небольшом участке земли, в который Сашка, мой младший, вкладывает свои деньги в надежде после ремонта переехать туда с Олей и двумя их девочками, моими внучками. Я не против, и Ника, старший, тоже не возражает.

- Савельева, - молвила Машуня, обращаясь ко мне, - что-то ты загадочная сегодня. Новая тайна сердца появилась?

- Маш, окстись, какая ещё тайна, на мне две внучки. Я прихожу из школы и тут же погружаюсь в подгузники и кастрюли одновременно. Хоть сегодня отпустили меня в люди. Тайна, как я ещё человеческий облик не потеряла.

- Не потеряла, не боись. Как была первой красавицей класса,
так и осталась.

- Да ладно тебе болтать, лучше тёрку дай, сыру надо в мясо
потереть.

Лариса с Любой возились у холодильника, выгружая нарезки, овощи и фрукты. В кухню забежал запыхавшийся Серёжка Жильцов, поставил на пол ящик пива и убежал куда-то в глубины квартиры за другими напитками.

Мы решили устроить встречу выпускников нашего класса, раз никак не получалось встретиться в школе. Класс и на этот раз собрать не удалось, но всё-таки человек десять придти согласились.

Мы раздвинули большой стол в гостиной, открыли двери на просторную лоджию, откуда до нас едва доносился вечерний гул города; сидели, ели, пили, смеялись, и встреча прошла просто великолепно. Народ, как оказалось, прожил жизнь не зря: Серёжка стал врачом, совладельцем небольшой частной клиники. Его друг Гущин владел автомастерской в Подмосковье и чувствовал себя тоже недурственно. Лариса, выучившая английский хорошо уже после школы, ездила с группами школьников на курсы в Англию – у неё была фирма-посредник. Любочка занималась, как и я, детьми и внуками, целиком полагаясь на мужнину поддержку. Саша Бирюков пошёл в госчиновники и тоже не жаловался на жизнь. И Славик был тоже доволен жизнью – хвастался кулинарными талантами Леночки и спортивными успехами сына Алёши.

Я чувствовала себя великолепно. Все много рассказывали – я слушала с удовольствием, любовалась девчонками – они все были в прекрасной форме. Мальчишки, как и тогда, в школе, казались мне подростками. Я искренне радовалась тому, что у всех всё в порядке. Может быть, это они просто так это изображали – ну и пусть, мне-то что – мне всё равно было очень хорошо.

- Савельева опять молчит, - возмутилась Машуня. – Все рассказывают, а она, как Васька, слушает да ест.

- Маш, мне нечего рассказывать, - взмолилась я. Вы все всё
знаете. Развелась давно, одна подняла мальчишек, слава богу. Работаю в школе биологичкой. Что ты ещё хочешь знать?

- Как знать, - закатила глаза Машуня. Ну, например, как ты мальчишек одна подняла. Или почему ты при твоей красоте больше не выходила замуж.

- Ой, тоже мне тайна! Кому нужна женщина с двумя детьми, без бизнеса, с зарплатой учительницы биологии?

- Ты не права, Кать, - вступил в полемику Бирюков. - На свете много порядочных мужчин.

- Вот только мне, Саш, ни один из них в жизни не встретился.

- Не повезло, значит.

- Повезло, Саш, мне здорово повезло. У меня два классных сына, от младшего две внучки, и от старшего, надеюсь, тоже будут внуки.

- Так-то всё хорошо у тебя выглядит. Только мне одиноких женщин почему-то всегда жалко.

- Обоснуй. – Меня это даже не раздражало. Мне всегда было интересно понять, как мужики думают. Скорее всего, они мыслят стереотипами. Кто-то когда-то ему внушил, может быть, даже в детстве, что одинокая женщина – это фу, он так и думает.

    -    Женщину, Кать, нужно защищать. А то она, как одинокое дерево в поле на ветру, – её гнёт и ломает, а помощи нет.

- Бирюков, ты романтик? – изумилась Машуня.

- Да нет, Маш. Просто на маму свою насмотрелся – она ведь нас с сестрой практически одна вырастила. Вот и жалко мне с тех пор всех одиноких женщин.

- А мама жива? – спросила я.

- От онкологии померла пять лет назад.

Помолчали немного каждый о своём.

- Саш, а ты в какой структуре госчиновник? – спросила я.

- Я следователь в прокуратуре.

Все дружно ахнули, задвигались, засмеялись – никто от  когда-то тихого и незаметного хорошиста Саши Бирюкова не ожидал такой карьеры.

- Так ты в милиции начинал?

    -    Да нет. Сначала в армии отслужил, потом на юриста выучился, а потом уже прямым ходом по кабинетам и комитетам. Я не практик, я – аналитик.

- Это круто. Так ты чем занимаешься, конкретно?

- Расследую сложные преступления, короче, висяки и важняки.

- Убийства?

- Не обязательно. Конечно, в основном убийства. Но есть и другие забавные преступления. Крупные кражи, разбойные нападения, пропажи людей – всего понемножку.

- И ты что, в этом деле карьеру сделал? – допытывались мы.

- Ну в общем, да. Ребят, мне всё-таки пятьдесят исполняется в этом году. Работаю давно, успехи тоже есть. В общем, с должностью у меня тоже всё в порядке.

- Офигеть! – пропела Машуня – Саш, а есть идеальные преступления? Вот чтобы что-нибудь совершить и чтобы никто-никто никогда-никогда тебя не нашёл?

- Идеальные преступления? Бывает что-то похожее. Но я честно скажу: если бы у нас были неисчерпаемые ресурсы и если бы мы не были ограничены во времени, то преступника найти всегда можно.

- Даже если нет улик?

- Даже если нет очевидных улик. А что, характер, по-вашему, это не улика? Характер считать можно в любом преступлении. И состояние психики, кстати, тоже.

- Да кто этим заниматься будет? Что-то я не слышал, чтобы какие-то преступления расследовались  годами, - заметил Ушаков, рыжий дружок Серёжки Жильцова.

- Это верно, никто, - ответил Бирюков. – Вот я этим и занимаюсь.

Наступило молчание. Я прошлась от стола к лоджии, поправила занавеску, зацепившуюся за цветок, и вдруг сказала:

- А я совершила идеальное преступление.

Машка фыркнула, поперхнувшись минералкой, другие взглянули на меня и вдруг начали хохотать. Сначала залилась Лариса, её поддержала Любочка. Ушаков, откинувшись на стуле, смеялся громко и раскатисто. Серёжка Жильцов закрыл лицо руками - его тело содрогалось. Другие ребята тоже не отставали. Только Сашка Бирюков бросил спокойно:

- Надеюсь, это было не убийство?

- Нет, - ответила я тоже спокойно, - это было ограбление.

Смех за столом стих внезапно, как будто выключили звук у телевизора. Машка икнула и как-то обмякла. Жильцов посмотрел на меня с ужасом. Любочка оглядела меня с интересом. Всем было не по себе. И только Ушаков с Бирюковым смотрели на меня выжидательно и даже почти доброжелательно.

- Ну колись, - начал Бирюков. – Это когда произошло? Ведь не сейчас?

- Нет, конечно. Девяностые только-только начались. Ребятам было двенадцать и десять. И жили мы в доме в Помосковье, у матери. Но она с нами не жила – у неё был новый муж, он по другую сторону железной дороги жил, не в дачном посёлке, а в городской части. Он был фронтовик, вдовец, с должностью по партийной линии. Короче, мать вышла за него замуж из-за льгот, удобств – и квартира у него имелась – и прижилась. И нас своим вниманием не баловала.

- Девяностые, говоришь?

- Да, девяносто первый.

- Давай дальше.

- Я сначала продолжала в школе работать, а потом поняла, что мы так с голоду все передохнем. Зарплата была мизерной, и каждый месяц инфляция. Да что я рассказываю, вы сами всё знаете.

- Это не оправдание... - затянула Любочка.

- А я и не оправдываюсь, Люб. Я объясняю ситуацию. Я развелась с мужем, он оттяпал у нас квартиру, алиментов не платил. Я переехала с ребятами в материн дом, потому что ей было пофигу, где мы, что мы. Огород она в тот год не сажала, потому что муж как ветеран получал и продолжал получать помощь от посёлка. Повезло ему, что всё его партийное начальство расхватало должности в новой власти и его не забыло. А у меня на руках два волчонка, два вечно голодных парня.

- Вот почему ты тогда так преобразилась, - тихо сказала Машуня. – Я думала, как ты обалденно похудела! Как модель стала.

- Жрать было нечего, Маш. Всё, что удавалось достать, скармливала ребятам. Ужин себе отменила, на завтрак два куска хлеба – вот тебе и рецепт превращения в фотомодель.

- Я не знала. А что же ты мне ничего не сказала?

- А что, ты намного лучше меня жила? Да и стыдно мне было.

- И что было дальше? – прервал наш диалог Бирюков.

- Дальше-то? После школы как-то, а работала я в  той же школе, где и сейчас работаю, в Москве, значит. Поехала я после школы в центр, поискать, где можно пристроиться, подработку какую-нибудь найти. Думала, может, в каком ресторане по вечерам официанткой  устроиться. Иду, смотрю. Жизнь в общем кипит. Только мимо меня она, эта жизнь, проходит. И мимо моих детей. Злая я тогда была! Ух! И вижу, около метро на первом этаже новый частный банк открылся. Я туда, а вдруг?

- Подожди, Кать, - прервал меня Ушаков. – А ты не думала с твоей внешностью найти какого-нибудь состоятельного мужика?

- А, это... Это мне предлагали. Только чтоб без формальностей и без детей. Без моих детей. В содержанки звали. Вы же помните, наверно, все, какие мы были сразу после школы одухотворённые, что ли... Верили в порядочность. Я в чистоту очень верила, ценила её. В девяностом одухотворённость во мне умерла. Конечно, она постепенно умирала, в браке начала ещё умирать. Но в девяностый я её похоронила окончательно. А стержнем моим были мои ребята, я ради них на многое пошла бы. Но вот в содержанки не пошла бы, как это ни странно звучит. Потому что их стержнем была их мать, я, то бишь. И я должна была оставаться сама собой, не опускаться, не вываливать себя в грязи. Ну так, что ли... Не знаю, понятно это или нет...

- Да, понятно.

- И захожу я в тот банк и сразу прямиком в дверь с табличкой в золоте. Сидит там совсем молодой парень – точно меньше тридцати. Но с одухотворённостью там тоже полный швах был. Он бы и слова этого не смог  выговорить, не то что... Лобик узкий, глазки бегают, но взгляд острый, цепкий. Сказала я ему, что ищу работу. Ну он и говорит, что они только-только открылись и уборщицу ещё не нашли. И называет мне зарплату раз в пять больше моей. Я тут же согласилась. Это же повезло как: работать могу по вечерам, приходить перед закрытием. Значит, и школу можно не бросать. Ребят буду кормить после школы, а потом уже в банк убираться ехать.

- За ребят не боялась? Так надолго оставлять их одних? – спросила Любочка.

- На Нику надеялась, на старшего. Я для него всем была, он ужасно боялся меня огорчить. И я знала, если я его о чём-то попрошу, он это сделает. Я и попросила. Объяснила, что иначе нам не выжить и что очень надеюсь на него, что в моё отсутствие я могу положиться на него и что у них всё будет в порядке.

- И как, не подвёл тебя твой старший?

- Никогда! Ни тогда, ни потом.

- Давай дальше, – приказал Бирюков.

- Ну, дальше, так дальше. Я действительно считала, что мне крупно повезло с этим банком: рядом с метро, значит, от моего дачного посёлка до работы ехать меньше часа, работать надо  вечером, зарплата хорошая. И я начала работать. Приезжала за два часа до закрытия, убирала  кабинеты и туалет, а зал мыла уже под конец. Потом быстро выносила мусор – и всё. Я домой приезжала около десяти и даже успевала покормить ребят ужином. Поздновато, конечно, зато они спали потом хорошо.

Денег нам стало хватать. Я мальчишкам купила новые ботинки, тёплые куртки. Мы теперь не голодали. И стала потихоньку откладывать, вот по чуть-чуть, а всё-таки старалась отложить на чёрный день. И консервами стала потихоньку запасаться – так я боялась голода, не из-за себя – из-за детей.

Так я проработала полгода, и всё мне нравилось. Весной и летом мы с мальчишками занимались огородом: насадили картошки, огурцов, помидоров, капусты и кореньев разных. Тыкву не забыли, патиссоны там разные. Теперь и зима нам была не страшна.

- Когда ты начала работать в этом банке?

- В январе, сразу после зимних каникул. Так вот... Собрала мальчишек в школу. Всё им купила, что было нужно. А на работе я начала замечать, там одна бухгалтерша была, немолодая уже... Стала она на меня коситься, а иногда и откровенно хамить. Поняла я, что вызывает она меня на ответное хамство, видимо, чем-то я ей мешала, так она решила таким образом от меня избавиться. Я ей нахамлю, а она и нажалуется на меня – кому там нужно разбираться? Я держалась, не реагировала на неё, мне нетрудно было. Когда на тебе такие вериги, как у меня, на мух не обращаешь внимания.

А с другими сотрудниками отношения у меня были хорошие. Я, чтоб не приставали, одевалась, как бабка старая: голову платком повязывала, поверх платья халат старый конторский надевала, синий такой, знаете?

Народ согласно кивнул – знаем, мол. Все знали, кроме Бирюкова – он не кивнул. Он смотрел внимательно. У него в голове, наверное, была такая игра, похожая на “Тетрис”: все фактики, которые я ему сообщала, он взвешивал, поворачивал. Один фактик у него отправлялся влево, другой вправо, а какой-то ховался про запас. Не знаю, как работает голова у следователя при разгадывании висяков, но мне кажется, что так она и работает – фактики исследуется с точки зрения их достоверности. А у меня только с одухотворённостью проблемы, а вот с достоверностью – никаких.

- Никто не обращал на меня внимания. Я и в хранилище заходила, и во все кабинеты – никто от меня ничего не прятал. Я, правда, ничего и не рассматривала. Однажды даже, когда я зашла в кабинет директора – цепкоглазого, у него был открыт сейф, и он даже не взглянул на меня. Я опрокинула корзинку в мусорный мешок, посмотрела, что у него в кабинете чисто – его два дня не было в Москве – и опять вышла. Меня удивило только, что его сейф был забит деньгами. Я не видела, какие там были деньги, но там было очень много пачек. Я подумала: а хранилище на что?  И тут же забыла об этом эпизоде.

- Кать, ты жадная? – задал вопрос следователь.

- Нет, ни жадности, ни зависти я не знаю. Мать меня всегда ругала за это. Её раздражало, что я “жить не умею”, что целей у меня никаких нет. Почему это нет? А мальчишки? Все мои цели и были на них сосредоточены. А она не верила. Говорила: “Размазня ты, Катерина”.

- И сейчас говорит?

- Сейчас перестала говорить. Она-то как раз что-то подозревала, но не знала что.  А сейчас ей почти восемьдесят. Муж-ветеран умер. Она так в его квартире и осталась жить. Нами по-прежнему мало интересуется. Ну, мы ей помогаем. Мальчишки её навещают. А на меня она как-то волком смотрит. Ну да ладно. А почему ты про жадность спросил?

- Как почему? – догадалась Машуня, - он мотив ищет.

- Так про свои два мотива я уже всё рассказала.

- Подожди, подожди, - вступила в дискуссию до сих пор молчавшая Лариса, - такие мотивы в каждой семье есть, не все же совершают ограбление банка. Ты ведь этот банк ограбила? Так я понимаю?

Я ничего не ответила. Хватит с меня одного следователя. Тоже мне, догадливая зрительница какая. Но вопрос Бирюкова и меня застал врасплох. Если я не жадная и в тот момент никакой угрожающей жизни моим детям ситуации не существовало, почему как ответ на хамство бухгалтерши в моей голове начали бродить идеи, которые мне вообще-то несвойственны? Как сказал Бирюков, характер тоже оставляет улики, как и психика.

- С бухгалтершей, кстати, вскорости всё выяснилось. Кассирша Марина шепнула мне после одного грубого окрика этой дамы, что она хочет пристроить на моё место свою племянницу. Так я примерно и думала.

- Ты ближе к делу давай, а то нам здесь ночевать придётся.

- Ну и заночуете, подумаешь, - возразила Машуня. - Время ещё детское.

- К делу, так к делу, - согласилась я. – Сентябрь подходил к концу, и два обстоятельства мешали мне чувствовать себя на рабочем месте уютно. Во-первых, бухгалтерша с её племянницей, дышащие мне в затылок. Ну, а во-вторых, цепкоглазый с такими же то ли дружками, то ли конкурентами. Боялась, вдруг у них прямо здесь разборки начнутся. Почувствовала каким-то непонятным чутьём, что уходить рано или поздно придётся. И подумала: опять нищета? Опять голод?

- А денег ты уже отложила? – спросил Ушаков.

- Отложила. Если растянуть, хватило бы на несколько месяцев. Да и школу никто не отменял. Тут я хочу только заметить, что помещения банка я знала как свои пять пальцев. Был он небольшой. И был он связан с соседним подъездом дверью. Да-да, вот такая глупость. Из этого подъезда и был раньше вход в квартиру, в которой сейчас был банк. Потом центральный вход сделали посередине – большой, парадный. А ту дверь  оставили, только была она массивная, железная и закрыта  была основательно: несколько замков и засов, мощный такой. Естественно, она никогда не открывалась.

- Наверно, по правилам пожарной безопасности и оставили, как запасной выход, - сделал вброс Гущин. - У меня в мастерской тоже есть второй выход.

- Может быть. Я об этом не думала. И ещё у моего директора ключи просто так валялись везде. Когда он уходил, он их прятал, но всё равно я знала, где они. У него принтер стоял в ящике стола. Плотненько так стоял. Так вот, если этот принтер выдвинуть, ключи он как раз к стенке стола за принтер  и забрасывал. Я как-то пыль там протирала и нашла их. А две другие связки ключей просто на ключнице у двери висели. Странно мне как-то всё это казалось. Как будто всё понарошку: и этот банк – не банк, и директор – не директор.

- Девяносто первый, говоришь?  Так это была, наверно, мелкая прачечная для отмывки денег, - заметил до сих пор молчавший Миша Дрикер. – Тебе ещё повезло, что ты живой выбралась из этого приключения.

- Давай послушаем, как ей повезло, - встряла Любочка. - Что-то сдаётся мне, что кому-то в этой истории крупно не повезло.

Я рассмеялась. Любочка, добродушная маленькая домохозяйка, мама троих детей и бабушка пяти внуков, решила бросить в меня камень. И она была права в одном: камня я заслужила. Только вот, камни, бывает, отлетают рикошетом. Не мой это промысел, но бывает.

- И что ты сделала с этими ключами? – деловито спросил меня следователь Бирюков.

- В первую же командировку цепкоглазого за пределы Москвы, а командировки у него случались регулярно и часто – ты, Миш, прав, как я теперь понимаю: он, вероятно развозил наличные. Так вот, я взяла все три связки ключей, замотала их в свой синий конторский халат, бросила его в пакет и поехала на “Рижскую”, где я знала одну мастерскую металлоремонта. Они даже ночью работали. Я заказала копии всех ключей, а на следующий день всё вернула на место.

- Гениально! – восхитился Ушаков.

- Саш, это не книжка, - урезонила его Любочка, - это она начала готовить преступление. - Её палец с красным маникюром почти упёрся в меня.

- Ты, пожалуй, права. Но я этого ещё не знала. Я, правда, не смогла бы тогда объяснить, зачем я это делала. Просто на всякий случай.  Я к тому времени уже выяснила, какой ключ от чего – какой от сейфа, какой от задвижки запасного выхода.

- А разве в банке не было сигнализации? - спросил Бирюков.

- Ты даже не представляешь себе, Саш, какой хороший вопрос ты задал. Нет, сигнализацию я видела только на центральном входе, на окнах и в хранилище.

- Вполне достаточно, впрочем. Если войти через запасной вход, то в хранилище всё равно не попасть. А про деньги в сейфе у твоего цепкоглазого – это ведь знать надо было. Кто-то ещё знал про них, кроме тебя?

- Понятия не имею. Кстати, войти через запасной вход при задвинутом засове было практически невозможно.

- Ну вот видишь, не нужна была им там сигнализация. Ну так ты через запасной вход вошла?

- Подожди, краткая предыстория. Я решила не дожидаться,  когда бухгалтерша подкатит к шефу с тыла. Тогда было бы уже поздно. Поэтому я провернула это дело до того, как меня уволили. Да, я зашла через запасной вход.

- Рискованно... – протянул Гущин. – А если бы кто увидел?

- Здесь всё было рискованно. Заметьте, я выбрала день, когда цепкоглазый был не в отъезде – он был в Москве. Когда я в тот вечер уходила домой, он ещё оставался в банке. Я открыла замок задвижки и отодвинула её. И ушла. Я рассчитывала на то, что на неё никто не обратит внимания. И, по-видимому, на неё никто не обратил внимания!

- Это какие нервы надо иметь! – поразился Ушаков.

- Что ты ею всё восхищаешься? – взвилась Любочка. -Она – преступница, а ты рот открыл и никак закрыть не можешь. Как в десятом классе открыл, так и ходишь как дурак. Не стоит она тебя!

- Люб, подожди, дай дослушать. Интересно же, -  публике действительно было интересно. За окном начинало темнеть, но домой никто не собирался. Машуня накрыла чайный стол, но даже чай никого не интересовал. Народ таскал со стола чипсы, орешки, сухарики и нервно закусывал.

- Да, я вошла через подъезд, но предварительно я себя преобразила. Я купила на барахолке старое выцветшее тёмное пальто, размеров на пять больше, с запахом и поясом. Купила там же дурацкую вязаную шапку, надвинула её чуть ли не на глаза, убрав под неё волосы. Замотала шею и ещё пол-лица старым шарфом, тоже не моим. И надела ещё там же купленные резиновые сапоги на три размера больше. На руки натянула перчатки, закинула за плечо старый рюкзак. И в таком непрезентабельном виде я ночью, когда ребята уснули,  поехала часам к двенадцати к банку. Как же меня трясло! Зубы стучали, руки тряслись.

- А мысли вернуться не было? – спросил Жильцов. – Я бы вернулся.

- Нет, почему-то не было у меня такой мысли. На улице возле банка было ещё много народа, но на меня никто не смотрел – когда женщина некрасивая и плохо одета, на неё никто не смотрит. В подъезд я вошла легко – ключ от него тоже был в одной из связок. Жильцы, похоже, уже спали – было очень тихо. Я открыла железную дверь с отодвинутой задвижкой в банк... Вся операция заняла у меня не больше десяти минут. Рюкзак я набила под завязку. Да, свет я не включала, поэтому я не видела, какие деньги  брала, но рюкзак был полон.  После этого, выйдя на улицу, я прошла две станции метро пешком, до Маяковки, по пути заходя в тёмные дворы и избавляясь от маскарадного костюма – под всеми этими вещами на мне была надета моя обычная одежда. Даже в резиновые сапоги я влезла в своих ботинках.

Никто уже не перебивал меня, даже Любочка поддалась общему настроению и больше не нападала на меня. Никто уже даже ничего не жевал, только напряжённо смотрели на меня девять пар глаз.

- В метро я успела до закрытия. На электричку тоже успела.  Слава богу, со мной на станции никто не вышел. Но домой идти мне было ещё рано.

- Тебе нужно было ещё спрятать деньги, – напомнил мне следователь Бирюков.

- Вот именно. Не могла же я их дома спрятать. У нас около леса стоит заброшенная дача. Очень давно заброшенная дача. Сколько я себя помню, там никто никогда не жил. Участок громадный – соток тридцать. Мы в детстве с ребятами там играли и в дом залезали. Я эту дачу знала, как собственный дом. Она была уже полуразвалюхой. Если обойти дом, то сзади, чуть выше фундамента, доску можно было вынуть, но для непосвящённых это было незаметно. И там прекрасно уместился мой рюкзак.

- Ну деньги ты пересчитала, надеюсь? – подсказала мне Машуня.

- Только заглянула. Там были и долларовые пачки, и рублёвые, но сколько там было, я не знала.

- Так ты что, ничего не взяла? – продолжала удивляться подруга.

- Нет, конечно. Я же не сумасшедшая. Я же понимала, что проверять будут всех.

- Ограбила, называется, - презрительно фыркнула Машуня,- как была церковной мышью, так и осталась.

    -  А это ответ на вопрос следователя, жадная ли я, - парировала я.

   - Точно, - заметил и Жильцов. – Придётся следователю искать мотив в другом месте.

  - Разговорчики в строю! – напомнил о себе следователь Бирюков. – Расскажи, Катя, как тебе потом жилось, хорошо ли ты спала, пользовалась ли деньгами.

- Отвечаю практически сразу: спать не спала, от каждого шороха вздрагивала... А, да что вспоминать. Деньгами не пользовалась. Но ты же меня о главном не спросил, как я хвосты заметала.

- Ну давай, расскажи, как ты хвосты заметала.

- На следующий день банк был закрыт – было воскресенье, а в понедельник я, как обычно, к вечеру поехала на работу.

- Ну, наглая! – Ушаков учёл претензии Любочки и перестал мною восхищаться, но та всё равно недоверчиво на него покосилась.

- А что ты думал? Что я сразу исчезну, чтобы все подозрения пали на меня? Конечно, я поехала на работу, как обычно. Но мне и тут повезло. Когда я подошла к дверям банка, оказалось, что он закрыт, о чём меня оповестила табличка. Но кассирша Марина увидела меня и быстро побежала к двери. Она приоткрыла её и сказала, что банк закрывается, потому что моего цепкоглазого сегодня ночью убили на какой-то стрелке.

- Такого везения просто не может быть, - заявила Любочка, глядя на меня с ненавистью.

- Ну ты же не думаешь, что это я его убила, - пыталась я её урезонить.

- Я бы не удивилась, - было мне ответом.

Я вздохнула и продолжала:

- В общем, деньгами я не пользовалась больше года. Всё мне казалось, что за мной следят какие-то непонятные личности. Стоило какому-либо незнакомцу пройти по нашей улице, как я тут же думала: вот оно – начинается. Как я уже сказала, почти не спала, ходила сомнамбулой. Только к лету, к летним каникулам, жизнь  вошла в свою колею. Мы с мальчишками опять занимались огородом, покупали только самое необходимое, жили скромно – со стороны ничего не могло бы вызвать подозрений. Но знаете, что было странно? Мать стала смотреть на меня подозрительно и непонятно, всё время спрашивала: «Что с тобой случилось? Что ты натворила? Я же тебя знаю». Муж её Степан Ерофеич одёргивал её: «Люда, трудно им, разве ты не видишь?» - и совал мне в карман очередную купюру. Хотя и они жили трудно...

- А что же с деньгами? – спросила Машуня нетерпеливо. – Украсть украла, а «жили трудно»?

- Да, боялась я. Но потом я перевела Нику в математическую школу недалеко от моей школы, и мы сняли квартиру в том же районе. Я всем говорила, что владельцы уехали за границу и попросили за квартирой присмотреть.

- А на самом деле? – поинтересовался Бирюков.

- А на самом деле я её купила, с тех денег.

- Четырёхкомнатную на Вернадского?! – закричала Машуня.

- Да, Маш, четырёхкомнатную на Вернадского. Когда Ника женился, я купила квартиру и ему. Всем нам купила машины.

- А как ты это ребятам объяснила? – спросил Ушаков.

- Говорила, что Степан Ерофеич оставил нам денег, но маме просил не говорить. Поэтому бабушке надо помогать.

- И они поверили?

- Они очень непрактичные. Им как-то всё равно. И старшему, и младшему. Бабушке они и так помогают. Мне кажется, они даже не думают, откуда деньги берутся. Младший сейчас хорошо зарабатывает, ремонтирует наш старый дом. У него мечта: переехать туда и завести ещё детей. Я ему как бы помогаю: вот забор новый поставила, какой он хотел. Лестницу  на второй этаж заказала. Перепланировку второго этажа уже сделала. Они с женой счастливы – к зиме собираются перехать жить за город. Понятно, что это на мои деньги дом перестраивается. Но поскольку всё это происходит медленно, то они и не задумываются, откуда что берётся.

- Повезло тебе, что не Бирюков у тебя родственник, - съязвила Любаша.

Она почти успокоилась, и я убедилась ещё раз, что девочка она добрая, что это не наличие у меня большой суммы денег вывело её из себя, а действительно моё непорядочное поведение. Я с ней была согласна на все сто процентов.

- А что Бирюков? – спросил Бирюков. – У меня нет к Катерине никаких претензий. Никаких жалоб об ограблении не поступало. Скорее всего, его даже не обнаружили, поскольку директор банка был убит на бандитской стрелке. Происхождение этих неучтённых денег, которые хранились не в хранилище, а в сейфе, очевидно: это были поборы от рэкета. Катерине нельзя ничего предъявить.

- Но как ты можешь объяснить, что вот человеку не везло, не везло, брак развалился, муж оказался негодяем, жила с детьми в нищете и голодала, а потом – раз, и повезло! Да ещё как! Это же тебе не сказка «Золушка».

- Ну, это уже философский вопрос, Ларис. Из области метафизики. Я в этом не силён. Единственно, что могу сказать: так бывает, сказки пишутся не на пустом месте.

- Так всё-таки бывают идеальные преступления, следователь Бирюков? – подначила Сашку Машуня.

- Я ещё подумаю над этим, Маш. Катя задала мне хорошую загадку. Я же сказал, что характер – тоже улика. Какой характер у Кати, если она смогла сделать то, что сделала?

- Хороший, - вдруг подала голос Любаша, - я бы  ради детей не пошла  на такое, а она пошла.

Я отвернулась, чтобы не показать подступившие слёзы. Все встали из-за стола, начали собираться, оживлённо переговариваясь. Я уже направилась к двери. И тут Машуня спросила:

- Кать, а сколько там было денег?

Я почувствовала упёршиеся мне в спину взгляды одноклассников.

- Я не считала, Маш, честно. Просто брала, брала потихоньку, и пока они ещё не кончились. Рюкзак, понятно, уже в другом месте, более надёжном. Но денег там уже на донышке.

- Ну что, - подал голос Ушаков, - встречу выпускников я объявляю закрытой.

Все заржали и затопали к двери, потом толкались у лифта, громко перекрикивая друг друга. Машка шикала на них, показывая на соседские двери. И я тоже ржала вместе со всеми, толкалась и радовалась тому, что ужас, державший меня в своих оковах последние пятнадцать лет, наконец-то закончился.