Терпила

Это было так недавно, и так далеко отсюда. В Москве, хотя бы в даже и в Питере ты был довольным собой, обедом и женой преуспевающим холостяком, менеджером, инженером, даже целым ведущим, главным, а то и генеральным, имел в собственности одну, две, в зависимости от  инвестиционной стратегии, три квартиры, ездил на немецкой, японской, иногда американской, французской, корейской, мог себе позволить, в большинстве случаев компания-работодатель предоставляла тебе корпоративную машину, и ты вообще не парился ни о ремонте, ни о страховке с бензином, только перевозил собственное накачанное слегка оплывшее по-хорошему упитанное тело в кожаном салоне со всякими не слишком нужными для езды приятными опциями. Тебя любили и уважали дети, ты оплачивал их кружки и хобби, каждое лето увозил путешествовать по европейским курортам и достопримечательностям, отличный семьянин, а если и улыбался секретарше не без тайной мысли, то лишь для мужского самолюбия, еще вот я какой, успешный, элегантно одетый, моложавый, жизнь, в общем и целом, вполне удалась.
Здесь в Израиле ты вкалываешь на унылой работе, которую никто из местных делать не будет, грузишь чемоданы, стучишь по клавишам за жалкие деньги, зато в офисе, выхода нет, с грыжей тебе ничего не поднять, доволен, что спина пока работает, пакуешь коробки, чихаешь от пыли на складе, расставляешь бутылки в русском магазине. Печалька.
Мечтаешь о Тойоте, здесь все любят Тойоту, потому что она сделана просто, как швейная машинка, она ездит и не ломается, не кипит в тропической жаре, можно купить вполне себе не очень еще старенькую, меньше пятнадцати лет, пробег только немного за сто тысяч, и надеяться на лучшее, что хотя бы несколько месяцев не придется тратить все деньги на ремонт.
Квартиры в Москве, хотя бы и в Питере ты не успел продать и сдал, но не все, первую жалко, там осталась вся прошлая жизнь — книги, любимая мебель, кресло под торшером, штанга с велодорожкой и парой тренажеров, набор машинок в сто двадцать моделей, просишь знакомую хотя бы раз в месяц убирать там пыль, но чужого туда не пустишь, со своих денег не возьмешь, из второй жилец украл все, что мог, телевизор, холодильник, тяжелую стиральную машину, с третьей пока вроде нормально, но денег оттуда все равно не хватает. Здесь все дорого, и это не только потому, что ты стал зарабатывать в разы меньше, а просто очень дорого.
Ты носил элегантный костюм, на работу ты носил деловой костюм, на пробежку выбегал в зале тренировался в спортивном костюме, ты старался выглядеть, тебе это удавалось.
Здесь никто не следит за одеждой, кроме солдат и ортодоксов, а тебе-то уж точно незачем, ты работаешь на складе, в магазине, на заводе, на стройке, на тебе рабочие брюки с шестью удобными карманами, яркий оранжевый жакет, белый халат, каска, ты надеваешь рабочие кожаные резиновые одноразовые перчатки с возрастающей отвратительной ловкостью.
Жена тебя больше не любит. И даже не уважает. Она права. Выходила за перспективного молодого красавчика, жила с оправдавшим ее девичьи надежды успешным добытчиком, могла не работать и шопиться, шопиться, чтобы не было скучно с детьми, и заниматься пилатесом, и теннисом, и новые сиськи, против губ ты возражал, твои возражения еще принимали к сведению, любимая могла и книжечки издавать за твой счет, и заниматься духовным поиском, и немножко донатить на хорошие дела, и вообще, а теперь? Нет, дело не в возрасте. И не в деньгах. Она не выходила замуж за чмошника. А ты теперь кто? Кем ты себя ощущаешь? Вот-вот. А женщины очень чувствительны к эмоциям. Поэтому она тебе больше не дает. Вообще. Тебе вообще больше никто не дает, месяц, полгода, год, два года, три года не был с женщиной, если бы тебе было меньше лет на сорок, на двадцать пять, одноклассницы морщили бы носики и звали бы тебя инцелом; теперь всем наплевать, будто ты невидимый, тебя уже потряхивает, начинаешь опасаться, что набросишься в потемках на какую-нибудь старушку и будешь хрипло громогласно обруган незнакомыми тебе словами.
Ты хочешь завести роман? Будь готов, что энтузиастов здесь навалом, веселых, загорелых и говорливых, в отличие от тебя большинство из них хотя бы может сформулировать свои намерения с задором и энергией, но дело не в этом, при особенном нетерпении можешь найти и печальную сверстницу, бывшую соотечественницу, и беженку, такую же неустроенную и жалкую. Ты же еще и отец.
Твои дети столкнулись с проблемами. Их буллят в школе, гоняют в армии, каждый мирный араб на остановке таит внезапную угрозу, они держат автомат наготове и просчитывают действия наперед, деток гнобят на работе, это совсем не то, к чему они привыкли. Они молодцы, хорошие, настойчивые детки, но им тяжело. Это ты привык вкалывать, а они еще нет, у них все было гладко и хорошо, а теперь их презрительно называют русскими и смеются над их именами, но не бьют, здесь вообще драк не бывает, местные просто дают понять вам, новоприбывшим, расстановку в обществе. Ты думаешь, что тебе трудно, но деткам еще труднее, распад семьи после десяти, пятнадцати, двадцати пяти лет вместе — это совсем не то, чем бы ты хотел им помочь. Семья распадается на глазах.
Супруга теперь работает и получает даже немного больше, чем ты, никогда не мог себе и представить такого, она даже не завела себе приятеля, наверное, пока не завела, она меняет приятелей, как только ей становится скучно, ей достаточно выйти на прогулку минут на пять, и к ней обязательно пристанет загорелый бритый наголо кучерявый веселый мужчина любого возраста, ей просто это сейчас неинтересно, вы живете в общей квартире только потому, что аренда в одиночку разорительна, на этой неделе она не ночевала дома три раза, она уже лучше говорит на иврите и презирает тебя с каждым днем все больше, в ней нет ни капельки презрения, она тебя просто не замечает. Лучше не думать об этом.
Говорить на иврите ты не умеешь. И не понимаешь. Что? Э... Моя твоя не это. Свободный английский производит впечатление на местных клерков, но решать вопросы нужно все равно на иврите, прочитать ни один важный документ ты не можешь, исхитряешься гуглить и вникать, с твоим-то юридическим опытом, с двумя высшими, хотя бы одним высшим и МБА в швейцарской бизнес-школе за счет московского представительства, профессионал высшей пробы, не самой высшей, но вполне, вполне себе достойный руководитель и эксперт.
Ты приходишь на собеседование, веселый загорелый бритый наголо человек начинает на иврите, подхватывает английский, твой гораздо, гораздо лучше, у тебя редкая и очень ценная специальность, о, ты опытный менеджер, инженер, доктор, профессор, главный редактор, просто замечательно, ты очень здесь нужен, так что сразу, вот просто сразу, как только выучишь иврит — сразу приходи.
Ты устраиваешься хотя бы куда-нибудь и обнаруживаешь, что русским здесь принято платить меньше, они и так работают на совесть и на все согласны. И ты тоже согласен.
Зато у тебя есть работа. И еще радикулит, варикоз, артрит, геморрой, тело не выдерживает физических нагрузок, ты исходишь потом, растворяешься под горячей от солнца крышей склада, энергичный кучерявый хозяин бережет деньги не только на твоей зарплате, но и на охлаждении цеха, и еще на твоей пенсии, но ее все рано не заработать, все надежды лишь на страховку по инвалидности. Загорелые коллеги смеются над твоим именем, будто школьники, имена эфиопов их тоже искренне радуют, ты говоришь, что тебя зовут Эли, здесь почти всех так зовут, не всех, с некоторыми отличиями, это обеспечивает людям с правильными именами высшее покровительство, но только не тебе.
В бога ты верил слабо, даже когда их вообще-то оказывалось трое, сейчас это в прошлом, если бы они хоть немного беспокоились о твоем к ним отношении, никогда бы не допустили, чтобы на склоне лет тебе пришлось с таким трудом добывать пропитание.
И ты привыкаешь экономить, экономить на всем. Мрачно глядеть в свою тарелку и слушать малопонятные застольные разговоры небогатых, но веселых коллег о еде, словно бы от этого она становится лучше. Тебе есть что рассказать, в своей прежней жизни ты съел много чего вкусного и дорогого, но вспоминать об этом слишком грустно; в любом случае, ничего сказать ты все равно не можешь.
От коробок и упаковок с бутылками у тебя болит спина, от долгого стояния болят спина и ноги, от работы за компьютером у тебя болят спина и глаза, ты уже не чувствуешь себя моложавым и успешным, у тебя все время что-то болит. Не расстраивайся так, зато тебе есть о чем вспомнить.
Ты ведь не без задней мысли принял тогда эту выпускницу института красивую даму средних лет молодую женщину на должность твоего персонального секретаря, ты рассчитывал на что-то, ты хотел всласть попользоваться служебным положением, тем более, когда она не против, вас пронзило одной стрелой, ты не чувствовал ничего подобного уже лет пятнадцать, двадцать, двадцать пять с первой или второй женой, или с той одноклассницей, с которой боялся заговорить, даже подойти, бурный роман, вы замирали посреди офисной суеты, глаза в глаза, безжалостно краткие встречи в гостиничных номерах, у вас ничего не было, секретарша могла настучать в Европу, а то и в Штаты, карьера пошла бы прахом, чем в итоге все и закончилось, лучше бы так, чем ходить и облизываться, а теперь подметать склад, улицу, мыть емкости после жирного супа, грузить в мусоровоз зеленые баки, уже не бояться грязи вокруг и на спецовке, черная каемка под ногтями обновляется каждый день, чистить глупо, ты любил костюмы с синеватым оттенком, так казалось элегантнее, галстук не очень, последняя офисная мода не диктовала его необходимость, очень хорошо, верхняя пуговица расстегнута.
Ты принципиально не брал взяток, с такой-то зарплатой и бонусами это просто стыдно, ты брал строго по чину, как все, это же российский бизнес, Москва, нельзя быть белой вороной, не сможешь договариваться с нужными людьми, ты крал как не в себя, осторожные соучастники крутили пальцами у виска, каждую пачку долларов, евро, хотя бы рублей ты считал по заслугам своей, коррупция была системообразующей, ты был ее винтиком, хорошо смазанным винтиком, ты боролся с ней, скромно последовательно жил не по лжи, ты делал вид, что ее нет, как в Питере не обращают внимания на постоянно накрапывающий дождик. Ты не знал, что настоящая коррупция — это когда ты вдруг оказался снаружи, а система обращена к тебе раскрытой пастью и жрет из тебя кусок за куском, ты больше не винтик, не резонер в белом пальто, скучающий наблюдатель, но объект, добыча, фраер. Тебя системно грабят каждый день в магазине, на заправке, на аренде, на любой услуге, ты пашешь на чужого веселого дядю и подрабатываешь по выходным, ты вертишь мыльной тряпкой на автомойке ради чаевых, налоги высоки, цены невыносимы, даже в прогнившей с головы до хвоста Москве не было таких цен, таких монополий и бюрократии, там было гораздо хуже, но ты был отлично встроен.
А вот бывшие коллеги очень бы порадовались новостям. Если бы ты снял видео на свой уже давно не последней модели айфон, если бы им хватило оптимизма и смелой фантазии представить. Смотрите-ка, он берется, поднимет-нет? О, поднимает, о да, тащит, смотри, как ему тяжело, но он тащит, фу, пыли сколько, ага, это не из кресла указания раздавать, предатель, он всегда Россию ненавидел, как ловко огурцы режет, да и с упаковкой не хуже справляется, сразу по нему было ясно, что в свой Израиль сбежит, крыса, фу, у него штаны грязные, а что у него чистое, точно потом воняет как ишак, поработай на такой жаре, нет, спасибо, лучше вы к нам, у него футболка в подмышках сгнила, как он быстро коробки хватает, вот это он чисто подмел, начальник его похвалил, а вот такой у него начальник, смотри, как он рад, вот крыса, если бы мы так умели работать, давно бы уже всех этих победили. Жаль его все-таки по-человечески, вот так разом все потерять. Этого жалко? Ничего, эти своим всегда помогают, только обрежут чуток для начала, да шляпу заставят носить с косичками, не уронил бы в суп вместе с овощами, слишком жирная. И все бы ухмылялись, прыскали, хихикали, гоготали, ржали, и мрачные, и подозрительные саркастичные напыщенные лукавые простоватые циничные физиономии озарились бы чистым наивным детским счастьем, и секретарша бы засмеялась, как она умела, звонко по-девичьи, и никто бы не понял, было ли между вами что-то или нет.
Да, здешние веселые люди помогают своим, но ты для них не свой, у тебя смешное имя, русская мать, ты когда-то читал их книгу на своем языке и не мог понять верно, ты не знаешь протоколов, халтуришь в шабат, и, главное, ты не разговариваешь с ними о еде, а это здесь необходимо, здесь не принято за общей трапезой молчать и просто жевать свою унылую дрянь, это совсем не сложно, ты бы мог выучить каких-то два слова, «вкусное» и «острое», этого бы вполне хватило, чтобы тыкать пальцем в разные тарелки и говорить, говорить о еде, но от такого общения тебе нестерпимо тошно.
Ты не заводишь связи, ты их теряешь. Собственные дети тобой больше не интересуются, им скучно, ты ничему не можешь их научить, весь твой опыт сведен к умению терпеть поражения, ты подслушал новое для себя слово «инцел», оказывается, им можно быть не только в семнадцать, но и в сорок три, пятьдесят два, шестьдесят, ты надеешься, что импотенция когда-нибудь сможет примирить тебя с новой жизнью, по пятницам секретарша любила носить джинсы в обтяжку, наклонялась через плечо к твоему экрану, легкими касаниями брала твою мышку поверх руки, и ты забывал свой вопрос, больше никогда у тебя не будет ни секретарши, ни жены, единого шанса. Вообще ни единого шанса, только инвалидность, да и с ней обманут, системно и законно, для этого юристы выстроили свой отдельный иврит.
Что сопишь? Печалька? А что такое? Что заныл? Ты даже в Бобруйск не съездил! Ни в Одессу, ни во Львов, да и в Москве когда покажешься? И что ты делал в двадцать втором? Верно, ничего, потому что уже было поздно, сука! Ах ты не герой? Понятно, что ты не герой, ты кто угодно, только не герой. А в двадцатом?  В семнадцатом? В четырнадцатом? Что косишь? В офисе языком вертел? А что ты, падло, делал в двенадцатом, одиннадцатом, десятом? Заело, бля? В третьем? В девяносто девятом? Ах ты надеялся на естественный исторический ход событий, ты полагал, сука? Ты же не дебил? Это да, ты кто угодно, только не дебил. Тебе хорошо было, да? Нефть росла и всем было хорошо, детям, жене, коллегам, секретаршам с загорелыми коленками? Спокойно, комфортно, нет, ты нервничал, догадывался, что не туда, но молчал, готовился и терпел?
Отлично. У тебя есть главное, что нужно русскому эмигранту в Израиле — терпение.