Шестирукая Галия

Бар «Выпил — и получи в морду!» находился у чёрной дыры уже пару миллионов лет. Не приткнувшись ни к одной планете, не связанный ни с одной звездной федерацией, он плавал в пространстве, как закопчённая жемчужина в тени гравитационного колодца. Бармены здесь менялись — их убивали, они уходили в запой, иногда эволюционировали в жидкое состояние — но посетителей меньше не становилось. Скользящий у самого горизонта событий, бар был устроен в форме шара, с десятками состыкованных модулей, ангаров, боксов для шаттлов, технических отсеков и жилых капсул. Он светился тускло, как морг в аду, и притягивал бродяг, авантюристов, пиратов, контрабандистов, а также весьма респектабельных существ: чиновников, царей, полицейских с тайными увлечениями и военных на отдыхе после очередной геноцидной кампании.
Это была свободная зона. Не планета, не станция — ничего, что можно было бы взять под контроль. Здесь не действовали законы Содружества, не патрулировали фрегаты Лиги, не работали межзвёздные прокураторы. Самыми главными здесь были бармены. Они же — судьи, надзиратели, палачи и одновременно дипломаты. Первый бармен, некто Дуркарг из расы механоидов-самураев, расписал свод законов из трёхсот сорока пунктов прямо на стенке у сортиров. Никто их не читал, но все знали: нарушишь — пожалеешь. За миллионы лет сменилось множество сменщиков, и все продолжали его дело. Бармены осудили и казнили 43 президента, 810 султанов, 27 гроссадмиралов, а также более десяти тысяч представителей мелкого и крупного сброда. Причины варьировались от "зажевал официанта" до "пукнул метаном в отсеке с открытым плазмогенератором".
Последним казнённым был жукоморд по имени Туфт-Эш-Каш с Лилового Гиганта на краю Млечного Пути. Он прибыл в бар на органическом звездолёте с биофонарём, выдул два литра сернокислой текилы, закусил ими свою соседа — мокрицу Жужу, и попытался уйти, не расплатившись. Жукоморд был тварью с хитиновым панцирем, грудным языком и голосом, похожим на чавканье в луже. В своё оправдание Туфт-Эш-Каш твердил, что напиток вызвал у него чудовищный голод, а Жужу, мол, была такой аппетитной — вся переливалась синим и розовым, шевелила усиками и источала ферментированный мускус. В общем, инстинкты оказались сильнее.
Мокрица Жужу была, кстати, личностью довольно известной — поэтесса, любительница галлюциногенных табачных веществ и признанная красотка в шести измерениях. Когда она курила синильный гашиш, от неё исходил свет, в котором дети, стоящие рядом, начинали видеть свои будущие профессии. Её жалко было всем — кроме Галии.
Бармен Галия, женщина пятисот сорока лет, сидела за стойкой и потягивала червяной ром. На вид она казалась лет на тридцать — ухоженная, точёная, с косыми глазами, слегка насмешливыми губами и с чёрной матерчатой фуражкой, которую никогда не снимала. Её тело скрывал прочный скафандропальто из полимерной кожи, вшитой в хитин древнего мегаскорпиона. Но главная её особенность — шесть рук. Две родные, остальные — имплантаты, вживлённые ею после операции на борту клиники "Органосвалка-17". Эти руки когда-то принадлежали павшему гладиатору, детскому хирургу, повару из нейтронной тюрьмы и кто знает ещё кому. С ними Галия могла одновременно мешать три коктейля, доставать бутылку с верхней полки, резать соломкой ядовитый огурец и наставлять плазменный револьвер кому-нибудь в харю.
— Итак, надеюсь, всем понятно, что на сегодня хватит нарушений закона! — рявкнула Галия, размахивая всеми шестью руками. В зале воцарилась тишина. Даже полупрозрачная медуза у дальнего столика замерла, перестав светиться.
Механические руки выдвинулись из стен. Схватили жукоморда, пинцетно сжали его клешни, упаковали в ударостойкий кокон и запихнули в торпедный аппарат. На дисплее мигнуло: «Курс: горизонт событий. Время падения: бесконечность». Раздался глухой хлопок. Всё.
— Следующий, — сказала Галия и потянулась к шейкерам.
Бар «Выпил — и получи в морду!» жил своей жизнью. Кто-то заказывал «Пульсар на углях», кто-то — «Кровь астероида». Где-то в углу дрались два октопса. Над барной стойкой дрожала голограмма Сатурна. А Галия улыбалась — у неё был ещё один идеальный рабочий вечер.
Сегодня день был неплохим. В бар вкатилось пёстрое шествие — пролетали семиногие футболисты из клоповника, именуемого Седьмая-по-Спирали — станции-кочевника, кружащей вокруг ледяного гиганта у Гаммы Паруса. Они выглядели как перекрещенные скатерти, из которых росли семиногие щупальца, покрытые узором из биолюминесцентных пятен. Головы их венчали конические шлемы с встроенными навигационными линзами и флагами команд, а тела дымились от смазки, испаряющейся после победной игры. Каждый шаг сопровождался влажным чпоком, как будто в бар зашли веселящиеся вакуумные присоски. Они были пьяны от азотной браги и звёздной славы.
С ними ввалились фанаты — пестрая толпа из биомассы и хитина, вопящие на всех частотах, известных разуму. Победу в турнире внутри спирали Млечного Пути они собирались отметить достойно: с шумом, вонью и танцами. Особенно буйствовала группа двуголовых сверчков, у которых в грудной клетке стояли портативные ультразвуковые синтезаторы, ревущие в диапазоне, недоступном человеку, но крайне болезненном для слуховых желез многих посетителей. За соседним столом завыл в голос щупальцепёс, у стойки начал вибрировать хвост у ауроптеры, а из вентиляции капнул мозг какого-то чувствительного гель-создания.
Жалобы полились на стойку, как тухлый соус.
Галия, не торопясь, вытерла руки от лимонной смолы и вышла в зал. Она шагала как вершина закона — неспешно, будто сама чёрная дыра шевельнулась внутри неё. В зале стало тише. Только сверчки продолжали вопить, прыгая, как угорелые, и подпевали хриплым тенором из двух ртов:
— Победа наша! Мы всех сильней!
И кубок будет нашим навсегда!
Олей-Олей-Олей!
Седьмой-по-Спирали — да-да-да!
Песня звучала как кошмары пьяного автомата. Несколько стеклянных бокалов расплавились.
— Ребятки, успокойтесь, — спокойно сказала Галия, сложив руки крест-накрест и оставив два револьвера наготове. — Ваши звуковые синтезаторы терзают ушные перепонки моих клиентов. Не могли бы вы поумерить частоты? Или вообще побыть без музыки. Я вам бесплатно налью «Пеньи-де-Жопы».
«Пеньи-де-Жопы» — это был популярный местный коктейль на основе экстракта поющих бактерий, вызывающий у большинства видов кратковременную эйфорию и галлюцинации об идеальном детстве. Предложение было щедрое.
Но сверчки не поняли, с кем разговаривают. Один из них вытащил из брюха дополнительные рупоры, а второй заорал обеими головами:
— Ты, человечешка! Пошла ты подальше!
Это была ошибка.
В следующее мгновение Галия не стала тратить слов. Все шесть рук — идеально отточенными движениями — выхватили револьверы, каждый настроенный на разную боевую частоту: термомагнитная пуля, антипротонный луч, струя гравиогеля, выстрел молнией, иглы плазменного разрыва и старый добрый дробовик на пиявках. Полетели в зал лучи и вспышки. Фанаты начали лопаться, взрываться, таять, скукоживаться и рассыпаться в пыль. Один, попав под гравиогель, превратился в собственное ухо, другой завопил, но его голос моментально свернулся в петлю и исчез, а третий вскипел и закричал пузырями.
Бар осветился синим, зелёным, багровым светом. Металлические стены отразили крики, шипение и запах пережаренного белка. Два десятка фанатов исчезли как пена на солнце. Остальные попытались убежать, но были настигнуты волной обугливания.
Сами футболисты сделали вид, что ничего не произошло. Они отвернулись от обугленных следов, не замечая воронки от глюонного взрыва. Напротив — заревели от восторга.
— Ооо! Красивая серия! — сказал один, отрастив себе третью ладонь, чтобы хлопать громче.
— Это что, автогол? — рассмеялся другой.
А третий, по-видимому, капитан, поднял кубок и гаркнул:
— За галактическое гостеприимство! И ещё два литра «Пеньи-де-Жопы» нашему жюри!
Галия вернулась к стойке, развела руками, сложила револьверы в кобуру и откинула назад фуражку.
— Ну хоть не скучно, — пробормотала она, закуривая синильную сигариллу.
Скучно, действительно не было. Народ прибывал, бар гудел как улей в брачный сезон. Веселились все — от мохнатых космо-циркачей с планеты Пескоглот до криогенных слизней, выбравшихся из анабиоза специально ради барного сальсы. Но спокойствие длилось недолго. Внезапно, с глухим звуком стыковки, к бару «Выпил — и получи в морду!» пристыковался глухой, тяжёлый, словно на гравийной тяге, межгалактический крейсер. Его обшивка напоминала чешую гигантской рыбы, покрытую рунами, похожими на отпечатки когтей. А нос корабля был украшен черепом мертворожденной звезды, зажатым в клешнях — символ власти, ужаса и порядка.
Это были гексаноги.
Раса, которую в галактике не просто недолюбливали — её проклинали при каждой возможности. Их порядок значил жестокость, их закон — насилие. Безэмоциональные, хладнокровные, как криопиявки, и столь же беспощадные, гексаноги не знали, что такое сострадание. У них не было любви — только расчёт, ирония механизмов, и железный кулак дисциплины. Входили они, как армия тараканов: быстро, слаженно, с шумом раздвигая обитателей бара, словно те были просто мебелью.
Галия, стоя у стойки, не сдвинулась с места. Шесть её рук продолжали мешать коктейли, загибать пальцы, регулировать объем алкоголя и убирать стреляные гильзы. Она не удивилась. Она знала гексаногов. И уж точно знала того, кто возглавлял эту омерзительную процесссию.
Капитан Мусабахор.
Он был как ком в горле любой цивилизации — не прожуешь, не проглотишь. Его туловище, напоминавшее тушу многоногого паука, было покрыто трещинами боевого хитина. Из его шеи торчали четыре глотки — каждая отвечала за свой регистр: от баса до визга. Его глаза, шесть штук, располагались в виде спирали на вытянутой голове, и светились внутренним ядом. Клешня, огромная, как крышка контейнера, со звоном хлопнула по стойке, опрокинув банку с настойкой на угаре лимбо-кальмаров.
— Привет, Галия! — прохрипели четыре глотки хором, создавая эффект внутреннего землетрясения.
Галия даже не подняла головы. Только прищурилась, протирая бокал об ткань, снятую с лица повешенного рецидивиста.
— Не скажу, Мусабахор, что рада тебе, — хмыкнула она. — Где ты, там всегда проблемы.
В баре всё ещё играла мягкая мелодия — что-то между спейс-джазом и квантовой оперой. Танцевали существа со ста тридцати планет: кожаные змеи из планеты Зи, прыгающие клоны, споровые народы, светящиеся в такт, мимикрирующие мангусты, бурлящие гуманоиды из воды и радиации. Бар гудел, блестел, пульсировал — но с появлением гексаногов в воздухе заклубился нервный холод.
— Ты права, Галия, — рявкнул капитан, и его головорезы заржали так, будто по ним пустили ток. — Мы здесь по делу.
— Какому? — сухо поинтересовалась Галия, наливая в шесть стаканов одновременно.
— Контрабанда, — торжественно изрёк Мусабахор. — Ты ежегодно заливаешь в своих клиентов миллионы тонн алкоголя. Незадекларированного. Без акциза. Без пошлин. Это… преступление!
— А что, у Чёрной дыры теперь есть таможенники? — фальшиво удивилась Галия, и щелчок её шести пальцев прозвучал как пощёчина. Щелчок был издевательский, наполненный угрозой.
Мусабахор знал этот жест. Он посинел от ярости. Хитин на его голове завибрировал, как барабан ада.
— Теперь мы здесь власть! — рявкнул он, поднимая клешню. — Мы берём под контроль всё, что у Чёрн…
Он не успел договорить. Пуля влетела прямо в одну из его глазных спиралей, пробила череп, взвихрила мозг и вырвалась обратно, разбрызгивая мозговую пасту на ближайших гексаногов. Они только начали разворачивать оружие, но было поздно.
Посетители, обожавшие Галию — или, как минимум, не переносившие гексаногов, — уже поднялись из-за столов. В дело пошли зубастые винтовки, боевые черепа, ментальные молоты, самодельные гранаты из взрывного сала и стрелы, сотканные из боли. Началась буря.
Гексаноги исчезали с визгом, с треском, с грохотом — их сжигали, топили в гравитационных ловушках, замораживали и испепеляли. Минуты не прошло — и всё было кончено. Воздух в баре густел от аромата победы, копоти и сгоревшей самонадеянности.
Галия встала на стойку и крикнула:
— Корабль Мусабахора теперь принадлежит мне! По закону моего бара! Никому оттуда ничего не брать!
— Никто не возражает, о прекрасная Галия! — пискнул тьмутаракан с планеты Хлюпикор, едва высовываясь из пивной кружки.
Галия перевела взгляд в иллюминатор.
За её баром, тянущимся к горизонту событий, клубились корабли. Тысячи, десятки тысяч — конфискованные, захваченные, подаренные, брошенные. Они висели в поле барной гравитации, как золотые рыбы в аквариуме, соединённые трубами, шлангами и переходами. Каждый из них был целым миром.
Галия вздохнула.
— Продать бы их всех, — пробормотала она. — Да как же покинешь бар?
Но день, как назло, не думал затихать — он затаил в рукаве ещё один сюрприз. Галия, уже готовая вздохнуть и убрать револьверы на место, заметила, как к стойке подсел некий бомжеватого вида субъект. С первого взгляда — обычный космоскиталец, каких много: борода в клочьях, на голове нечто вроде шлема из перевёрнутого кастрюлевида, одежда — лохмотья, пропитанные химикатами, звёздной пылью и зловонием дюжины неудачных экспериментов. Но на его переносице блестели бинокулярно-квантовые очки — редкая модель, используемая только в институтах по управлению временными сдвигами и психофизикой материи. Такой девайс случайный пассажир из космоса не носит. Это был знак. Мужик — учёный.
— Привет, Галия, давно не виделись, — ляпнул он слабым голосом, не глядя ей в глаза, но двумя пальцами показал: налей «Кровавую Мэри».
— Профессор Хазратов?! — вырвалось у неё. За столетия работы в баре её трудно было удивить, но тут… да, она удивилась. Он был как призрак из прошлого — и не просто прошлого, а из того ускользнувшего, умного, смешного, полного надежд мира, где существовала ещё наука, а не просто выживание.
— Да, Галия, — буркнул профессор, лениво осматривая помещение. Его взгляд скользнул по плавающим в воздухе столам, по слизням, греющимся у термогравитационного камина, по йогам с планеты ГидроПласт, зависшим в антигравитации. — Зачем тебе была нужна докторская по политологии, если ты теперь бармен в этом… — он обвёл зал рукой, — …богом забытом закоулке Вселенной? Ты же могла бы возглавить наш университет на Марсе.
Галия, всё ещё в шоке, вручила ему коктейль. Красный, как кровь Суперновой, он дразнил нос спиртовыми ароматами с лёгкой примесью сельдерея и адской перцады из Хель-Кундура.
— Дорогой профессор, судьба распорядилась иначе, — сдержанно сказала она, наливая себе стакан «Пенистого Абсурда». — Я летела на Квазибаран, на конференцию по теме «Квазидиктатуры на планетах с изоляционными субструктурами», и вдруг… захват. Пираты. Настоящие, с клыками, саблями и криками «арр!» на нескольких языках. Почти всех перебили. А меня… продали сюда. И тут меня выкупил бармен Джакуззи. Старый итальянец с тремя головами. Вместо того чтобы сделать из меня рабу, он научил барному делу. Открыл тайны коктейлей, передал язык химии и вкуса, обучил трём сотням межпланетных наречий и показал приёмы защиты от самых опасных тварей вселенной.
— Ты себе ещё и четыре руки имплантировала… — вздохнул профессор и закрыл глаза. — Мы слышали о захвате… Тебя оплакивали. Особенно я. — И вдруг, по его щеке скатилась слеза. Кристаллическая, насыщенная болью и стыдом.
— Вы, профессор? — Галия округлила глаза. Даже одна её бровь встала вверх, что с шестирукой женщиной случалось редко.
— Да… — признался старик, опустив голову. — Я был в тебя… тайно влюблён. По ночам выл, тосковал, вспоминая талантливую женщину, которая в своей диссертации «Гравитационные аномалии общественного порядка в государствах Тезыкина и Марограда, 22-23 веках на Плутоне» описала сложные межвидовые контакты за ресурсы. Ты была гениальна, смела, ты умела видеть паттерны в хаосе!
Галия закатила глаза. Вспомнила кафедру, загаженный принтер, который вечно жевал курсовики, вечные обсуждения этики межвидового каннибализма и магистерский хор студенческих зевков. Она вздохнула.
— Да, были времена…
Затем лицо её посуровело.
— Но теперь я здесь, профессор. Я не академик. Я бармен. Единственная, непререкаемая власть в этом заведении. Закон. Суд. Кара.
— А… как же университет?.. — пролепетал профессор и, прежде чем услышать ответ, залпом выпил «Кровавую Мэри».
Его лицо в тот же момент посинело, как ледяной газ Юпитера. Усы — пышные, мягкие, напоминающие антенны у вялой омелопиявки — встопорщились, напряглись, заискрились. Один ус даже треснул на конце. Профессор заморгал, потом запищал сквозь стиснутые зубы:
— Это… это же… экстракт солнечного плазмоида! Ты что, пытаешься меня сжечь?
Галия ухмыльнулась. Шесть её рук продолжали работать, не останавливаясь ни на секунду.
— Это не университет, профессор. Тут не защищаются диссертации. Тут защищаются границы. За стойкой.
И где-то позади них снова заиграла музыка.
— А вы каким курсом здесь, профессор? — спросила Галия, не отводя взгляда от тёмного угла бара, где, судя по всему, завязывалась ссора между крабоносами и керогазами.
Крабоносы — тяжёлые, массивные создания с панцирем, блестящим, будто покрытым лаком. Их головы напоминали мясистые щупальца, собранные в пучок, а вместо рук — здоровенные клешни, которыми они нервно постукивали по столам. Вечно раздражённые, крабоносы славились тем, что сначала били, а потом выясняли, кого били и зачем.
Керогазы, напротив, выглядели хрупкими и тонкими, как антенны. Их тела состояли из переплетения органического кремния и волокон света. У них не было ртов — только мигающие решётки-переводчики на шее, и разговаривали они короткими световыми импульсами. Слух у них отсутствовал, но обоняние развилось до такой степени, что они ощущали эмоции других буквально носом.
— Я… бросил науку… бросил студентов… — со вздохом произнёс Хазратов. — Не мог забыть тебя. И в тоске отправился в путь. За три сотни лет я многое повидал. Но впервые, у самой Черной дыры…
— Здесь весело, — буркнула Галия, активируя зрачковые линзы и увеличивая разрешение до молекулярного уровня. На крабоносах проступили потоотделительные железы — верный признак, что те собирались атаковать.
Но тут, внезапно, профессор извлёк плазменный бластер. Выглядел он так, будто был собран из запчастей антикварных термосов, но сработал безупречно. Раздался приглушённый бззщшх! — и самый злобный крабонос, тот, что уже поднимал клешню, вспыхнул. Его панцирь закипел, треснул, тело на мгновение стало полупрозрачным, а затем расплавилось до молекул, испуская короткий визг и запах морепродуктов.
— Эти гады мне всюду мешают, — пояснил Хазратов, опуская оружие. — На Пентабазисе, на Сгустке Паука, даже на планетоиде Радион-9 они подставляли мне ловушки. Я их в лицо помню.
— Вы с ним лихо!
— Научился, — пожал плечами профессор. — И театральным движением навёл ствол на остальных крабоносов. Те, в панике, подняли клешни, забились под стол и показали на манипуляторах международный жест «всё норм, не кипятись».
Керогазы же, подмигнув решётками, заказали профессору ещё одну «Кровавую Мэри» — в знак благодарности за устранение потенциального разрушителя веселья.
— Какие у вас планы, профессор?
Старик вздохнул. Его голос стал мягче, будто его унесло ветром от воспоминаний:
— Планировал лететь дальше. Скитаться, искать смысл… Но тут увидел тебя — и… не знаю.
Галия внезапно схватила его шестью руками, подтянула к себе и поцеловала. Не просто формально, а поцелуем, в котором были и боль утраченных лет, и жар несбывшихся страстей, и острая тоска, растворённая в алкогольной сингулярности.
Профессор аж дышать перестал, глаза полезли на лоб, а левая нога дёрнулась и сбросила сапожок, который упал на пол с печальным звоном, как будто с него ушла вся Вселенная.
— Я в вас тоже была влюблена, профессор, — прошептала Галия. — Вы были моим кумиром. Сильный, умный, блистательный…
Профессор шевелил губами, пытаясь найти слова, но они утекали, как песок из чёрной дыры.
— Оставайтесь со мной, — сказала она, глядя в его глаза. — У нас будут сладкие и долгие ночи… хотя у Черной дыры ночи вечные…
Профессор кивнул. Без слов. Без патетики. Просто — да. И в этом кивке был конец скитаниям, спасение от одиночества, и — наконец — дом.
Галия наливала ему новый бокал:
— Профессор, я освобожусь через три часа. Меня заменит бургорог Квася с Текиланты. Он отличный парень, правда у него вместо головы — кувшин с булькающим лицом. А мы с вами… пойдём в мои аппартаменты. Там тишина, шелковые стены, и дюжина бутылок «Пенки Сверхновой». И никто не будет мешать.
Профессор только чмокнул в ответ, вставил трубочку в бокал и начал тянуть напиток, как кот молоко — с блаженной, почти детской улыбкой.
А за иллюминатором, искажая само пространство, плавала Черная дыра.
Её очертания то исчезали, то появлялись, как тень на тени, тянущая свет в обратную сторону. Вокруг неё плясала корона из раскалённой плазмы, как нимб у безумного бога. Пространство рядом крутилось, звёзды сворачивались в спирали, время сбивалось с ритма. Но Галии и профессору Хазратову было всё равно. В их жизни наступал штиль. Пусть и на краю хаоса.
(31 мая 2025 года, Винтертур)