Двадцать лет в щелях между секундами

Пусть эти истории жгут и лечат,
Как спирт на ране — больно, но метко.

Я научился жить в двух измерениях. В одном — я примерный муж и отец, который чинит краны и ходит на родительские собрания. В другом — я существую между 8:30 и 9:00 утра, когда могу сказать ей «доброе утро» таким тоном, каким не говорю никому больше.
Я мою тарелку. Вода течёт по пальцам, и вдруг — её слезы. Те самые, что впитались в мою рубашку во вторник. Жена спрашивает, почему я застыл. Я говорю: «Ничего». Это самое частое слово в моём лексиконе последние двадцать лет.
Каждое утро, ровно в 8:30, я набираю её номер, шепчу: "С добрым утром, Любимая". Она смеётся сквозь сон — этот звук для меня как первый глоток воздуха. Иногда мы молчим. Просто дышим в трубку, будто проверяем: да, мы ещё здесь. Да, этот день можно пережить.
Мы с ней встречаемся в щелях реальности. Кафе, где кофе всегда горчит. Парковки у супермаркетов. Лифты, которые движутся слишком быстро. Я веду двойную бухгалтерию души: здесь — те, кому я должен, там — единственная, перед кем я в неоплатном долгу.
Моя жена давно перестала спрашивать, почему я каждый вечер выхожу покурить на балкон. Сигарета в одной руке, телефон в другой. "Спокойной ночи, моя девочка", — говорю я, и слышу, как она обнимает подушку. Это наш ритуал: два островка нормальности в океане лжи. Два якоря, которые не дают нам утонуть. Иногда мы не говорим ничего. Просто молчим в трубку, как будто это единственный честный разговор за весь день.
Я знаю её по звукам:
• как скрипит паркет, когда она заходит в спальню;
• как идут электрички за окном, перед которым она стоит и смотрит на запад, где я;
• как дрожит голос, когда она пытается не заплакать.
Однажды я разбил чашку. Ту самую, с бывшего места работы, где мы впервые коснулись друг друга руками. Жена удивилась моему ступору: «Да ладно, копеечная вещь!». Я собирал осколки и думал, что именно так выглядит моя душа — аккуратно склеенные черепки, которые никто не замечает.
Иногда я хожу в церковь и молюсь: «Сделай так, чтобы я перестал её любить». Потом выхожу и сразу проверяю телефон — вдруг она писала.
Её тело — это топография, которую я изучил лучше, чем родной город. Ложбинка под левой лопаткой, куда ложится мой палец, будто в углубление для ключа. Шрам на коленке от детской травмы, который она стыдливо прикрывает рукой. Когда мы занимаемся любовью, я иногда закрываю глаза — не от удовольствия, а чтобы запомнить. Как будто однажды это всё исчезнет.
А после, когда Она засыпает у меня на плече, я глажу её волосы и вру: «Всё будет хорошо».
Потом я час сижу в машине и пытаюсь стереть  её запах. Но это невозможно, да и не хочу. Жена давно делает вид, что не замечает. Возможно, это её способ любить меня.
Моя жена — хороший человек. Мы вырастили детей, построили дом. Я целую её в щёку перед работой. Это называется «счастье». Иногда, когда она спит, а я лежу с открытыми глазами, мне кажется, что я — сюжет для плохого романа. Где герой слишком труслив, чтобы быть подлецом, и слишком слаб, чтобы стать святым. Где любовь — это не вспышка, а медленное удушье. Но потом приходит утро. Звенит будильник. Нужно собираться на работу, завязывать галстук, целовать жену в лоб. А в 11:14 приходит смс: «Я скучаю». И я снова разрываюсь между «никогда» и «ещё хотя бы раз».
 Самое страшное — это утро понедельника. Бритьё перед зеркалом, где я вижу лицо предателя. Галстук, который она когда-то поправила. Завтрак с семьёй, во время которого я мысленно считаю минуты и часы до следующего звонка.
Я не знаю, что хуже:
• то, что мы не можем быть вместе,
• или то, что мы не можем перестать встречаться.
Но утро начинается снова. В 8:30 — её голос. Вечером — её шёпот перед сном. И между этими двумя «люблю» — целая жизнь, которую мы украли у судьбы.

P.S. Если бы ад существовал, он выглядел бы так: ты просыпаешься с тем, кого не любишь, и видишь во сне ту, кого не можешь забыть. А потом живёшь так ещё двадцать лет. И называешь это «жизнью».