Никто и никогда

— Что тебе так хочется знать? — вполголоса спросила Аллика, сделав очередной глоток и сосредоточенно посмотрев на меня через стол.

В маленькой чуть освещенной комнате, наполненной таинственно пляшущими тенями, витал кисловатый запах вина. На улице правила поздняя голая осень, и вокруг рта девушки, традиционно для холодной поры, расползлись, как у старого манекена, заметные витиеватые трещинки, розовевшие после каждого прикосновения ее губ к бокалу.

Сказать откровенно, подобное общение порядком оскорбляло мое самолюбие, поскольку в обычные дни Аллика, хмуро попивая разномастные чаи, редко обсуждала со мной даже погоду. Но что было поделать, она всерьез нравилась мне: как человек, как мастер (хотя что я знал о ее работе) и, чего греха таить, как девушка. А я проникаюсь симпатией к людям катастрофически редко. Потому я и соглашался получать ее внимание из вторых рук, позволяя алкоголю выступать в роли небрежного посредника между нами.

Я давно прикончил чекушку дрянной южной граппы и теперь, понемногу трезвея, изнывал от скуки пополам с раздражением. Очень хотелось курить, а в доме Аллики делать это было непозволительно. Тем вечером навязчивая мысль, что меня попросту не ставят в грош, зудела в голове особенно убедительно, и вот уже выпустила когти досада: такая же непроницаемая и плотная, как мрак в углах чужой спальни.

— Покажи мне, — сказал я. То, что задумывалось как безоговорочное требование, прозвучало не жестче раболепной просьбы.

Серо-голубые глаза моей собеседницы на мгновение загорелись возмущением, почти что гневом. Эти глаза, некогда сияющие и смеющиеся, стали теперь темными и глубокими, словно из них иссекли всю радость, заменив какой-то беспомощной вязкой тоской, которую Аллика не желала ни с кем разделить.

Аллика была нашим извлекателем. По сути выполнять такую функцию могут и мужчины, однако у представительниц прекрасного пола это получается несравнимо лучше. Некоторые убеждены, все дело в том, что, вопреки распространенному суждению о высокой женской нравственности, там, где мужчина-извлекатель остановится и скажет: «Нет, все это неправильно, я пас», — женщина пойдет на сделку с совестью и доведет задуманное до конца.

Нас учили следующему. Легендарный эзотерик Силасэри и его сподвижники, мол, в незапамятные времена открыли Тоннель Умирающих Бабочек, как они его патетично нарекли. Простыми словами, брешь в мироздании, по ту сторону которой якобы находится такая немыслимая, такая непостижимая и безграничная красота, что при одном только соприкосновении с нею человеческая душа навсегда станет частью этой красоты. И, согласно непреложному закону крайних противоположностей, там же можно найти невообразимый, беспредельный ужас, единственного взгляда на который достаточно, чтобы испытывать его вечность.

К сожалению или счастью, до боли примитивный, но вместе с тем незаменимый навигатор под названием разум не позволяет пройти тоннель и наполовину, не говоря уже о проведении вас на другую сторону. Но они, эти одаренные первопроходцы, с нечеловеческими усилиями беззаветно приносили оттуда крупицы внеземного знания: как чудовищного, так и прекрасного. Так нам говорили.

Приносила и нестареющая, подобно любому извлекателю, Аллика, раз в пятилетие обнажая перед старейшинами свой мозг и демонстрируя чудеса, которые встречала на подступах к эдему-преисподней. Я же и мне подобные могли только гадать, что видела она и, с ее дозволения, они. До описываемой ночи я понятия не имел, почему старейшины не обладали какими-либо рычагами воздействия на извлекателей и уповали только на великодушие последних.

— Нет, — с крайней твердостью отрезала девушка. — Тебе это не нужно, поверь. И зря ты считаешь, что мне на тебя плевать, дурачок.

— Но почему? Просто скажи, почему нет, и я перестану изводить тебя расспросами! Да черт побери, сколько я еще буду вот так с тобой пить, ничего не делая, ни о чем толком не разговаривая, ничего не получая взамен?! Тебе ведь никто ничего не запрещает! И опять же, почему так?

На лице Аллики застыла маска нерешительности, сменившаяся вдруг смесью несвойственных ей эмоций: страха и отчаяния. Она безразлично выпустила из руки бокал, тот тихо звякнул о половую доску, выплеснув остатки вина. Взгляд девушки стал рассеянным, она отстраненно прошептала, глядя сквозь меня:

— Как будто мне хочется уже пить. Почти не чувствую ни вкуса, ни опьянения.

Бледнея, как бумага, она продолжила:

— Ты слышал когда-нибудь, что у рая строгие въездные требования, а у ада — открытые границы? Так вот, там развилка, и во второй тоннель еще никто не проникал, понимаешь? Никто и никогда, никому не под силу такое. А вперед идти ничего не мешает, милости просим, только вот назад… Здесь нет ничего, о чем тебе стоило бы знать.