Ситуация

         Я снова и снова смотрю на небо и удивляюсь. Как же тут не удивляться? Сколько времён отлетело, а ничего не меняется: облака, тучи, горы облачные, вихри самолётные... Пассажиры поднимаются по лестницам, садятся на облака и летят, летят… Ничего нового. А как здесь, внизу? Здесь старого не так уж много. И вроде как недостойно оно того, чтобы перемешиваться с новым.
          Вот, например, одно такое старое. Зачем оно ко мне приходит – не знаю. Вообще-то оно часто приходит. Скажем, на улице Декабристов, в Фонарном переулке, в переулке Пирогова меня вдруг обступают какие-то мифы. Причём в первый момент я не понимаю, откуда они взялись, да и во второй и в третий момент тоже не понимаю. Обступают, и всё тут. На улице Декабристов есть хорошая маленькая кофейня. Там даже Beatles включают. Я пью там чай, - заметьте, чай! – потом иду в кино, вхожу в кинозал, сажусь на ломаный стул, падаю с него и теряю сознание, но не от боли, а от неожиданности. Мне сначала чуть ли не скорую вызывают, а потом просто приносят стакан воды, и мне становится лучше. Всё оттого, что, хотя из ста пятидесяти стульев в кинозале только один сломан, именно я, один только я из ста пятидесяти зрителей умудряюсь на него сесть. Ладно, ладно, об улице Декабристов – как-нибудь потом. Всё-таки насчёт старого…
           В нашей школе на Васильевском острове было три девятых и три десятых класса. Десятый – выпускной. А в девятом у нас… Обычный класс был, класс, как класс. Мы так же прогуливали математику, как и прочие девятиклассники из других школ. Правда, большинство прогуливало её либо в кино, либо в кафе-мороженом. Мы же, в дополнение к вышеприведённому, вылезали на крышу. Да, вот так и вылезали, минуя чердак, на крышу. Мы вдвоём с Антоном Сергеевым не хотели ходить к этой противной тётке, коммунистке и стукачке и с крыши смотрели, как по Неве плывут льдины – если дело было весной. А поздней весной по Неве уже плыли кораблики. Дирекция прекрасно знала про наше сидение на крыше, но ничего не предпринимала.
          Так что ничего необычного. Вот разве что у нас в классе было сразу шесть Оль. Это из двадцати пяти девочек. Получается – примерно четверть. А мальчиков было только восемь, потому что многие мои одноклассники после восьмого класса ушли в ПТУ, а один – даже в мореходное училище.
          Из шести Оль особенно выделялись две – назовём их условно Олей №1 и Олей №2. Не сказать, чтобы красавицы, но именно они постоянно находились в центре внимания. Как-то умели они это, умеют же некоторые… Про Олю №2 один поэт сказал бы: «Есть загадочные девушки с магнитными глазами». Вот-вот, магнитные глаза. Так у меня эта строчка с Олей №2 и ассоциируется. А у Оли №1 с самого начала завязались достаточно сложные отношения с Серёжей Кононовым. Я говорю «с самого начала», потому что и Оля, и Серёжа поступили в нашу школу только в девятом классе, как и многие другие. Школа считалась хорошей, и была даже известна в определенных кругах. Что за отношения были у Оли с Серёжей – и тогда не моего ума было дело, и сейчас тоже.
          Мальчики у нас в старших классах были – тоже не сказать, чтобы что-то из ряда вон. Таланты, конечно, налицо: кто-то в совершенстве знал английский, кто-то писал стихи, а кто-то – и то, и другое. Один только я ничего не умел. Впрочем, у нас в классе сложилась неплохая футбольная команда, за которую я выступал. По сути, эта команда держалась на трёх игроках: Серёжа Кононов и Даня Макеев несколько лет занимались футболом профессионально, а я просто любил поиграть. И на воротах, и в поле, по-разному мог.
          Наш учитель физкультуры Юрий Алексеич придумал турнир с участием команд девятых и десятых классов. Юрий Алексеич был довольно молодым ещё человеком. И вот что странно: в свою речь он всё время впрягал частицу «ну»:
          - Так, ребята, ну, я составил турнирную таблицу, ну. Играем шесть команд круговой турнир, ну, потом четыре лучшие отбираются в полуфинал, ну, можем по два полуфинала сыграть, потом главный финал, ну. Только так: два тайма по двадцать, ну, иначе не успеем, ну. Вы же вечно чем-то заняты, ну, все тут поэты и писатели, ну. А спорт тоже важен для жизни, ну.
          А когда я однажды тоже вставил в разговор «ну», он сделал мне замечание:
          - Герман, давай без «ну». Здесь лошадей нет.
          Очень странно.
          Конечно, когда я учился в девятом классе, я уже догадался, какое слово заменяет Юрий Алексеич этим «ну». И оценил его самоотверженность: поступил человек на работу с детьми и осознал, что нужно вести себя прилично. Вы бы так смогли, ну?
          А он, между прочим, понимал не только в футболе, но и во всех видах спорта, не исключая шашек и шахмат. И после уроков, когда шла продлёнка, можно было услышать его голос из какого-нибудь кабинета:
          - У тебя тут мат в пять ходов, ну! Зачем же ты конём походил, тебе надо ладью на аш три ну, потом ферзя подключай, ну!
          Так и играли мы потихоньку в этом турнире, и даже зимой – ничего, сами снег с поля и уберём, поможем дворникам.
          Ранней весной пришло время матча с одним из десятых классов. Мы с этим классом не дружили и не враждовали, так, общались иногда. Там было два парня, один такой высокий, белобрысый, другой такой невысокий, но… Как-то они оба умели привлечь к себе внимание. Вы же знаете, какие обычно нравятся девушкам и женщинам. Я не знаю, а вы – наверное, знаете. Ну так вот.
          Пасмурный, пасмурный был день. Весной такое бывает: холодно, того и гляди пойдёт снег, а всё-таки весна. Скоро запахнет с Невы корюшкой и тогда… А до стадиона нужно было ещё добраться, он был чуть подальше, потому что там, где наша школа – одни дворы, и стадионов никаких нет, и до сих пор нет. Одна из василеостровских школ нам разрешила, мы к ним и ходили играть.
          Договорились, что в этом матче я буду стоять на воротах. Главное – сам напросился. Зачем, с какой стати – не знал я этого тогда, не знаю и сейчас. Обычно я как вратарь был надёжен. Поле весной грязное – надевай, что не жалко, весь будешь цвета земли.
          Как всегда, позвали мы наших девочек – чтобы за нас поболели. А потом, сказали мы, пойдём все вместе в мороженку, чем бы ни закончился матч. Соперник-то сильный, но и мы не лыком шиты. И девчонки пришли, и пришли две главные Оли: Оля №1 и Оля №2.
          - Давайте, ребята, ну, - волновался Юрий Алексеич, - пока снег не пошёл, по-быстрому: два по двадцать, перерыв пять минут, замены можете делать, ну, и по домам, ну. Погода мерзкая, ну.
          После чего мы построились в середине поля, Юрий Алексеич разыграл с помощью монетки ворота и дал свисток к началу матча.
          У нас сразу что-то пошло не так. Вроде бы и задача наша была не так сложна: мне – выбивать мячи вперёд на Серёжу и Даню, им – создавать моменты и забивать, остальным – защищаться и помогать нападающим. Но не наш это был день. Я пропустил дурацкий гол из-за невнимательности. Потом ещё один. Защита меня совсем не выручала, а Серёжа и Даня слишком увлекались атакующими действиями и не успевали возвращаться назад. Ближе к концу первого тайма, когда случился очередной выход один на один, я сблизился с нападающим, отразил удар, но мяч попал мне в самое уязвимое место, и я минуты две не мог даже дышать. Валяясь у ворот, я слышал на трибунах чьё-то ржание, и это ржали девчонки. Что ещё делать, когда человеку больно? Конечно, смеяться. К счастью, тут начался перерыв.
          Но мы думали не только о своей неудачной игре. С самых первых минут мы слышали, как болеют наши две Оли, Оля №1 и Оля №2. Это был настоящий фейерверк, их вопли были слышны, наверное, на соседней улице. Они орали, визжали, что-то скандировали, они неистово болели весь матч за… команду соперников. Да, вот за этих двух парней, ясное дело.
          Весь второй тайм, а впрочем – и весь первый мы боролись тем злее, чем громче они орали, и чем быстрее нарастало у нас какое-то осатанелое, холодное отчаяние. Мы отыгрывались, но всё время отставали на гол-два, а то и на три. Проиграли мы с небольшим счётом, по-моему – 5:7, вроде и не стыдно. Но после того, как Серёжа забил сумасшедший пятый гол, ударив по воротам метров с тридцати – и это был удар отчаяния и ужаса! – Юрий Алексеич дал финальный свисток, и матч окончился.
          В раздевалке говорить было не о чем. Не футбол же обсуждать. Не о том же вспоминать, как Даня три раза за один игровой эпизод попал в штангу, а я отбил мяч после углового в аккурат на голову сопернику. Отмылись кое-как, поплелись в кафе-мороженое, до него – квартала три, ну и что. И эти все за нами следом пошли, одноклассницы, и обе Оли тоже. Так и шли минут сорок, в основном молча – или это мы, игроки проигравшей команды, ничего не слышали, ни к чему не прислушивались? Наверное, они говорили о чём-то, толпа девчонок, человек пятнадцать.
          Мороженого не хотелось. Я взял какого-то кислого лимонада и уселся подальше от остальных, но и в окно не глядел, чего я там не видел? Ну, Васильевский, как Васильевский, люди идут с работы, ждут автобуса, мама ведёт ребёнка за руку в музыкальную школу №11, в которой и я когда-то учился. Моряки вот прошли, потом – гопники с поднятыми воротниками школьных курток... Вдруг вижу прямо перед собой магнитные глаза. И начинаю в эти магнитные глаза смотреть, как дурак какой-то.
          - Герман, ты теперь со мной и разговаривать не будешь? И здороваться даже не будешь? – Оля №2 умеет говорить с выражением, медленно, убедительно – настоящая Принцесса Купчинская. Она же не с Васильевского у нас.
          - Почему же? Буду. – И отвернулся от неё.
          - Понимаешь, Герман, - продолжала она так же медленно, с ноткой серьёзной уверенности в себе, - бывают такие ситуации… Когда нужно вот так, и никак иначе. Ситуация, понимаешь?
          - Ситуация! – Заорал я вдруг и вскочил. – Вот какое офигенное слово откопала: ситуация! Отличный словарный запас! Как скажешь какое-нибудь умное слово – сразу душеньке легче становится! Любую гадость оправдаете, лишь бы красивое слово найти! Знать вас всех не хочу!
          И вылетел из кафе, опрокинув две-три вазочки для мороженого и один стул.
          А может быть, ничего этого не было? Может быть, не вскакивал я, никуда не убегал, ничего не орал ей в ответ, а просто посмотрел, как обычно, в магнитные её глаза и слегка покивал головой? Да, видимо, так всё и было. Посидели, потом разошлись, потом…
          Потом я шёл домой и не понимал, куда я иду. Был ли у меня в тот день дом? Васильевский – ну что ж, как Васильевский. Машины едут, люди спешат. Неужели это был мой первый урок жизни? Наверное, не первый, но один из первых.
          Как мы общались после этого? Да обычно общались, как всегда. Многое забывается, забылся и тот день.
          Через год с небольшим, когда мы только-только окончили школу, Оля №1 и Серёжа поженились. Несколько раз я встречал Олю №1 с коляской, но это и всё, не общались, не созванивались. Позже я узнал, что Серёжа стал сильно пить – попал в одну из питерских богем и, в отличие от разных других персонажей, успевавших и пить, и работать, совершенно растворился в пьянстве. В конце концов, Оля №1 выставила его, потому что не такой она человек, чтобы жить с алкоголиком и бороться за него. Серёжа умер в тридцать четыре года, и провожало его на Северном кладбище всего несколько человек – Оля №1, их с Серёжей сын, серёжина сестра и родители. Ни один из собутыльников, конечно же, не появился. Я тоже не ездил потом – во-первых, мы не были друзьями, не общались, а во-вторых, найти могилу на Северном кладбище, не зная в подробностях, где она находится, ещё сложнее, чем иголку в стоге сена.
          Вот вам старое. Зачем я пишу о нём, сидя в кофейне на улице Декабристов, нет так уж и далеко от Васильевского, но не на Васильевском?
          Затем, что я чувствую какую-то странную связь между тем злополучным матчем и ранней серёжиной смертью. Я не понимаю, в чём эта связь заключается, но вижу, что от того дня к дню его смерти тянется длинная, но, тем не менее, прямая дорожка. А разобраться во всём этом я уже не смогу. Потому что не моё это дело: и тогда было не моё, а тем более – сейчас.
          И только слово «ситуация» не идёт у меня из головы.