В.К.БЕЛЯКОВ
ОЖИДАНИЕ
Сегодня Кириллов дежурил в качестве ночного сторожа в институте коммунального хозяйства. В оконное стекло бился осенний дождь, яростно сражаясь с беспомощными мокрыми жёлтыми листьями.
Институт располагался в здании, построенном ещё в конце 1920-х годов, и представлял из себя несколько разновеликих кубов, прислонённых друг к другу в произвольном порядке. Этажи получились на разном уровне, и чтобы перейти из одного куба в другой, надо было преодолеть несколько ступенек.
Сейчас в институте никого уже не было; даже уборщицы ушли, закончив выгребать из туалетов кровавые марлевые тампоны, набитые ватой – бр-р-р, малоприятное зрелище, но в институте работали практически одни женщины, а Тампекс и прочие замечательные прокладки ещё не завелись на тот момент в нашей стране. На дворе был поздний социализм со всеми его прелестями.
На сей раз Кириллов не опоздал – троллейбус пришёл вовремя и блестяще довёз Кириллова до института после последней пары во ВГИКе. Завхоз института стоял уже в дверях и, передав ключи Кириллову, ничего не говоря, убрался, только его и видели. Институт был своеобразной псевдонаучной синекурой для людей, которые делали вид, что работают над проблемами отечественного коммунального хозяйства. На самом деле, всё это напоминало другой институт – НИИ Телевидения, где Кириллов проходил практику лет 6 назад, когда ещё учился на радиотехническом факультете одного технического ВУЗа. Телевизионный институт поражал воображение каким-то немыслимым количеством телевизоров, стоящих в каждом углу, на многочисленных стеллажах, впритирку друг к другу, и показывающих одну и ту же программу. Это были не наши какие-нибудь там «Рубин», «Радуга» или «Шилялис». Это были сплошь глубоко импортные телевизионные приёмники типа Сони, Грюндиг, Филипс и прочее. За столами сидели сотрудники и сотрудницы, болтали, пили чай, вязали кофточки и изредка бросали взгляд на работающие телевизоры. Это называлось изучением зарубежного опыта. Оказалось, что этот славный научный и исследовательский институт давно отказался от каких-либо попыток что-либо породить, придумать что-то оригинальное. Зачем выдумывать велосипед, когда его со всеми мыслимыми гаджетами уже давно разработали на загнивающем Западе? Будет более правильно закупать все новые велосипеды, как только они появляются в западных магазинах и изучать их на предмет перенимания так нужного нам опыта. Так и работал телевизионный институт: телевизоры закупались, оценивались чисто внешне (и с большой любовью), а потом какой-нибудь из них безжалостно, но аккуратно разбирался и уже тщательно изучались все его внутренности, вплоть до состава лака, покрывающего строчный трансформатор высокого напряжения. А почему это было нужно и важно? А потому, что в наших «Рубинах», «Горизонтах» и даже «Шилялисах», увы, трансформатор строчной развёртки был самым слабым местом – из-за того самого некачественного лака его пробивало через полгода, год. Ателье мучились, меняя безостановочно эти трансформаторы. И поэтому партией и правительством была поставлена тому телевизионному институту важная задача – как можно быстрее улучшить качество строчного трансформатора. Но в том-то и дело, что без перенимания замечательного зарубежного опыта, нам самим было никак невозможно улучшить это так нужное стране качество. Вот и закупались телевизоры, и наблюдались (вот же зараза! И через два года непрерывной работы не пробивает!), и разбирались, и пробовались эти трансформаторы даже на зуб. Работа шла неспешная, но важная и никто никого не подгонял, была пропасть свободного времени и чай попить, и в магазин сгонять, и кофточку связать. Ты знай только, вовремя клади начальству на стол бумажку с параметрами, которые ты контролируешь. Контролировать – не изобретать, тут не надо тебе ломать голову над схемами, над опытными образцами, над их испытаниями. Телевизор купили, и ты его смотришь. И всё. Ну, в крайнем случае, брошюру популярную «Как самому собрать телевизор в домашних условиях» напишет твой хитрый начальник и тиснет её массовым тиражом для распространения во дворцах пионеров. Но тебе-то брошюру писать не надо. В крайнем случае, пару абзацев по просьбе того самого начальника.
Вот и здесь, в институте коммунального хозяйства сотрудники, а точнее, сотрудницы давно отказались от идеи что-либо разрабатывать своё из своей собственной головы. Этого просто уже сто лет никто не требовал. Как-то Кириллов от скуки взял доверенную ему связку ключей и прошёлся по центральному кубу, где, судя по табличкам, в комнатах гнездились самые важные отделы. Ну и что? Во всех комнатах на столах лежали груды бумаг, которые в лучшем случае были озаглавлены «Обзор передового зарубежного опыта по переработке твёрдых бытовых отходов (ТБО) и организации полигонов ТБО». Всё писалось каллиграфическим женским почерком без помарок, потому что на деле, печатные машинки были все сосредоточены в машбюро в другом кубе, - никому не приходило в голову заводить свою печатную машинку, а персональных компьютеров с вордовскими программами ещё не было в природе. Написав 5-10 страниц, сотрудница брала свои труды и несла их в машбюро в другой куб, где их перепечатывали для начальства. Организации полигонов ТБО… - усмехнулся Кириллов – это же о свалках или помойках. Как их организовывать? Да это ж понятно и без всякого зарубежного опыта. Но институт работал и неплохо себя чувствовал. Все уже свыклись с мыслью, что вот так только и надо работать. Все словно замерли в ожидании перемен, когда эти замечательные лавочки кто-нибудь, наконец, разгонит и все займутся настоящим делом. Но годы шли, а настоящего дела всё не наступало. Оставалось только ждать и делать вид, что занимаешься чем-то важным и серьёзным, без чего коммунальное хозяйство, ну, никак не обойдётся.
Собственно Кириллов сегодня в ночи тоже ждал – к нему со своими постоянными и уже изрядно поднадоевшими бедами должна была прийти Ленка, – давняя знакомая, девять раз уходившая от мужа и возвращающаяся к нему спустя месяц после водопада слёз, перманентного нытья и бесконечного обсуждения со всеми встречными и поперечными, в том числе и с Кирилловым, какой гад и сволочь её муж, как он её тиранит, не уважает и не считается с её интересами. Я вот с ним разведусь, наконец, уйду и приду к тебе, - жарко говорила Ленка, блестя заплаканными глазами, сидя в обнимку с Кирилловым. Последние года два он обнимал её по инерции – всё уже изрядно поднадоело, потому что и так было понятно, что через месяц Ленка вернётся к мужу: половой вопрос был совершенно неразрешим – Ленка не могла больше ни с кем лечь в постель, кроме как с мужем. Все эти отношения уже приобретали чисто спортивный интерес – Кириллова захватил азарт: произойдёт или не произойдёт, случится или не случится. Он терпеливо ждал, понимая, что всё начинает походить на своеобразное извращение, но было уже потрачено столько лет! А муж странным образом на всё происходящее поглядывал совершенно невозмутимо. Хотя, впрочем, ещё бы! Он был абсолютно уверен, что Ленка поноет на стороне и вновь к нему вернётся. Зато никаких слёз и истерик в доме, - словно их и не было. Они все там были, у Кириллова! Забавно… Нет, это точно извращение, - без злобы думал Кириллов. Осенний дождь продолжал лупить в окно, тёмный двор был пустынен. А в час ночи, после того, как дочка заснёт, Ленка обещала прийти – она жила здесь неподалёку и ходила пешком по ночным пустынным улицам и ничего не боялась. Включая Кириллова, потому что не будет же он её насиловать, если она не захочет, ведь очень добрый и хороший… И Кириллов сидел в том самом кубе, где находилось машбюро, потому что именно здесь было самое удобное место постучать в окно, чтоб он открыл двери. Он сидел и ждал и даже не волновался, хотя ждать, придёт не придёт, не самое лучшее на свете.
Когда на третьем курсе в очередной раз наступили летние каникулы, и Кириллов со всей компанией, как и прежде, оказался на даче, вдруг обнаружилось, что Вовка женился.
Вообще-то, такое было не в первый раз. Вон и Ольга, дочь председателя садового кооператива, ещё года два назад замуж вышла – за Мишку Поповского – как школу закончила. И тут же родила, и в университет поступила – на структурную лингвистику, а там конкурс был, сплошная заруба. Но тут хоть понятно всё было. Мишка, он классом старше в той же школе учился, и знакомы они были чуть ли не с четвёртого класса, - любовь, одним словом. Они вместе и на байдарках ходили, и на горных лыжах катались на Домбае, и даже на экскурсию в Соловецкий монастырь вместе ездили, - а это уже целая поездка на неделю, но их родители отпустили. И опять же, у Мишки предки не простые были. Вот дедушка, например, был директором института марксизма-ленинизма ещё в 1930-е годы. И не расстреляли, а это многое значит. У Мишки дома библиотека была – мама дорогая! Только он книжки никому с собой не давал, выносил из соседней комнаты посмотреть только, - там был и Троцкий, и Бухарин, и даже стенограмма 17-го съезда партии, которую читать можно было только с оглядкой. Потому что тогда на съезде выступали друг за дружкой враги, одни враги – а за цитирование Троцкого на факультете у Кириллова, например, одного идиота сначала из комсомола исключили, а потом и из института вышибли с треском. В общем, Мишка был стоящий кадр, и его случай с большой любовью был вполне понятен.
А тут вообще было ничего не понятно. Вовка учился в институте связи – туда поступали все, кому хотелось. Это тебе не Физтех. Что там, в этом институте, могло быть хорошего? Вовка при таких разговорах только смущённо улыбался. А тут, на тебе, женился на однокурснице. Ленкой звали… Он смотрел на неё, свою Ленку влюблёнными глазами. И было отчего.
Она была вся такая небольшая, хрупкая, - словно так и не развившаяся девочка-подросток. Да и с первого взгляда можно было влёт сказать, что ей, наверное, лет 15. А вот, поди ж ты, уже 20. И фигурка вся такая точёная, и нежная. И при своём росте стройность… И лицо было робкое, и вместе с тем, улыбчивое. И была она порой смешливой, что говорило о живости ума. И характер у неё был спокойный, и вместе с тем, с ярко выраженными особенностями – это сразу бросалось в глаза.
В общем, Кириллов сразу понял, что по Ленке можно просто сойти с ума. Влюбиться, одним словом. Вот Вовка и влюбился – сразу, как только её увидел ещё 1-го сентября при вручении студенческих билетов. Вовка потом это с жаром и подтвердил, и говорил ещё сбивчиво и долго, как они всем курсом прошлой осенью ездили на «картошку», и вот тогда они начали с Ленкой чуть ли не каждый вечер гулять – несмотря на усталость, дождь, слякоть и прочую дребедень, – и обниматься, и целоваться… И вот взял он её девочкой и был счастлив. Просто не мог поверить своему счастью, а ведь до женитьбы у них ни-ни, ничего не было и он просто изволновался… Ну, в общем, обычный тошнотный бред и лепет влюблённого человека.
Вот тебе, оказывается, в чём преимущество этого невзрачного института связи! Там девчонки учатся в большом количестве.
Кириллов мучительно вспоминал всё, что было с ним в этой жизни. Ну, где был допущен просчёт, где ошибка? Видать, ошибка была, что он родился от своих родителей, но с этим было просто немыслимо согласиться! Человек – сам хозяин своей судьбы, при чём тут твои родители? Это вон Эмиль Золя мог в горячечном бреду писать в своих романах, что дурная наследственность сказывалась на судьбах всех последующих поколений его героев. Но если принять такую странную точку зрения, то совершенно непонятно, в чём же первопричина? Почему же самые первые его герои – такие скоты? Ну, те, которые стоят у истоков всего этого странного рода Ругон-Маккаров? Откуда у них-то такая наследственность взялась? От Адама и Евы, что ли? Ну, так мы вообще до первородного греха дойдём и с неизбежностью будем биться головой об стенку. Потому что весь род людской тогда – проклятый. Но это же не может быть! Смотришь порой на некоторых счастливцев, ну, на того же Вовку, например, и начинаешь медленно отъезжать. Если все прокляты, то почему же он-то счастлив? Уж не потому ли, что все счастливцы, на самом деле, никакие не счастливцы, а просто вовремя продавшие свою душу дьяволу и вот теперь коварно прикидываются во имя тотального смущения людского рода? Не, ну, бред, бред, полная чепуха. В конце концов, никто не видел святых и блаженных, или преподобных старцев из христианских обителей, которые бы бились головой об стенку, если бы подобная теория была верна. Нет, тут дело не в родителях, конечно.
Не, ну, конечно, среда, - вот центр всех проблем. Среда во всём виновата, как тут же бы перебил бы твои размышления социальный идиот. Не твои папка и мамка, а твоё окружение, тот ужас кромешный, который тебя окружал и нагибал ниже плинтуса. Вся эта нищета, дворовая шпана, тупые учителя и плюгавые одноклассники, которые вцеплялись на переменках тебе в волосы и плевались тебе в лицо. Все эти алкоголики из подворотни; расхристанные девки, заглядывающие якобы за солью, а на самом деле, ради блуда, в соседнюю квартиру; все эти орущие на своих мужиков тётьки Маньки и отвратительные парни, которые останавливают тебя посередь улицы: погоди-ка, пацан, а ну, покажь, что у тебя в карманах? А, двадцать копеек? Ну, давай их сюда быстро, ****ь, а то уделаю на ***! О! И ручка у тебя прекрасная, давай её сюда! И хищные руки наконец, тебя отпускают, а бабки сидящие на лавочке у подъезда и понимающие, что произошло, вслед тебе пускают: О, видала? Ещё один побежал! Сейчас они на чекушку-то насшибают… И тишина, и ничего больше, полное равнодушие, и ты только сопли размазываешь по щекам… Пока, наконец, в шестом классе (тебе уже двенадцать лет) не набираешься храбрости, бьёшь по загребущим рукам и даёшь стрекача со всех ног, а те орёлики пыхтят за тобой, но ты зайцем выделываешь немыслимые повороты и… о, чудо! Прямо с ходу натыкаешься на дружинников! А ты чего, пацан, бежал?.. И тут же следом в них втыкаются эти лоси. И пока герои-дружинники медленно соображают и выходят из ступора, чтобы расставить в стороны руки, те разворачиваются на 180 градусов, и уже сами изображают из себя зайцев, только пятки сверкают…
Не, ну, конечно, среда много значит, но если у тебя есть хотя бы капля природного ума, разве эта среда может у тебя отшибить последние мозги, как бы не старалась? Ну, разве что кирпичом по голове, но это не тот случай.
Вообще, кем все были? Все, привыкшие к советской власти и тотальному вранью с малых лет? Кто хоть раз сказал им правду? Школьный учебник? Малограмотный учитель истории? Диктор новостей из телевизора? Гагарин? Ветеран войны на пионерской линейке? Аня Дерунова, визжавшая в 7 часов утра по радио: «Здравствуйте, ребята! В эфире – Пионерская зорька!»? А, ну, конечно! Это была уборщица в подъезде, шёпотом сообщившая маме: Сегодня вечером, если придёшь в ЖЭК, тебе по талону дадут 2 килограмма муки. Поторопись, а то она кончится. – И ведь это была правда. Получить муку успели, а потом она кончилась.
Кириллов отчётливо помнил, как в 1963 году, – они ещё жили на Ленинской слободе, рядом с автозаводом ЗИЛ – туда приезжал Хрущёв с Фиделем Кастро. Стояла весна, где-то ранний апрель. Внезапно, рядом со школой, на краю площади, где кончался сквер, начали сооружать праздничную эстраду – этакий деревянный помост, откуда обычно на майские праздники, выступали всякие коллективы самодеятельности с песнями и плясками, а под конец – какой-нибудь пьяный жонглёр из цирка, у которого через раз выпадали из рук его булавы. Но тут был ещё апрель… И тут народ осенило – батюшки, да что-то важное должно произойти, кто-то приедет и двинет речь, и сойдёт на всех благодать! Да неужели сам дорогой Никита Сергеевич? А народ уже голодал – в булочных почти всегда были пустые полки, и в школе на обед давали только тушёную квашеную капусту с двумя сосисками, а к ним два маленьких кусочка чёрного хлеба… Но народ почему-то бодрился, всё ещё присутствовал энтузиазм, а на переменках в школьных коридорах царили визг и вопли, когда радиоузел неожиданно врубал на полную громкость очередное сообщение ТАСС о полёте нового нашего космонавта. О Новочеркасске и событиях там никто ещё и слыхом не слыхивал. В общем, как-то жизнь текла в прежнем радостном направлении. А может, это детское сознание не могло ещё охватить надвигающегося ужаса. С папой и мамой, и выжившим из ума дедушкой Кириллов продолжал жить в дребезжащей квартире – дом непрерывно сотрясался от вибраций турбин рядом стоящей ТЭЦ, папа привычно ходил на какую-то секретную для всех работу, мама трудилась над чертежами номенклатурных дач, над чем, впрочем, трудился целый её институт Гипросельстрой, как он стыдливо назывался, - можно было подумать, что там какие-то неведомые дома разрабатываются для жизни в сельской местности, но это было не так. Все чертежи изображали различные варианты коттеджей и вилл, - Кириллов сам видел, когда несколько раз заезжал к маме на работу, - и их выпускал прикреплённый к институту Деревообрабатывающий комбинат номер три, а потом они собирались в различных заповедных зонах, куда обычному человеку доступ был закрыт. Папа был вечно озабочен: его грызла неудачно складывающаяся жизнь, а ведь совсем недавно были такие надежды, что он поступит в аспирантуру, будет заниматься наукой, и уже успели напечататься две научные статьи про те же турбины, в соавторстве с его начальником. Но вот не случилось, и пришлось уйти из науки, потому что там были вообще невыносимые зарплаты, а мама всё время получала больше папы, и папу этот факт просто раздавливал, а мама ходила весёлая, улыбающаяся, хотя один Господь знал, как папа всё это переживал. Но всё равно, это была привычная советская бедность – сколько не оглядывайся, вокруг жили такие же нищие люди, которые не могли себе позволить ничего лишнего. Но что такое лишнее, никто не знал, точнее, никто не говорил, потому что все опасались, что начнёшь что-нибудь такое говорить, и сразу ты окажешься под колпаком, и для тебя будут разом закрыты все те жалкие блага, которые ты получаешь в виде профсоюзных подачек, типа пионерлагеря для ребёнка, практически бесплатного, или там продовольственных наборов, где порой перепадала какая-то колбаса, или кусок осетрины или там ещё какая-нибудь ерунда, которую в магазине не купишь. Можно было только догадываться, что на свете живут и богатые люди, но это были какие-то страшно заизолированные от постороннего взгляда и ума слои, наподобие партийных работников, которых вообще было запрещено обсуждать. А когда у тёти Лёли вдруг обнаружилось, что её муж – какой-то дальний родственник Суслова, то её дочку Веру стали приглашать на какие-то удивительные детские праздники в каких-то удивительных дачных посёлках, где на стол подавались огромные в размерах кремовые торты… а больше Вера ничего и не могла описать, потому что сама была маленькая, а тётя Лёля с ней и не ездила, поскольку за Верой всегда присылалась машина, которая её забирала и привозила обратно.
И единственной крамольной отдушиной становился странный праздник – Пасха, который был вообще-то церковный – по весне, но больше о нём нам не положено было знать, потому что все советские люди – атеисты и в церковь не ходят, а на Пасху всей семьёй ездят на кладбище, чтоб убрать мусор с могил умерших родственников. Эти огромные толпы молчаливых мрачных людей, выходящих непрерывным потоком с конечной станции метро, эти бесплатные автобусы, непрерывно подъезжающие за мрачными людьми, эти странные, окрашенные в охристый цвет пасхальные яйца, которые мама накануне специально варит в кастрюльке вместе с луковой чешуёй, и яйца чудесным образом становятся светло-коричневыми. Часть их надо обязательно покрошить на могилках, а оставшиеся съесть, когда придём домой, - шёпотом объясняет мама загадочный ритуал.
И вот среди этой нищей жизни, заведённой на однообразие, вдруг что-то неординарное должно было сегодня-завтра случиться на площади у станции метро «Автозаводская», где сооружена та самая платформа-эстрада. Кириллов в очередной раз шёл с продлённого дня из школы, и вдруг навстречу ему побежала огромная толпа людей, и чтоб не упасть и не быть смятым, он вынужден развернуться, и что было сил, со всех ног броситься обратно, бежать со всеми вместе. И краем глаза видеть, как вдоль сквера едет открытая «Чайка», в которой стоят, обнявшись, два человека, а следом движется бесконечная кавалькада машин. И толпа вылетает на площадь, и начинается невообразимая давка, и там где-то вдали на эстраде стоит одетый в какую-то дурацкую шубу и меховую шапку-ушанку Фидель Кастро – его легко узнать по бороде барбудос, - а рядом сияет вечной улыбкой лысый круглый человечек в лёгком пальтеце. И они что-то говорят, по очереди, толпе. И всё это продолжается не больше 5-10 минут, а потом они садятся опять в Чайку, и она их уносит в дальние неведомые всем края, а толпа медленно рассеивается, и не слышно даже никаких воплей Ура, никакого ликования, что для Кириллова очень удивительно и странно.
И вот теперь Кириллов, не успев опомниться, безоговорочно влюбился в вовкину Ленку, - прямо где-то внутри что-то оборвалось и грохнулось с высоты в неведомые бездны. А Вовка пока всё это принимает за товарищеское восхищение: вон чего отхватил, вон как на неё все заглядываются, а она ни на кого не смотрит, и только с ним, с ним и только.
И тут, спустя несколько месяцев, вдруг обнаруживается, что Ленка – обыкновенная плакса, выбравшая оригинальную линию поведения со своим мужем: чтоб его подмять под себя и лишить воли, она, чуть что, начинает рыдать и жаловаться на несправедливость мужниного поведения по отношению к себе: он такой, он сякой, он ночью стянул к себе всё одеяло, а я мёрзни! Это Кириллов услышал первый раз на её дне рождения, на которое Вовка почему-то позвал своих друзей. Ленка, оказывается, жила с родителями в огромной коммунальной квартире, где три комнаты из семи принадлежали её семье. Сюда же и Вовка почему-то поселился, - хотя в его двухкомнатной квартире, где тоже жили родители, места для молодой семьи было ещё меньше.
Придя с цветами и каким-то дурацким подарком, Кириллов сначала осмотрелся. Он увидел странную старомодную мебель 50-х годов со скрипучим буфетом, плохонький чёрно-белый телевизор, какие-то ширмы… Да они ещё беднее нас! – с ужасом вдруг сообразил он. У новоиспечённых супругов в комнате стояла одинокая двуспальная кровать и какие-то тумбочки. У нас была ещё рухлядь какая-то, - поясняла показывающая зачем-то всю обстановку Ленка, - Но мы её вынесли в третью комнату. Там никто не живёт, там всякое барахло свалено. Вовка напряжённо улыбался… И тут Кириллов вдруг понял, что Вовке вся эта обстановочка, куда он попал, ещё меньше нравится; что, небось, её родители, держат третью комнату только потому, что родятся какие-то внуки, и тогда их поместят туда, вместо рухляди. Да, наверное, вовкины родители были против Ленки, вот они и лишили Вовку всякого содержания, а то бы помогли молодожёнам хотя бы квартиру или комнату снимать отдельно от всяких родителей, - вдруг уразумел Кириллов. Но самый цирк случился под конец вечера, когда после застолья Кириллов остался посидеть с Ленкой и Вовкой в их комнате, и вдруг Ленку понесло на откровения и жалобы, Вовка не выдержал и убежал на улицу, оставив Кириллова наедине с Ленкой – утешать её. А родители сделали вид, что не произошло ничего особенного. Так Кириллов попался в этот дурацкий капкан ожидания, что и для него случится что-нибудь хорошее. С Ленкой. На самом деле, Вовкой был найден золотой вариант выпускать от случая к случаю пар, чтоб его самого не ошпарил этот пар, чтоб его не мучили эти дурацкие слёзы, стенания и никому не нужные жалобы. Кириллов купился, приняв всё за чистую монету.
Раздался стук в окно – там, где только что бились осенние листья, мелькнула женская рука. Кириллов вздохнул и пошёл открывать дверь. Ему уже ничего не хотелось. Пружина доводчика скрипнула – на пороге стояла вовсе не Ленка, а Катя, 20-летняя студентка, сторожившая соседнее здание Арбитража. Не одна, с собакой. Стояла и вызывающе улыбалась.
- Слушай, - торопливо и твёрдо начала она, - Мама привела своего ёбаря, и мне теперь домой не попасть. А я уж повесила замок на дверь своего клоповника, кому он на хрен нужен? Пойдём, погуляем? Джек будет только рад…
И она потрепала добермана по холке, тот приветливо улыбался Кириллову.
- А пошли! – Кириллов даже обрадовался, - Сейчас только закрою…
Ленка так и не пришла.
С тех пор прошло добрых 40 лет. Ночной воркутинский экспресс уносил Кириллова вместе с его съёмочной группой в славный город Котлас, где предстояло снимать очередной документальный фильм о жизни в российской глубинке. Кириллов уже успел выйти на пенсию, но работы у него, как ни странно, только прибавилось. А всё потому, что старшие поколения кинематографистов успели помереть, и теперь сам Кириллов стал старшим поколением, которому можно поручить важные задания. А скоро и мы помрём, и новые пенсионеры будут выполнять ответственные поручения, - с некоторой долей равнодушия размышлял Кириллов. Это и есть сама жизнь, от которой никуда не денешься.
Вся съёмочная группа состояла из самого Кириллова, оператора Андрея и молоденькой ассистентки Алёны, которую Кириллов взял с собой больше от скуки, чем по нужде – в поездке ей делать было решительно нечего: ведь даже горячего кофе она не сможет с ходу раздобыть в этих маленьких сонных городках, потому что, где его раздобывать на пустынных улицах? Будет просто при Кириллове.
Алёна давно уже переоделась, надев на себя сексапильные шортики, и теперь сидела на верхней полке, читая учебник по истории кино – ведь ей ещё экзамен предстояло сдавать в институте по возвращении. Вообще-то в голову ей ничего не лезло, потому что Андрей всё отпускал по её адресу свои дурацкие шуточки, а Кириллов чересчур откровенно поглядывал. Но она уже давно для себя решила, что с этими старыми козлами у неё ничего не будет, хоть её озолоти. Она была опытной девушкой, несмотря на свои 20 лет, и понимала, что для будущего, в любых обстоятельствах и в любом понимании, ей нужен перспективный молодой человек, а не старый козёл со своими заморочками и тошнотными обхаживаниями. А поехала она скорее из любопытства – надо же было набираться хоть какого-то профессионального опыта, раз Кириллов благоволит ей, хотя, кажись, и понимает, что здесь ему ничего не обломится. На всякий случай она притащила на вокзал вместе с чемоданом своего Мишку и на глазах у всех демонстративно горячо поцеловала его в губы, чтоб не у кого не было никаких иллюзий. Бедный Мишка, что он теперь думает?
Пассажирами вагона были крепкие воркутинские шахтёры, возвращающиеся из отпусков со своими жёнами и орущими детьми. Напротив Кириллова сидела толстенная женщина, зажимающая своего мужа поближе к окну – чтоб не вырвался и не побежал раньше времени лакать водку. Мужик парализованно озирался вокруг, но героически держался. Коля, – сказала женщина, - Сейчас будем кушать. И она достала традиционную курицу, яйца и приличный кружок колбасы с батоном впридачу. Ох, совсем не того хотелось Коле, но он обречённо молчал. Хотите, присоединяйтесь, - пригласила Кириллова Колина жена, но он вежливо отказался. Чтобы не показаться невежливым, Кириллов спросил: а как там, в Воркуте сейчас? Ничего не значащий вопрос подразумевал какой угодно ответ. Женщина с готовностью ответила: вообще-то сейчас в Воркуте световой день только два часа, а скоро ненадолго и вообще полярная ночь опустится, но шахты работают, вы не тревожьтесь… А Кириллов и не тревожился, он всё понимал – деньги-то всё равно нужно было продолжать зарабатывать, какой бы световой день не был на дворе.
Он вдруг вспомнил, как совсем ещё недавно по случайному приглашению телевидения он взялся снимать документальный фильм о Кристине Онассис, которая в силу своего умеренного сумасшествия в 1970-е годы даже вышла замуж, как тогда писали западные газеты, за советского морского инженера Сергея Каузова. Да, знатная история была, да и сами съёмки фильма были знатными!
Когда канал подписал договор с Кирилловым и был выплачен аванс, неожиданно выяснилось, что конкурирующий канал уже успел что-то сварганить на эту тему! Весь отдел документального кино набился в тесную комнату и смотрел сляпанное конкурентами кино прямо по телевизору. По экрану ходили два актёра, чем-то отдалённо похожие на Кристину Онассис и Сергея Каузова. Между ними разворачивалась романтическая любовь в духе лучших голливудских поделок 1970-х годов! Просто «История любви», тогда очень популярная, а не документальный фильм. Начальник отдела Леонид Максимович почесал репу: да, сейчас эти конкуренты выдадут рейтинг!... Но отказываться от своего фильма нам уже нельзя. Надо уйти от этой тошниловки и не допускать актёрских реконструкций. Показать саму правду! Всё-таки история тогда была очень загадочная. Вот про загадочность и надо побольше пурги. Копайте, копайте, и не ленитесь! Надо обязательно что-то накопать! Только так мы можем сделать что-то оригинальное о том же самом. Вперёд!
И Кириллов бросился вперёд. Он решил методично пройти по всем фактам истории и максимально всё разузнать. Тогда, в 1970-е годы только слухи ходили об этой любовной истории. Советские газеты, естественно, ничего не писали, что уж говорить про телевидение! Простые советские граждане прилипли к транзисторным приёмникам, которым был доступен «Голос Америки». «Голос» заливался соловьём каждый вечер: простой советский инженер… абсолютно случайно… греческая миллионерша, наследница богатств Аристотеля Онассиса живёт в обычной двухкомнатной квартире в Москве в Безбожном переулке… Только у подъезда поставили милицейский пост, чтоб никто без спроса не входил в подъезд… Европейская пресса печатает массу фотографий… Все эти тогдашние новости Кириллов отчётливо помнил. Непонятно было только, чем всё это закончилось – глухо сообщалось, что они потом развелись. Действительно, загадочная история. Однако, почему Кристина при всей своей взбалмошности согласилась жить в Москве?..
Первым делом Кириллов решил найти выход на самого Сергея Каузова – почему-то конкуренты даже не пытались снять его сегодняшнего, взять интервью. Для начала Кириллов нашёл телефоны таинственной организации Совкомфлот, где, как было известно, Каузов работал до женитьбы. После нескольких настойчивых звонков каким-то начальникам и их остолбенению от сообщения, что фильм – аж заказ государства, в интервью было категорически отказано. Это упорство в отказе было совершенно непонятно – Кириллов чуть ли не каждый день ходил мимо мифической организации – она находилась в шикарном здании на соседней улице, рядом с его домом, и ничего: все вывески висели на месте, сновали туда-сюда люди, и никто не шифровался. И тут на другом конце провода вдруг предложили: а давайте к Вам в Останкино приедет один из ветеранов нашей организации, Вы его и расспросите, и всё, что Вас интересует, узнаете, тем более, что он сам – бывший начальник того отдела, в котором Каузов работал переводчиком. Переводчиком? Погодите, а везде пишут что был морским инженером… Где везде? Ну, в интернете… Ну, на заборах тоже пишут… А Вы не поможете его сейчас разыскать? Может, он согласился бы принять участие в фильме? Он сам? В Вашем фильме? Мы так не думаем… Но на всякий случай сообщаем Вам, что он сейчас пенсионер и живёт на острове Мэн, это недалеко от Англии, там у него своя компания. Какая компания? Да Вы всё узнаете через свой интернет, если постараетесь… Ну что, согласны, чтоб наш ветеран к Вам приехал? Ну, конечно!
И на следующий день на пороге уже стоял Геннадий Иванович 78 лет, зажимая под мышкой два каких-то фотоальбома. Да это, к разным юбилеям Совкомфлота у нас подготовили, я Вам оставлю на недельку… Меня снять? Нет, не надо меня снимать, давайте, я Вам без камеры всё расскажу. Кстати, мы тут по своим каналам навели справки, Константин Иванович, - и всё верно, я имею в виду, всё, что Вы про себя нам по телефону говорили, поэтому с нашим, так сказать, доверием мы к Вам и приехали. И в этом месте Кириллова пронзило молнией: да это же насквозь ГэБистская организация! Вот почему они так настойчиво от всего отказываются! И Геннадия Ивановича прислали, ему велели, он и приехал, сейчас всё расскажет, чего не было – очень доброжелательно настроен, я вижу… И действительно, Геннадий Иванович часа два рассказывал безостановочно обо всём на свете. Вот смотрите, это вот первые фотографии наших сотрудников ещё 20-х годов. А это более современные - вот я сижу справа, а вот по центру в третьем ряду – это Сергей… Вы хоть знаете, как он в лицо-то выглядел? А как он к нам попал? Ну, сейчас расскажу - всё очень просто. Ведь он закончил институт иностранных языков Мориса Тореза, пару годков поработал где-то переводчиком иностранных статей в какой-то технической организации, да… А мы с ним, как ни странно, в одном дворе жили и были заядлыми собачниками – у него собака была и у меня собака… Вот. И мы по утрам своих псов и выгуливали, так и познакомились – во дворе. И тут он мне говорит, что ищет работу. А кто Вы по специальности? А переводчик с английского. А хотите, я у себя на работе переговорю, и Вы к нам в Совкомфлот работать пойдёте? А что, пожалуй, Геннадий Иванович… Ну, конечно, Сергей… Вот так и вышло, что он под моим началом в нашем отделе стал работать… Я жил в Безбожном? А, это Вы думаете, что в одном дворе – это там, в Безбожном, где они потом в элитном доме жили? Ха-ха! Да нет, Сергей сначала во 2-ом Мосфильмовском переулке жил в обычной хрущобе с семьёй, у него ещё дочка маленькая была, а жена у него – это дочь известного профессора Бонди, может, слышали о таком, он – известный литературовед, специалист по Пушкину… Ну, а что такое наша организация, знаете? Занимается фрахтом морских кораблей, понятно? Ну, вот нужно, к примеру, Вам перевезти куда-нибудь груз, купленный за рубежом, а гонять туда специально свой корабль нет резона – Вы там арендуете, то есть фрахтуете, на время иностранное судно, загружаете то, что Вам нужно и везёте к себе. А почему фрахт, а не аренда, вот такой специальный термин, а потому, что ответственность за груз ложится на Вас, а не на владельца судна. Команда-то корабля его, но она не отвечает за то, что везёт – всё на Вас. Это вот и называется фрахт. А мы в те годы, надо честно признать, очень тесно работали с греческим миллионером Аристотелем Онассисом. Он нам очень сильно помогал с поставками канадской пшеницы в СССР. Может, помните, мы в те годы очень много зерна закупали в Канаде и в США. Вот на танкерах Онассиса мы зерно и возили, а он в обратную сторону нашу нефть вёз, очень было выгодно. Он к нам часто приезжал тогда, в год по два раза. Чтоб переговоры вести. Ну, вот Кристина и была его дочкой, после его смерти и гибели сына стала наследницей огромной империи, а по греческим законам, женщина не может быть полноправной наследницей – вот тогда так было, и ей срочно был нужен муж и обязательно наследник, то есть сын, вот. А она по поводу фрахта своих судов всё время вела переговоры через наш отдел – с помощью Сергея, он же переводчик! Вот так между ними и возникли отношения – нам даже самим было удивительно. Вот они и поженились, и жила она здесь в Москве почти год, но не вышло у них ничего с ребёнком, и поэтому она развелась. А Сергею достались от неё два танкера, вот он поэтому и стал с течением времени бизнесменом – занимается сейчас перевозкой нефти тоже, поэтому и живёт на острове Мэн – корабли-то там зарегистрированы… Погодите, Геннадий Иванович, а что его жена, дети? Так ведь там такая большая любовь между ними вспыхнула, Вы что, не верите в большую любовь? Вот он и развёлся. Такое бывает, чего тут странного?.. Ну, что, оставить Вам эти альбомы на недельку? Тут вся информация про Совкомфлот есть и опять же, фотографии… Да, конечно, Геннадий Иванович, оставляйте, мы всё Вам обязательно вернём в целости и сохранности.
История Геннадия Ивановича оставила Кириллова в полном недоумении. Вопросов больше, чем ответов.
И тут ему позвонили из телевизионного архива. Ассистентка Алёна даром время не теряла – она успела послать письмо в архив, и вот Кириллов уже ехал к знакомому архивисту, старичку лет 70. Игорь Михайлович встретил приветливо, но был настороже. Знаете, Игорь Михайлович, мы тут снимаем фильм про Кристину Онассис и Сергея Каузова и нам нужны какие-нибудь материалы о них. Ну, Костя, у нас ведь ничего не снимали, это не афишировалось. Но наверняка же ведь есть какая-нибудь иностранная хроника – вы же тогда всё получали по обмену, видео-то ещё не было, всё снимали на киноплёнке, и я знаю, к Вам она поступала. Ну, какая, например? Ну, например, о похоронах Кристины Онассис – я сам этот сюжет тогда видел в программе «Время», было это в начале 1980-х годов! Ну, хорошо, наверное, это доступно… Всё? Ну, Игорь Михайлович, ну, посмотрите, пожалуйста, среди киноплёнок – у вас же всё хранится и ничего не выбрасывается… А я, знаете, в долгу не останусь и никому не скажу… Игорь Михайлович вперился пристально в Кириллова. Ну, самое невинное, Игорь Михайлович, просто невозможно поверить, что западные паппараци, не снимали в Греции, когда такая сенсация появилась, ведь медовый месяц молодожёны в Греции где-то на островах проводили… Тут Кириллов блефовал – он наобум начал говорить про Грецию – ему ничего не было известно про их медовый месяц… Честно, отблагодарю, и никто не узнает… Наступила театральная пауза, длящаяся, казалось целую вечность. Ну, хорошо, Костя, зайдите через недельку, я тут пороюсь в нашей внутренней картотеке – только смотрите, чтоб никто… Игорь Михайлович, Вы же меня знаете! Ну, хорошо, ступайте…
Кириллов пулей выскочил на улицу – кажется, что-то удастся накопать, хорошо иметь знакомых архивистов!
- Алёна, ну, что, удалось ещё кого-либо из людей накопать, которые могли бы про Каузова с Кристиной рассказать?
- Ну, вот тут, на сайте, оказывается, говорят, что Кристину с Каузовым всё время фотографировал какой-то фотограф из «Московской правды», Алёна стала с готовностью всё вываливать, что удалось обнаружить в интернете, - Всё очень странно, он дал тут большое интервью про себя… Его фамилия Хмельницкий. И он говорит, что к нему в редакцию приехало каких-то двое людей тогда и убедительно попросили всё фотографировать, но сразу было понятно, что не для газеты. Он это и делал, копии им передавал, а оригиналы у себя в фотолаборатории оставлял. А потом он жил в Сочи, и два года назад его убили, а фотолабораторию сожгли. В этой фотолаборатории перед пожаром его и убили, и все негативы оказались уничтожены, представляешь? Но в Сочи он был достаточно известен, школу фотографов организовал, так что какие-то концы найти можно…
А ещё я тут нашла бывшего заместителя главного редактора «Литературной газеты» Валентина Изюмова, по слухам он жил в том же доме тогда. Да и твой любимый Генрих Боровик в том же доме жил, этажом ниже, представляешь? И кстати, ты просил найти какого-нибудь специалиста по Греции, который бы рассказал об Аристотеле Онассис и его семье, так вот – в Московском университете я разговаривала с одним доктором наук, а он рекомендовал лучше взять интервью не у него, а у его матери, которая всё время была переводчиком при Аристотеле Онассисе, а сейчас работает в институте стран Европы, есть такой институт, представляешь?
- Да, да это просто прекрасно! Алло, Генрих Валерьянович? Это режиссёр Константин Кириллов, может помните, мы с Вами работали над одним из фильмов года 4 назад. Знаете, мы сейчас про Вашего бывшего соседа фильм делаем, Сергея Каузова, помните, в Вашем доме жил этажом выше? Давайте, расскажите нам про него, что помнится.
- Константин, милый, - послышался на том конце провода скрипучий и от чего-то весёлый голос всемирно известного журналиста-международника, - Ну, что я Вам могу рассказать? Ну, раскланивались мы с ним чуть ли не каждый день, здрасьте-здрасьте, ну, видел я эту Кристину Онассис и не более того. Да и память меня уже подводит. Это когда было, а мне уже за 80! Нет, нет, попросите кого-нибудь другого, мне особо и нечего рассказывать, не хочу глупости говорить, а поверхностно говорить ничего не хочется, Вы уж простите.
- Валентин Петрович? Это Вас документалист Константин Кириллов беспокоит, нам бы хотелось у Вас взять интервью, говорят, Вы были соседом Сергея Каузова… Так мы завтра приедем? Послезавтра? Хорошо. Людмила Петровна, это режиссёр Константин Кириллов говорит. Мне Ваш телефон дал Ваш сын, мы сейчас делаем фильм о Кристине Онассис, а сын Ваш говорит, что Вы работали переводчиком у Аристотеля Онассиса, расскажите нам всё, что Вы знаете. Через пару дней? Замечательно.
Так, делаем, значит, так. Едем послезавтра к Изюмову, заодно постараемся снять бывшую квартиру Каузова. Кстати, Алёна, ты мне говорила, что у тебя есть знакомый в одной интересной конторе, глубокого бурения, понимаешь? Если Генрих Боровик живёт в 32 квартире, а это я совершенно точно знаю, снимал там у него, то над ним – это квартира 36. Слушай, позвони своему знакомому – он же у тебя по телефону адрес может сообщить, а по номеру квартиры сказать, кто там хозяин. Может, мы попадём даже внутрь. Позвони.
- Костя, только учти, это не для всех и не трепи, откуда, что знаешь.
- Хорошо-хорошо. Давай, звони.
- Вадим? Да, это Алёна. Слушай, будь другом, скажи, вот Безбожный переулок дом 8, квартира 36, какой там телефон? Ага… А как зовут хозяина… Да ты что??! Спасибо… Костя, ты не поверишь, хозяин квартиры там – Сергей Каузов, на него и телефон оформлен. Обалдеть… То есть у гражданина с острова Мэн здесь всё так и осталось? Чудеса.
На следующий день Костя с Катей попытались по телефону разыскать Каузова, но не в московской квартире – ясно было, что его там нет, а в Англии, которой остров Мэн и принадлежал. Интернет даже выдал информацию о компании, которая принадлежит to Sergey Kauzov на острове Мэн и которая занимается нефтяным бизнесом. Но ни один телефон не отвечал, как Костя не старался. И тогда его под конец дня осенило: надо позвонить в Русский клуб в Лондоне – он знал владельца этого клуба, бывшего замечательного дантиста из Москвы, к которому в клуб регулярно ходили чуть ли не все русские в Лондоне. Костя попал прямо на Андрея Борисовича, но тот при вопросах о Каузове только рассмеялся: Костя, да, это правда, он к нам заходит, но обычно два раза в год, не более. Последний раз я видел его месяц назад – у нас тут был бал в честь членов Императорской фамилии. Вот Сергей и зашёл ненадолго повидаться со знакомыми. Ну, что я могу сказать – он себе сделал новые зубы и очень хорошие, теперь просто голливудская улыбка. И это всё. Сразу говорю: он ни на какие контакты с прессой не идёт и про себя никому ничего не рассказывает, хотя и очень общителен. Да, знаешь, он же у нас на том балу с дочкой был – она теперь практически вместе с ним живёт… С какой дочкой? А от первого брака, он теперь её всячески опекает и помогает… Ну, пока.
- Алёна! Срочно надо найти бывшую первую жену! Бонди – это же редкая фамилия. Твой Вадим, наверняка, может узнать телефоны всех Бонди в Москве.
- Господи, ты меня, Костя, под монастырь подведёшь…
- Ой, да ладно, мы же из лучших побуждений и никому информацию сливать не собираемся…
- Так, ладно, вот тебе шесть номеров телефонов. Один – это район Спиридоновки в центре.
- Вот с него и начнём. Простите, я говорю с дочерью профессора Бонди? – Да, это я (у Кости внутри что-то ёкнуло, они попали с первого раза и правильно попали!). Простите, это режиссёр Константин Кириллов с Вами говорит, - не знаю, к сожалению, Вашего имени. – Меня зовут Елизавета Владимировна. Елизавета Владимировна, Вы знаете, мы сейчас снимаем фильм о вашем первом муже Сергее Каузове, Вы бы не согласились принять участие в нашем фильме?
- Молодой человек! – на том конце провода женский голос перешёл на возмущённый крик, - Да, откуда Вы вообще знаете этот телефон? Кто Вам его дал? Я ничего не буду Вам рассказывать о Сергее и прошу Вас больше меня не беспокоить! Я Вас серьёзно предупредила!
И на том конце послышались короткие гудки. Да, не получилось, и стало ещё больше загадок.
А на следующий день их уже принимал у себя Валентин Изюмов 75 лет. Увы, это был соседний дом 10. Правда, Изюмов всё равно был рад их приезду.
- Константин Иванович, очень рад, очень рад! Представляете, оглянуться не успеешь, а тебе уже 75 – просто не верится! Кажется, ну, только-только 30 исполнилось, ан нет, за 70, а я совершенно себя таким не ощущаю… Но Вы знаете, всю жизнь проработал, защищая и оберегая государственные интересы – ещё когда мальчишкой был, призвали в армию и определили в подразделение ГРУ, я там старшим сержантом стал… ГРУ? Главное разведывательное управление Советской Армии. Но это так называется, хе-хе, разумеется, никаким шпионом я не был. Сейчас вообще-то это называется спецназ ГРУ, ну, там бывает, занимаемся охраной государственных интересов на каких-нибудь объектах, ходим порой в штатском. Ну, например, на каких-нибудь ядерных объектах, а то бывает, вот делегация какая-нибудь приехала на ВДНХ во главе с Никсоном, да, было такое в 1959 году, когда здесь он ещё первую американскую выставку открывал, а заодно и на ВДНХ заехал – он же тогда вице-президентом США был, вот он приехал на ВДНХ и надо соответствующую строгую, но деликатную охрану обеспечить – мало ли там, какой псих захочет поближе прорваться, да… Ну, а потом я педагогический закончил здесь в Москве и меня распределили в газету, так я потом в Литературке и оказался. А здесь нам уже с супругой квартиру дали – это в конце 1970-х годов… И видел я этого Каузова с Кристиной как же, чуть ли не каждый день, Ну, нам в контакт входить с ними не велено было, я всё ж таки в Литературке функции выпускающего редактора исполнял, знаете, что это такое? Это когда всё от корки до корки прочитываешь, прежде чем газета в тираж пойдёт – миссия очень ответственная, ну, и особо не трепливая, так что только между своими можно было что-то обсуждать. А я вот на старости лет тут газету сам затеял, «Дуэль» называется. Дискуссии ведём по самым острым вопросам…
Кириллов поймал себя на мысли, что Изюмову просто скучно, захотелось поговорить, прихвастнуть, что он служил в ГРУ. Пользы от его интервью не было ни на грош.
Они быстро свернулись и переместились к другому дому. Тут Кириллов внаглую просто сказал консьержке, что они идут брать интервью у Боровика, и их никто не остановил. Они поднялись на нужный этаж и позвонили в квартиру Каузова. За дверью было гробовое молчание. Но этого не может быть, - мелькнуло в голове у Кириллова, - Я с улицы отчётливо видел свет в окне. Оператор уныло снимал планы входной двери. Ничего не добившись, вся группа спустилась вниз. И тут у подъезда неожиданно Кириллов столкнулся с миловидной женщиной зрелого возраста, которая с ходу с ним поздоровалась: Здравствуйте, Константин Иванович! Помните меня? Я – Альбина Григорьевна Островская, племянница Николая Островского, писателя, Павки Корчагина!.. Ещё бы Кириллов не помнил – ведь два года назад он делал фильм о некогда знаменитом писателе и брал у Альбины интервью – она была дочерью родного младшего брата Николая Островского и работала в советское время в Министерстве внешней торговли, ездила по заграницам. А что Вы тут делаете? - не давала она Кириллову возможности опомниться, - В нашем-то доме?..
- Да я вот снимаю фильм о Кристине Онассис, она когда-то жила здесь с Сергеем Каузовым…
- Ну, конечно, - перебила его Альбина, - В 36 квартире, а я живу в 35-ой, так что была тогда его соседкой.
Кирилов удивился, но не надолго – какой-то подозрительной была такая внезапная встреча, прямо звёзды совпали на небе.
- Так что, Альбина Григорьевна, может, расскажите?
- Нет, Константин Иванович, на камеру мне бы не хотелось, да и не помню я ничего особенного, ну, разве что, Сергей Каузов по утрам выходил из подъезда с ведром горячей воды заводить свою «Волгу» и ехать на работу, - тогда же надо было каждый день утром заливать в радиатор горячую воду, если зима, антифриза ещё в природе не существовало… А знаете что, давайте поднимемся ко мне, я Вам кое-какие журналы вынесу – они Вас заинтересуют.
И стоило Альбине войти в свою квартиру, как она сразу взяла стопку журналов с холодильника, словно они в ожидании Кириллова пролежали там 40 лет.
То есть она случайно меня встречает в подъезде, не зная, зачем я приехал, а у неё уже журналы приготовлены – замечательно контора работает! – промелькнуло в голове Кириллова.
- Смотрите, это Пари матч – тогда очень популярный журнал. Я, когда в Париже работала, в торгпредстве, меня на него подписали, и я здесь в Москве так и продолжала его получать. И вот смотрите, репортаж о Каузове и Кристине прямо из нашего двора… Кириллов посмотрел на указанные Альбиной страницы и узнал несколько фотографий, сделанных Хмельницким и скачанных Катей из интернета…
Альбина посмотрела на Кириллова и продолжила, не останавливаясь.
- Тут вот ещё статьи их на французском, но я могу Вам кратко сказать, о чём они пишут – чтоб Вам не мучиться с французским. А пишут они, что Кристина познакомилась с Сергеем ещё когда с отцом приезжала в Москву, но ничего такого, разумеется, ещё не было. А тут отец умер, брат погиб в авиакатастрофе и возникла острая необходимость срочно найти мужа. Но Кристина была такой неуверенной в себе, всего опасалась и не нашла ничего лучшего, как поехать в Париж к одной известной цыганской гадалке. А та ей неожиданно наворожила, что, дескать, твой будущий муж будет родом из Сибири, примерно 29 лет и у него не будет одного глаза. Кристина была в полном обалдении. И тут она приехала в очередной раз в Москву, встретилась по делам с Каузовым и узнала: невероятно, но он, на самом деле, родился в Сибири, а одного глаза у него точно нет, а вместо него он носит стеклянный протез. И тут Кристина поняла, что это судьба. И она просто как удар молнии – влюбилась в Каузова. А тот был женат и у него был ребёнок. Ну, в общем, всё закрутилось и вскоре между ними вспыхнул роман, какого ещё никто не видывал на свете. Через три месяца он уже был свободен, ездил встречаться с ней во Францию и в Грецию, а вскоре они сыграли грандиозную свадьбу.
- Ну я пошла, - без всякой паузы сказала Альбина и скрылась за дверью, а Кириллов остался с журналами на лестничной площадке.
Гляди-ка, даже на чай не позвала, - мелькнуло у него в голове, - И мы даже не договорились, как я верну ей эти журналы…
На следующий день их съёмочная группа уже была на улице Дмитрия Ульянова – когда-то это был практически закрытый правительственный квартал роскошных шестиэтажных зданий, кругом были заборы, за которые не пускали посторонних, а теперь здания уже не производили такого впечатления, как при Хрущёве, заборы снесли и выжившие пенсионеры союзного значения одиноко выгуливали своих собак в многочисленных палисадниках.
Так, - подумал Кириллов, - Сейчас опять нарвёмся на специфического человека…
Так оно и случилось: в дверях их встретили совсем юные брат и сестра. Это мои внуки, - поспешила им на помощь Лидия Владимировна, - Это Вы со мной встречаетесь. А они сейчас по своим делам уйдут. Вот он прямо сейчас в Венесуэлу отправляется на практику, - это по линии МИМО, где он учится, - уже на третьем курсе. А она сейчас на экзамен пойдёт – в институте стран Азии и Африки учится, круглая отличница.
- Мы пошли, бабушка, - хором подхватили внуки и стали со всеми прощаться…
- Ну, ладно, Константин Иванович, давайте к делу, раз уж пришли, - Лидия Владимировна быстро перешла на практический тон, - Вы у Изюмова были? Ха, нашли к кому ходить! Конечно, я его знаю. Старший сержант ГРУ, говорите? Да Вы знаете, молодой человек, что Вы разговариваете с капитаном ГРУ в отставке? Да, это я, только об этом в Вашей передаче не стоит говорить. Время было такое, все мы были при исполнении, так сказать… Вот посмотрите на фотографию, узнаёте? Это вот Никсон и есть, во время открытия той самой американской выставки в Сокольниках. А кто рядом стоит, узнаёте? Да, это я, в красном платье, - я у него переводчиком была, от Интуриста, здесь уже младший лейтенант. Вот так вот. Закончила институт иностранных языков и мне, так сказать, было оказано доверие, меня пригласили на работу… Ну, только, разумеется, для всех я была переводчиком из Интуриста, я там так и числилась, я даже комсоргом там была. А что, симпатичная, правда, за мной можно было приударить… Я вот так вот со всеми и работала – как переводчик. И с Аристотелем Онассисом также. Ну, он, фактически, нам симпатизировал, Вы наверное, знаете… Оказывал нашей стране различные деликатные услуги… Да! Вот официально он к нам в страну только два раза приезжал, а на самом деле, он негласно каждые полгода бывал в Москве. А как же – надо было обо всём договариваться, всё обговаривать… И мы с ним на Лубянке бывали, это ж секретные поставки, и надо было и финансовую сторону дела обсудить, он же настоящим дельцом был, да…. И вот, например, оружие в Анголу тогда – это на его судах возили. После Кубы-то за нашими торговыми кораблями, знаете, какой строгий контроль был! Как следили! А за танкерами Онассиса – это даже как-то и неудобно им. И опять же жена у него, Жаклин Кеннеди, своя, считай, что ж, они будут теперь скандал до неба устраивать? И я Вам больше скажу, я почти уверена, что его ликвидировали – отравили – а то, как же, накануне был здоров как бык, шутил, танцевал там на каком-то балу, а на следующее утро Жаклин входит к нему в спальню, здравствуйте! А он мёртвый лежит в самой причудливой позе, и никто ничего не слышал! Уж больно он своими связями с нами прямо поперёк горла им был… И в последние пару лет он к нам всё время с Кристиной приезжал, познакомил её там со всеми в Совкомфлоте, и с Сергеем Каузовым она была очень хорошо знакома, потому что я его отца сопровождала, а он там всякими бумагами занимался, договорами, а в свободное время Кристину развлекал, водил в Москве по театрам, ресторанам… Так что там не было ничего внезапного, случайного, я думаю, он глаз на неё положил почти что сразу…
А на следующий день Кириллов был уже у Игоря Михайлович в телевизионном архиве, и тот не подвёл. Вот смотри, Костя, действительно, нашлись два сюжета на киноплёнке 16 миллиметров, полученных по обмену с иностранными агентствами. Оба замаркированы у нас как «Кристина Онассис», но на самом деле, смотри, что там. Кириллов уставился на экран: какой-то греческий пейзаж с морем, заборы каких-то вилл на берегу, и паппараци той поры выскакивают из машины с кинокамерами и фотоаппаратами – смешно очень смотреть на них, но ведь ещё видео не существовало – и тут же какое-то бунгало в глубине двора, снятое издалека с высоты, - должно быть залезли чуть ли не на пальму, - сидит за столом, засервированным какой-то едой, узнаваемая Кристина Онассис и с кем-то разговаривает, сидящим в тени, в глубине бунгало. На короткий миг показалась мужская шевелюра, человек высунулся, и можно предположить, что это и был Сергей Каузов. Пошёл второй сюжет: толпа журналистов осаждает лимузин, припаркованный у обочины – и опять на короткий миг появляется из машины Кристина Онассис и с ней человек, похожий на Каузова, в тёмных очках. Они стремительно удаляются за ворота виллы, сквозь которые ничего не видно. И опять вид сверху: берег какой-то лагуны, стоят пляжные зонтики, и кто-то купается в море – двое, можно только догадаться, что это Кристина и Сергей. И следом сразу третий сюжет: православный греческий храм, Кристина Онассис в гробу, советский диктор молодцевато сообщает, что Кристина Онассис трагически умерла в возрасте 37 лет после передозировки наркотиков, как предполагают врачи, оставив сиротой свою ещё маленькую дочку Афину.
- Тут Каузова практически не узнать, - говорит Кириллов.
- А чего ты хочешь, Костя, профессиональная привычка, они ж ещё не были женаты в момент съёмок, вот он и шифруется… Берёшь?
- Да, конечно! - и Костя торопливо достал из кармана конверт.
- Но учти, я тебе ничего не говорил и дал только похороны, - Игорь Михайлович нервно попрощался с Кирилловым и стремительно скрылся в своём кабинете.
Выслушав Кириллова, начальник Леонид Максимович с любопытством пролистал Пари матч и ткнул пальцем в фотографию, где в набегающей волне Кристина бежала навстречу Каузову, который уже распростёр свои руки: О, смотри, вот они купаются как раз в той лагуне…
- Леонид Максимович! – перебил спокойно Кириллов, - Ну Вы-то, надеюсь, понимаете, что это была великолепно сработанная ГэБистская операция. Какая-то дурацкая парижская гадалка… Наверняка, ей хорошо заплатили. И Кристина, наркоманка и сумасшедшая, очевидно, повелась по дури… И все эти ветераны Совкомфлота, которые не хотят сниматься, и сам Каузов вне доступа на острове Мэн…
- А мы, давай расскажем всё как было, только, разумеется, без прямого указания на наших бравых сотрудников ГэБэ. Кто хочет, догадается. В конце концов, нам делать фильм про эту историю никто не запретил, вот мы честно всё и расскажем, валяя немного дурака… Ты вот что, съезди ещё в Мосфильмовский переулок, сними там квартиру, раз в Безбожном невозможно… Сними ещё какого-нибудь свидетеля, вот я тебе подкину бывшего нашего консульского работника в Марселе, который всё время виделся тогда с Кристиной и Каузовым, оформлял им документы… Что-то сними как реконструкцию – вот эпизод с той гадалкой, например, только мы ни в коем случае не будем говорить, что это была подсадная утка… И кино получится – мы ведь всё уже грандиозно накопали, не в пример тем засранцам-конкурентам! И побольше фотографий, покопай ещё, не может быть, чтоб от Хмельницкого ничего не осталось, кроме пепла. И историю Хмельницкого тоже расскажи – только он, дескать, не по заданию двух товарищей снимал, а как профессиональный фотограф из газеты и даже к своей немалой выгоде, потому что забарыжил потом с Пари матч и все фотки выгодно продал. Давай, действуй! И сразу в монтаж!
И Кириллов съездил в Мосфильмовский переулок, где стояли те самые хрущобы. Дом он нашёл, а вот квартиру… И пока он ломал голову, как быть, бабка у подъезда, что сидела на лавочке, ему подсказала:
- Да помню я, как здесь они жили в соседнем подъезде, - разговорилась пожилая Елизавета Родионовна, сидящая с другими бабками у подъезда на скамейке, – Им всегда машину давали, как куда съездить, а потом они переехали к себе в отдельную. А почему я помню – я ж с его родителями была хорошо знакома, а у меня с сыновьями была такая же двухкомнатная. Мои Лёшка с Васькой в милиции работали, вот нам и дали. Да умерли они уже – работа такая была нервная, довела до всяких болезней… А хотите, зайдите ко мне – я ничего не меняла, как мы жили тогда – всё точно такое же, как у них…
Улучив миг, его отозвала в сторону тут же сидящая женщина: Да от пьянства они померли! Вот Елизавета Родионовна и доживает свой век одна, смекаешь? Плохо ей, а Вы с телевидения всё в радость. Слушай, пойдёте с ней, дайте ей сколько-нибудь на старость – она и будет рада…
Кириллов достал 500 рублей, свернул и дал эту бумажку Елизавете Родионовне. Он думал, она начнёт отказываться, и придётся уговаривать, но Елизавета Родионовна даже не удивилась – молча зажала денежку в своей ладошке, и так с ней и ходила по квартире, пока Кириллов с оператором снимали обстановку. Было страшно и удивительно – чувствовалось, что ремонта в квартире не было ни разу, и стояла старая газовая плита, а в ванной тёк старый кран из 60-х годов и обои были все старые, а на стенке висели два бравых офицера в форме, раскрашенные, как и положено в любом деревенском доме. Сердце просто разрывалось при виде одинокой старости.
Фильм был закончен и показан – начальство ласково благодарило, было понятно, что все нервничают в полном бешенстве, но сделать ничего не могут – валять дурака, так до конца. Повторов не было ни разу – копия фильма где-то там затерялась, чтоб больше о себе не напоминать.
На утро они приехали в Котлас, а шахтёры поехали дальше в Воркуту. Такси очень быстро довезло Кириллова с компанией до Великого Устюга, где, как говорили, жил Дед Мороз.
* * *
Стоял август 1964 года. Кириллов младший жил в обычном дачном посёлке, расчерченным на северо-западе Московской области партией и правительством для работяг в середине 1950-х годов. Участков было много, и везде стояли домики, которые начали отстраивать ещё лет 5 назад. И всюду была жизнь – огороды, картошка, яблони с вишнями, кричащие младенцы и молочницы, доставляющие молоко этим младенцам из ближайшей деревни.
Школьники привычным образом сбивались в компании и тянули время. Всё-таки каникулы, и родители оставляли их с бабками и дедками на этих унылых дачах, где надо было ещё найти, чем заняться. Сами же родители массово продолжали работать или просто ходить на службу. Компьютеров и интернета ещё не было, о мобильниках никто и не слышал. Чтоб позвонить домой, надо было на велосипеде мчаться на станцию и стоять в очереди на переговорном пункте. Разве что на обратном пути можно было зайти в пристанционный магазин и купить загадочное вино «Мицне» за 93 копейки - тогда вечером в компании начинался небольшой праздник. А так, полная оторванность от мира – радио никто особенно слушать не собирался, телевизора не было. Можно было бы позаводить пластинки, но так это только в компании – в одиночку в сто пятый раз Марка Бернеса или Эдиту Пьеху не наслушаешься. А симфоническая музыка никого не интересовала. Разве что книжки почитать, но не целыми же днями их читать! Хотелось быть вместе, в своей компании. Поэтому вечером, когда начинало смеркаться, все собирались на поляне и начинали жечь костёр, а заодно говорить о самых разных вещах. Начинались романтичные доверительные разговоры.
Обычно первым заводил разговор Серёга Шепелёв, учившийся в ПТУ завода «Серп и Молот»: «Мы как-то должны были научиться ставить резец на станке под правильным углом заточки, вот, ждём мастера, а его всё нет и нет… Надоело ждать! Идём на ту сторону цеха, а он сидит в углу на стуле, голову склонив, в дупель пьяный… Ну, мы хохотать… А тут подходит Марья Петровна, завуч наша, и говорит: ребята, не смейтесь, у него дочка умерла молодой на днях, тяжело ему… Чёрт! Так неудобно вышло. Мы взяли тихо и ушли, его не трогая… Но дело не в этом! Знаете, я тут на днях, у себя на чердаке нашёл старые журналы - папаня бросил, но не выбросил, всё сберёг! И там мне попалась какая-то «Красная новь» - что это, не пойму! А это, оказывается, ещё в 20-е годы издавался такой журнал, я и не знал и там такое понаписано! Какой-то Пильняк, Бабель – рассказы о Бене Крике – а это такой бандит в революционной Одессе был, представляете? И у него похождения всякие. И там про любовь…» И тут Серёга замолкал.
Вообще-то он был смешливым парнем, любил без конца рассказывать разные истории. Его отец всю жизнь проработал на Серпе и Молоте и был, в общем-то, добрым человеком, хотя любил поддать по субботам вместе с соседями по участку, такими же работягами. Но пили они умеренно. В конце застолья Андрей Ильич доставал гармонь – недаром родился в деревне до городской жизни – и они все хором начинали петь песни. Все, какие помнили. Начиная с песен Гражданской – Здесь вдали у реки замелькали огни… Это белогвардейские цепи! А вообще много всяких разных, и про любовь тоже. Удивительно, они в этой мужицкой компании практически никогда не ругались матом – Серёга как-то шёпотом пояснил: это всё от веры православной идёт, поп не велит ругаться, а они же все крещённые и в храм ходили, пока лихолетье не началось, да Хрущ не начал заново церкви ломать – многих же в партию затащили… А привычка не ругаться осталась… Сам Серёга таким же был, не ругливым. Полюбил страшно соседскую девчонку, а она с подружками прознала, что у него только одна почка, другую удалили, и испугалась за него замуж выходить, отказала. Серёга теперь только что и находил утешение в чтении книжек на чердаке, да в сидении у костра с нами.
К нам обыкновенно присоединялся Женя, сын председателя нашего садового товарищества – он ловко и трогательно играл на гитаре, пел «Жил в Одессе славный паренёк, ездил он в Херсон за арбузами…». Всем дико нравилось, особенно девчонкам. Позже Женя стал художником-фазовщиком на «Союзмультфильме» и почему-то бросил петь под гитару. Перестал вообще.
В Покровке советская власть сразу нарезала около 20 000 участков. Тут были все, включая артистов МХАТа и работников музея Революции. Но всё это были рядовые работники. Начальникам предназначались совсем другие дачи и в других местах – в Апрелевке, Мамонтовке или, скажем, в Переделкино. А в Покровке были одни работяги и простые ИТР. Вообще-то в этом не было ничего позорного и, наоборот, очень весело – одни поездки на велосипеде на рыбалку или на карьер купаться чего стоили! Они выезжали всегда ранним утром, когда воздух явственно дрожит в лучах восходящего солнца и везде на траве блестит роса. Двенадцать километров по влажной грунтовой дороге – шины скользят на поворотах и подъёмах. И вдруг Танька кричит: Ой, смотрите, лось с лосёнком! И правда, на край поля подъесть роскошной травы вышла из леса лосиха и маленький жмущийся к её боку лосёнок. Они стояли, не шевелясь, и лосиха доверчиво смотрела на проезжающих мимо велосипедистов… И вот мы уже приехали на Катыш, где в заводях плещется рыба и закинули удочки. И Вовка замер и смотрит на поплавок, который слегка колеблется – рыба поклёвывает наживку, но не заглатывает. И вдруг, раз! Взмах удилища! И в руках у Вовки бьётся серебряная рыбка. А мы все смотрим на неё завороженно…
Отец был для Константина авторитетом. Всегда сильно занятой по работе, редко улыбающийся.
В конце июня приехала тётка из Ростова-на-Дону – Анастасия Петровна. Полная, с мрачным лицом и порывистыми движениями. Она приехала с какими-то двумя баулами и явно имела намерение пробыть здесь на даче до конца лета – впрочем, не первый раз, потому что Москва ей летом больше нравилась, чем душный жаркий Ростов. А её постоянный доктор (невероятно уже само то, что Анастасия Петровна имела своего доктора и не ходила по поликлиникам) советовал ей при её здоровье лето проводить в относительной прохладе. Вот она и приезжала регулярно к нам, в Покровку.
Тут она с порога, слегка отдышавшись, сразу взяла отца под руку и заперлась с ним в соседней комнате. Вероятно, ей казалось важным сказать что-то доверительно и секретно. Шушукались долго. Тёткин напряжённый шёпот смешивался с размеренным неторопливым говором отца.
Уже вечером отец пил чай на кухне и сказал сыну коротко: Сядь, послушай. Кириллов сел и начал, как отец, медленно пить чай.
- Вот что, Константин, - начал отец, - Настя у нас, как ты понимаешь, поживёт месяца два, но я думаю, это нам не в тягость. Будет если в грядках копаться, ты ей не мешай, - нам ведь, с тобой не до этого (тут отец слегка ухмыльнулся), а ей не хочется бездельничать. Что-нибудь с матерью они поделают, или с Матрёной… Главное не в этом. Она тут, как ей кажется, привезла сногсшибательную новость, и я хочу, чтоб ты знал, только без лишнего трёпа. Думаю, ты помнишь, наши ростовские родственники слыли до войны интеллигентами, были знакомы там со многими известными людьми, в том числе, по медицинской части. А тогда в Ростове шла немного другая жизнь, в городе водились занятные люди. Вот. И жила там такая Софья Шпильрейн, из бывших. Родители её были богатые, но всё отдали, а сама она работала психиатром. Вообще, интересной была женщиной! До революции ездила в Австрию лечиться у самого Карла Юнга – был такой известный учёный, может, ты слышал, но у нас его авторитет не признают, считается всё это буржуазной наукой…В общем, через него и стала сама психиатром, для своих даже психоанализом занималась на кушетке… Ты, небось, о таком и не знаешь – это на манер исповеди у священника… Только вот обязательно кушетка должна быть в кабинете – человек на неё ложится и начинает говорить обо всём на свете, рассказывать о себе доктору, прямо исповедально, а тот диагноз тебе ставит и рекомендации выдаёт – как жить дальше… В общем, за такие дела тогда могли и посадить, да… Ну, Софья держала кушетку, якобы, просто для мебели… Не для всех она была. Остальные просто так лечились и консультировались…
Перед войной ей уже за 40 было и у неё росли две дочери: 16 и 14 лет. Мужа не было. А тут война началась, а наши ведь, если и организовывали эвакуацию, то порой в последний момент. Да никто и не думал Ростов сдавать… А уж о том, что немцы евреев без разбору расстреливают, об этом вообще никто не знал. А Софья, естественно, еврейкой была, но она думала, немцы – нация высокой культуры… Как же! Она со многими из них до революции была знакома, да и саму страну видела… В общем, спокойно она с дочерями ждала немцев.
Тут отец сделал паузу, а Константин почувствовал, что самое важное вот сейчас будет, после всех этих вступлений.
- А наша Настя была там в поликлинике у них медсестрой, в психиатрическом отделении. Весьма специфическая работа, однако. Некоторых пациентов надо было малость обманывать, дескать, всё у вас в порядке, и нечего себе голову забивать, и не мания это вовсе… Но виду не подавать! Ты хоть знаешь, что такое мания? – внезапно сам себя перебил отец.
Константин замялся: Ну, типа мания преследования, мания величия…
Отец усмехнулся: Здоровый ты у меня человек, вот сразу видно! Ну, ладно, потом отдельно обсудим. В общем, набила руку в этом деле Настя себе. Чистое актёрство. Порой говоришь одно, очень уверенно, а сама уже незаметно санитаров зовёшь – пора смирительную рубашку надевать! Да она и Соне этой по хозяйству помогала, вот как наша Матрёна почти. Только Настя, конечно, не Матрёна, она немного другой была…
- А тут вдруг город разом опустел – так неожиданно, ещё вчера театральные афиши висели, люди ходили, музыка гремела, и вдруг тишина – это местные власти дали дёру, милиция убежала, магазины позакрывались, и люди поняли: пора прятаться, сейчас что-то другое начнётся, только вот непонятно, что… А Софья, та по-немецки свободно говорила, да и не только по-немецки… Она спокойно дома сидела, да чай пила со своими дочерями и нашей Настёной. Та-то испугалась, переживать начала, но Соня её успокаивала – дескать, чего бояться, всё образуется. На дворе лето, с голода не помрём! И тут первые немцы появились на мотоциклах, а потом и бронетранспортёры подъехали с солдатами – наши люди даже не успели в магазинах что-нибудь забрать, так они и стояли с целыми витринами и замками на дверях – смешно!
- И вот немцы вошли в Ростов и стали командовать, и, действительно, ничего такого. Даже какая-то власть и порядок установился. Только на третий день везде появились объявления, что евреям надо собраться у синагоги – дескать, для переезда в новое место, где уже живут другие евреи. Ну, Соня прочла – а на неё уже косо начали на улице поглядывать – и, хотя какое-то волнение пробежала, но у неё две дочери-подростка, и никто ничего не может посоветовать. А Настя наша что-то заподозрила и решила она их проводить до синагоги, а на всякий случай из клиники прихватила с собой одну слабоумную девушку, дескать прогуляться – вот как чувствовала… И приходят они к синагоге, а там уже небольшая толпа образовалась, все с вещами. И вдруг их немцы молча окружают, и тут Настя к своему ужасу понимает, что сейчас стрелять начнут! И все оцепенели, прямо ступор всех объял. Сотни кроликов перед удавом. И только эта слабоумная девочка посмеивается, ей всё невдомёк. И тут наша Настя хватает младшую дочь Сони за руку, выдёргивает её из толпы, пока немцы не разобрались, и подставляет Соне ту безумную, смеющуюся. И рядом стоящие все видят, но сказать слова не могут. И та Сонина дочка, её Олей звали, как окоченевшая, молча стоит рядом с Настей… И тут немцы прохожих начинают отсекать, отталкивать к краю улицы, и тут же стрельба начинается. А Настя бежит с этой Олей опрометью к себе домой, а там в этой лечебнице немцы уже всех больных и сумасшедших стреляют – они прибежали, а уже всё кончено…
Отец смотрел на Константина, а тот заворожённо смотрел на отца, который ему ещё ни разу так не открывался.
- Ну, в общем, Оля стала неожиданно дочкой Насти – что там она при этом пережила, один Бог знает…
И вскоре приехала в Покровку вполне взрослая Ольга – с безумным взглядом, и привезла с собой девочку-подростка, свою дочку, которую звали Соня.
Ольга была странной – она ничего не делала, часами сидела просто на веранде, и иногда лишь гуляла с Соней по окрестностям. Костя однажды увидел, как они стояли на берегу местного пруда – он был искусственный, вырытый на всякий случай в противопожарных целях – и Ольга громким шёпотом всё повторяла: Я – Шпильрейн! Я – Шпильрейн! А на самом деле, она носила тёткину фамилию – Ольга Кривцова.
Чуть позднее, вспоминая эти легендарные времена, Кириллов всё пытался мысленно уловить суть пережитого и изжитого: Вот что вспоминается из этих минувших лет, что осталось навсегда зарубкой в памяти? Удивительно, но не так много. Бесконечные и однообразные школьные уроки не в счёт. Травля и унижение малохольных учеников со стороны самодовольных двоечников – к этому как-то притерпелись, пару раз ввязавшись в драку, Кириллову удалось добиться, чтоб его оставили в покое.
Ну, самым ярким был апрель 1961-го, первый класс. Внезапно уроки прерываются, всех без разбора выводят в коридор, и вдруг специально включённое радио голосом ликующего диктора объявляет о первом человеке в космосе, и этот человек – советский! Майор Юрий Гагарин успешно приземлился, ура! Все визжат и прыгают и орут «ура!!» - просто какое-то сумасшествие. А вечером в тот же день приятель Вовы Тузов, глядя на газету на стенде на улице, шипит: Ты думаешь, будет здесь коммунизм? И это 8-летний парень! Ну, наверняка, наслушался разговоров взрослых дома.
И потом сразу провал, ничего не вспоминается. Разве что таинственно появляющиеся подарки под ёлкой на Новый Год – было совершенно непонятно, как они там появляются, ну, какой Дед Мороз, ёлки-палки, ну, что за фигня! Но вообще новогодние праздники вспоминаются наслаивающейся чередой друг на друга – бесконечное хождение в гости по родственникам: сначала мы к ним в Измайлово, потом они к нам на Автозаводскую… И билеты на новогодние ёлки – мама и папа приносят их с работы, где их раздают бесплатно всем, у кого дети. Вообще скучища с дурацким концертом и никому неизвестными артистами, разве что потом надо немного постоять в очереди и получить новогодний подарок – горсть конфет, вафли, печенье и шоколадка. Люся Власова, одноклассница и круглая отличница, не ходит на эти дурацкие ёлки в районных ДК потому, что у неё билет на ёлку в Кремль, где она бывает каждый год, и там всё особенное: и представление артистов прямо в Георгиевском зале Кремля, и подарки в совершенно особой упаковке. Костя – не отличник, и лишь однажды ему достаётся в школе билет на ёлку в Тайнинском саду в Кремле – это второй праздник по значимости после самого Кремлёвского праздника. Холодно и противно. Хотя дети, привезённые издалека и вовсе не из Москвы, рады-радёшеньки. Дурацкие аттракционы, ледяная горка и говорящий Дед Мороз из папье-маше ростом под три метра. Он тебя расспрашивает о жизни и что-то говорит. Очень быстро становится понятным, что какой-то дядя с микрофоном сидит в маленьком домике рядом и сечёт, кто подходит к деду Морозу, и поэтому получается разговор. А сначала думалось, что магнитофон…
Ах, да, были ещё пионерские лагеря, остро ненавидимые. Наверное, это немного напоминает те самые лесные школы для малолетних преступников, которыми стращали учителя в школе. Всё под контролем, распорядок дня, делаем всё организованно. Полсмены готовимся к идиотскому конкурсу песни. Серьёзно поём все хором о Бухенвальде. А по утрам хитрый радист контрапунктом запускает «Жил да был чёрный кот за углом»! Одна толика свободы – пойти на занятия в кружок. Кириллов выбрал фото – хоть научился фотографировать. Отбой в 10, пионервожатые идут все в Дом культуры на танцы. Нам всё видно из окна. Но мелюзгу туда не пускают, только один раз в конце смены, когда пионервожатые поражают своим умением в твисте. Вместо твиста в палатах травят анекдоты до одури, выдумывая их на ходу – очень познавательно.
Решительно заявив родителям, что в лагерь больше не поедет, Кириллов остаётся на всё лето на даче – вот это совсем другая жизнь! Велосипед – наше всё, это просто символ свободы. Кто ж знал, что в Америке все школьники гоняют уже на машинах? Только в старших классах у нас появляются мопеды и то не у всех.
В 1969 году весь мир узнаёт о полёте американцев на Луну – СССР проиграл космическую гонку, но мы в Покровке, правда, по этому поводу совсем не расстраивались.
У Кириллова нет телевизора и он приходит средь бела дня к Вовке. Тот делает удивлённое лицо – он с отцом копается в огороде, и они не думали ни о какой Луне. Вовка отвлекается от грядок и включает телевизор: они вдвоём наблюдают Армстронга, спускающегося по трапу на лунную поверхность. Кириллов ощущает, что вот перед его глазами прямо сама История… Вовка смотрит, а потом выключает телик и уходит снова на грядки. Кириллов просто ошеломлён – окружающим людям происходящее эпохальное событие совсем не важно. Это просто необъяснимо.
А что, в таком случае важно?
Приходит пора поступать в институт, а ещё лучше в университет. Костя робеет поступать на филологический факультет МГУ – там слишком большой конкурс. Соседка Ольга поступает с трудом, потому что стала призёром Олимпиады. Не без помощи Кости – она перепутала даты второго тура, и если бы Костя не позвонил, она бы так и не пришла…
Но надо куда-то поступать, иначе грозит армия, ею стращают все.
Костя два года ездит вечерами на занятия в математическую школу. Много позднее он осознаёт, что это было зряшное дело. Словно под гипнозом он подаёт документы в Физтех, но там его быстро бракуют по зрению. Тогда Физический факультет МГУ – Костя с удивлением видит и впервые, действительно, талантливых людей – они сходу щёлкают примерные задания. Костя получает одни тройки – баллов не хватает, но на улице к нему подбегают люди, которые готовы принять его без экзаменов в целую кучу ВУЗов. Хотите в институт тонкой химической технологии? А может, в пищевой?
Костя гордо отказывается и едет подавать документы в Энергетический институт на радиотехнический факультет, где программа, говорят, как в МГУ. К своему удивлению, он легко набирает 19 баллов из 20. Папа приезжает в институт в последний день – он просто счастлив. Когда-то сам закончил Теплоэнергетический факультет.
Учёба просто раздавила. На курсе из 260 человек только 10 девчонок.
На втором курсе с позором отчислили совсем взрослого тридцатилетнего за то, что по глупости на занятиях по философии процитировал Троцкого. Кошмарные времена, зато стипендия повышенная – за счёт дотации Министерства обороны.
Многие люди всегда заражены эгоизмом. Но технический ВУЗ старался привить всем коллективистские убеждения. Люди всерьёз играли в комсомольские игры, выполняли общественную работу, выпускали стенгазеты, участвовали в комсомольских собраниях, где прямо как в 20-е царил лозунг «Даёшь!». Многие стремились поехать в стройотряд. А кто-то с удовольствием становился членом оперотряда МЭИ и ходили рейдами по общежитию – для многих было дикостью, что именно там находили запрятанную анашу, а из мужской общаги выгоняли девчонок, а из женской – мальчишек. Разврат пресекался на корню! Бедные мальчишки и девчонки…
Понятно, люди были не дураки, и если не умом, то нутром чувствовали всю фальшь и лживость. Всем было понятно, что в стройотряд люди едут за деньгами. Тем более, что на сибирских стройках платили по двойному тарифу. Но надо ещё было доказать, что ты достоин поехать.
Кириллов поехал в далёкий город Сорск под Абаканом строить домики для геологов. На деле, обыкновенные бараки. Работа была изнурительной, а если умелости нет, то тебе жёстко срезали половину дневного заработка. При этом были выходные, люди играли в футбол, устраивали какие-то жалкие танцы. Это, правда, не помешало Оле Корчажкиной влюбиться в Скитова – он был старше, и, наверное, понимал в жизни больше. Умер не дожив до 50 и так и не женившись на Ольге. В конце концов, она вышла замуж за милиционера, а дочка уехала жить в США. Жизнь оказалась проста и бесхитростна.
Только они все приехали в Москву, как куратор курса Ольга Дворцевая пришла на первую лекцию и объявила, что завтра они все едут на картошку на весь сентябрь в деревню Щапово. Собрали какое-то барахло и поехали в колхоз. Спать всем предложили вповалку на раскладушках в помещении клуба, которое было предназначено под кинотеатр. Им ещё повезло, что в эту осень не было дождей.
Девчонок сразу определили на кухню, и фирменным блюдом по утрам стали макароны по-флотски. Все разбились на пары, за каждой парой закреплялась грядка, бодро проходила копалка (трактор тащил за собой нехитрое приспособление, выворачивающее картошку наружу), и, согнувшись в три погибели, надо было собирать клубни картошки в мешки, которые потом забирала машина.
По существующим расценкам собрать руками в поле один килограмм картошки стоило 0, 5 копейки. Максимум за день можно было заработать рубля три. Эти все деньги уходили на оплату пропитания. Социалистическая экономика поражала – она презирала сельскохозяйственных рабочих, которые ни за что не могли заработать. Поэтому и мобилизовали всех студентов московских ВУЗов, потому что кроме них, никто не соглашался работать на уборке картошки. А им просто велели.
Вообще Кириллов, пока учился, мучился – он не понимал, зачем он овладевает профессией, которая кроме денег, в жизни ничего не сулит. Но бросить было невозможно. Таких бросавших сразу безжалостно забирали в армию. А там реально было страшно.
На третьем курсе они в своей группе открыли для себя театр на Таганке. Там, оказывается, Высоцкий. А спектакли – это выстрел по власть предержащим. Попасть невозможно. Надо ночью стоять за билетами и караулить, чтоб тебя силой из неё не вышибли.
Они постояли, сменяясь, ночь, и достали билеты на «Гамлета». Кириллов даже достал билет и маме. Сидели на балконе в страшной духоте, почти до 12 часов ночи. Кириллова охватывала дрожь от возбуждения. Игра Высоцкого была непередаваема.
Кириллов словно впитал что-то драгоценное в себя и боялся расплескать. Но он с удивлением обнаружил, что многие другие из его однокурсников восприняли всё проще, им нечего было расплёскивать. Театр, ведь он же для развлечения! А Кириллову казалось, что это целая философия, сокровенное высказывание, влияющее на жизнь. Оказалось, на жизнь вовсе влияет что-то другое. Кириллов оказался в полном одиночестве со своими мыслями.
Последующие годы были дурными. Распределили работать в лабораторию ОПЛФ – в советское время, можно сказать, на работу распределяли насильно – получил направление и будь добр, отработай два года. Потом из-за тотального психоза советских славных политиков загребли всё-таки в армию, правда, офицером – армию лихорадочно усиливали, боялись начала новой мировой войны. Славная служба в ПВО в Прибалтике – беготня по Готовности на позицию по 5-6 раз в сутки, среди ночи обязательно.
Единственная отрада, которую Кириллов обнаружил – можно было без всяких лимитов подписаться на любой журнал и газету. А в Москве надо было кидать жребий, существовали ограничения – и Костя навыписывал себе и Искусство кино, и Театр, и Иностранную литературу. А ещё оказалось, можно свободно записаться в Центральную республиканскую библиотеку и читать, что хочешь. А в Москве в Ленинскую библиотеку записывали свободно только аспирантов и уже остепенённых, или строго по направлению предприятия на ограниченный срок – надо было ещё мотивировать, зачем тебе читать ту или иную книгу. А ведь ещё существовал Спецхран, где только достойным выдавалась эмигрантская литература…
Костя вдруг решил, что бросит он на фиг свою ОПЛФ и попробует поступить во ВГИК на киноведческий факультет – ведь хотелось очень. Всё это было по-детски, но оказалось вполне возможным.
Стечение обстоятельств было курьёзным, была эпоха великих похорон, душнее атмосферы в идеологическом ВУЗе было придумать сложно. Через одного из проректоров с погонами КГБ не стесняясь вербовало добровольных помощников – по 2 человека на 15 студентов. Потом можно было рассчитывать поступить с помощью кураторов в аспирантуру. Мерзость.
Самое интересное наступило в конце. Мастер заподозрила в Кириллове изменника идеалам и подбила преподавателя по научному атеизму поставить ему на экзамене двойку. Кириллов лишился персональной стипендии имени Братьев Васильевых, но тужил не слишком. Тогда ему закатили четвёрку за диплом – единственному на курсе. Об аспирантуре надо было забыть. Собирались распределить в Госфильмофонд на 90 рублей в месяц. И вдруг представитель Госкино Мухина, обиженная на советскую власть, что её мужа зажимают на Центрнаучфильме и не дают высшую тарификацию как оператору, взяла и своей властью запихнула Кириллова работать редактором в Госкино СССР. За 250 рублей в месяц.
Но это не всё. Все девчонки посходили с ума и стали предлагать Кириллову жениться на них – очень хотелось им остаться в Москве, а не ехать обратно к себе в провинцию. Слава Богу, Господь избавил от этого бреда. А вот Севка Смирнов поддался на просьбу Юле Хомяковой – она ему заплатила 1 000 долларов, и он на ней женился. Спустя пять лет разводились со скандалом – Юля всё хотела оттяпать у него жилплощадь, но потом в суде обессилила и подтвердила, что половой жизни у них не было, и Севка остался при своём. Правда, вскоре умер. А Юля поселилась с мамой в городе Железнодорожном под Москвой.
Неожиданно среди зимы на пороге нарисовался Дима Черниговский с цветком в горшке в руках и чемоданом. «Пусти меня пожить» - только и сказал.
- А что случилось?
- Да вот, надо было по жизни между Анашкиной – ну, ты её знаешь – и Надей. Выбрал Надю, нужна была прописка… А она меня просто достала, просто заебала, понимаешь…
- Погоди, а что ж не Анашкина? Ведь она тебя любила, и ты был первым у неё, сам говорил.
- Да тупая она, а у Надежды отец управляющий каким-то трестом. Соблазнился, блин! А она оказалась не девушкой! Говорит, это случайно, гвоздиком проткнула – блин, фантастическая чушь!
Тут Кириллову вспомнилась Лидия Чащина – несчастная гражданская жена Шукшина во ВГИКе (ведь у него была и настоящая жена, которую он оставил на Алтае, - та не давала развода), у которой Шукшин оказался не первым. Напившись, Василий Макарович гонял её по общаге, обещал убить, а та, полуголая, пряталась от него, буйного, в шкафу. Вот девушкой должна быть, раз я на тебе собрался жениться, и весь сказ. Говорят и Есенин по этой же причине невзлюбил свою Зинаиду Райх.
- Ну, заходи…
- Да я тебя не стесню, - Дима доверчиво улыбнулся, - На полу буду спать. Да, вскоре собираюсь тут в одно место съездить…
- А как же работа?
- К чёрту такую работу!
И действительно, Дима вскоре уехал, не сказав, куда.
Вернулся через две недели, весь потрясённый, с вытаращенными глазами. Говорил сурово.
Оказалось, он рванул в Псково-Печерский монастырь, где его, белокурого красавца, практически, Аполлона, принял у себя в келье знаменитый батюшка Иоанн Крестьянкин. Проговорили, по словам Димы, полдня. Отец Иоанн сразу вернул ему веру (Дима и так был крещённым), во многом убедил, рассказал про Страшный Суд и велел готовиться ехать учиться в семинарию в Джорданвилль в США.
Кириллов был потрясён не меньше Димы.
- Погоди, а как же твоя Надежда?
- Это не считается… Да у нас практически ничего и не было! Всё будет с начала…
- Да она же тут в твоё отсутствие приезжала сюда, измучила меня вопросом, любишь ли ты её?
- Слушай, посылай ты её деликатно подальше и всё. И не говори ничего, вот и всё.
Дальше Дима стал развивать мысли про Бога и про Страшный Суд. Это было какое- то волшебство. Говорил он твёрдо и упрямо и не расставался с Евангелием.
- Погоди, - Кириллов решил его подколоть, - А как же будет, когда наступит эра звездолётов?
И Дима, нисколько не смущаясь, ответил: А никаких звездолётов не будет!
- То есть, как ?
- А вот так, потому что будет Страшный Суд раньше всяких звездолётов!
Больше сказать было нечего. Кириллов было подумал, что ведь в Священном Писании много всяких нестыковок, но потом сообразил, что если захочешь, всё объяснишь. А главное: надолго ли Диму хватит? Ведь по жизни он был другим – со многими гранями, нетерпеливый, хватающийся за всё и бросающий начатое на полдороге. Его отношения с женщинами свидетельствовали об этом ярко.
Даже вблизи он похож был на архангела – именно таким его в храме и изображают: белокурый, лицо мягкого, но уверенного в себе человека – взгляд светлый, без тени порока.
Он приехал к нам в институт из города Ангарска Иркутской области, куда в далёком 19 были сосланы его предки из Польши – из-за тогдашнего восстания. Русский царь, владевший Польским краем, усмиряя всё без колебания, ссылал их, не знавших языка в далёкую сибирскую область, - если околеют от сурового климата, то пускай, а выдержат – потомки будут жить во славу российскую, в Польшу-то уже не вернутся.
Так оно и вышло, и теперь Дима Черниговский оказался в советской Москве, в замечательном институте кинематографии, чтоб стать кинокритиком. Неведомо, почему его приняли, - красота неземная подействовала неотразимо.
По всему было понятно, что стать кинокритиком не очень-то и хотелось. Дима бегал на студию Горького по соседству, и вскоре его взяли в массовку. А потом случился и прорыв. Совершенно фантастическим образом его позвали в американский сериал «Пётр Великий» с Хельмутом Грином и Ханной Шигулой. Сериал снимался в Суздале в фантастических декорациях. Дима играл брата Меньшикова, которого погубили враги.
Вероятно, знакомство с Хельмутом Гримом не прошло даром. Неведомыми путями у Димы завелись деньги, он катался на лошадях, гонял на горных лыжах, успел получить права на вождение машины, а впоследствии по приглашениям каких-то людей летал в Акапулько и ещё в семнадцать стран, как об этом с гордостью писал в своих письмах. Он провёл ночь у Гроба Господня в Иерусалиме, и вернувшись в Москву совершенно откровенно заявил, что хорошо бы ему стать священником в одном из приходов Русской церкви За рубежом где-нибудь в Европе.
Судьба не дала ему такого шанса – в Джорданвилле он собрался жениться на прекрасной чистой 17-летней русской девушке и имел неосторожность признаться, что уже женат, надо бы развестись – дальше с ним разговаривать не стали (а он в Москве даже купил в подарок той барышне двух борзых, от которых еле избавился), выгнали из семинарии за утаивание греха, он перешёл в американскую семинарию отца Иоанна Мейендорфа и окончательно разочаровался во всём. В Москве, снявшись у Р. Григорьевой в фильме «Мальчики» в 1990, он в 1996 году стал помощником депутата Горячевой, начал жить с Ларисой Солонициной, которая родила от него сына. А через год его убили в подворотне на Невском в Петербурге – возможно, свои, и возможно, из-за денег. Хоронить его увозили в Ангарск. Надежда на похоронах злобно настаивала, что именно она – законная вдова, поскольку от Димы оставалась огромная редкая библиотека и, может быть, ещё кое-что…
Он познакомился с Ренитой Григорьевой через свои православные круги, и та позвала его пожить в своей огромной шестикомнатной квартире на улице Грановского – в течение года, пока не были сняты «Мальчики». Дима даже позвал Кириллова как-то раз туда – он организовывал заодно продажу почтовых открыток через тестя Кириллова, который вызвался их отвезти в Иркутск.
Оказалось, что мать Рениты – известная в своё время Нина Попова, возглавлявшая комитет советских женщин до Терешковой. Поэтому и квартира на Грановского! Сын Вася к этому времени закончил сценарный факультет, где его страшно долбали за бесталанность и заставляли заниматься только документальным кино, но он через бабушку подцепил французского продюсера, снял за миллион долларов документальный фильм о советской подводной лодке и сам стал продюсером знаменитой телевизионной программы «Куклы». Из Франции он практически не выезжал. Правда, потом, в 2003 году, вернулся и стал главным продюсером ВГТРК по документальным фильмам. Муж Рениты Юрий Григорьев страшно пил. Ренита умерла в 2021, ей было 89, а Юрий до сих пор жив, ему в 2023 был 91.
* * * *
Кириллов всё переживал, что к нему все окружающие относятся, как к придурку, как к человеку наивному и опасному. И лишь потом он сообразил: да всё из-за недостатка лукавства! Жизнь, окружающий мир требовали иного поведения: не надо быть порядочным, честным и прямодушным; чтобы встроиться в окружающую жизнь и быть полезным, надо научиться играть роль – вот, что самое главное. Надо прикидываться, а не резать правду-матку, не возмущаться произошедшим, а делать вид, что всё идёт по плану, надо уметь угождать начальству, надо быть лукавым. Тем более при плановой экономике, строительстве коммунизма и повальной нищете и бедности вокруг.
И не надо распускать язык, трепаться, тогда тебя и начнут воспринимать серьёзно. Говорить надо только то, что от тебя ожидают, что будет в масть, а не против – это надо уметь чувствовать и выдавать с серьёзным видом, как пережитое.
Отец Кириллова, после того, как не получилось во ВТИ с аспирантурой, перешёл в секретный почтовый ящик, имевший официальное название «Химмашэнерго». Это было знаменитое КБ академика Доллежаля, которое разрабатывало ядерные реакторы для народного хозяйства, то есть для будущих атомных станций. Рядом с Ярославским вокзалом, впритык к знаменитой абрикосовской кондитерской фабрике, получившей при советской власти название «имени Бабаева» (никто не знал, кто это), Доллежаль выстроил испытательный ядерный реактор – почитай, в самом центре Москвы. Ну, поскольку все высокоумные партийцы и начальники знали, что Третья мировая ядерная война неизбежна, никого не волновал этот реактор, который должен был пылить ещё добрых триста лет. Отец только всё говорил Кириллову: прошу тебя, не покупай бабаевских конфет и шоколада…
Сам отец сидел в лаборатории и испытывал на тигле разные образцы ракетного топлива – Доллежаль и этим занимался. Недаром он был дважды герой социалистического труда. Именно он с приближёнными ездил в Швецию к Бору, а потом они одаривали всех своих подчинённых шведскими бритвенными лезвиями – советской «Невой» бриться было невозможно. Вот откуда они у нас были дома!
Отец страдал от отупляющей работы, нищей зарплаты, и только одна отрада была в жизни – семья, ютящаяся в коммунальной квартире, и дача, медленно, но верно обустраивавшаяся в Покровке.
Из чего её было строить – это был совершенно отдельный вопрос. Никаких магазинов стройматериалов не существовало. Любые доски можно было купить только по лимиту предприятия. А моей маме, которая и была связана с ДОК-3, никаких лимитов не выделяли – не того уровня птица. Велели забирать всякие материалы после разбора бараков на территории этого комбината, но их надо было ещё привезти в Покровку. Папа, как мог, договаривался с соседями по участкам, которые работали на этом ДОКе, и они, сжалившись, нам и привозили. Всё это надо было оплачивать – денег едва хватало. Правда, отцу удалось уговорить кого-то на Химмаше сварить из удивительной нержавейки печку-буржуйку, которую поставили в одной из комнат, а так ведь даже стены в доме приходилось обивать фанерой самим.
Однажды понадобилось бревно. Отец по крестьянской привычке пошёл с сыном вечером в лес и завалил ёлку, потом привязал её ствол к велосипеду – еле довезли до дома! А керосин для керогаза – это надо было караулить в деревне, когда завезут, потом хватать канистру, велосипед и везти этот булькающий параллелепипед на багажнике – 20 литров переливалось туда-сюда – нужна была определённая ловкость.
Cоседка Наташа в панике зовёт вечером – помешать Диме выпить всю водку. На деле, она боится, что он напьётся и начнёт орать, а то и руки прикладывать. А у неё уже был выкидыш. Приходится делать вид, что пьёшь. Дима прикидывается ласковым – всё говорит о заработке денег на чудесных коррекционных очках, которые ему всучил какой-то бродяга на рынке, а до этого говорил о варёных джинсах. На деле, его переполняет злость от неудачной судьбы: закончил МИФИ на тройки и потерял идиотскую работу. Сидит без денег, всё тратит на водку. В поезде у другого собутыльника выкрал паспорт и теперь при контроле достаёт тот паспорт, чтоб списали данные и туда отправили штраф – думает, что этим всех наебал. И становится злым и мрачным, когда попутчик случайно его разоблачает.
Они бы давно с Наташкой пропали, но у той неожиданно образовалось три пустых квартиры – от родителей и двух бездетных тёток, и она их сдаёт, получает кучу денег и тоже ничего не делает. Диму это бесит. У него нет свободных квартир. Наташа закончила школу и поступила потом в художественное училище – ей все говорили, что она хорошо рисует. По диплому она умеет расписывать жостовские подносы, но занималась этим от силы месяца два. Ей в какой-то миг показалось, что выпускник МИФИ – это очень перспективно. А оказалось, что это вовсе не так.
Ей всё это стало действовать на нервы – после выкидаша она вообще могла только засыпать под утро, часа в четыре. Все кричали, что надо работать, нельзя распускаться. Она уже прокурила все свои зубы.
Сердобольная соседка посоветовала ей пойти работать в театр гардеробщиком – это ведь только вечером: принял пальто перед спектаклем, а потом всем выдал по номеркам. Наташка решалась, решалась, а потом поехала в театр и приехала туда в час ночи. Ей открыл дверь потрясённый ночной сторож, он не понимал, как можно устраиваться на работу среди ночи. Из вежливости он угостил её чаем и они проговорили до пяти часов утра – обо всём на свете. Естественно, в гардеробщики она так и не устроилась. Кадровик приходил только в девять утра, а Наташка уже безудержно засыпала и с трудом доехала до дома на первом поезде метро.
Ожидание
© Copyright: Виктор Беляков, 2025
Свидетельство о публикации №225060101076
Свидетельство о публикации №225060101076
Рецензии