Мы не поняли друг друга

«Сам себе я кажусь ребёнком,
который нашёл на берегу несколько камешков,
в то время как неизмеримый океан истины,
расстилается неисследованным перед моим взором».
Исаак Ньютон


Летом одна тысяча девятьсот девяноста шестого года, вверенный мне вахтовый коллектив, трудился на месторождении «Западный Варъёган». В ту пору недавно состоявшейся российской независимости, комфортные условия проживания на нефтедобывающих объектах решительно не предусматривались. Посему обитали мы в полуразрушенном общежитии – «бичарне», сохранившейся ещё со времён героического освоения Тюменского Севера. Провода, подходящие к нашим хоромам, покуда не были откушены и сданы на медь. Ну а при наличии электроэнергии, бытовые удобства в виде обогрева, освещения и возможности приготовления пищи, легко обустраивались моими неприхотливыми «бойцами», в большинстве своём имевшими за плечами не по одной ходке в не столь отдалённые места.

По причине того, что в указанный период нашему предприятию исполнилось целых два года, а спонсорские финансовые вливания отсутствовали как таковые, мы ещё не имели собственного автотранспорта. Как руководителю коллектива, мне периодически приходилось выезжать в близлежащий город Радужный для приобретения продуктов питания и оформления различной документации у заказчика, имевшего офис в данном населённом пункте. В связи с отсутствием персонального средства передвижения, добираться приходилось на попутках. Надо сказать, что в те годы некое вахтовое братство ещё имело место быть и редкая машина проезжала без остановки мимо голосующей на обочине персоны. Закавыка состояла в том, что обратный путь до объекта состоял из двух этапов. На первом, лёгком этапе, требовалось доехать по достаточно оживлённой трассе Радужный – Новоаганск до поворота на месторождение. Далее приходилось куковать, ожидая какое-либо средство передвижения, следующее в нужном направлении. Порою кукование затягивалось на весьма продолжительный срок, поскольку дорога до «Западного Варъёгана» была тупиковой и граждане, не задействованные в нефтедобыче, ею решительно не пользовались.

Именно на этом повороте, в один из трудовых будней, я и сидел на заботливо оставленных кем-то поддонах, отмахиваясь и откуриваясь от разносортных и многочисленных кровососущих насекомых. В отсутствии ещё не изобретённых человечеством смартфонов и электронных книг, было достаточно скучно, поэтому я обрадовался мужчине, ханту по национальности, вышедшему из близлежащего леса и присевшего рядом со мной. Под совместно вдыхаемый - выдыхаемый дым от сигарет «Прима», мы разговорились, и он поинтересовался местом моего постоянного проживания. Я охотно отвечал про Свердловск – Екатеринбург, состав семьи и многомесячную вахтовую тоску по родным и близким. Узнав, о моём перманентном унынии, связанным с невозможностью пообщаться с детьми и заключить обнажённую жену в крепкие супружеские объятия, он сообщил, что на протяжении многих лет не может понять нашего брата – «вахтовика». По его мнению, вопрос избегания разлучницы - разлукирешался до чрезвычайности просто. Необходимо было всего лишь приобрести «бэушный» жилой вагончик, оставшийся со времен социалистического строительства и не имевшего высокой стоимости. Затем, слегка подремонтировав, поставить его вблизи места производства работ, приобрести в Радужном бытовые принадлежности, а после собственно вызывать к себе соскучившееся семейство. Дополнительно, чтобы впустую не просиживать на моей трудовой шее, жена и дети могли в дневное время собирать грибы – ягоды, а после сдавать их на заготовительный пункт, местоположение которого он пообещал рассекретить. Некоторые осложнения при сборе даров природы могли приключиться при возможной встрече с медведем, поэтому жене лучше было бы обзавестись ружьишком….

Рассказ о преимуществах совместного проживания на вахте продолжался, а я признаться задумался. И совсем даже не о том, как на практике приобрести огнестрельное оружие и осуществить переезд семьи, осознавая, что это решительно невозможно. А о том, как довести до собеседника, выросшего в совершенно ином социуме, насколько сложно неподготовленным особям на длительный период покинуть городское жильё с телевизором и близлежащими магазинами. «Истины бывают настолько просты и очевидны, что объяснить их бывает почти невозможно» - некогда изрёк кто-то из греческих мыслителей. «Это всё равно что стакан кому-нибудь описывать или, не дай бог, рюмку: только пальцами шевелишь и чертыхаешься от полного бессилия» - согласились с древним эллином братья Стругацкие. Посмотрев ещё некоторое время на ханта, увлечённо толковавшего о том, как приятно вечером, после работы, прийти к дымящемуся возле вагончика костерку, при хлопочущей рядышком жене, я отказался от попытки довести до него причины своего нежелания последовать изложенным рекомендациям. Он всё равно не понял бы моих слов. И совсем даже не из-за плохого знания русского языка.

Посему, промычав стандартно - уклончивую форму отказа: «Интересно, надо подумать», я решительно сменил тему разговора, в свою очередь поинтересовавшись его пропиской, условиями проживания и родом деятельности. Он столь же охотно, как и я несколькими минутами ранее, сообщил, что их стойбище находится примерно в пятнадцати километрах от места нашей беседы, что проживают они в разборных чумах, а занимаются выловом - заготовкой рыбной продукции и разведением оленьего поголовья. Будучи любознательным человеком, я активно продолжил расспросы о совершенно незнакомом мне образе жизни, и вскоре познал, чем отличается сеть от невода, лесной олень от тундрового, а чум от яранги.

Частенько бывая в детстве в городе Омске, в гостях у деда – рыбака с невообразимо долгим стажем, я без особого интереса выслушал повествования о язях - подъязках и лещах - подлещиках, сосредоточив своё внимание на животноводстве. К моему немалому удивлению выяснилось, что оленей весьма условно можно назвать одомашненными существами, в связи с тем, что большую часть жизни они пасутся без какого-либо досмотра со стороны хозяев. Ни о каком пастухе – пропойце, утреннем выгоне в стадо или вечерней дойке не было и речи. Рогатые животины самостоятельно выбирали места для поиска пропитания и ночлега, но подчиняясь многовековому инстинкту, всё же не удалялись далеко от стойбища. С некой периодичностью, при помощи собак, их разыскивали в окружающих просторах, пересчитывали, и оставляли вновь кормиться на вольных хлебах. Но порою, в веками установленном порядке происходили сбои и некоторые свободолюбивые особи самовольно покидали родовые угодья.

Именно такое ЧП приключилось в его стаде несколько дней назад, когда при очередном учёте он не досчитался около десятка голов крупного рогатого северного скота. И собственно находился в моём обществе по причине того, что нынешним утром прибыл сюда на розыски своего движимого имущества, которые пока не дали результатов. Выразив своё сочувствие по поводу полученного ущерба, я поинтересовался шансами на поимку беглецов в последующие дни. Ответ был утвердителен, но содержал нецензурную досаду на личную забывчивость, отправившую его утром на поиски, не прихватив с собой собаку системы лайка. На следующий день он собирался повторить попытку и был уверен в успехе, благодарю развитому обонянию четвероногого гавкающего друга.

Попутный транспорт никак не приходил, хант охотно делился со мной интересной информацией, поэтому я продолжил расспросы, полюбопытствовав о причине убытия в самоход полудомашних животных. Мотив побега оказался самым что ни есть прозаичным. Выяснилось, что в районе их стойбища, кормовая база в виде мха – ягеля, была существенно истреблена вследствии оленьего поедания, и в несанкционированную отлучку стадо погнало прагматичное чувство голода, а отнюдь не романтическая охота к перемене мест. Моё богатое воображение заработало незамедлительно, красочно воспроизведя картину истощённых животных, опустившихся от слабости на передние колени посреди лишённой ягеля земли.

«Послушай», спросил я своего собеседника, «А ведь ваши чумы достаточно легко собираются – разбираются?». Незамедлительно, наплевав на утерянных оленей, он стремительно переключился на личное счастье, данное ему с рождения и избавившее от необходимости клеить обои, циклевать полы и удалять канализационные засоры в переносном жилище. Монтаж - демонтаж чумов, не доставлял его семейству решительно никаких хлопот, и посему, он совершенно не был озабочен квартирным вопросом, который, согласно Булгакову, коренным образом испортил жизнь всем москвичам и обитателям иных городов. Более того, он был свободен и в выборе региона проживания, регулярно переезжая с места на место, в отличие от меня, вынужденного лицезреть один и тот же пейзаж из собственных окон в течение многих лет.

Описание преимуществ кочевого образа жизни и недостатков оседлого никак не прекращалось, и мне с большим трудом удалось вклиниться в его монолог мыслью о том, что никто не мешает ему переместить чумы, совместно с семейством, поближе к месту нашей беседы, на богатые ягелем места, устранив тем самым повод для самовольного покидания оленями расположения части. Он неожиданно замолчал, причём совсем, глядя перед собой и глубоко затягиваясь очередной, подстреленной у меня «Примой». Привыкнув за истекшие полчаса к тому, что на мой любой вопрос незамедлительно следует десятикратно превосходящий по объёму ответ, я растерялся, и начал соображать, каким образом умудрился обидеть разговорчивого ханта. А потом он поднял голову и около одной минуты мы, никак не сговариваясь, пристально смотрели в глаза друг другу.

Я не верю в теорию телепатии и в рассуждения о том, что мысли материальны. И единственно, что может поколебать моё неверие, так это только та, давно минувшая минута. Несмотря на полное отсутствие личного сходства, мне казалось, что я смотрюсь в зеркало. Столь ясно я вспомнил, как несколько минут назад не понимал, как объяснить ему, что моя жена три раза в неделю принимает ванну, добиваясь перед погружением температуры воды не ниже 36, но и не выше 37 градусов. Что одинокий комар, сиротливо прошмыгнувший ночью в нашу спальню, вызывает у неё бессонницу и требование незамедлительного убийства жужжащей твари. Что мои дети дружно и громко взревут, не поглядев на ночь мультсериал. Что, что, что я никак не смогу перевезти свою семью в разваливающийся жилой вагончик, стоящий посреди невообразимых просторов Ханты-Мансийского Автономного Округа. Видимо он испытывал нечто похожее. Я не знаю, на каком языке думают ханты, но явственно слышал, чувствовал, осязал бьющуюся под его черепом аналогичную мысль: «Как объяснить невозможность переезда?!». И понимал, что он никак не может подобрать нужных слов. Возможно здесь находились чужие угодья, не было реки пригодной для поимки рыбы, вблизи присутствовала оживлённая дорога и проезжающие водители могли умыкнуть отяжелевшего от съеденного ягеля оленя….

Наконец наши взгляды «расцепились», но почему-то мы продолжали молчать. Позднее, множество раз, я размышлял на тему, что можно было сказать ему в той ситуации? Что спросить о его ощущениях и что сообщить самому? Являясь абсолютно толерантным в национальном вопросе человеком, я, тем не менее, не представляю, как можно объяснить ханту - оленеводу своё желание сверить соответствие его размышлений с моими. Судя по полному прекращению общения со стороны моего собеседника, он также находился в некоем ступоре, не считая возможным рассуждать на тему: «А чего собственно сейчас произошло?». Конечно, всё это могло быть плодом моей извечной и бурной фантазии, но… может нам действительно на мгновение приоткрылась некая малоизвестная людям реальность. Кто знает, Ватсон, кто знает.

Вскоре подъехала «вахтовка», свободных мест в кунге было мало, мы разместились вдали друг от друга, он вышел раньше меня, и конечно же больше мы с ним никогда и нигде не встречались.