Призрак Одетты. Глава 8. Ксения

ГЛАВА 8. КСЕНИЯ

— Я уже на месте! — плотно прижимая ухо к экрану телефона, прокричал Яков. — Сейчас возьму такси и поеду прямиком в Ленинск.

— Ого. Как ты быстро, — сказал Герман, отпаривая темно-синюю рубашку. — Как тебе Россия-матушка?

— Пока не знаю. Но меня уже успели огреть по лбу.

— Кто? — рассмеялся Герман.

— Одна бабулька. Стояла в очереди на маршрутку. Я хотел просто пройти, а она подумала, что я хочу занять ее место. Так она меня сначала оттолкнула, а потом, когда я извинился и сказал, что мне нужно пройти, она на всю очередь заорала: «Знаю я вас, проходящие! Понаехали тут, собаки наглые!» Как-то вот так.

— Понятно. А как погода?

— Холодно здесь. Никогда бы не подумал, что ноябрь может быть таким морозным.

— Это ты говоришь? Ты, который родился в Сибири?

— Думаешь, я что-то помню?

— Совсем уже обголландился?

— Есть такое. А ты что делаешь?

— А у меня сегодня свидание! — игриво ответил Герман.

— Подцепил какую-нибудь учительницу?

— Мысли шире. У меня сегодня ужин с Анной. Да-да, ты правильно подумал. У меня ужин с мамой Лолы. Проникну к ним в дом, и, может быть, когда-нибудь мне удастся заглянуть в эту потайную дверцу в конюшне.

— Брат, спасибо тебе огромное, — признательно выдохнул Яков. — Если что узнаешь, сразу же пиши мне.

— Не за что. Я уже так вжился во всю эту историю, что теперь самому стало интересно, как всё закончится. Короче, не переживай. Поезжай к этой бабушке и, как всё разузнаешь, напиши.

— Хорошо. Тогда до связи.

Яков повесил трубку и направился к парковке, где стройными рядами стояли машины с зазывающими во всё горло таксистами.

— Михайловка, Николаевск, Урюпинск! — зазывал один круглолицый таксист лет сорока. — Фролово, Котово, Ленинск! В любом направлении, дешево, с ветерком! Копейки беру за километр. К дояркам красивым доставлю. Они вас подоят как надо!..

Прохожие улыбались, глядя на этого чудного таксиста, но всё равно проходили мимо. Именно к нему и направился Яков. Таксист-поэт? Это интересно.

— Здравствуйте. Мне в Ленинск, — сказал Яков.

— Здоровее видали! — бодро воскликнул таксист. — В Ленинск? Какое совпадение, мне как раз туда и надо. Садись.

Яков потер ладони и, открыв дверь почти нового автомобиля «Жигули», уселся на мягкое сиденье.

— Приезжий, что ли? — спросил таксист, поворачивая ключом в замке зажигания.

— Не совсем. Просто давно не был в России, — ответил Яков, всё еще потирая ладонями.

— А в Ленинске, видимо, ни разу не был, — усмехнулся водитель.

— С чего вы взяли?

— Судя по твоей обуви.

— А что с ней не так? — спросил Яков, поглядев на свои обычные кроссовки.

Водитель рассмеялся и ответил:

— Сам поймешь. Пусть для тебя это будет сюрпризом.

Дорога заняла около двух часов. Яков за это время успел вздремнуть, немного поболтать с шутливым водителем и поменять сим-карту на телефоне. Когда они стали въезжать в Ленинск, Яков наконец понял, что имел в виду таксист, говоря о его обуви. Почти сразу же, как машина сошла с главной трассы, она погрузилась чуть ли не в озеро коричневой грязи. Колеса то и дело тонули в бескрайних лужах, отчего казалось, что они не на машине, а в лодке. Водитель петлял по дороге то влево, то вправо, как будто точно знал, где под лужами кроются ямы поглубже, а где помельче. А порой без страха нырял в слякотное месиво и, поднимая колесами волны, бодро напевал: «Плыву я на льдине, на льдине… К единственной маме на свете…» Мотив этой детской песни Яков знал. Это была известная песенка мамонтенка, только Яков не мог припомнить, чтобы там были слова про льдину. Но таксисту было абсолютно всё равно. У него в голове, видимо, была своя вечеринка. А потом Яков обратил внимание на то, что все машины едут по этим дорогам как пьяные — медленно кренясь во все стороны. А порой и вовсе ехали не по дороге, а по краю, заезжая чуть ли не на самый тротуар. На тротуарах разворачивалась своя чудная картина: люди безмятежно бродили с закатанными до колен штанами и в высоких резиновых сапогах. Иногда встречались просто удивительные личности. К примеру, у входа в банк Яков увидел элегантно одетого мужчину. Из-под его куртки выглядывали строгий классический костюм, белый воротничок рубашки и галстук, а черные строгие брюки были заправлены в аляпистые резиновые сапоги до колен. Или девушка в дорогущей шубе, накрашенная и причёсанная, как кинодива, и в тех же резиновых сапожках в глупый синий горошек. Яков даже на миг отвлекся от своих переживаний, глядя на тротуар, как на своеобразный чудной подиум.

— Такое чувство, что я попал на маскарад, — сказал Яков.

— Нет, — рассмеялся таксист. — Ты сейчас выйдешь из машины, и все на тебя будут смотреть, как будто ты с маскарада прибыл.

— Не хотелось бы…

— Не переживай, русский народ быстро привыкает ко всему странному. Так куда тебя везти? Или в центре города оставить?

Яков порылся в кармане и вытащил крохотную записную книжку.

— Мне по этому адресу, пожалуйста, — сказал Яков.

— Ого! Так мы почти приехали.

После этих слов таксист свернул с главной дороги, и тут понеслось; ухаб за ухабом, яма на яме, липкая слякоть на стеклах, на капоте. То в лужу, то в яму. Несколько раз машина застревала и пробуксовывала, но умелый водитель удивительным образом справлялся с управлением. В конечном итоге после фразы «Так мы почти приехали» прошло добрых полчаса. Для Якова это время тянулось дольше самого путешествия от Амстердама до Волгограда.

Наконец машина остановилась у старых деревянных ворот.

— Приехали. Вытряхивайтесь, пожалуйста! — бодро произнес таксист.

Яков расплатился и еле вышел из машины, так как дверь теперь была облеплена шматками грязи. Не успел он еще раз поблагодарить водителя, как дверь захлопнулась, и такси рвануло с места. Яков отпрыгнул от дороги, чтобы не оказаться обрызганным, и тут же провалился по самые щиколотки в вязкую коричневую грязь. Он с отвращением вытянул из нее стопы, жижа под ногами чавкнула и залилась водой. Посмотрев на испорченную обувь, Яков теперь уже с полным равнодушием захлюпал к воротам, штурмуя лужи. У ворот тоже разлилось целое озеро, но заботливые жильцы этого дома выстроили в ряд неотесанные булыжники, которые служили мосточком до самых дверей. Яков, как горный козел, запрыгал по этим камням и оказался носом к носу с дверным звонком. Он позвонил.

— Кто там? — послышался то ли женский, то ли мужской голос, доносящийся с крыльца.

— Добрый день, мне нужно поговорить с Лолой Эльдаровной. Я из Голландии. У меня есть новости о вашей дочери Анне.

Это было самое лучшее, что он мог придумать, чтобы проникнуть в дом. И, похоже, это сработало, потому что через минуту ворота отворились, и наружу высунулась болезненная особа.

— Вы кто? — спросила она, оглядывая его с ног до головы.

— Меня зовут Яков. Я из Голландии. Мы знакомы с вашей дочерью Анной и вашей внучкой Лолой. Мы можем с вами поговорить, пожалуйста?

— А зачем вам было сюда приезжать? — подозрительно прищурилась женщина — Анна могла бы просто позвонить.

— Тут совсем другое дело… — замялся Яков. — Вы не могли бы меня впустить?

Пожилая дама отступила, освобождая ему вход в проем ворот.

— Проходи, — пригласила она.

Яков с облегчением вошел во двор. Перед ним предстал старый покосившийся домишко с облупившейся краской на деревянных стенах. Из дымохода поднимались объемные клубы дыма. Такие дома Яков прежде видел только в книжках. Даже когда он жил в Красноярске, ему не доводилось видеть настоящую избу.

— Проходи в дом, — пригласила дама, подходя к крыльцу.

Деревянные ступеньки жалобно завыли и запружинили под каждым его шагом. Подойдя к двери, он снял обувь и шагнул за порог. В нос сразу же ударил запах сухого хвороста вперемешку с ароматом наваристого борща со сметаной. Дома было чисто. И даже невидимое ощущение тоски и щемящей боли не портило те тепло и уют, которые присутствуют в родительских домах. На белёных стенах виднелись обширные пятна, похожие на пугающие силуэты. Видимо, хозяйка уже не в первый раз латала стены и снова их закрашивала.

— Присаживайся, — пригласила она. — Я сейчас чай заварю.

Она подошла к печке и придвинула к раскаленной плите огромный закопченный чайник.

— Вас зовут Лола Эльдаровна? — спросил Яков.

Новая знакомая усмехнулась:

— Давно меня так уже никто не зовет. Просто баба Лола, и всё.

— Хорошо, баба Лола. А меня зовут Яков.

— Ты уже это в третий раз говоришь. Я хоть и старая, да в своем уме и не глухая.

Яков стыдливо сжал губы.

— Так что там у тебя? — снова заговорила баба Лола. — Выкладывай.

— Это не так легко рассказать… — замямлил Яков. — Я даже не знаю, с чего начать.

— Хочешь — с конца, хочешь — с середины. Мне всё равно. Времени у меня полно.

Яков почесал голову. Баба Лола тем временем придвинула к нему стакан с горячим чаем.

— Вот, — сказала она, — сначала согрейся, а потом рассказывай.

Яков отхлебнул чай и прочувствовал, как кожа на губах свернулась в трубочку. Кажется, он получил нешуточный ожог. Эта боль привела его в чувство. И если до этого он еще думал, как бы так соврать, чтобы было и складно, и понятно, и правду выведать, то теперь Яков откинул все эти мысли. Он решил, что будет лучше, если он просто будет говорить как есть, как бы абсурдно это ни звучало.

— Собственно говоря, я хотел поговорить о вашей внучке… Мы с Лолой знакомы уже полгода, — запинаясь на каждом слове, начал Яков. — Она учится на биологическом факультете в Амстердаме и работает в фитнес-центре…

— А Анька чем занимается? — перебила его баба Лола.

— Анна сейчас сидит дома со вторым ребенком. После смерти мужа ей немного сложно.

— Батюшки, а что с ее мужем?! — воскликнула баба Лола, всплеснув руками.

Яков с изумлением уставился на нее.

— Он умер. Разве вы не знали?

На глазах бабы Лолы выступили слезы.

— Откуда ж мне знать? Анна не звонит совсем. Даже на похороны отца не приехала. Как же она теперь там живет?

— Вы не переживайте. Муж оставил ей хорошее наследство, так что она не бедствует.

— Хоть в этом повезло, — вздохнула баба Лола, промокнув глаза кухонным полотенцем. — А как там эта… — баба Лола криво усмехнулась. — Лола.

От Якова не ускользнуло то, как странно изменилось лицо бабы Лолы. Словно она упомянула не внучку, а какую-то мерзкую дворнягу.

— Она в порядке, — сконфуженно ответил Яков. — Собственно говоря, я поэтому и приехал.

— Что? Она, наверное, спалила главную площадь в Амстердаме?

— Нет, что вы! — Яков наигранно засмеялся. — Мы… как бы вам это сказать… Мы встречаемся. То есть… у нас вроде как… всё серьезно. Может быть, я даже женюсь на ней. Только… Я немного сомневаюсь.

Баба Лола разразилась смехом и замахала на него рукой. Но потом вдруг внезапно остановилась и почти шепотом сказала:

— Что тут сомневаться? Беги от нее, пока ноги целы.

От этой фразы у Якова похолодело нутро.

— Что вы такое говорите? Она ведь ваша внучка. Она вас любит. Только о вас и говорит.

— Обо мне? — баба Лола снова сипло хихикнула. — И что же она такое обо мне рассказывала?

— Я не совсем уверен. Можно я вам всё по порядку расскажу? А потом вы будете смеяться. Мне просто очень нужны ваша помощь, ваша подсказка, совет, если хотите. Потому что я совсем запутался. Я не знаю…

Яков уронил лицо на руки и тяжело вздохнул. Лицо бабы Лолы вмиг смягчилось. Она опустила свою загорелую морщинистую руку на его макушку и по-матерински пригладила ему волосы.

— Рассказывай, сынок. Я буду слушать. А меня ты прости. Я уже совсем из ума выжила. И всё это из-за обиды. Как только услышу имя дочери и ее отпрыска, так всё в груди сжимается от горечи. Как уехали, так совсем о нас забыли, как будто я и не мать ей вовсе. Отец ждал ее до последнего, а она даже трубку не взяла. Вот так бывает в жизни. Не дай Бог помру, никто ведь и не узнает. Но ты рассказывай, рассказывай. Я тут не собираюсь жаловаться.

Яков снова отпил уже остывший горький чай и, поморщившись, начал свою исповедь:

— Я встретился с вашей внучкой полгода назад. Меня брат с ней познакомил. Сначала я на нее даже не обратил внимания. Она была простой девушкой, каких вокруг полно. Она устроилась к нам на работу, мы виделись почти каждый день, и я ничего особенного к ней не испытывал. Но однажды я пошел к ней в университет. Там она защищала сторонников креационизма. В тот день мы с ней и познакомились поближе. Но тогда она мне показалась совсем другой: искренней, нежной, хрупкой. В ней была какая-то неподдельная вера в Бога. Поймите меня правильно, я не из тех, кто отвергает веру в Творца, но я знаю, какими порой бывают люди, верующие в Бога. Мои родители — служители церкви, и я встречал очень странных христиан. Но в Лоле совершенно иная вера. Иногда кажется, что Лола — одна из немногих, кто говорил с Богом, как мы сейчас с вами. Но это не всё. Вот с этого момента я не знаю, как вам объяснить… Она как будто меняется. Она то одна, то другая. Чаще всего просто взбалмошная девчонка, а иногда рассудительная, мудрая, с чистой душой. Пишет стихи, смотрит запуганно. Постоянно рассказывает о своей бабашке. Говорит, что ее бабушка была для нее единственным человеком, который поддержал ее, когда она осталась одна. Рассказывала, что именно бабушка научила ее верить в Бога и привила страсть к биологии. Я не знаю, что с ней такое творится. Может быть, это она так играет… Я знаю, что она одна из близняшек. Что ее сестра умерла в утробе матери, это я тоже знаю. Порой мне кажется, что в Лоле живут два человека, но совершенно разных. И одну из них я люблю. Боже, это звучит так дико, я понимаю… Но я уже не знаю, что делать. Лола ничего не рассказывает о своем прошлом. Поэтому я пришел к вам. Может быть, вы знаете, что произошло с ней? Может быть, она в детстве перенесла какую-то травму? Или, возможно, раньше она была совсем другой, а теперь просто играет роль. Вы ведь ее бабушка, вы должны знать. Прошу вас, помогите мне…

Баба Лола сидела, молча устремив взор на края чашки. Когда Яков судорожно окончил свой рассказ, она поднялась, как ни в чём не бывало, и нырнула за занавеску, отделяющую кухню от спальни. До Якова долетели шорох бумаг, а потом какой-то грохот, словно откуда-то посыпалась кипа книг и тетрадей.

— С вами всё в порядке? — спросил Яков.

Ответа не последовало. Вместо этого баба Лола снова вышла на кухню и положила на стол толстую тетрадь в твердом сиреневом переплете.

— Что это? — спросил Яков.

— Я не совсем понимаю, что ты говоришь, но одно могу сказать точно: бабушка, о которой ты так много слышал, это, к сожалению, не я. Это моя свояченица и соседка Ксения. А это ее дневник. Она стала вести его с того момента, как ее поместили в лечебницу. Доктор ей это посоветовал: думал, что так она восстановит недостающие фрагменты, вылетевшие из памяти. А после ее смерти дневник попал ко мне в руки. Занятное творчество… — баба Лола поперхнулась. — Такие откровения я узнала из этих страниц… До сих пор не верится, что такое у меня под носом творилось, а я не замечала.

Лицо бабы Лолы как-то странно искривилось.

Яков бережно взял в руки дневник.

— Как давно умерла бабушка Ксения? — спросил он.

— Она уже давно умерла в психиатрической больнице. Умерла от тоски по своей внучке.

У Якова сжалось сердце. Он представил, каким сильным потрясением будет эта новость для Лолы.

— Заходи в зал, располагайся и читай. Я пока сварю ужин.

— Спасибо большое, — растерянно произнес Яков. — Мне очень жаль, что Лола больше не сможет увидеться с бабушкой Ксенией. Я даже не представляю, как она это переживет.

— Лола… — недоуменно сплюнула баба Лола. — Лоле вообще было плевать на Ксению… Как и на всех остальных, впрочем. Да и Ксения всегда любила Милу.

Яков сконфуженно посмотрел на бабу Лолу. Сначала он даже подумал, что ослышался.

— Мила? — как во сне переспросил он. — А кто такая Мила?

— Вот тебе и здрасте. Мила — это как раз та, о который ты рассказывал. Верит в Бога, учится на биологическом факультете, добрая, нежная, светлая. Я даже не сомневаюсь, что ты говорил именно о ней. Это она любила Ксению до безумия, и это ее Ксения воспитывала, пока не помешалась рассудком. Не удивительно, что Мила выросла такой набожной. Ксения сама была глубоко верующим человеком да и биологию свою любила до безумия…

— Подождите, — перебил ее Яков. — Кто такая Мила?

Баба Лола недоуменно уставилась на него.

— Я смотрю, ты тоже не особо в своем уме, раз даже не знаешь, на ком собираешься жениться. Сам ведь только что о ней рассказывал.

— Я говорил о Лоле, если вы помните. Я так и сказал.

— Вот уж не знаю, о ком ты там говорил, но Лола точно не станет защищать креационистов. Та, о которой ты тут уже час распинаешься, и есть Мила. Поверь мне, я лучше знаю своих внучек. Мила — добрая и нежная, сущий ангел. В точности как ее мать.

— Мать? — как в бреду повторил Яков.

— Да, — всплеснула руками баба Лола. — Ее мать — моя дочь Карина.

Яков поднялся на ноги и тут же снова рухнул на стул. Теперь даже собственный позвоночник казался ему подгоревшей паклей. Он через силу держал голову поднятой.

— Мила — дочь Карины… — прошептал он. — Она что… Не Лола?

— Батюшки! — развела руками баба Лола. — Ты что, сынок? Ты что? Боже мой! Да ты бледный как полотно, — она замахала на него полотенцем. — Еще помрешь мне тут! Только этого мне не хватало. Держись, сынок! Я сейчас давление тебе померю.

— Нет, — еле выдавил Яков. — Нет… Ничего не надо.

— Как же не надо? Ты сейчас мне тут грохнешься. Что я буду делать? Вот ведь мужчины пошли нынче. Как дети малые…

— Баба Лола, — через силу заговорил Яков, — а что, у Карины была дочь? Мила — это дочь Карины? Их что, двое?

— Да что же это такое? — не переставала причитать баба Лола. — Ты что же такое говоришь? Конечно, их было двое, не четверо же.

— Прошу вас, перестаньте на меня махать, — слегка отталкивая от себя напуганную женщину, пробормотал Яков. — Со мной всё в порядке.

Он осушил стакан с чаем и выждал еще несколько минут. Звон в ушах всё еще не прекращался, отчего подступившая к горлу тошнота еще больше усиливалась. Яков на миг потерял чувство реальности. Он представил, как его извилины по нитке начали сматывать в плотный клубок. Еще немного — и так весь мозг распустится по ниткам, как старый вязаный свитер. Какое-то время он не мог найти подходящие слова, но потом чувство реальности всё же стало возвращаться к нему, и он снова обратился с вопросами к бабе Лоле. Баба Лола тоже взяла себя в руки и перестала мельтешить вокруг него, как клуша.

— Баба Лола, что-то я не совсем понял, — расстегнув верхние пуговицы рубашки, пробормотал Яков. — Вы не могли бы мне подробно объяснить?

— Что тут непонятного? — с глубокой печалью произнесла она, усаживаясь на стул. — Карина и Анна были сестрами-близнецами. Так были похожи, что даже мы с отцом не могли их порой различить. Но характерами были абсолютно разные: как небо и земля. Анна капризная и эгоистичная, а Карина наивная, открытая, добрая. Но одно сходство было у них не отнять; обе были слишком привязаны друг к другу. А еще с детства были привязаны к одному и тому же мальчику — нашему соседу Максиму. Это как раз единственный сын Ксении. От него обе и забеременели. Я, правда, об этом узнала только после прочтения дневника. Анна никому, кроме Карины, не рассказала, кто отец Лолы. А Карина поведала об этом только Ксении. Ты почитай дневник. Там всё написано.

— То есть Лола и Мила… — начал было Яков.

— Да. Лола — дочь Анны, а Мила — дочь Карины. Просто по какой-то странной насмешке природы девочки похожи как две капли воды. Мы этому сначала даже значения не придали. А потом с каждым годом это становилось всё заметнее. Правда, между ними не было той привязанности, какая бывает между близнецами. Каждая росла сама по себе. Лола при мне, а Мила при Ксении. Но мы жили по соседству, так что Мила часто навещала меня. Эта девочка — сущий ангел: ласковая, трудолюбивая, умная. Хочешь не хочешь, а сердце тянулось к ней больше, чем к дерзкой Лоле. А Лола от ревности и возненавидела Милу. В дом порой не пускала, игрушки ее ломала. Страшно было смотреть на такую агрессию. Анна жалела Лолу и всё позволяла ей. Даже мне Анна не давала наказывать Лолу и всё винила в том, что я Милу больше люблю. Анна сама выросла в постоянной ревности к Карине. Не знаю, откуда только такие мысли берутся? Однажды я вышла во двор и услышала, как кто-то плачет, меня зовет. Открываю ворота, а там Мила сидит на корточках и заливается слезами. Всё лицо в пыли, волосы растрепаны. Сидит бедняжка и ревет. Я ее на ручки взяла и увидела синяки на коленках. Потом соседи рассказали, что Лола накинулась на Милу и избила ее старым черенком от лопаты. И всё потому, что Миле захотелось со мной увидеться. Вот тогда я не выдержала и так огрела Лолу по мягкому месту, что она потом два дня на глаза мне не попадалась. Анна, как всегда, начала за нее заступаться. И чтобы мне нагадить посильнее, Анна набросилась на Милу. Начала стыдить ее: «Из-за тебя мою дочь избили. Ты своего добилась, ведьма. Ты ведь этого хотела? Этого хотела?!» — а на следующий день взяла да и заперла Милу в соседской голубятне. Мы ее весь день искали, а потом соседи принесли Милу полуживую. Голуби исклевали ее тельце до крови. Мила всё стерпела, даже жаловаться не стала. Но когда Карина всё это узнала, она впервые в жизни накинулась на Анну и чуть ли не выцарапала ей глаза. Никто не ожидал, что в миролюбивой Карине может быть столько сил и ярости. Анна в тот день едва ноги унесла от сестры. После этого мир между Анной и Кариной так и не восстановился. Вот так и произошел сильный разлад между близняшками. Сестры стали врагами. И с каждым днем обида между ними становилась сильнее. Я как мать замечала, что и Анна, и Карина тоскуют друг по другу, но уже слишком много всего их теперь разделяло. Так что когда Миле исполнилось девять лет, Карина с мужем Максимом твердо решили переехать в другой город. Максим с самого начала хотел увезти Карину подальше от Ани. Как чувствовал, что житья не будет рядом с такой сестрой. Но когда он вернулся из армии, у Карины уже на руках была трёхмесячная Мила. Он, бедолага, чуть не умер от неожиданного счастья. Карина ведь от него до последнего скрывала свою беременность. Хотела, чтобы он спокойно отслужил. Так что ни о каком переезде с младенцем и речи быть не могло. А потом Карина поступила в колледж на акушерку, и так они и остались здесь. Пока Карина училась, а Максим работал, Ксения им во всём помогала. За Милой присматривала, хозяйство вела. Можно сказать, что воспитывала Милу Ксения. Поэтому девочка и была так привязана к своей бабушке. Короче, в доме напротив были уют и гармония. А тут что ни день, то война. Лола нам такие концерты закатывала, что мама не горюй. Не понимаю, чего ей не хватало. Такое чувство, что внутри нее сидит бесёнок и не дает покоя ни ей, ни нам. Училась она плохо, в школе со всеми дралась. Милу вынуждала делать за нее домашние задания, так как учились они в одном классе. На родительских собраниях учителя во всём хвалили Милу, а от Лолы бледнели и теряли дар речи. Этим они еще больше вызвали вражду и ревность в душах Анны и Лолы. Те как будто сговорились сжить со света Милу. На какие только ухищрения ни шла Лола. То слух пустила по школе, что Мила воровка, то сигареты ей в сумку подкинула. А однажды совсем обезумела. После уроков подстерегла Милу вместе со своей бандой. Трое девчат держали Милу, пока Лола по частям отрезала ей волосы. Это стало последней каплей. Вот тогда-то Карина и решилась уехать отсюда как можно скорее. Собрались ехать на родину Максима. Максим уже даже работу нашел там, но тут всё и случилось… — баба Лола опрокинула лицо на руки и сквозь слезы произнесла: — Не успели они. Ехали из Волжского на машине и перевернулись у въезда в Ленинск. Погибли прямо на месте…

Приложив к лицу полотенце, баба Лола начала лихорадочно вздрагивать. А потом и вовсе схватилась за сердце и стала задыхаться. Яков в тревоге вскочил с места и начал метаться по кухне.

— У вас есть валерьянка? — спросил он, оглядываясь по сторонам.

— В нижнем шкафчике под краном… Тридцать капель…

— Хорошо.

Яков вынул из шкафа темный пузырек, отсчитал тридцать капель в стакан с водой и протянул его бабе Лоле. А чуть погодя и для себя навел раствор успокоительного.

— Внезапно их не стало… — чуть успокоившись, сказала баба Лола. — Я даже не успела с ними попрощаться. А у Ксении с того дня и помутился рассудок. Она просто перестала воспринимать слова о смерти детей. Каждый день для нее стал одним днем: тем самым днем, когда дети уехали в город за покупками и не вернулись. Она до самой смерти ждала их возвращения. Всё смотрела в окно и думала, что вот скоро приедут… А Милу после смерти родителей совсем затравили. Осталась она без отца, без матери, да еще и бабушка больная. Я взяла ее к себе, но и тут ей покоя не было. Стоит мне отвернуться, как вся еда Милы уже на полу. Издевалась над ней Лола, и никто не мог найти на нее управы. Анна после смерти Карины уехала работать в Москву и совсем забросила дочь. А я тут с ней воевала, как могла. Да к тому времени я и мой муж совсем ослабели. Смерть Карины совсем нас подкосила. Сил не было бороться с этим дьяволёнком. А Мила после смерти родителей совсем замкнулась. Постоянно к бабушке Ксении просилась. Каждые выходные к ней ездила. А на каникулах вообще там жила. Ела и спала вместе с умалишёнными. Врачи ее не трогали: видели, что девочке и без того сложно. Да и Ксения рядом с ней чувствовала себя лучше. Так и прошло года два. А потом как-то летом приехала Анна и сказала, что вышла замуж, и уезжает в Голландию с мужем, и Лолу с собой забирает. Вот тогда я сдуру и попросила ее Милу тоже с собой забрать. Я-то думала, что Миле там с ними будет легче. Там у Милы и перспектив побольше. Она девочка очень умная и одаренная. Я напомнила Анне про сестринский долг, сказала, что сама уже слаба, чтобы воспитывать Милу. Анна, скрепя сердце, согласилась. Мила всё то лето провела рядом с Ксенией в больнице, и Анна ее оттуда силком вытащила. Я ведь даже не знала, что так всё будет. Ксения после отъезда Милы совсем захворала и в течение года умерла, — баба Лола разрыдалась с новой силой и забила себе кулаком в грудь. — Почему столько горя в нашей семье? Что же это за напасть такая? Прокляли нас небеса. Не знаю, за что! За что?!

Яков прижал к себе исхудалую женщину и принялся ее успокаивать. Он всё еще не мог поверить в то, что услышал. В голове еще не выстроилась точная картина всех произошедших событий, и вопросов оставалось также много. Но он больше не посмел ни о чём спрашивать бабу Лолу, так как видел, что воспоминания бередят ее сквозные раны. Поэтому Яков налил ей воды, а потом просто сидел рядом, легонько похлопывая по ее согбенной спине до тех пор, пока тщедушная женщина не пришла в себя.

Так они и просидели, пока за окном не начало темнеть. Лицо бабы Лолы, после того как она вдоволь выплакалась, словно залилось каким-то умиротворенным светом. Видимо, слишком долго она держала в себе эту боль. Утерев последние слезы полотенцем, она шумно высморкалась и бодрым голосом произнесла:

— Заходи в комнату, отдохни там с дороги. Я пока ужин приготовлю. Знала бы, что гости будут, так на рынок бы сходила за продуктами.

Яков вдруг ощутил сильный голод при упоминании ужина. Он посмотрел на часы. Было около семи вечера, но за окном уже было темно, как ночью.

— Не беспокойтесь. Я поем всё, что дадите, — сказал он, поднимаясь со стула.

— Вот и хорошо, — кивнула баба Лола, подкидывая дрова в печку.

Яков бережно взял в руки сиреневый дневник и, чуть покачиваясь от усталости и голода, вошел в светлую комнату с низкими потолками. На миг он представил, как по этой комнате резво носились две похожие друг на друга девочки. Он будто бы даже наяву услышал их шаловливые голоса и смех. Комната была просторной, и мебели тут было по минимуму. В самом отдаленном углу чернела еще одна дверь, завешенная темно-зелеными шторами. Яков подошел к двери. Одним взмахом раздвинул шторы, и пыль так и ударила ему в нос. Чихнув раза два, он толкнул дверь и оказался в небольшой спальне. Щелкнул выключатель, и сквозь пыльную лампу брызнул мутный желтый свет. Маленькая тесная комната, похоже, еще хранила тайны сестер. Перед глазами Якова снова замаячили пестрые банты и платьица. Вот он уже видит, как Анна и Карина возвели посередине спальни шалаш, как строят кукольные домики на кроватях… Почему эта дружба и привязанность между близнецами наводят на него такой ужас? Яков снова почувствовал, как ему становится душно. И без того маленькая комната напрочь сузилась, а пол под ногами стал как прорезиненная подушка. Яков опустился на нижнюю полку двухъярусной кровати. Только сейчас до него стали доходить слова, сказанные бабой Лолой. Живое воображение тут же нарисовало ему ужасающие картины травли и издевательства над бедной девочкой Милой. Той самой, в которую он уже был безумно влюблен. Сейчас к страсти и нежности прибавились еще сострадание и огромная доля восхищения. Ему не терпелось узнать всё до конца, поэтому, несмотря на усталость и одолевающую его дрему, Яков открыл дневник и погрузился в чтение. Ровный и красивый почерк Ксении заметно облегчил этот непростой процесс. На страницах не стояли даты, но каждая запись была аккуратно выделена в кавычки. Только так читателю становилось понятно, что записи были сделаны в разные дни.

«Сегодня Милочка принесла еще два горшка с распустившимся фиалками. Уже вся наша палата заставлена этими цветами. Как она любит эти цветы! Доктор утром посоветовал мне начать вести дневник, чтобы не терять нить произошедших событий. Услышав это, Мила тут же купила для меня этот дневник. Честное слово, чувствую себя какой-то школьницей. Зачем мне нужны эти глупости, ума не приложу? А больше всего я не могу понять, почему я должна находиться в этой больнице. Наверное, всё потому, что сердечко в последнее время пошаливает. Не помню, по какой причине меня сюда приволокли, но в целом мне здесь не так уж и плохо. Тем более что Мила постоянно рядом. Максим с Кариной уже скоро должны приехать. Ох и разволнуются они, когда узнают, что меня на скорой в больницу увезли. Придется потом долго доказывать, что я в полном порядке».

«Как можно спать в этом дурдоме? Моя новая соседка по палате Нина Антоновна орала как резаная всю ночь. Ее скрутила подагра, и теперь она думает, что все вокруг должны так же страдать, как и она. То одеяло кажется ей деревянным, то крошки по всей простыне. Скорее бы уже съехать отсюда. Когда уже дети за мной приедут? Милочка тоже замучилась, хоть и виду не подает. Она всю ночь смотрела за Ниной Антоновной, лишь бы ей хоть немного было легче, но той все не так.

— Убирайся вон! — кричала она на Милу. — Кто такая? Помогите, меня тут убивают!

А Мила простыню под ней расправляет, подушки под спину подкладывает и только ласково бормочет:

— Так не больно? Так лучше?

— Нет! — кричит Нина Антоновна. — Ты вообще кто такая? Серафима, ты, что ли?

— Какая я вам Серафима? — рассмеялась Мила. — А вообще как хотите, так и называйте.

Вот и зря Мила так сказала. После этого Нина Антоновна до утра горланила на всё отделение:

— Помогите, Серафимка убивает! Тут бешеная Серафима! Она меня хочет задушить подушкой!

Так орала, что в конце концов пришла дежурная медсестра и с такой злостью вонзила ей в бедро шприц, что старушка тут же расползлась по постели, как растаявшее желе, и уснула. Если она и днем так будет шуметь, то я скажу, чтобы меня перевели в другую палату. Максиму нужно сказать, чтобы он договорился с врачами: я уже не могу тут находиться».

«Наконец-то Максим с Кариной меня навестили. Они сказали, чтобы я еще немного тут полечилась. Видимо, лечащий врач так им порекомендовал. Что же теперь делать? Раз надо, значит надо. Максим говорит, что поговорит с врачом, чтобы мне выдали другую палату. Новая соседка определенно неадекватная женщина. С утра к ней пришла дочка Лена. Так вот, Нина Антоновна как накинулась на нее!

— Ты где шлялась?! — загорланила она. — Опять со своим кобелем шатаешься? До матери тебе дела нет. Вот сдохну, и будешь кувыркаться от радости со своим хахалем. Что ты там мне принесла? Сама жри такие яблоки. А это что? Сосед передал? Это от Федьки, что ли? Так вот, передай ему, что я его ненавижу и хочу, чтобы он сдох! Чтоб перевернулся на своем новом драндулете, и чтобы все кишки его на улицу вывернулись. И племяннице моей Наташке тоже передай, что я ее ненавижу! Пусть тоже сдохнет!..

И вот всё в таком духе. Меня от ее слов воротит, как от ядовитых грибов. Невозможно находиться рядом таким человеком. Она ведь все соки из меня выдавливает. Поэтому я попросила Милу погулять со мной по двору. Погода на улице чудесная. Я ей рассказала, что мама с папой приходили, так у нее на глаза слезы навернулись. Скучает она тоже без них. Малышка она у меня совсем.

— Что они сказали? — спросила она.

— Сказали, чтобы я тут хорошо полечилась, а потом они меня заберут домой.

— Это так здорово, что они тебя навещают, — сказала она. — Я бы тоже очень хотела их еще хоть раз увидеть.

— Так я тебя звала, а ты как раз пошла в столовую за обедом. А они, видимо, очень спешили и поэтому тебя не дождались. Но ты не убивайся так. Я им в следующий раз скажу, они тебя дождутся.

— Ты уж постарайся, — сказала внучка, а сама слезки утирает и носом хлюпает.

Больно смотреть мне на нее. Я уже ей тысячу раз говорила: «Возвращайся домой и будь с родителями, я тут как-нибудь сама». Всё-таки лето на дворе. Ей, видимо, хочется, как и всем детям, играть и резвиться, а она тут застряла с нами. Возится то со мной, то с моей соседкой Ниной Антоновной, лишь бы та не орала как резаная и давала мне выспаться по ночам».

«Сегодня утром я проснулась от того, что Мила сидит рядом с Ниной Антоновной и читает ей книгу Екклесиаста. А та, вместо того чтобы драть глотку и проклинать, лежит молча и слушает. Глазами только изредка мигает. А потом вдруг спросила Милу:

— А почему ты носишь пальто в такую жару?

Мила так и залилась смехом, как колокольчик.

— Нина Антоновна, какое пальто? — спросила она.

Старуха подняла морщинистую ладонь и провела ею по рукам Милы.

— А это что? — спросила она, ощупывая кожу девочки.

— Это моя рука, — ответила Мила. — Нет на мне никого пальто.

Нина Антоновна притихла. Я только теперь поняла, что у нее совсем плохое зрение. Мила взяла ее за руку и тихо прочла над ней молитву.

— Что-то ты шибко ласковая, Серафимка, — проворчала Нина Антоновна. — Не люблю таких.

— Ничего страшного, — ответила внучка и погладила ее по голове. — Мы с вами всё равно подружимся.

А потом Мила захлопнула Библию и подошла ко мне.

— Бабушка, как себя чувствуешь? Ты хорошо спала? Давай я тебе волосы причешу.

Взяла гребешок и начала нежно приглаживать мои седые букли. В этот момент в палату вошла Лена. Поздоровалась с нами и подошла к Нине Антоновне. И тут снова понеслось. Нина Антоновна вновь принялась всех проклинать, желать скорейшей и мучительной смерти, насылать болезни. Просто удивительно, как искренно она всех ненавидит. И как только язык на такое поворачивается… Я снова не выдержала и сказала Миле, что хотела бы прогуляться по двору. Мила накинула на меня платок, и мы побрели к двери. И тут я случайно услышала, как Нина Антоновна шепчет Лене:

— Ты скажи Серафиме, чтобы она мне больше ничего про Бога не говорила. Не надо мне Бога. Не верю я в него.

Лена с сожалением посмотрела на нас и взглядом как бы попросила Милу больше не подходить к старухе. Но Мила у меня девочка смелая. Она приблизилась к Лене, взяла ее за руку и, заглянув прямо в глаза, сказала:

— Нине Антоновне просто очень больно, поэтому она так говорит. Но Бог нужен всем нам. У нас без Него всегда будет дыра в сердце, которую мы ничем не заполним.

После сказанного у Лены на глазах проступили слезы. Она не нашла, чем возразить десятилетней девочке. Так что Мила и не думала бросать мою безумную соседку. Каждый вечер, пока я вяжу носки, Мила сидит рядом с Ниной Антоновной. То яблоко ей почистит, то по руке погладит, то волосы причешет. Перед сном всегда читает с ней одну и ту же молитву. А старушка пытается ворчать и недовольствовать, да не получается уже. Так она весь свой навык растеряет, если будет общаться с Милой. Нужно сказать Миле, чтобы она не так сильно молилась за эту старушку, а то еще потом ее дочка Лена начнет думать, что мама окончательно тронулась умом. Нина Антоновна уже и без того третью ночь спит спокойно и ни на кого не орет. Так она вообще скатится до того, что вежливо говорить начнет…»

«Время тихого часа. Нина Антоновна лежит молча, губы жует, думает о чём-то. В последнее время она стала совсем тихой. А вчера даже шепнула Лене, чтобы та принесла из дома ее синее платье изо льна. Дала указание Лене, чтобы та подарила это платье Серафимке. Мне даже смешно стало. Зачем моей внучке платье от этой старушки? Хотя Мила, может быть, и возьмет, чтобы ее не обидеть.

Мне спать совсем не хочется. Смотрю, как Мила сладко дремлет на своей кушетке. Не знаю, отчего моё сердце так сжимается до боли, когда я смотрю на то, как она спит. Мне почему-то ее жалко. Не могу понять, почему. Иногда мне кажется, что с ней произошло что-то плохое, но не могу припомнить, что именно. Хотя ведь на моих глазах выросла эта крошка. Всё время вспоминаю, как Карина ходила ею беременная. Все девять месяцев она помогала мне то в огороде, то в школе. Конспекты мы с ней вместе проверяли. Карина всю беременность смеялась, шутила, помогала соседям, резвилась с моими учениками. Не удивительно теперь, что у Милы такой мягкий и веселый характер. Только однажды Карина разволновалась — когда заболела гриппом. Очень мы переживали, как бы на будущем ребенке это не сказалось. Но всё обошлось: у Милы здоровья хоть отбавляй. Помню, какая она родилась: пухленькая, розовощекая, крепкая. Нарадоваться на нее не могли. А когда Максим ввернулся из армии и увидел, какой его дома ждет сюрприз, то он чуть было сознания не лишился. До сих пор помню, как он кричал от радости, когда ему вручили розовый сверток с дочкой. Он тогда всё на свете позабыл. Всё-таки Карина хорошо сделала, что сразу не рассказала ему о своей беременности, а то он там вдали сошел бы с ума от волнения. Рвался бы домой и не смог бы нормально служить. Уж я-то своего сына знаю. А так он вернулся, а нас уже тут трое. Вот радости-то было сколько! Правда, немного он всё же расстроился, потому что не смог устроить наш скорейший переезд в Сибирь. «Но ничего страшного, — сказал он. — Вот подрастёт немного малышка, Карина окончит свой колледж к тому времени, и мы все вместе переедем к нам на родину. Там море, лес, воздух свежий. Для всех нас будет там хорошо». Я на счастье сына нарадоваться не могла. Только об одном я всё время жалела: что другую свою внучку приласкать не могу. Эту тайну я сохраню, как и обещала. Карина ведь так слезно просила меня никому об этом не говорить. Долго она носила в себе эту тайну. А в тот вечер, когда родная мать выгнала ее и Аню из дома, видимо, не выдержала юная душа, и она мне во всём призналась.

«Я не могу судить Аню, — поведала Карина в тот вечер, — она мне во всём призналась сама и даже поросила прощения. Хотя мне очень больно и тяжело, но я думаю, что Ане еще сложнее. Аня сказала, что с самого детства была влюблена в Максима. Она ждала момента, когда сможет признаться ему в этом. Но чем старше мы становились, тем сильнее она замечала, что Максим относится к ней только как к сестре. А когда на выпускном он пригласил на танец не ее, а меня, Аня совсем обезумела от ревности. Она сказала, что ей будто наживую разрезали всю грудь, до того ей было больно и обидно. И тогда она притворилась мной… Я как только подумаю о том, что между ними там произошло, мне так становится противно… Мне сначала казалось, что я уже никогда не смогу смотреть ни на Аню, ни на Максима. Мне, признаться, так хотелось сбежать, но Аня умоляла не бросать ее. Да я бы и не смогла. К тому же Аня так просила меня простить Максима! Ведь он ничего не знал и до сих пор не знает. Как сказала Аня, ей просто так сильно захотелось получить его любовь хотя бы на одну ночь, что она пошла на такой жестокий обман. Я не знаю, как мне теперь с этим жить. Аня уже успокоилась. Она радуется своей беременности, так как смогла заполучить от любимого человека часть него. А мне что делать? Я ведь всю жизнь буду жить с мыслями, что у Максима и Ани есть общий ребенок. Малыш скоро родится, будет расти, улыбаться, а я всякий раз, глядя на него, буду думать о том, что произошло между ними. Я сейчас думаю: зачем она мне всё это рассказала? Ей так хотелось облегчить свою душу, вот она и облегчила. А я теперь куда денусь с этой тайной?..»

Карина разревелась у меня на плече и взяла клятву, что я никому об этом не расскажу. Я сказала ей, чтобы она приняла всё как есть и смирилась. Потому что всё равно уже ничего не сможет изменить. А то так она рискует всю свою жизнь расточить на боль и обиду. Мы в тот вечер вместе помолились, и я дала ей слово, что никому не раскрою эту тайну. И вот уже десять лет, как я верно держу свое слово. Я никому об этом не расскажу, хотя, когда смотрю на маленькую Лолу, у меня так и рвется сердце: до того сильно она похожа на Максима! Они обе похожи на Максима. Мы прямо все диву даемся, что эти две девочки, Лола и Мила, обладают таким поразительным сходством. Когда были детьми, то еще можно было их различить. А сейчас прямо одно лицо. Даже мне порой было сложно понять, кто передо мной стоит. Правда, Лола растет совершенно несносным ребенком. Анна ее совсем забаловала. Я ее понимаю. Она думает, что таким образом она сможет компенсировать ей недостающую любовь Максима. Хотя зря она так. Ведь Максим, даже ни о чём не подозревая, всё равно заботится о Лоле, как может. Бедный мой сын: работает день и ночь. Как чувствует, что у него не одна, а две дочери. Сердце моё разрывается, глядя на него».

«Сегодня Лена принесла платье для Милы. Оно ведь на взрослую девушку. Мила в нем потонула. А Нина Антоновна ей и говорит:

— Это мне еще моя мама подарила. Я его ни разу не носила. Всё берегла для лучших времен. Думала, вот замуж выйду, тогда буду носить. А потом думала, что вот рожу, приведу себя в порядок и буду носить. Вот так ни разу его и не надела. Так оно и пролежало шкафу до лучших времен. А сейчас я его в гроб с собой не потащу. Так что, Серафима, ты носи его.

— Нина Антоновна, так оно ведь мне велико! — рассмеялась Мила, размахивая длинными рукавами, как Пьеро.

— Так ты ведь не всегда будешь десятилетней девочкой, — ответила старушка. — Ты вырастешь, станешь красавицей и тогда наденешь это платье. Оно тебе уже сейчас очень идет.

— Тебе правда идет этот цвет, — сказала я.

Мила засияла от радости:

— Правда? Это ведь фиалковый цвет?

— Да. Как ты и любишь, — сказала Нина Антоновна.

— Теперь у вас в палате поселилась принцесса фиалок, — сказала Лена и потрепала Милу по волосам. — Кстати, давно хотела спросить: почему тебе нравятся именно фиалки? Всем девочкам обычно нравятся пышные розы или тюльпаны.

— Нет, — ответила я, — она у нас с детства обожает фиалки.

— Это правда, — сказала Мила.

— И всё же, почему именно эти синие цветочки? — не отступала Лена.

Мила подошла к цветочным горшкам и осторожно провела пальцем по фиолетовым каемкам.

— Потому что они красивы не как все цветы, — ответила внучка. — Всем цветам нужно много света и внимания. А фиалки расцветают в тени. Всем цветам нужно слушать, что они красивы и что ими восхищаются, а фиалки красивы сами по себе. Им не нужны слова и не нужно много лести и внимания, чтобы одеваться в такую яркую синеву. Они скромные, и это красит их еще сильнее.

— Милочка, да ты у нас поэт! — воскликнула Лена.

Тут снова вмешалась я:

— Она у меня с первого класса пишет стихи. Да еще какие.

— Просто удивительный ребенок, — сказала Лена.

Мила скромно опустила глаза, и в эту секунду она словно и вправду превратилась в настоящую фиалку. А чуть погодя она подошла к Нине Антоновне и поцеловала ее в щечку.

— Спасибо большое за платье, бабушка. Мне оно очень нравится, — сказала Мила.

Нина Антоновна отвернулась и прямо-таки выдавила из себя некогда привычный грубый тон.

— Что еще придумаешь? — буркнула она. — Какая я тебе бабушка? Внучек мне еще тут не достает для полного счастья…

Мила рассмеялась и снова поцеловала ворчунью в щечку.

— Шибко нежная ты. Не люблю таких, — снова пробубнила Нина Антоновна и зажмурилась».

«У Милы началась школа. Теперь она сможет приезжать сюда только по выходным. Недавно Максим приходил. Я ему сказала, чтобы он купил Миле новые сапожки, а то старые уже совсем прохудились. Сколько мне еще тут находиться, не знаю. Доктор сказал, чтобы я продолжала записывать в дневник все свои воспоминания. Он думает, что я забуду, кто я. Может быть, его опасения не так уж и беспочвенны. Потому что я стала замечать, что после того, как Мила уехала отсюда, я стала многое забывать. Без нее я как будто совсем теряюсь. Дневник я стала вести совсем редко. Нет желания, да и писать не о чем. Максим с Кариной тоже редко стали меня навещать. Работают, наверное. Сейчас им некогда. А еще сегодня днем Нина Антоновна тихо отошла в вечность. Никогда бы не подумала, что буду так по ней тосковать. За это время я так привыкла к ней! В последние месяцы она стала совсем тихой и не устраивала больше концертов по ночам. Почему-то мне становится так больно в груди, как только я думаю о смерти. Как будто я уже неоднократно пережила ее присутствие…

Перед смертью Нины Антоновны ее дочь Лена приглашала других сиделок, но Нина Антоновна всех от себя гнала. А когда от нее сбежала последняя сиделка, она сказала Лене, что ей никто, кроме Серафимы, не нужен. Какое-то время я за ней присматривала, но и у меня самой здоровье пошаливает. Так что после ухода Милы Нина Антоновна совсем притихала, стала больше спать, меньше есть. А сегодня днем просто тихо покинула этот мир».

«За окном выпал первый снег. Мила приехала и провела со мной все выходные. Завтра утром снова уедет. Ей ведь в школу. Сейчас спит. Когда я на нее смотрю, у меня в памяти начинают всплывать разные фрагменты из прошлого, и я снова становлюсь собой. Сегодня, когда я укладывала Милу спать, то случайно увидела на ее спине и плечах глубокие шрамы в виде зарубцевавшихся точек. И тут меня прямо накрыло. Как я могла такое забыть? Тот ужасный день, когда наш сосед принёс к нам Милочку полуживую. Он нашел ее у себя в голубятне. В тот день на улице стояла такая жара, что все голуби попрятались у себя на чердаке. И там же кто-то запер Милу. Они до крови исклевали ее тело. Мы потом еле привели ее в сознание. Мы даже не могли представить, кто мог решиться на такой коварный поступок. Когда Мила пришла в себя, она не сказала, кто это сделал. Хотя Карина в отчаянии готова была даже наказать дочку за молчание. С тех пор Мила панически боится голубей.

Неделю спустя к нам прибежал соседский малыш и шепотом поведал нам о том, что видел, как тетя Аня затащила Милу в их голубятню и заперла за ней дверь. Что тогда стало с Кариной!.. Она выскочила из дома в одном халате и босая. Максим и я едва за ней поспевали. Она ворвалась в родительский дом и на глазах у всех оттаскала Аню за волосы по всей избе. Я никогда не видела Карину такой взбешённой. Я даже представить не могла, что она на такое способна. Аня ничего не смогла сделать. Слишком неравными оказались силы в этой схватке. Это было ужасное зрелище. Карина пригрозила Ане и ее дочери, чтобы те на пушечный выстрел не приближались к Миле. После чего Карина извинилась перед родителями за погром на кухне и покинула их дом. Я и Максим помчались за Кариной. Долго после этого мы не могли прийти в себя. Как у такой кроткой и доброй Карины может быть столько злости? Даже Максим стал время от времени ходить перед ней на цыпочках. После этого случая ни Аня, ни Лола действительно больше не приближались к Миле. Аня вообще погрузилась в учебу. Она наконец решила взяться ум и поступила на заочное отделение на лингвиста. Давно бы пора ей чем-то заняться. А то от безделья уже начала безобразничать».

«Ко мне подселили другую женщину. Она глухонемая и почти не встает с постели. Так что я даже не замечаю ее присутствия. Мила снова переехала ко мне на время зимних каникул. Мы будем вместе встречать Новый год, а потом Рождество. Сейчас она пошла в магазин за тортом. Она стала уже совсем самостоятельная. За два дня до ее прихода меня навестили Максим с Кариной. Что-то в последнее время они всё реже ко мне наведываются, а когда приходят, то всё время молчат. А я наоборот стала больше говорить. Наверное, уже совсем стала никчемной. Перед уходом Карина попросила меня подровнять Миле волосы. Я сначала не поняла, что она имеет в виду, а потом, когда Мила вернулась и я увидела ее куцый хвост, то тут же припомнила тот день. Мила тогда пришла домой пыльная, заплаканная, а на голове целая клумба. Кто-то очень жестоко с ней обошелся, обрезав ей часть волос почти под самые корни. Кто это с ней сделал, мы с Максимом до сих пор ума не приложим. Карина же уверена, что это сделала Лола. У Милы выпытывать бесполезно. Она будет молчать и своих врагов никогда не заложит. Я сейчас думаю: зачем я так много говорила ей о вере в Бога? Она так всё серьезно восприняла, что в прямом смысле теперь подставляет другую щеку.

После этого события Карина и Максим решительно начали собирать чемоданы и готовиться к переезду. Помню, как они в то утро поехали в Волжский, чтобы купить несколько больших чемоданов и одну дорожную сумку. В тот же вечер к нам позвонили из больницы. Не помню, о чём мы говорили. Я всё время возвращаюсь к этому дню и пытаюсь вспомнить, что же в тот день сказал мне врач. Он вроде как был врач из общей реанимации… Нет, я не помню. Помню только, что после этого мне стало плохо. А когда очнулась, то уже была в этой самой палате. Я уже хочу скорее отсюда выйти. Я чувствую, что моей внучке нужна защита. Мне нужно быть рядом с ней, а мне постоянно приходится торчать в этой палате. Я замечаю, что Мила с каждым днем становится бледнее и тоньше. Того гляди совсем скоро исчезнет. Как она там живет, пока я здесь на лечении? Нет, я не сомневаюсь, Карина и Максим хорошо за ней присматривают. Только не могу понять, отчего Мила с каждым днем становится всё печальнее?»

«Я уже совсем потеряла счет времени. За окном снова лето. А может быть, это то же самое лето. Иногда мне кажется, что я здесь уже целую вечность, а иногда — что всего дня три. Сегодня необычный день. Сегодня ко мне пришла Карина, но без Максима. Как-то странно она себя вела и говорила. Совсем как чужая. Да и взгляд у нее был такой… Как будто это и не Карина вовсе. Я даже сначала подумала, что это Аня. Так и спросила ее:

— Аня, это ты?

А она взгляд потупила, головой покачала и меня за руку взяла в точности как Карина.

— Нет, — говорит, — это я, Карина. Я пришла попрощаться. Мы с Максимом уезжаем Голландию и Милу с собой забираем.

— В Голландию? — переспросила я, как в бреду. — А почему в Голландию? Мы ведь хотели в Сибирь. Там наша родина.

— Максиму предложили работу в Голландии. Да и Миле там будет лучше.

— Ну, раз так… Тогда конечно, поезжайте. Только приезжать ведь в гости будете?

— Непременно, — ответила Карина.

А потом к нам вошел врач. Они о чём-то долго шептались у порога. Доктор всё кивал, а Карина что-то ему объясняла. Я так ничего и не расслышала. Потом в палату зашла Мила. Она даже не обняла мать. Просто прошла мимо нее и спряталась за моей спиной.

— Мила, — холодно сказала Карина, — мы уезжаем.

— Нет! — резко возразила Мила. — Я никуда не поеду. Я остаюсь с бабушкой.

— Прекрати спорить. Всё уже решено. Ты едешь с нами.

— Я не хочу. Я буду жить здесь с бабушкой.

А потом внучка прижалась ко мне всем телом и задрожала, как сухой лист.

— Бабушка, скажи ей! — кричала она, обливаясь слезами. — Скажи ей, что я с тобой останусь. Не отдавай меня ей!

От ее голоса у меня сердце так сжалось, что даже больно стало дышать.

— Милочка, что с тобой такое? Она ведь тебе добра желает. Тебе с ней будет легче. Я уже не такая здоровая, и не могу тебе ничего дать, не могу тебя защитить…

— Я хочу с тобой! — перебила меня Мила. — Я останусь здесь!

Никогда прежде я не видела, чтобы Мила вот так капризничала. Я вынула из-под подушки потрепанную Библию и вручила ей.

— Вот, это тебе, — сказала я. — Мы всегда будем вместе. Я буду молиться за тебя даже на том свете. А ты маму слушайся и будь сильной.

— Бабушка, что ты такое говоришь?! Какая мама?! Это не мама! Мамы с папой уже давно нет…

В эту секунду к ней подскочила Карина и с такой силой зажала ей рот, что девочка посинела.

— Ладно, нам уже пора, — сказала Карина и оттащила от меня Милу.

Глядя на то, как жестко Карина обращается с моей внучкой, я ощутила, как во мне поднялся гнев. Я встала с кровати и уцепилась за плечо Карины.

— Что ты делаешь?! — вскричала я. — Ей ведь больно! Отпусти ее! Что ты за мать такая?!

— Какая есть, — огрызнулась Карина. — Вы ведь во мне души не чаяли. Всё сделали, чтобы Максим женить на мне. Вот теперь и любуйтесь на вашу Кариночку.

— Ты чудовище! — я стукнула ее по спине.

В эту минуту ко мне подскочили санитары и насильно уложили меня в кровать. Последнее, что я помню, — это как мне связали руки, а потом острый шприц вонзился в моё бедро и больно щелкнул прямо по надкостнице. Когда я засыпала, я еще слышала голос Милочки. Она звала меня на помощь. Я плакала и рвалась, но это уже было во сне, мне кажется…»

«Сегодня доктор сказал мне перечитать мои старые записи в дневнике. Я начала читать, но ничего не поняла. Всё плывет перед глазами. Я уже не могу встать с постели. Не знаю, что со мной. Кажется, что я что-то важное потеряла, но не знаю, что именно. Милочка больше меня не навещает. Может быть, к экзаменам готовится. Сегодня перед сном ко мне приходили дети. Карина поцеловала меня в лоб, а Максим сказал, что уже ждет меня дома. Наконец-то мои дети меня заберут отсюда. Там, дома, я скорее восстановлюсь. Ведь дома даже стены лечат. Тем более там я смогу снова быть рядом со своей внучкой. Она, наверное, уже выросла».

Это была последняя запись в этом толстом дневнике. Яков пролистал чистые страницы, и оттуда к его ногам упал сухой цветок нежно-сиреневого цвета. Это была засушенная, как для гербария, фиалка. Даже когда Ксения забыла всех и всё на свете, она продолжала помнить Милу. Помнить всё, что связано с этой девочкой. Яков поднял с пола цветок и поднес его к лицу. От него всё еще исходил слабый фиалковый аромат. Яков вспомнил, как видел эти цветы дома у Лолы. Они были на столе, на подоконниках и в саду. Какие же это призрачные цветы… Они всё знали. Знали всю тайну и молчали. Как и сама Мила. Яков не мог понять, зачем она всё это делала? Почему молчала? Почему никогда не защищалась? Никогда не противостояла такой жестокости? Неужели она такая боязливая и слабая? Нет, Яков отказывался в это верить. Она не была трусливой, что-то стоит за всем этим. Не могла она просто так взять и притвориться Лолой. Он помнил, как она смотрела на него, когда пришла к ним в гости. Он помнил все ее стихи. Она тоже любит его, но почему-то продолжает прятаться.

Мысли его прервались зовом из кухни.

— Яков, ужин готов! — позвала баба Лола.

Яков вздрогнул. Его будто кто-то встряхнул, заставив против воли вернуться в реальное время. Исчезли психиатрическая больница, лицо измученной Ксении и крики маленькой девочки, просящей о помощи. Он снова сидел на двухъярусной кровати, сжимая в руках старый дневник и маленькую засохшую фиалку. С того момента, как он приехал в этот сырой городок, прошло всего лишь несколько часов. Но Якову казалось, что в этом доме прошла половина его жизни. Он всё еще не мог поверить полностью всему, что услышал. В голове гудело, и он каждую секунду мысленно повторял одно и то же имя, словно под этим именем скрывались ответы на все его вопросы. «Мила, Мила… — вторил он. — Почему ты молчала? Зачем ты притворялась? Неужели я тебе совсем не нужен?..»

— Ужин остынет, — раздался голос над его головой.

Яков поднял глаза и увидел на пороге бабу Лолу.

— Ты всё прочитал? — спросила она.

Яков кивнул головой.

Баба Лола подошла и присела рядом с ним.

— Как она там? — спросила она, глядя в одну точку.

— Кто?

— Мила.

Яков зажмурился и до боли растер глаза запястьями.

— Как вам сказать… — начал он. — Там что-то странное происходит. Я всегда думал, что это один и тот же человек. Это сложно объяснить. Честно сказать, я еще сам не до конца понимаю.

— А что тут понимать? — выдохнула баба Лола. — Это старый трюк среди близнецов. — Мои девочки не раз так обманывали учителей и меня. Одна что-нибудь натворит, а другая берет на себя ее вину. У Милы с Лолой тоже такое случалось. Однажды классная руководительница обо всём догадалась и пожаловалась нам, что Мила от лица Лолы защитила презентацию по зоологии. И всё бы прокатило, если бы в эту минуту физрук не застукал Лолу позади школы, курящую как паровоз. Тут всё и выяснилось. После длительной беседы в директорской я спросила Милу, зачем она это делает. Зачем покрывает Лолу? Зачем делает за нее домашние задания? Мила только опустила глаза и ничего не ответила. Но я всё поняла. Лола была лидером в их классе. Она уже не в первый раз натравливала всех ребят против Милы. Несколько раз учителя видели, как Милу избивали позади школы. Но, мне кажется, даже не в этом дело. Не думаю, что Мила стала бы делать всё это из-за страха. Возможно, на это были свои причины. Только нам они были не известны. Могу сказать, что Лола может быть очень изощренной и в своей хитрости может очень далеко зайти.

После этих слов Яков стало по-настоящему страшно за Милу. Всё, о чём он сейчас мог мечтать, — это как можно скорее вернуться в Нидерланды и сделать всё, чтобы Мила оказалась на свободе. Страшно было даже представить, что могло случиться, что Лола так легко воспользовалась беззащитной сиротой.

— Ты так и не ответил, — вырвал его из тревожных дум голос бабы Лолы — С Милой всё в порядке?

Яков на секунду задумался. Вылить на измученную женщину все свои самые страшные подозрения? Нет, об этом он даже думать не хотел. Но что-то нужно было ответить, поэтому Яков неоднозначно покачал головой и неуверенно протянул:

— Не переживайте. Мила жива и здорова. Учится, как я уже сказал, в одном из самых престижных университетов. Отлично говорит на голландском. У нее великое будущее.

Баба Лола досадливо цокнула на него.

— И не стыдно пожилую женщину обманывать? — сказала она, вставая на ноги. — Я ведь догадываюсь, что всё там не так гладко, как ты говоришь. А иначе зачем бы ты сюда приехал? Ты, мой дорогой, даже не знал, на ком хочешь жениться. Я сразу поняла, что девочки провели тебя.

— То есть… — у Якова что-то неприятно дёрнуло в груди. — Что вы хотите этим сказать? Думаете, Мила заодно с Лолой?

— Ей, по всей видимости, приходится Лоле подыгрывать. Кто знает, на каком крючке Лола держит Милу в этот раз.

— И вы так легко об этом говорите…

Баба Лола усмехнулась и заковыляла к двери. Какая-то жесткость прослеживалась теперь в ее поступи и жестах. Словно это была уже не та женщина, которая совсем недавно горько оплакивала свою умершую дочь.

— Дорогой мой, я в этой жизни столько всего видела, что тебе даже не снилось, — сухо бросила она. — Я уже давно перестала чему-то удивляться. И, сказать честно, чувств во мне осталось совсем немного. Потому что когда хоронишь сначала одну дочь, потом оказываешься покинутой другой дочерью, а потом в конце концов хоронишь своего мужа, то какие могут еще остаться чувства? Даже при всём желании я больше не могу кому-то сострадать как должно. Ты уж прости. Не суди меня за это. Милу мне всегда было очень жалко. Но сейчас мне кажется, что она тоже виновата в такой судьбе. Если она не научится противостоять Лоле и быть смелой, то так и будет всю жизнь тенью и призраком. Да, так и передай ей от единственной живой бабушки.

Яков опустил глаза и снова закрутил в пальцах маленькую фиалку.

— Я сейчас приду, — сказал он. — Можно мне только с братом переговорить?

Баба Лола пожала плечами и вышла из спальни. Оставшись один, Яков приложил к губам цветок и глубоко вобрал в себя слабый аромат. Может быть, баба Лола в чём-то права, но всё равно Яков был твердо убежден, что Мила одна не справится. Теперь, когда он понял, что девушек две, ему стало гораздо легче. Еще бы, теперь ему не придется ломать голову, как лечить диссоциативное расстройство или как активировать одну личность и подавить другую. Его версия, что в теле Лолы обитает дух ее близняшки, умершей в утробе матери, с треском провалилась, и он был этому чрезмерно рад. Всё это даже сейчас звучало так бредово! А разгадка оказалась куда проще. Он достал телефон и набрал номер Германа. Пока звучали гудки, Яков думал о том, с чего начать разговор.

— Привет, — послышался взволнованный голос Германа.

— Привет, — стараясь сохранять самообладание, ответил Яков. — Я тут кое-что узнал…

— Всё это бред, — перебил его Герман. — Я сейчас еду в Амстердам. Я был у Анны дома и такое узнал, что тебе лучше присесть… — и, не давая Якову даже вставить полслова, Герман затараторил как заводной: — Я говорил тебе, что у меня намечался ужин в доме Анны. Всё прошло замечательно. Мы поужинали, а потом проболтали допоздна. Во время ужина Анна сказала, что Лола уехала со своими университетскими одногруппниками на экскурсию в Нойшванштайн. Они там пробудут три дня. Анна любезно предложила мне остаться на ночь. Просто переночевать, а не то, что ты себе уже надумал. Она постелила мне в гостевой комнате. Ночью, когда все уснули, я пробрался в сад, а оттуда в конюшню. Там в одном из стойл я нашел ту самую дверь в полу. Долго рассказывать, как я ее открыл и как потом пролез в это тесное отверстие, не буду. Главное, что мне это ценой моих расцарапанных локтей всё же удалось. Знаешь, что я там нашел? Там под землей старый винный погреб с несколькими выходами. Один выход ведет прямиком в гостиную, другой в конюшню, а еще один выход ведет прямо в спальню Лолы. Ты знал, что спальня Лолы разделена на две части? Там у нее стоит огромный гардеробный шкаф во всю стену. Он-то и делит спальню на две части. Одна часть имеет обычную дверь в коридор — это, я так понимаю, спальня Лолы. А дверь в другую часть спальни замурована. Туда можно попасть только из погреба или через этот самый шкаф. В этом шкафу есть довольно широкая дверь, которая спрятана за стеллажами. Все эти стеллажи с лёгкостью раздвигаются. Там такая хитрая конструкция… Это нужно было видеть. Когда эти стеллажи раздвигаются, то комнату разделяет всего лишь широкое зеркало. То есть со стороны спальни Лолы это выглядит как обычное зеркало, а с другой стороны это вполне себе прозрачное стекло. А теперь самое главное. Спальня за зеркалом принадлежит другой девушке. Ты сейчас, главное, не падай в обморок и приготовь пакет, на случай если тебя снова стошнит от нервов.

— Герман, я как раз… — начал было Яков.

— Не перебивай меня. Я еще сам не до конца пришел в себя. Короче, их две. Я не знаю, каким образом так вышло, но девушка, которая живет в этой спальне, — это совсем другой человек. Я нашел там все доказательства того, что это совсем другая девушка, но она как две капли воды похожа на Лолу. Кто она такая и почему там живет как затворница, я не знаю. Там вместо окна круглое отверстие прямо под потолком. Почти весь пол заставлен горшками с фиалками. Куча учебников по биологии, ботанике, по голландскому языку и садоводству. Там же я нашел дневник со стихами и вложенную между его страницами твою фотокарточку. Но это не самое главное. Под подушкой лежала старая потрепанная Библия, а в нее была вложена черно-белая фотография. На ней изображена женщина. На обратной стороне фраза: «Моей любимой внучке Миле, с любовью». Это та самая бабушка, к которой ты поехал. Ты, кстати, нашел ее? Вы поговорили? Что она тебе сказала? Но я теперь точно уверен, что их две. Знаешь, почему? Потому что я позвонил на работу, и узнал, что Лола сегодня там провела занятие по йоге. А мой знакомый преподаватель из университета только что сообщил мне по телефону, что Лола находится вместе с ними на экскурсии. Он даже фотографию мне прислал, где Лола (или Мила) преспокойно дремлет в автобусе. Короче, я сейчас еду в Амстердам, чтобы самому убедиться в том, что Лола в фитнес-центре. А ты что молчишь? Что ты там узнал? Хотя уже не важно. Каким нужно было быть идиотом, чтобы не понять, в чём дело, с самого начала. Даже маленькому мальчику Павэлю было всё ясно… А мы с тобой напридумывали невесть что. Давай я тебе перезвоню. Менеджер из фитнес-центра звонит. Я сказал, чтобы он… Короче, всё, давай. Потом созвонимся. Надеюсь, ты там живой? До связи.

Когда Герман отключился, Яков начал смутно подозревать, что его брат на грани безумия, до того он был неузнаваем. Никогда Герман не позволял себе вести разговор вот так: сумбурно и сбивчиво. Еще бы, он ведь психолог и гордится этим. Яков сам еще не до конца пришел в себя. До последней минуты пребывания в доме бабы Лолы ему чудилось, что он спит и видит долгий сон.

После ужина баба Лола затопила баню. Напарившись вдоволь, Яков рухнул на диван и отключился. Так он проспал почти до самого обеда. Он уже и забыл, когда в последний раз спал так сладко. Этой ночью он не видел тревожных снов. В голове больше не бряцали бесконечные думы да вопросы. Этой ночью он слышал голос самого первого стихотворения, которое прислала ему Мила. Яков так часто его перечитывал, что уже давно выучил наизусть. Всякий раз, когда он читал эти строки, ему мерещилось, что в них зашифровано тайное послание. Были дни, когда он готов был отдать всё, лишь бы понять, чьё сердце способно писать такие стихи. Но теперь, после того как правда ему открылась в полной мере, эти строки преобразились в его уме, представ перед ним в совершенно ином свете. Только теперь он стал понимать, как важны были для этой девушки слова надежды. Яков повернулся на другой бок, и в его сознании снова запели голосом Милы уже давно заученные строки:

«Так много написано. Видно, от сердца

Вырвал слова такие.

Быть может, ты в жизни успел натерпеться:

Прожил минуты лихие.

Я так бы подумать могла, и, возможно,

Тебе бы пришлось по нраву…

Но только вежливой быть и ложной —

Увы, не в моих уставах.

Ты пишешь слова о надежде складно

И рифмы слагаешь умело.

Ты пишешь так, что другим неповадно

Спорить открыто и смело.

Но я посмею сказать. Ты не против,

Если слова твои — в прах?..

Тебя занесло на крутом повороте.

Тебя, в твоих же словах.

Как же так можно судить о надежде?

Как можно так понимать?

Меня наводит на мысли, что прежде

Не смог ты себя обуздать.

Ты, видимо, жизнью сполна избалован,

Раз заявляешь такое.

Видимо, ты судьбой зацелован,

Если надежда — пустое.

А как же быть, когда вдруг случилось

В семье ребенку болеть?

И сердце матери вмиг превратилось

В мольбу: «Только б успеть…»

Надежда в душе ее материнской

Дает ей силы в борьбе.

Страх огромный… нет, исполинский

Уступит место мольбе.

А как же быть, когда хочется, ждется

Любимых с поля огня?

Надежда шепчет: «Вернется, вернется.

Дождись желанного дня».

Надеяться — вовсе не значит,

Что настоящего нет.

Надежду в душе не упрячет

Тот, в ком горит ее свет.

И в дни, когда сложно поверить,

Когда молитвы стихают,

Когда уж нет сил лицемерить,

Когда разум тянется к краю,

Тогда лишь ниточка яркого света

Скользнет в непроглядную тьму,

А ты уж ходишь по краю сюжета,

Переступаешь за черту.

И этот свет так жаждет любой,

Кто хочет порвать этот круг,

Начав путь по дороге другой,

И верить в простое «А вдруг…»