Дача Голицына

               
     Сегодня мы решили доехать до Шесхариса и вернуться обратно пешком. Мы – это я и Вова Рябов, мальчик из нашей команды по подводному ориентированию, а с недавних пор – смею надеяться – мой самый закадычный друг. Правда, он постарше меня, посерьёзнее. Сейчас у него «выпускной» учебный год, а мне ещё учиться и учиться, и наша дружба, говорят, отвлекает нас от занятий, но нам это совершенно неважно. Мы много ходим пешком, всё больше по окраинам Восточного района, открывая для себя неизведанные улочки, мостики, овражки. Маршрутов не планируем, идём куда ноги идут. Прогуливаясь неспешно, беседуем обо всём – о прочитанных книгах, о новейших открытиях, о легендах и былях этих мест. Оказалось, у нас много общего, нам есть о чём поговорить и помолчать. И что интересно, в Новороссийске есть одна особенность – где бы мы не гуляли, любые тропки неизбежно приводят к морю. Вот так и сегодня: прошлись вдоль трассы до кафе «Полёт», выпили по стакану сливового компота и свернули вниз, на всеми любимое место.
     Справа, в глубине бухты, шевелятся портовые краны, издали слышен глухой железный лязг – «Красный двигатель» далеко, это скорее с Судоремонтного завода. Начало осени, но ещё тепло и погода стоит ясная. Мы сидим на каменных ступенях, ведущих вниз, к полосе «дикого» пляжа. Перед нами синий простор с полосками судов на рейде, утопающий в зелени город на той стороне бухты, а за спиной –  полуразрушенный замок. Пахнет морем и нагретым иссушенным сеном. Трава на полянке у лестницы совсем выгорела и тускло золотится на солнце. Сухие стебли её унизаны, как бусинами, россыпью белых, словно выточенных из мела, улиток. То тут, то там изредка скачут, вспыхивая яркими – синими, розовыми – подкрылками толстые кузнечики-кобылки. В детстве мы звали их «синепёрки» и «краснопёрки», и часто ловили, чтобы, развернув, полюбоваться нежными цветными крылышками.
Ещё вчера был шторм, за ночь он порядком взбаламутил и окончательно выстудил воду, унявшись только под утро. И к полудню ветерок всё ещё свеж, он вспенивает на частых волнах белые «барашки», но солнце припекает так по-летнему, что в кроне ближайшего дерева, очнувшись, не ко времени заверещала цикада. 
Пляж пустынен, лишь вдалеке качается на волнах чья-то отчаянная голова. Новороссийцев трудно испугать непогодой, но лезть в штормовые воды дураков нет. А про таких, как этот, у нас говорят «в Турцию поплыл!» – со снисходительной усмешкой, но тем не менее не спуская глаз с незадачливого пловца.
     Внизу вдоль берега бродит старик – жилистый, загорелый – собирает обглоданные морем ветки и доски: наверное, будет топить печь. Вот он, потянув корягу, разворошил кучу подгнивших водорослей и, конечно же, потревожил водяных блох. Эти твари, похожие на мелких креветок, скопом прыгают на ноги и кусаются как пираньи. Старик равнодушно хлопает пару раз по сухим щиколоткам и тащит прочь свою добычу. Палимый солнцем, просоленный всеми ветрами, он похож на Робинзона Крузо.
А впрочем … Трудно представить, что здесь, в этих старых обшарпанных домах с подслеповатыми окнами может кто-то жить. Самый последний, с видом на море, стоит почти на краю скалистого обрыва, поросшего колючим кустарником и редкими, причудливо изогнутыми к небу деревьями – они вцепились в камни оголёнными корнями и живут непонятно чем и вопреки всему. К дому прохода не найти – трухлявый штакетник забора густо заплела колючая ажина. Но в окне за треснувшим стеклом угадывается занавеска, а в глубине двора полощутся на ветру выцветшие тряпицы. Да, здесь живут люди, и, судя по аппетитному запаху жареной рыбы, вполне себе неплохо живут.
     Говорят, когда-то в этих строениях, приземистых и широких, были конюшни. А ещё раньше, в начале ХХ века, чуть поодаль на пригорке был построен самый настоящий замок – дача князя Голицына.
     Во время войны в неё угодила авиабомба, но она – полуразрушенная, но не поверженная – осталась столь же прекрасной и гордой, как достойно стареющая дочь древних дворянских фамилий. И поныне возвышаются над морем её башня и обломанные зубчатые стены, и снова то сгущаются тьмой, то просвечивают насквозь синевой неба её стрельчатые окна, с некоторой грустью глядя на стремительно растущий город и проходящие мимо неё большие современные суда. 
     С малых лет мы – мефодиевские – каждое лето купались именно здесь, «на водной», у дачи Голицына, купались до синевы губ и цокота зубов. Нехотя выйдя из воды, ребята грелись, раскинувшись как морские звезды, на горячей гальке. А мне нравилось потихоньку пойти побродить вдоль берега, постоять в ледяной воде горного ручья, сбегающего по камням в море, а чуть дальше найти прокопчённые булыжники очага, угли, створки мидий и погнутый лист железа, припрятанный рядом, на склоне, в салатовых зарослях морской «капустки». И ещё, конечно же, любила уходить к замку – там, приникнув щекой и ладошкой к тёплому шершавому камню, так хорошо было затихнуть, зажмуриться, улавливая в глубине стен шорох бегущей крови и тихие, мерные удары пульса. Я искренне верила, что дача Голицына живая, что она всё чувствует: тоскует по хозяину, страдает от ран и терпеливо ждет, когда о ней вспомнят, когда помогут ей восстать из руин и обрести былое величие. Об этом я, конечно, помалкивала. Нашим пацанам были чужды сантименты, но и они порой, заглядевшись на замок, хмуро говорили «от гады фашисты» и ожесточённо цыкали слюной.
     Чуть отдохнув, отправлялись мы по берегу к «водной» – нырять и драть мидии на сваях. Водной станцией в ту пору было двухэтажное белёное здание со смотровым «теремком» на крыше: сверху окна, внизу – ворота для лодок. Из-под ворот тянулись рельсы, полузанесённые галькой, и уходили в воду рядом с мостиком. Дощатый мостик, а точнее причал, крепко держался на железных сваях и тоже уходил в море. Народу на нём было не протолкнуться, и как же весело было, шлёпая по мокрым доскам, разбежаться до конца и сигануть в самую глубину! И тут, главное, не выскакивать сразу, а пронырнуть подальше, иначе следующие за тобой начнут глушить, как рыбу, прыгая «бомбочками». А ещё лучше, пока не разошлась пена, сделать кувырок под водой и вынырнуть под мостом. И покуда приятели с нарастающим беспокойством высматривают тебя в толще воды, взобраться по сваям, встать у них за спинами и, вытряхивая из ушей воду, невинно спросить: «Потеряли чегось?». Но это уже высший пилотаж.
     Теперь станция закрыта, а мостик до половины разрушен – у берега ещё сохранились ветхие доски настила, а дальше только ржавые сваи, щерясь остатками гвоздей и болтов, попарно торчат из воды, как обломки зубов древнего чудовища.
Всё течёт, всё меняется, но, к счастью, по-прежнему неизменны море, дача Голицына, а рядом с ней мы – всё те же дети, хоть уже и взрослые.
Солнце клонится к горизонту, старика уж давно нет, а куда делся пловец, мы и не заметили – то ли ушёл, то ли уплыл…
     Цикада смолкла, лишь мерно грохочут волны, ворочают гальку и с шипением отступают, чтобы с новой силой наброситься на неподатливый берег.
Вовка задумчиво смотрит вдаль, покусывая травинку, а я смотрю на Вовку: пушистые пепельно-русые волосы, тонкие черты, соболиные брови, и такие чудные добрые глаза – шоколадно-карие, в обрамлении чёрных ресниц! В который раз невольно удивляюсь – вот бывают же такие красивые люди… И снова пугаюсь этой мысли – нехорошо так думать, а вдруг догадается? Защипало глаза – видно от ветра, я с досадой отворачиваюсь, но всё равно чувствую рядом плечо – на него так и тянет склонить голову… глупость какая… Вовка – такой славный, умница, хороший товарищ. Просто друг и ничего больше…
     Тихонько вздыхаю, и он тут же – ты чего? – чутко поднимает голову.
– Так, ничего… Хорошо здесь, век бы не уходить…
И он говорит с тёплой улыбкой:
– Ну значит всё – остаёмся!
– А где мы будем жить? – улыбаюсь в ответ.
– А в замке!
     Разом оборачиваемся, оглядываем стены критическим оком.
– Зима скоро, а крыши нет. – я говорю так, будто всё уже решено, осталось только за вещами сбегать.
– Сделаем, – отвечает он в том же духе. – Правда, тут строить и строить, ну ничего – главное начать.
– Как думаешь, её ещё можно восстановить?
     Поглядев ещё, спокойно и серьёзно ответил:
– Думаю да. Только сначала надо поискать в архивах, музеях… Должны же где-то сохраниться фото, чертежи, воспоминания очевидцев, в конце концов… может в письмах. А ещё узнать где брали камень и можно ли достать такой же. И так же обточить. Тут мастера нужны, каменотёсы… а вообще, если мыслить технически…
     Вынув малый блокнот с карандашиком, стал набрасывать схему предполагаемых комнат, приговаривая: 
– Ну допустим… так… внизу подвалы… холл… там лестница… так… погнали второй этаж…
В этом мы, конечно, разные – он технарь до мозга кости, я гуманитарий. У меня всё на уровне чувств и фантазий, у него – когда касается дела – трезвый расчёт и бесстрастный математический ум.
     Вот он чертит, а я размышляю вслух, что хорошо бы устроить каминный зал. И как это будет славно – закутавшись в плед, просиживать там долгими ненастными вечерами, слушать за окном шум дождя и бездумно глядеть на языки пламени и рдеющие угли. А ещё нужны ковры на пол, а на стены – гобелены.
     Вова, кивнув, подхватывает:
– Вот кстати, надо продумать систему отопления. Печи и камин само собой, но неплохо бы построить и котельную, там же прачечную, поварню и дом для прислуги – можно вон в тех домах. И да, все постройки обложить тем же камнем, что и замок, и прикрыть деревьями…
     Чиркая карандашом, увлечённо мурлычет, что можно под камни пола проложить тёплые трубы, а чугунные батареи в нишах под окнами закрыть узорчатыми решётками;
и кстати, надо продумать, где спрятать огнетушители.
     А меня больше волнует убранство и мебель, и ещё я считаю, что везде, где только возможно, должен красоваться герб рода Голицыных: вырезан в камне над входом и над камином, вышит золотом на белье, нарисован и тиснён на посуде.
А сервировка! Здесь и тончайший фарфор с вензелями на донышке, и благородный хрусталь. Особая стать – столовое серебро: на литом подносе серебряное ведёрко с колотым льдом, в нём матово холодеет в скорлупке инея бутылка шампанского – «Абрау» разумеется; и повсюду молочно-белые свечи заправлены в серебряные подсвечники и канделябры. А ещё картины, много картин: морские сражения, скалистые горы, тихие рассветы и дороги, уходящие вдаль…
На отдельной стене портрет хозяина дома, большой, в тяжёлой золочёной раме; под ним напольная ваза с цветами, а по бокам светильники. И хорошо бы табличку с именем хозяина, титулом, краткими сведениями о его жизни, а также дату постройки дачи и время его проживания здесь. А ещё лучше две таблички, на русском и на английском – для гостей.
     Выслушав эти мечтания, мой друг делает неожиданный вывод:
– Охрана! Охрану забыли…
     Рисует игрушечный каменный домик – караулку для охраны, а рядом
кованые ажурные ворота, азартно бормочет: «сигнализация…  так… решётки на окнах…», и быстро набрасывает узкую решётку в средневековом стиле – схваченные полосками ромбы, а сверху наконечники как бы перекрещенных копий. И тут же, увлекшись, изображает на следующей странице рыцарские доспехи.
     Я дружески замечаю, что придумал он, конечно, классно, но доспехи здесь явно лишние. Голицын был всё-таки русский князь, а не тевтонский рыцарь. Да и места маловато для таких причуд. Не лучше ли поставить в холле высокие напольные часы –  пусть себе отсчитывают время, покачивая долгим маятником и периодически – «Бомм! Бомм!» – мелодичным боем нарушают тишину, разгоняя по углам и переходам пугливые тени. А ключ и почётная обязанность раз в неделю заводить часы будут доверены дворецкому… Тут мы поспорили, кто это будет – дворецкий, мажордом или просто управляющий. Сошлись на том, что это в сущности неважно. Главное, достроить и обставить всё, а персонал будет прибывать по ходу пьесы.
     А ещё я предлагаю разбить вокруг сад – там будет приятно гулять в тени по отсыпанным мелкой мраморной крошкой дорожкам, белоснежным словно сахар. Я буквально вижу, как под сенью дерев журчит фонтан, на клумбах благоухают розы, а стены замка обрамляют крупные листья дикого винограда…и тотчас же получаю бурный протест:
– Ещё чего! Ни в коем случае! Лианы – они же стены рушат, ты что, не знала?
– А как в Шотландии? Все замки заплетены листвой – зелёной, красной! Ведь красиво же…
– Так то в Шотландии, чего им жалеть – у них замков много, а у нас один, да и то не весь.
     И опять он что-то пишет. Придвигаюсь ближе:
– Вов…
– Нет.
     Ещё ближе:
– Ну Во-ов…
– Не дам, и не проси… вон, если хочешь – сделаем спереди ограду, а ниже, над морем стену из камня – вот у неё и сажай свой виноград. Только за ним уход нужен, ровнять, стричь… так…
     И, поразмыслив, выводит в столбце персонала – «садовник».
Блокнот почти весь исчеркан, да и идеи пока иссякли. Вроде бы всё предусмотрели, осталось так, по мелочи: запастись топливом и провизией, забить снегом ледник, обустроить винный погреб, а ещё обновить причал – для прибывающих морем.

                ***
     Я знаю, когда-нибудь всё так и будет. Подойдут к двери замка почётные гости – адмиралы дружественных нам стран, а может, и мэры городов-побратимов.
И встретит их почтенный дворецкий, или лучше сказать мажордом – сдержанный, блистательный, как король-Солнце, в своём вышитом камзоле с золотыми пуговицами.
Далее расстараются от души, покажут своё умение повара, горничные, прачки – все в костюмах прошлого века, и с ними кастелянша, в чепце и накрахмаленном фартуке, пышная, белая и стремительная, как фрегат под парусами. Она любезна, но вместе с тем и величественна, ибо ведёт учёт всему хозяйству, за которым глаз да глаз, и при ней всегда, словно символ власти, большая связка ключей.
     Вечереет, камни уже холодны, и мы нехотя поднимаемся, проходим вверх по каменистой тропинке, чтобы ещё на миг задержаться, постоять молча у древних стен.
По всему видно, что этот дом был построен с любовью, на века.
     Как, наверное, радовался своей задумке учёный-сейсмолог Борис Борисович Голицын, как ею гордился! И возможно, слал знакомым в Северную Пальмиру сердечные приветы с просьбой не забывать своего старого друга и обязательно приехать, дабы укрепить здоровье и отдохнуть на его скромной дачке у моря. За эту любезность он сулил роскошные купания, горы фруктов и вдоволь благотворных солнечных ванн, а также чай с видом на море… или шампанское… или всё сразу и как можно больше.
И, наверное, преодолев очередной изгиб палимой солнцем дороги, гости ахали, завидев вдалеке зубцы башни, а позже восклицали: «И это «дачка»?!», радуя хозяина своим изумлением и восторгом.
     Да, этот дом был построен для счастья… И он будет построен снова, в чём мы абсолютно уверены. В этом мире для нас нет ничего невозможного, ведь мы ещё так молоды и так сказочно богаты: у нас есть свой собственный замок, а впереди – целая жизнь.