Не только о Булгакове
На сайте «СЕТЕВАЯ СЛОВЕСНОСТЬ» А.Б. Левин пишет: - Вот известная без преувеличения всякому сколько-нибудь культурному русскому читателю фраза:
«В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат».
В такой редакции приводят этот знаменитый отрывок и всезнающая «Алиса», и ещё несколько сайтов, включая формат видеофильма.
А вот как сохранилась в памяти эта фраза, какой она была в одном из первых изданий этой книги:
«В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат».
Как говорится: ¬ «Найдите отличия». В новом варианте недостаёт всего одного слова - «пятый». Казалось бы, - ну, и что? Какая разница? Верно, для смысла - никакого. Так же, как для смысла вовсе не нужны, например, слова «весеннего месяца». Зачем они?
Но задумайтесь, - чем сразу «забирает» этот текст, почему запомнился? Не только тем, что он - «с начала». Мало ли «первых фраз», с которых начинаются романы! Смыслом? Нет, музыкой! Необыкновенно мощной энергией ритма! Как в стихотворении, где каждое слово работает не только на смысл, но и на гармонию восприятия в целом.
К тому же, - ритма, обозначившего энергетику всего романа, но не об этом речь.
Если прочитать вслух, заметим, что текст «катится», как колесо, оборот за оборотом, увлекая за собой. Но в этом месте ритм как будто «проскальзывает", создавая некий акцент на слове «прокуратор».
Спрашивается: на чём по смыслу должен быть выбран акцент? Конечно, на последних словах - "Понтий Пилат"
***
К чему это я? А к тому, что, когда пишешь, хорошо бы обращать внимание не только на смысл и грамматику, но и на «музыку», на ритм. Это – тоже «инструмент», надо бы не забывать пользоваться им. Не только в стихах, но и в прозе.
Особенно в прозе, потому что в стихах он сам о себе напоминает.
Даже, если ты - не Булгаков.
© Copyright: Марк Олдворчун, 2025
Свидетельство о публикации №225060101751
Свидетельство о публикации №225060101751
Рецензии
Совершенно справедливо! Это тот случай,когда "из песни слов не выкинуть"
Наталья Малинкина 07.06.2025 06:56 • Заявить о нарушении
Наталья Малинкина 07.06.2025 06:56 • Заявить о нарушении
Уважаемые соседи, великодушно извините меня за этот текстовый вклин, но у меня мало возможностей оперативно "достучаться" до Марка, а мне очень хотелось бы познакомить его с замечательным творчеством самобытного автора.
С уважением, Виктор
"Ни о чём" (Семен Сухолуцкий) http://proza.ru/2014/11/14/474
У меня, как и у других гениальных писателей, белое тело бумажного листа, замершего в ожидании первого прикосновения, вызывает непреодолимый страх. Немецкий психоаналитик Макс Цидрейтер, когда-то широко известный, а ныне живущий лишь в микроскопических сносках одноразовых диссертаций, писал (тем и хорош психоанализ - пиши, что хочешь - не подкопаешься): "В связи с особенностями европейского воспитания и сексуального просвещения, неопределенная тревожность по поводу предстоящей близости может присутствовать у лиц мнительных, склонных к самоанализу и ипохондрии”. Эта "неопределенная тревожность", помноженная на еврейскую наследственность, привела к тому, что каждый новый роман я не могу начать с чистого листа. Поиски же частично использованной бумаги занимают порой много времени, иногда дольше, чем требуется, чтобы позабыть ту, еще юную, но уже соблазнительно сформировавшуюся, самую первую фразу будущего романа, так сказать, entre, которую я готовлю для моего гурмана-читателя. И вот, когда после продолжительных поисков по квартире, я, наконец, нахожу угловатый бумажный огрызок с бездомными цифрами на исподе, вероятно, в прошлой жизни обитавшими в чьем-то телефонном аппарате, тогда дрожащий от предвкушения карандаш вдруг растерянно замирает, пораженный внезапным приступом амнезии, засыпает (естественно, в самый ответственный момент!), и более мне не удается выжать из него ни-че-го, ни слова.
А ведь еще совсем недавно я был весел и бодр, имперсонально шутил и не грыз ногти. Мои дети, в силу своей неопытности, любили меня искренне, то есть даром. Так когда же все началось? Не знаю. Не знаю даже зачем я это пишу. Сказать-то мне нечего, мыслей или идей нет и, скорее всего, не будет. В конце концов, это меня не так уж беспокоит. Хуже то, что теперь я не могу расслабится и получить удовольствие от простого чтения книг: делая мертворожденные заметки, я пропускаю через себя текст, как золотоискатель руду, или, что вернее, как дождевой червь породу, по частям, не видя целого. Мало того, во мне вообще ничего не задерживается, кроме каловых масс. Есть в этом, конечно, и приятная сторона: любую книгу я перечитываю так, как будто читаю ее впервые. Кстати, книг этих, перечитываемых, остается все меньше, а места в книжном шкафу - все больше: чем дольше я путешествую по жизни, тем легче становится мой багаж. Круг общения сузился до размеров спасательного и состоит в основном из героев несуществующего романа.
Итак, спешу опередить пытливого читателя (впрочем, автор всегда обязан идти впереди, освещая читателю путь то ли вырванным сердцем, то ли изъеденной печенью) и даю мой словесный портрет в полный рост: снизу - геморрой, сверху - пародонтоз. И посередине, как волк между флажками, загнанная и обреченная, мечется душа. Все плохо. Казалось бы, дальше некуда. Но почему-то каждый новый день - хуже предыдущего. "Выпрямись, - говорю я себе, - заговори в полный рост!" Бесполезно.
Так что же я все кручусь вокруг да около? Пора бы уже и начать. Вопрос – с чего. Господи, ты говоришь, вначале было слово. Какое?!
Я думаю, что в моем возрасте (когда вспоминать прошлое приятнее, чем задумываться о будущем, когда отгремел в русском ресторане тидесятлетний юбилей, отметивший точку невозврата, когда идти назад уже поздно, поскольку до выхода ближе, чем до входа) немало хороших писателей из немногих оставшихся в живых, страдают той же болезнью. Их последняя карта – уже не козырь, какие там козыря, и даже не дневник, и не мемуары - эхо этих лебединых песен дойдет до нас только после ухода автора, а записные книжки – так, мусор, собранный по сусекам, шваль, которую мы отчаянно бросаем на стол, лучше других понимая, что это - конец и наша карта бита. "Ни дня без строчки!" - уговаривал себя писатель, по капле выдавливая остатки таланта на бумагу. "Ни дня без рюмки!" - читаю я между строк. Чем же я лучше или хуже? К счастью для читателя (а читателя надо беречь, поскольку он беззащитен на сквозняке настежь раскрытой книги), моя записная книжка коротка, как поминальник сироты. Кроме того, половину ее составляют цитаты. Опустим их.
***
.........................
Виктор Комосов 15.06.2025 10:21 Заявить о нарушении
С уважением, Виктор
"Ни о чём" (Семен Сухолуцкий) http://proza.ru/2014/11/14/474
У меня, как и у других гениальных писателей, белое тело бумажного листа, замершего в ожидании первого прикосновения, вызывает непреодолимый страх. Немецкий психоаналитик Макс Цидрейтер, когда-то широко известный, а ныне живущий лишь в микроскопических сносках одноразовых диссертаций, писал (тем и хорош психоанализ - пиши, что хочешь - не подкопаешься): "В связи с особенностями европейского воспитания и сексуального просвещения, неопределенная тревожность по поводу предстоящей близости может присутствовать у лиц мнительных, склонных к самоанализу и ипохондрии”. Эта "неопределенная тревожность", помноженная на еврейскую наследственность, привела к тому, что каждый новый роман я не могу начать с чистого листа. Поиски же частично использованной бумаги занимают порой много времени, иногда дольше, чем требуется, чтобы позабыть ту, еще юную, но уже соблазнительно сформировавшуюся, самую первую фразу будущего романа, так сказать, entre, которую я готовлю для моего гурмана-читателя. И вот, когда после продолжительных поисков по квартире, я, наконец, нахожу угловатый бумажный огрызок с бездомными цифрами на исподе, вероятно, в прошлой жизни обитавшими в чьем-то телефонном аппарате, тогда дрожащий от предвкушения карандаш вдруг растерянно замирает, пораженный внезапным приступом амнезии, засыпает (естественно, в самый ответственный момент!), и более мне не удается выжать из него ни-че-го, ни слова.
А ведь еще совсем недавно я был весел и бодр, имперсонально шутил и не грыз ногти. Мои дети, в силу своей неопытности, любили меня искренне, то есть даром. Так когда же все началось? Не знаю. Не знаю даже зачем я это пишу. Сказать-то мне нечего, мыслей или идей нет и, скорее всего, не будет. В конце концов, это меня не так уж беспокоит. Хуже то, что теперь я не могу расслабится и получить удовольствие от простого чтения книг: делая мертворожденные заметки, я пропускаю через себя текст, как золотоискатель руду, или, что вернее, как дождевой червь породу, по частям, не видя целого. Мало того, во мне вообще ничего не задерживается, кроме каловых масс. Есть в этом, конечно, и приятная сторона: любую книгу я перечитываю так, как будто читаю ее впервые. Кстати, книг этих, перечитываемых, остается все меньше, а места в книжном шкафу - все больше: чем дольше я путешествую по жизни, тем легче становится мой багаж. Круг общения сузился до размеров спасательного и состоит в основном из героев несуществующего романа.
Итак, спешу опередить пытливого читателя (впрочем, автор всегда обязан идти впереди, освещая читателю путь то ли вырванным сердцем, то ли изъеденной печенью) и даю мой словесный портрет в полный рост: снизу - геморрой, сверху - пародонтоз. И посередине, как волк между флажками, загнанная и обреченная, мечется душа. Все плохо. Казалось бы, дальше некуда. Но почему-то каждый новый день - хуже предыдущего. "Выпрямись, - говорю я себе, - заговори в полный рост!" Бесполезно.
Так что же я все кручусь вокруг да около? Пора бы уже и начать. Вопрос – с чего. Господи, ты говоришь, вначале было слово. Какое?!
Я думаю, что в моем возрасте (когда вспоминать прошлое приятнее, чем задумываться о будущем, когда отгремел в русском ресторане тидесятлетний юбилей, отметивший точку невозврата, когда идти назад уже поздно, поскольку до выхода ближе, чем до входа) немало хороших писателей из немногих оставшихся в живых, страдают той же болезнью. Их последняя карта – уже не козырь, какие там козыря, и даже не дневник, и не мемуары - эхо этих лебединых песен дойдет до нас только после ухода автора, а записные книжки – так, мусор, собранный по сусекам, шваль, которую мы отчаянно бросаем на стол, лучше других понимая, что это - конец и наша карта бита. "Ни дня без строчки!" - уговаривал себя писатель, по капле выдавливая остатки таланта на бумагу. "Ни дня без рюмки!" - читаю я между строк. Чем же я лучше или хуже? К счастью для читателя (а читателя надо беречь, поскольку он беззащитен на сквозняке настежь раскрытой книги), моя записная книжка коротка, как поминальник сироты. Кроме того, половину ее составляют цитаты. Опустим их.
***
.........................
Виктор Комосов 15.06.2025 10:21 Заявить о нарушении