Стальной храм Иштар. Глава I Город-призрак

Глава I. Город-призрак

Октябрь 1917. Западный фронт.

Танк MK IV с именем "Judgement" двигался через грязную равнину, словно зверь из стали и копоти. Гусеницы вязли в чернозёме, скрежетали на булыжниках, вонзались в размокшую землю, оставляя за собой чёрную борозду. Отдалённые взрывы глухо отзывались в броне, как удары по внутренностям чудовища. Небо было низким, свинцовым, словно само время застыло над этим куском мира, отказываясь идти вперёд.

Сержант Артур Мэйсон поднял голову от карты, заляпанной грязью и маслом. Лоб его блестел от пота. Он провёл пальцем по нарисованной линии — от последней позиции пехоты до обозначенного крестиком Келдерика.

— Мы уже близко, — сказал он. — По расчётам — максимум миля.
— Миля в наших условиях — как чёртова одиссея, — проворчал капрал Мёрфи, утирая лоб рукавом. — Думаешь, гусеницы выдержат ещё один подъём?
— А выбор у нас есть? — отозвался Лоуренс Боден, протирая стекло смотрового прибора. — Или в Келдерик, или обратно к линии, где газ ест лёгкие и уши звенят от мин.
— Говорят, там никого. Немцы ушли, — пробормотал он, не отрывая взгляда от улицы, где вдалеке мелькали крыши.
— Или затаились, — сказал Мёрфи, переключая передачи.
— Или вымерли, — хрипло вставил Эзра Кейн. Его голос всегда звучал так, будто исходил не из груди, а из самой броневой оболочки машины.

Эзра был не тем, кто говорил впустую. Его лицо казалось вырезанным из серого камня. Глубоко посаженные глаза блуждали между тенями и рычагами, словно ища в этой машине душу. Он был родом из Ланкашира, чинил паровозы до войны. Сын его умер от кори. Ему было всего девять. С тех пор Эзра не улыбался. Его левый карман хранил фотографию: мальчик в кепке, обнимающий пса. От бумаги пахло углём, маслом и дождём.

Мёрфи, напротив, был живчиком — худощавый, с быстрыми руками и вечной ухмылкой. До войны он был киномехаником. Всё мечтал вернуться к проектору, к свету, бегущему сквозь плёнку. Рассказывал анекдоты даже во время обстрела. Под сиденьем у него лежал давно высохший лист клевера — талисман на удачу.

Лоуренс — самый странный из всех. Бывший семинарист. Он говорил на латыни, знал греческий и никогда не расставался с Библией. Его отчислили с богословского факультета за «излишнюю симпатию к языческой философии» и настойчивые вопросы о природе зла. Он часто пел псалмы — особенно когда вдалеке начинала бить артиллерия. Его пение будто ограждало экипаж от мира, который разваливался на куски.

А Артур... Артур был учителем. До войны преподавал латынь в закрытой школе для мальчиков. Любил античную архитектуру и римскую эпигафику. Его разум искал порядок, структуру, вечную логику слов. Жюстин, француженка с глазами цвета лазури, была его возлюбленной. Сестра милосердия. Прошлой весной госпиталь под Аррасом превратился в пепел после немецкой бомбардировки. Он не писал ей писем с тех пор. Потому что писать — значит надеяться. А он больше не надеялся.

На подступах к Келдерику ветер гнал по земле сухие листья. Булыжники звенели под гусеницами, дома стояли мёртвые и глухие, окна — пустые глазницы. Ни собак, ни людей, никого. Только шелест и странное чувство, что они пересекли черту — не фронта, а реальности. Артур вылез из верхнего люка и глянул вперёд.

— Что-то не так, — сказал он. — Слишком тихо. Даже птицы молчат.
Небо над головой было не серым — скорее, выцветшим, как старая акварель. А воздух — неподвижен, будто в церкви перед началом мессы.

— Добро пожаловать в мёртвый город, — прошептал Лоуренс, и лицо его сделалось странно просветлённым.

Артур почувствовал, как по позвоночнику пробежал холодок. Танк остановился у центральной площади. Гул двигателя стих. Все молчали.

И тогда Лоуренс вдруг сказал:
— Какого года твоя карта?
— Что ты имеешь в виду? Все карты местности выданы нам штабом неделю назад — нахмурился Артур.
— Здесь должен быть карьер. Или лес. Но города здесь быть не должно и никогда не было. Я изучал этот регион до войны, когда планировал своё путешествие на велосипеде из Сент-Омер в Гент.

Тишина стала почти вещественной. И в этой тишине "Judgement" — тяжёлый, уставший, скрипящий — снова тронулся с места. Без приказа. Без усилия. Машина сама сделала шаг вперёд и вновь погрузилась в сон.