Маяк и окно

На холме одиноко стоял заброшенный дом.

Еженочно луч далекого маяка сверкал в его сквозных оконных проемах. Можно было подумать, что там с интервалом в несколько секунд загорался и гаснул призрачный свет, как отголосок былых времен, когда в этих стенах жили люди.

Однажды, взглянув на этот остов, я заметил в нем смутную человеческую фигуру. Она походила издали на неподвижно стоявшую у окна точку, ритмично возникавшую на фоне красноватого сияния и растворявшуюся в кромешном мраке дома.

На удивление, незнакомец оказался в том же месте и на следующую ночь, и я без задней мысли решил пойти посмотреть. Я пересек широкую балку между нами, запутался на непонятно куда ведшей дороге и, выкашляв все легкие, забрался на холм по длинной кривой лестнице.

Старый угрюмый дом с влажными стенами в самом деле оказался покинутым, потому глупо было надеяться, что кто-то ютился в нем. Я лег на землю отдышаться, когда сверху вдруг донесся звонкий женский голос: «Привет. Ты чего здесь делаешь?»

Из окна на втором этаже показался силуэт девушки, обрамляемый миражным мерцанием маяка. Пытаясь собраться с мыслями, я несуразно прокряхтел: «А что здесь делаешь ты? Здесь же никого нет».

«Как же нет, когда я здесь? — в ее голосе послышалось ощутимое недовольство, впрочем, вмиг сменившееся веселостью. — Слушай, а ты любишь виноград? Я очень люблю, особенно белый…»

Мы проболтали почти час. Несмотря на то что меня уже капитально ломало, и одна минута тянулась как десять, я терпел до последнего. Я плохо связывал слова в предложения, а девушка сыпала фактами о себе, будто нашла в моем лице персонального биографа. Лишь только не объясняла, почему очутилась посреди ночи в столь странном месте.

Уходя, я пообещал купить ей самый вкусный виноград, какой найду, если она согласится еще раз встретиться. Фигура в окне не пожелала принимать подношений, однако предложила мне вернуться спустя сутки.

Я не помнил, как дошел к себе, как вмазался. Очнувшись на следующий день, я не соображал, имело ли это знакомство место, или же я элементарно бредил. Но нет: когда зашло солнце, и над уснувшей бухтой привычно забегал луч, в окне мрачневшего за балкой дома вновь появились неясные очертания, теперь еле заметно махавшие рукой. Если увядавший мозг все еще позволял мне испытывать что-то вроде радости и приятного волнения, то с подобием таких чувств я повторил вчерашний путь.

Тем вечером я беззастенчиво спросил: «Ты, наверное, бездомная и живешь тут?» Девушка усмехнулась: «Да если и живу, это все-таки дом, не правда ли?» Она напрочь отказывалась покидать свою обитель и еще больше не хотела, чтобы к ней заходил я; даже взяла с меня слово ни при каких обстоятельствах этого не делать.

Наши встречи продолжались пару недель. Колоться я и не думал бросать. Когда-то я уже лежал в диспансере, и с тех пор смерть от передозировки была для меня предпочтительнее аду настоящей героиновой ломки. Изменилось в моем существовании только времяпрепровождение от покупки очередной дозы до ее приема. Я заползал на холм, падал на землю, а моя собеседница радостно приветствовала: «А вот и ты! Я уже думала, не явишься больше. Видел, как я махала тебе? Я тебя еще за балкой вижу».

Что характерно, наблюдать меня издали в наши безлунные вечера она, согласно известным законам физики и здравого смысла, не могла. Но разве ширяльщиков занимают незначительные несостыковки в работе мироздания?

Хотелось бы сказать, что это были самые счастливые минуты моего дня, но — увы…

А затем она так же неожиданно исчезла. Силуэт не показывался один вечер, другой, третий. Я добросовестно мыкался к заброшке, тщетно ждал и звал девушку. Разверзнутая пасть балки злорадно скалилась рядами черных островерхих деревьев, а маяк выглядел теперь никчемным и бесполезным, утратившим свое основное предназначение.

Больше моя подруга не появлялась. И несмотря на то что никакой сильной привязанности между нами не было, во всяком случае с моей стороны, эта потеря доломала что-то очень важное и невосполнимое во мне.

Одним дождливым утром я нарушил свое обещание. Внутри мне сразу стало ясно, что жить в таком месте никто не мог. Сотрясаясь от чувства свершившейся катастрофы, я пробрался сквозь груды строительного мусора на второй этаж и обнаружил давно истлевшее тело, сидевшее с опущенной головой в углу посреди пятна бурой засохшей крови. Собранные в хвост волосы, ниспадавшие на плечо девушки, напоминали клок тусклой выгоревшей травы. Одета она была в легкое платье-рубашку, словно собиралась не сюда, а на море или в гости. Рядом лежали пузырек аспирина и опасная бритва.

Я битый час прорыдал на полу около своей находки, захлебываясь слезами и глотая горькую пыль, после чего взял лезвие, сел в противоположной части помещения и, так же, как она, больше не вставал из своего угла.