Чебуратор российской эпохи

Прошли те времена, когда Чебурашка был милым и добрым существом — комком ушастого наивного счастья, которое помогало крокодилу Гене строить Дом дружбы, петь песни под гармошку и разносить апельсины в коробках из-под обуви. Добрая душа в меховом тельце. Символ доброты в эпоху застойного соцреализма.
Но детство ушло, как ушла страна, в которой он родился. Пришла суровая, бессердечная реальность постперестроечной эпохи. На смену Домам дружбы пришли «крыши», на смену апельсинам — кокаин и паяльник.
В начале 1990-х Чебурашка влился в мутную, как речка у очистных, криминальную жизнь. Он обосновался в подвале одного качковского клуба на окраине Ясенево, где сутками напролёт тягал железо, накачивал банку, татуировал на спине кресты и дубы, и по ночам выезжал на «дела». Он рэкетировал мелких предпринимателей, выбивал долги, "паял" непокорных клиентов и устраивал сцены в духе Вахтангова, но с молотком.
В бандитской среде его стали звать Чебуратор — за немыслимую жестокость, за злобу в глазах, за то, что в нём будто сидело два злых духа, и оба были без тормозов. Он не боялся ничего, а если и боялся, то только ностальгии.
Разумеется, он сколотил капитал — небольшой бизнес-империей владел через подставных лиц. Базировался на Кипре, раз в год отдыхал в Греции, был замечен с криминальной элитой постсоветского пространства: Пашка Цветомузыка, Тайванчик, Дед Хасан, Квежо, а также с Гариком Бескозыркой, Лёшей Молдавским, Мамедычем Кривым, и загадочным Зубастиком, который, говорят, не ел твердую пищу после одной "встречи" с Чебуратором.
Время от времени он подрабатывал киллером — не ради денег, а чтобы не потерять хватку. У него был именной топор с вырезанным ушастым силуэтом — на ручке гравировка: «От Чебуратора с любовью».
Иногда он проходил мимо Лужников. Там, под навесом из тряпья, старый крокодил Гена продавал утюги, старые бинокли, значки, открытки с видами Ялты и фантики от «Буревестника». Он не изменился. Всё тот же голос, всё та же надежда в глазах. Он верил, что всё ещё можно исправить. Что когда-нибудь снова будут апельсины.
Чебуратор, проходя мимо, не смотрел на него. Лишь слегка поджимал губы. Он не мог простить себе прошлого. А Гена, в свою очередь, смотрел сквозь него, как будто ничего не видит. Это была их последняя игра в "прятки".
Чебурашка несколько раз сидел. На зоне его встречали с уважением. В знаменитом Владимирском Централе его короновали как вора в законе. Отныне он был ушастый пахан. Пел в хриплом голосе:
«Владимирский Централ...
Ветер северный...»
Он не пел — он говорил молитву. Такую, какую понимал.
Имя Чебуратора произносили в криминальном мире с опасливым уважением. В коридорах МВД папки с его делами ходили по рукам, но никто не решался их дочитать до конца — не из-за страха, а из-за усталости от бессмысленного насилия. Там был список дел, от которых даже видывавшие всё опера закрывали лицо руками: и взрыв в бане на Ямской, и та история с холодильником в Муроме, и массовое изъятие ушей в 2002-м.
Однажды, в ресторане «Пельмень Люкс» в Уфе, двадцать человек с районом за спиной, молодые, дерзкие и «по понятиям», отказались признать его авторитет. Говорят, он не проронил ни слова. Просто встал из-за стола, взял свой топор, и встал у входа. Дальше было молчание, скрежет, визг и запах сырого мяса. Через десять минут весь зал стал похож на бойню в сериале «Сопрано», но снятую оператором с тремором и по заказу ТВ-6.
На следующий день, в местной газете написали:
«Неизвестный устроил погром в ресторане. Орудием преступления, вероятно, стал столярный инструмент. Мотивы — идеологические».
Так и жил Чебуратор — между апельсинами прошлого и кровавым настоящим, между песнями на гармошке и блатными шансонами, между тем, кем он был, и тем, кем его сделала эпоха.
Чебуратор жил на всю катушку, как будто завтра никогда не наступит. Он был из тех, кто не просто «не откладывал на потом» — он вообще не откладывал.
У него были дворцы с позолоченными биде, яхты, купленные у шейхов с переплатой, потому что "не терплю ждать", и охота на краснокнижных животных, которая была больше ритуалом, чем спортом. Он заказывал сафари, где расстреливал тапиров, дымчатых леопардов, муравьедов и даже пару бегемотов... которые, кстати, были не просто бегемоты. Они выступали в детском цирке в Саранске.
— Говорят, ты их сжёг?
— Сжёг. И чо? Они были предатели апельсинового братства.
Некоторое время Чебуратор даже состоял в Ку-клукс-клане, но по недоразумению. Он думал, что это клуб любителей белых шуб. Потом, когда понял, что это не про норку, а про ненависть, сжёг пару участников и вышел, громко хлопнув дверью.
У Чебуратора был гарем. Причём не один. В каждом городе — от Рязани до Пхукета — у него было по 6–12 официальных жён. Причём закон позволял: как нечеловеческой единице, он попадал в серую зону — биологически он не субъект семейного кодекса.
— Мы проверяли, — говорил один судья, — это вообще кто?
— Ну, вроде грызун…
— Ну и пусть живёт как хочет.
Любил он летать. Его частный Gulfstream G650ER, обшитый бронёй, с баром и креслами из шкуры ягуара, летал по маршрутам: Питер — Сан-Франциско, Гонконг — Белград, Кемерово — Токио, как будто между ними просто две станции метро. Везде, где он появлялся, его встречали как своего: кто с боем, кто с вином, кто с низким поклоном.
На Дальнем Востоке он запустил крабовый бизнес — неофициальная монополия. Его лодки с экипажем бывших десантников охотились на панцирных гигантов, а крабов потом переправляли в Японию и Корею. С китайцами Чебуратор вёл масштабную операцию по продаже леса:
— Мы вам весь Приморский край под ноль, а вы мне — 18 китайских строительных компаний и одну армию электриков.
Так и договорились. Под пожилым кедром в Биробиджане.
Но однажды, на одной из криминальных сходок, когда он пил армянский коньяк 1959 года и играл на ноже с грузинским генералом, кто-то из угла с усмешкой бросил:
— Слышь, Чебуратор… а на СВО тебе не слабо?
Комната замолчала. Он посмотрел на обидчика — мелкого, но дерзкого барыгу по прозвищу Налим — и, не говоря ни слова, вспорол ему брюхо, вытащил кишки, обмотал вокруг люстры и тихо сказал:
— Это не СВО. Это спецоперация по хирургии.
Через неделю его взяли за «поясок» и заперли в КПЗ. Не потому что могли, а чтобы хоть на день остудить его.
И тогда, в тесную камеру, вошёл он — Евгений Пригожин. В кожаной куртке, с лысиной, блестящей как у катка, голосом, будто он жевал гравий и самогон.
— Здоров, брат Чебуратор.
— Здорово, Женёк. С чем пришёл?
— Ты мужик серьёзный. Я слышал, как ты кишки разматываешь. Уважуха. Нам такие нужны.
— Куда это «нам»?
— В ЧВК «Вагнер». Нам надо на фронт, брат. Нужны такие, как ты. Не потому что ты патриот — а потому что ты мясник с душой поэта.
— И чо, платят нормально?
— Больше, чем китайцы за лес. И там легально можно делать то, за что в других странах сажают.
Чебуратор прищурился.
— Дай подумать...
Он поднялся, поправил свой ушастый силуэт в зеркале, снял с себя «Адиковский» спортивный костюм, надел чёрный берет и сказал:
— Ладно. Пошли крошить реальность.
Так Чебуратор стал «вагнеровцем».
И только старый Гена, продавая бинокли на морозе, тихо пробормотал:
— Ну что ж ты, брат, совсем ушёл в темноту…
На войне Чебуратор раскрылся полностью. Его нечеловеческая сущность, прежде прикрытая дорогими костюмами и роскошными салонами, вырвалась наружу, как голодный зверь из клетки. Убивать для него было не работой, а спортом. А резать — тонким искусством, которому он придавал эстетический флер.
Он шёл в бой первым, без каски, в бронежилете из шкуры росомахи.
— Танки — для слабаков, — говорил он.
Но потом всё же влюбился в Т-90. И если был шанс, переезжал противника по приколу. На «абрикосовой волне», как он это называл. Он смеялся, когда слышал хруст костей.
— Как чипсы из девяностых, — комментировал.
Пленных он сжигал из огнемёта, иногда — по одному, иногда — сразу всех, если был в настроении. Один раз, сидя в «вертушке» Ми-24, с сигарой в зубах и ушами, затянутыми в армейскую банданку, он догонял беглецов из-под Донецка, и вышивал на земле огнём из ДШК, выкладывая матом свои инициалы.
А по вечерам, в окружении таких же тёмных фигур, он распевал песни с Моторолой и Гиви, голосами прокуренными и глухими от взрывов:
«Владимирский централ» — как гимн.
«По беспределу жить красиво» — их личная песня.
«Вышел в ночь — и вернулся с грехами» — авторская, написанная Чебуратором в тюремной камере.
«Пацаны с того света смотрят» — хриплая балада о тех, кто не вернулся.
Но веселье закончилось. Начался поход Пригожина на Москву. Чебуратор, всегда стремящийся к хаосу, возглавил одну из ключевых колонн. Её называли «Ушастая армада» — там были танки, броневики, пехота, на броне висели цепные псы, а в голове — Чебуратор с золотым АКСУ, иконой Николая Угодника, притороченной к грудной клетке, и мертвым журналистом в багажнике — для баланса.
Люди боялись не Пригожина — а его. Он был символом необратимого, разрушительной стихии, у которой нет морали, цели и логики. Бандиты, офицеры, бывшие генералы, измученные страхом и внутренним разложением, присягали Чебуратору.
— Только ты сможешь, брат, порядок навести, — говорили.
— Президент ушёл в молчание. Ты — шум.
И тогда Чебуратор задумался:
— А чего это я всегда был при ком-то?
— Я же сам могу стать царём.
Пригожин испугался. Он чувствовал, как с каждым днём влияние Чебуратора растёт. И хотя именно он начал марш, далеко идущих целей не ставил. Ему было нужно: договориться, припугнуть, покуражиться.
А у Чебуратора были другие планы. И в штабной палатке под Ростовом случился первый разлад.
Они разложили на столе карту мира. Пригожин, по-прежнему в своей чёрной куртке и с лицом, как у таксиста в Пятигорске, показывал пальцем:
— Значит так, вот это — наша зона. Вот до Брянска. Вот Кавказ. А вот дальше не лезем. Америка нам не нужна.
— А чё? — Чебуратор прищурился. — Мне Сан-Франциско нравился.
— Ну это уже перебор.
— А Австралия? Там кенгуру. Я хочу там охотиться.
— Брат, ты чего, у тебя ж глобус треснет!
— А пусть треснет! Я весь мир хочу, понял? — и ткнул топором в Гренландию. — Даже это заберу.
И стало ясно: два авторитета в одной палатке не выживут. Война только начиналась — не на фронте, а между ними. И этот бой обещал быть кровавее всех Донецких наступлений.
Но тот бой Пригожин взял подло. Как истинный повар, он действовал не в лоб, а через пищу. На утро перед сходкой, когда Чебуратор по привычке ел свою утреннюю баланду из чёрной икры и перепёлок, в еде был яд — рассчитанный на человека, а не на... это существо.
Яд не убил Чебурашку — но ослабил. И в схватке на ножах, где обычно Чебуратор был как буря с клинком, он вдруг дрогнул, пропустил удар. Не смертельный, но достаточно, чтобы повар успел замкнуть на нём цепи.
Пригожин распял его. На армейском столе, обитом резиной, цепи врезались в его мех и плоть, а Чебуратор шипел, не кричал — только смотрел, как в него входят крюки.
Люди повара стояли вокруг, молчаливые, загипнотизированные сценой.
А Евгений, со спокойным лицом, включил бензопилу.
— Прости, кореш… — сказал он, первым распиливая левую лапу, из которой вылетела искра, как будто в ней был металл. — Но ты ж понимаешь, братва за мной. Тебе не место в этом мире, брат. Ты слишком страшный даже для нас.
Кровь брызгала на принесённую кем-то святую плащаницу, покрыв её пятнами ужаса. Чебурашка, почти без сознания, хрипел сквозь зубы:
— Ты... нарушил... воровской кодекс, падла... Поваром был — поваром и сдохнешь.
— У нас воровской теперь по-другому, — усмехнулся Пригожин.
— Ты забыл, кто я. Я — вор из тени, не из клана. Я за идею, а не за пайку.
— Идея, брат, умерла в ’96-м.
— Ты не закончил меня, Женя. И если жив останусь, я... тебя из-под земли достану, хоть без рук, хоть без ног. Я в каждом твоём котлете буду, понял?
— А я, — сказал Пригожин, сверкая лысиной, — приглашён лично. Путин со мной! Он меня в Кремль зовёт, мы вместе Россию перевернём!
Он засмеялся, протирая лезвие пилы.
— И ты это видишь? — показал на своих охранников. — Все олигархи будут целовать нам пятки!
Чебурашка, почти без сознания, шипел сквозь кровь:
— Ты сдохнешь в этом самолёте.
Это был не прогноз. Это было знание, почти как проклятие. Он знал, что Путин, сидя в глубоком бункере с испачканными трусами, не боялся Пригожина. Он боялся Чебуратора. Боялся этого древнего зверя, которого никто не мог контролировать. В каждом его сне ушастый демон подползал к нему с ножом и тихо шептал:
— Твоё время вышло, Вова.
Пригожин, помолчав, вздохнул:
— Ладно, кореш, всё-таки одного поля ягодки…
Он сунул в рот Чебуратору орден «Мужества».
— Ты заслужил. Хоть и чудовище.
Но всё было так, как сказал Чебуратор. Через пару дней самолёт Пригожина взорвался в небе над Тверью. С ним — все его командиры. Все, кто резал, жёг, строил мечту. Никто не выжил.
А обезображенного и изувеченного Чебуратора выкинули в переулке под Калужской. Где его и нашёл старый друг — крокодил Гена.
Он вёл его домой на поводке, как больного зверька. Мыл его раны, обрабатывал марганцовкой. Кормил ложкой из детской посуды. Спал рядом на полу. Пел ему старые песни:
— Пусть бегут неуклюже, пешеходы по лужам…
Чебурашка не отвечал. Лишь смотрел в потолок, как будто видел небо.
Иногда он плакал ночью, беззвучно.
Гена стирал слёзы салфеткой и говорил:
— Ты ведь не таким был. Ты же был добрым, добрее всех. Что же с тобой сделали?
А Чебурашка думал: Что могло произойти? Как так вышло, что существо, созданное для любви и дружбы, стало мясником, палачом, чудовищем?
Может, его никогда не было. Может, он просто ошибка в мультике. И где-то глубоко внутри — он всё ещё хотел вернуться назад.
Но знал: назад уже не будет никогда.
(1 июня 2025 года, Винтертур)