Клятва у трёх дубов

Клятва у трёх дубов.

Селище Рекавка, сплетённое из полуземлянок с плетнёвыми стенами, обмазанными глиной, и двускатными крышами, крытыми соломой и дёрном, гнездилось у самой воды быстрой, студенной реки, там, где Велик Лес, извечный и дремучий, подступал сумрачной стеной к бревенчатым тынам, ограждавшим житницы и скотные дворы. Год выдался тяжёл. Зима долго не отпускала, а весна скупилась на теплое дыхание Перуна-громовника и ласку Матери Сырой Земли.

Земля стыла, медленно пробуждаясь, не спеша давать ростки пъшенице, да просу. Ловцы возвращались с пустыми вершами и мере;жами, капканы на бобров оставались нетронутыми у заросших осокой речных заливов, а в реке не видно было косяков рыбы, что прежде шли на нерест обильно. Морок голода уж заглядывал в дымные оконца лачуг.

У околицы, где из земли выступал старый валун, почитаемый как место силы Рода, и где стоял грубо вытесанный из дуба истукан Велеса, покровителя скота и богатства, с вырезанными на нём знаками стад и зерна, уже курился дымок. Там жрецы-старцы готовили скромные дары духам предков, прося их заступничества перед лицом надвигающейся беды. Люд видел, как старая Милослава, ведающая травами, бережно укладывала на камень лепёшки из последней муки и горсть сушёных грибов.

Когда солнце коснулось верхушек деревьев, Весемил развел огонь из сухих веток дуба и березы. В костер бросил лопатку убитого оленя — ту самую, что принесли охотники накануне. Кость трещала в пламени, покрываясь тонкой паутиной трещин, а старик, склонившись над дымом, шептал заклятия, зовя духов-провидцев.

— Покажи, кость-пророчица, куды зверь ушел… Кде тропа его тайная, кде западня ловчая, кде гнев Лешего, Хозяина Дубравы, лег на землю студеную… Молви слово истинное, не солги!

Когда лопатка почернела, он вытащил ее костяным крюком и положил на плат из сырой глины. Трещины складывались в знаки. Длинная черта к северу, значит, туда ушли лоси. Перекрещенные линии у кривого ручья, там капкан для людей, а у самого края, круг, будто глаз, это и было место силы Лешего.

— Вижу… — прошептал Весемил, и мужики замерли. — Охотиться к востоку. А к старой ели… не ходить.

Кость не лгала. Так гадали испокон веков — и духи знали: кто чтит древние пути, тот и добычу получит.

Бору было пятнадцать зим. Крепкий, рослый, со светло-русыми, будто выгоревшими под летним солнцем, волосами, что выбивались из-под простой войлочной шапки, обшитой по краю мехом выдры. Он привык полагаться на силу молодых рук, умело держащих сулицу и тяжелый деревянный чёлн, и на остроту глаза, зорко высматривающего след зверя или птицу в небе. Но в последние месяцы даже удача, казалось, отвернулась от него, словно Мокошь, прядущая нити судеб, завязала узелок на его доле.

Вечером у большого костра, где собирались мужи для совета, старейшина Добрыня держал слово:

— Неладно нечто, родичи, — говорил он глухим, рокочущим голосом, обводя взглядом собравшихся, чьи лица освещались неровным светом костра. — Земля не родит, лес не кормит, река не даёт рыбы досыта. Боги, почто отвернулись от нас? Иль жертвы наши не угодны им стали? Иль духи предков гневаются?

Мужи молчали, подбрасывая хворост в огонь. Треск пламени был единственным звуком в сгущающейся темноте.

В стороне сидел Весемил, ведун селения. Глаза его, казалось, видели дальше, чем у других, а руки, покрытые морщинами, держали оберег из оленьего рога. Он был стар. Так стар, что никто не помнил его молодым. Люди уважали его и побаивались, ибо знали, он говорит с духами и ведает тайны, сокрытые от простых смертных.

Наконец, Весемил поднял голову.

— Не боги великие отвернулись, Добрыня, — промолвил ведун, и голос его, тихий, но веский, заставил всех прислушаться. — Духи места сего недовольны. Лесной Хозяин, Лесовик, Владыка Чащи… его гнев пал на наши земли, яко тень от тучи грозовой. Он страж древний, и не любит, когда в его владениях чинят не по совести.

Мужи зашептались. Лесной Хозяин, Леший, был силой, с которой не шутили. Его власть простиралась над деревьями, зверями, даже над тропами. Рассердить его означало навлечь беду.

— Чем мы прогневали его? — спросил Остромир, опытный охотник. — Мы всегда оставляли ему часть добычи, не рубили деревья без нужды в заветной роще…

— Не всегда, Остромир, — перебил Весемил. — Был тот год, когда мы пошли за диким медом дальше, чем следовало. И прошлой осенью, когда лисицы болели, вы взяли больше, чем обычно, у самой Заколдованной Поляны, где духи Леса играют. — …И те, кто рубил лес для новой лодки у Старого Дуба, места святого, где земля сама силу даёт, не спросив дозволения и не оставив требу Лесному. И молодые охотники, что ради забавы спугнули выводок рысей у Чёрного Болота, где обитают духи топкие. Мелочи, скажете вы? Но из малых неуважений сплетается великая обида у того, кто каждый лист и каждую тварь в лесу своим достоянием считает.

Он говорил медленно, и с каждым его словом мужи опускали глаза. Всегда находились те, кто преступал незримые границы, полагаясь на свою силу или жадность.

— Гнев его велик, — продолжил ведун. — Он запутал тропы для охотников, он отогнал зверя, он наслал мор на рыбу. Пока гнев не утихнет, голод будет нашим спутником.

— Что же деять нам, ведун? — спросил Добрыня, шаркнув по утоптанной земле лаптем из лыка. — Как умилостивить Хозяина Леса? Какую требу принести?

Весемил долго смотрел на пляшущие языки огня, в которых чудились ему лики древних сил, а потом перевел взгляд на Бора, который сидел, сдвинув густые брови, и слушал слова старейшин, теребя в руках ремешок от ножа.

— Нужен тот, кто не побоится ступить на его тропы. Кто дойдет до сердца Чащи, до его капища сокровенного. Поклонится ему. Принесет дары от всего рода и будет молить о прощении за всех. Но не только дары из снеди нужны ему. Чистое сердце и помыслы без лукавства. Вот что узрит он.

В толпе снова зашептались. Идти в Чащу, когда сам Леший гневается, было равносильно самоубийству. Там тропы меняются, деревья оживают, а звуки сводят с ума. Никто не хотел вызываться.

Бор почувствовал, как сердце его сильно бьется в груди. Он не был самым опытным охотником, не был самым сильным, но он был молод, и страх еще не сковал его так сильно, как старейшин. Он видел, как его младшие сестры голодают. Он видел отчаяние в глазах матери.

Он поднялся.

— Я пойду.

На него уставились все глаза. Добрыня покачал головой.

— Ты молод, Бор. Лес не прощает ошибок.

— Я знаю Лес, старейшина. С малых лет его тропами ходил. Может, юношеское сердце, не отягощенное многими летами и думами тяжкими, будет услышано им? Не страшусь я гнева его, коли правда за нами.

Весемил кивнул, будто именно этого и ожидал.

— Верные слова, Бор. Юность порой чище помыслами. Приди ко мне на рассвете. Я дам тебе наставления и то, что поможет в пути.

На следующее утро, когда первые лучи Даждьбога-Солнца только начали золотить верхушки деревьев, Бор стоял у полуземлянки ведуна, дверь которой была прикрыта медвежьей шкурой. Весемил вышел, окутанный в ту же шкуру мехом внутрь, из-под которой виднелась простая льняная рубаха до колен, подпоясанная плетеным поясом с костяными бляшками. На груди его висел оберег из клыка вепря.

— Ты готов, сын? — спросил он.

— Готов, Весемил.

— Путь будет трудным. Леший любит играть с путниками, сбивать с толку. Главное — не поддавайся страху. Не верь всему, что увидишь и услышишь. И помни: Леший — не зло. Он — страж равновесия. Гнев его праведен, если люди нарушили уклад.

Он протянул Бору небольшой мешочек из грубой ткани.

— Здесь дары. Зерно яровое последнего урожая, хоть и скуден он был, сушеные ягоды клюквы и брусники, что собраны с чистым сердцем нашими женами и девами, и немного меда дикого, что добыт честным трудом из дупла старой липы. Леший ценит искренность и уважение, а не богатство подношения. Оставь их на месте его силы, у священного камня или древнего дерева, что он сам тебе укажет.

Ведун достал из-под шкуры кусок дерева, искусно вырезанный в виде птицы.

— Возьми. Это оберег. Не от всякой беды спасет, но напомнит тебе о связи с миром живых и придаст сил в минуту сомнения. Говори с Лесом, Бор. Не бойся его. Проси путь показать. И помни: ты идешь не только за себя, но за весь наш род.

Юноша взял мешочек и оберег. Поклонился ведуну.

— Я сделаю все, что в моих силах, Весемил.

Собрал он свой нехитрый скарб.,Надежное копье с костяным наконечником, обточенным. Великая ценность, доставшаяся от деда-ловца, нож в простых кожаных ножнах на поясе, да мешок с несколькими пресными лепешками, сухарями из ржаной муки и небольшим куском вяленого лосиного мяса. Мать, всхлипывая, повязала ему на запястье красный шерстяной шнурок, оберег от злых духов и сглаза, но не удерживала, зная, что такова его доля и воля рода.

Войдя в Лес, Бор сразу ощутил перемену. Обычно гостеприимный, полный птичьих голосов и звериных шорохов, сегодня он был тих и насторожен, будто затаил дыхание. Вековые сосны и ели стояли плотной стеной. Их смолистые ветви сплетались над головой, почти не пропуская солнечный свет. Тропа, которую он знал с малых ногтей, петляла и терялась под ногами, казалось, сама не зная, куда вести, или умышленно путая следы. Пахло сыростью, прелой листвой и чем-то еще древним, тяжелым, как дыхание самой земли.

Бор вспомнил слова ведуна. «Не верь всему, что увидишь». Он остановился, закрыл глаза, глубоко вдохнул влажный лесной воздух. Попробовал почувствовать направление по мху на деревьях, по тому, как свет, пусть и скудный, пробивается сверху.

— Лес, брат мой, — прошептал он. — Покажи мне путь к Хозяину. Я пришел с добром и покаянием.

Открыл глаза. Перед ним, казалось, появилась еле заметная прогалина. Или это игра света? Он пошел туда.

Лес становился все гуще и темнее. Деревья были исполинскими. Их стволы покрывал мох, как старые бороды. Корни, словно змеи, извивались по земле. Слышались странные звуки. То ли шелест ветра в кронах, то ли тихий смех, то ли стук, похожий на удары топора вдалеке. Юноша знал, что это Леший играет с ним, пытаясь заставить свернуть или испугать. Он сжимал в руке деревянную птицу, чувствуя ее тепло.

Однажды он увидел перед собой землянку. Совсем как та, что имелась у его дядьки. Из трубы вился дымок, пахло печеным хлебом. Бор обрадовался — неужели вышел к людям? Он пошел к жилищу, но чем ближе подходил, тем дальше оно отодвигалось. И вот уже не землянка, а поваленный ствол дерева, поросший грибами, , гниющим листом. Бор понял, это ма;ра, лесная обманка. Искушение для уставшего путника. Он отвернулся, сплюнул через левое плечо, как учила бабка, и пошел дальше вглубь Чащи, стараясь не оборачиваться на зовущий запах.

Потом он увидел тропу, усыпанную золотыми монетами, лежащими прямо на земле. Такой красоты и богатства он никогда не видел. Голодный желудок и мысли о бедности селения шептали: «Возьми! Возьми хоть немного!» Но Весемил говорил о дарах, а не о грабеже. Да и откуда в глуши Леса взяться монетам? Еще один морок. Бор прошел мимо, не притронувшись. Золото тут же истаяло в воздухе, оставив после себя лишь палые листья.

Бор побрел дальше. Сердце его стучало от пережитого, а ноги гудели от усталости. Чаща становилась всё плотнее, сумрачнее. Солнца уже не было видно за густым сплетением ветвей, и лишь редкие, тусклые лучи пробивались долу, ложась на мох неверными пятнами.

Вдруг до его слуха донесся тихий, чарующий напев, будто кто-то играл на свирели из тонкого тростника, и девичий смех, звонкий, как лесной ручеек. Юноша насторожился. Звуки эти были так не похожи на всё, что он слышал в этом угрюмом лесу.

Он пошел на зов, раздвигая цепкие ветви орешника. Поляна, на которую он ступил, была залита странным, мягким светом, хотя вокруг царил полумрак. Посреди этой самой поляны, у небольшого, кристально чистого озерца, чья вода переливалась всеми цветами радуги, сидели три девы. Ох, и девы то были! Косы их, русые, золотистые да черные как смоль, рассыпались по плечам и спинам, украшенные венками из невиданных цветов, что светились изнутри.

Одежды на них были легки, из тончайшего белого полотна, едва прикрывавшие станы гибкие, а очи их сияли, как звезды на ночном небе. Ланиты их были нежны, а губы алы, словно спелая малина.

Увидев Бора, они не испугались, а поднялись ему навстречу, улыбаясь так ласково, что у юноши защемило сердце.

— Здрав буди, путниче младой! — промолвила первая, златовласая, голосом, подобным журчанию ручья. — Почто один бредеши во глуши сей, где лишь зверь дикий да дух лесной обитает?

— Видать, утомился ты с дороги, добрый молодец, — подхватила вторая, с волосами цвета воронова крыла, и глаза её темные манили, как глубокий омут. — Присядь с нами, отдохни на мхах сих мягких, яко на перинах пуховых.

Третья же, русоволосая, с глазами цвета весенней травы, уже подносила ему деревянный черпак, наполненный чем-то светлым и ароматным.

— Испей, соколик, водицы нашей студененькой, али квасу медвяного. Всю усталость твою как рукой снимет, силы придаст невиданные.

Бор стоял, ошеломленный их красотой и лаской. После дней пути, голода и страха, их слова звучали слаще любого меда. Аромат, исходивший от них и от поляны, кружил голову. Пахло свежестью, цветами и чем-то еще, незнакомым, пьянящим. Желудок его свело от голода при виде корзин, полных ягод, румяных лепешек и кусков жареного мяса, что стояли у озера.

— Кто вы, девы красные? — едва вымолвил он, чувствуя, как слабеют колени.

— Мы — сестры лесные, дочери Чащи, — улыбнулась златовласая. — Тем, кто сердцем чист и душою смел, мы рады помочь, путь указать, отдохновение дать.

— Останься с нами, молодец, — прошептала темноволосая, приближаясь и касаясь его руки своей прохладной ладонью.

От её прикосновения по телу Бора пробежала дрожь, но была в этой дрожи и странная истома.

— Забудь о тяготах своих. Здесь нет ни голода, ни страха. Лишь покой, да услада, да песни наши до зари.

Юноша посмотрел в их сияющие очи. Так прекрасны они были, так ласковы их речи журчали. Голодный, измученный, он уже готов был поддаться, забыть обо всем… Но тут взгляд его упал на воду озера. Она была кристально чиста, и в ней, как в зеркале, отражались девы. Вот только отражения их были иными.

Вместо прекрасных лиц, искаженные, зеленоватые личины с пустыми глазницами. Вместо нежных рук, костлявые лапы с длинными когтями. А пониже их пояса, в воде, чудились не ноги, а скользкие, извивающиеся рыбьи хвосты.

Холод пронзил Бора до самых костей. Он вспомнил слова Весемила: «Не верь всему, что увидишь и услышишь. Леший любит играть с путниками, сбивать с толку мороками да соблазнами…». Это была еще одна напасть, еще один обман, куда более искусный и опасный, чем дымящаяся землянка или рассыпанное золото. Этот морок целился не в его тело, а в самую душу, в его волю.

Он отшатнулся, сжимая в руке деревянную птицу-оберег, что дал ему ведун.

— Нечисть! — выкрикнул юноша, и голос его, хоть и дрожал, звучал твердо. — Сгинь, мара лесная! Не прельстить тебе меня дарами своими лживыми! Я пришел с покаянием к Хозяину Леса, а не на игрища ваши поганые!

Едва он произнес эти слова, как поляна содрогнулась. Мягкий свет померк, сменившись трупным, зеленоватым сиянием. Прекрасные девы исказились, их лица вытянулись, кожа стала серой и бугристой, одежды обратились в лохмотья из тины и паутины. Чарующие голоса их превратились в злобное шипение и визг, от которого закладывало уши.

— У-у-у, проклятый! — завыла одна, протягивая к нему когтистые руки. — Догадался, щенок! Не уйти тебе от нас!

Озеро забурлило, и из него полезли какие-то склизкие твари. Аромат цветов сменился тошнотворной вонью болота и гнили.

Бор, не помня себя от ужаса и отвращения, отпрянул, выставив перед собой оберег, как щит. Он зажмурился, призывая на помощь всех светлых духов, каких знал, и имя Велеса, хранителя путей. Когда он снова открыл глаза, поляна исчезла. Вокруг снова был тот же сумрачный, дремучий лес, пахло прелью и сыростью. Никаких дев, никакого озера. Лишь старые, корявые деревья и тишина, давящая на уши. Сердце его бешено колотилось в груди.

Он провел рукой по лбу. Тот был мокрым от холодного пота. Этот морок был страшнее всех прежних. Леший испытывал его жестоко. Но Бор выстоял. Сплюнув трижды через левое плечо, он поблагодарил духов за помощь и, шатаясь, побрел дальше, еще крепче сжимая в руке оберег. Теперь он знал, что должен быть готов ко всему.

К исходу четвёртого дня, когда усталость подступила, а запасы еды почти иссякли, Бор вышел на поляну. Это была не простая поляна. Воздух здесь был плотным, напоенным запахом древности и силы. Посреди поляны бил из-под земли родник, вода в нем была темной и глубокой. А вокруг родника стояли три старых, узловатых дуба, таких огромных, что Бору казалось, они достают до самого неба. Их ветви были сплетены, образуя подобие свода над родником. Это место было сильным, священным. Место силы Лешего.

Юноша почувствовал, как страх сжимает сердце. Здесь не было жилищ, не было золота. Только древние деревья, темный родник и тишина, которая давила на уши. Он знал, что он дошел.

— Владыка Леса! — крикнул он дрожащим голосом.

Голос сразу потонул в тишине.

— Хозяин Чащи! Я, Бор из селения Рекавка, пришел к тебе с миром и покаянием!

В ответ лишь шорох листьев, будто смех.

Бор опустился на колени перед родником. Развязал свой мешочек с дарами. Аккуратно расыпал на замшелом камне у воды горсть зерна по солнцу, положил ягоды, поставил деревянную чашку с медом.

— Прими эти скромные дары, Владыка, — говорил он, глядя в темную воду родника, словно там было чье-то лицо. — Прими их как знак нашего уважения к твоей силе и твоему дому.

Он выпрямился. Страх отступил, уступая место решимости.

— Мы ведаем, Владыка, что прогневали тебя. Мы брали из твоих кладовых больше, чем дозволено было. Мы нарушали твой покой у Заветной Рощи, где твои духи малые хороводы водят. Мы забыли, что Лес, не просто место для охоты и рубки дров, а живое существо, твой дом, искони веков тебе принадлежащий. Прости нас, Хозяин Чащобный! Не держи зла на неразумных чад своих.

Он говорил ещё о голоде в селении, о страхе за детей, о том, что люди не хотят зла, но порой забывают о древних правилах.

— Мы обещаем, Владыка. Обещаем помнить о тебе. Обещаем брать лишь то, что нужно для жизни, и всегда просить у тебя разрешения. Обещаем уважать Заветную Рощу и не тревожить духи там, где они играют. Отпусти свой гнев, Хозяин. Пусть зверь вернется в Лес, пусть рыба пойдет в реку, пусть земля даст урожай. Мы твои соседи, Владыка. Давай жить в мире.

Он закончил. Тишина повисла в воздухе. Ветер не шелестел, вода в роднике не журчала. Бору казалось, что сами деревья слушают.

Вдруг один из древних дубов будто ожил. Кора его сморщилась, приняв подобие лица — с глубокими бороздами вместо глаз и рта. Из ветвей, покрытых лишайником, будто вытянулись руки. И откуда-то изнутри дерева послышался голос. Он был похож на скрип старых корней, шелест тысяч листьев и вой ветра одновременно.

— Людишки… всегда берут… и забывают… Думают, что они хозяева всему… Но Азъ (Я) был здесь, когда вас… не было и в помине… И буду… когда от вас… и следа не останется… Земля помнит всё… и я помню…

Голос был грозным, но Бору показалось, что в нем есть и усталость.

— Ваш ведун… он помнит… Он чтит… Но многие… молодые… забыли… Вы шумели… где духи мои малые игры свои справляют да коренья целебные нежат. Вы посмели дерево рубить у сердца моего, древнего дуба, не спросив ни слова. Кровь его древесная на топор ваш капала, а мне болью отзывалось.

Бор слушал, не смея шелохнуться. Он чувствовал огромную силу, исходящую от Дуба.

— Мы поняли свою вину, Владыка Леса, — снова заговорил он, и голос его звучал теперь тверже, хоть и с трепетом. — Голод научил нас помнить старые уклады. Мы вернемся к стезе пращуров наших. Будем чтить тебя и духов твоих, как чтили отцы и деды наши. Клянемся светом Даждьбога и силою Матери Сырой Земли! Дай нам шанс искупить вину.

Глаза-борозды на стволе, казалось, внимательно посмотрели на молодого человека.

— …Смотри… чтобы она не поселилась… Ваша клятва… услышана… Дары приняты… Но помните… слово данное крепче камня должно быть. Если снова забудете… Гнев мой… будет сильнее… Моры и хворобы напущу на скот ваш, а не только голод… И тропы в лес мой станут непроходимы вовек. Идите с миром… пока что.

Образ лица на дереве начал таять, снова становясь просто корой. Руки-ветви вернулись на место. Голос умолк. Тишина, державшая поляну в плену, отпустила. Снова зажурчала вода в роднике. Легкий ветерок пробежал по листьям дубов, и шелест его был похож на долгий выдох.

Бор поклонился до земли. Он чувствовал, что гнев Лешего утих. Сила, державшая Лес в оцепенении, отступила.

— Благодарю тебя, Владыка, — прошептал он.

Он поднялся, взяв свое копье. Оборачиваться не стал. Пошел обратно тем путем, каким пришел. Теперь дорога не петляла так сильно, лес не казался таким враждебным. Птиц еще не было слышно, но воздух стал легче, а деревья стояли просто деревьями, а не злыми великанами.

Путь назад занял меньше времени. Бор вышел из Леса на закате. Сил почти не было, но на сердце было легко. Он видел, как вдали дымятся трубы его селения.

Жители высыпали навстречу. Увидев Бора, живого и невредимого. Сначала замерли от удивления, а потом подняли крик радости. Мать обняла его, плача.

— Ну что? — спросил Весемил, подходя к нему.

— Говорил с ним, Весемил. Принял он дары. Поверил моим словам. Но велел помнить клятву.

Ведун кивнул, глядя в глаза Бору. Взгляд его был долгим и проницательным.

— Ты изменился, чадо. Лес оставил на тебе свой след, знак своего духа. Это добро. Теперь ты не просто охотник, но и тот, кто с Лесом на короткой ноге. Помни это.

Следующие дни и недели показали, что слова Бора были услышаны. Вскоре вернулись охотники с добычей. Они несли полные корзины дичи и меха. В реке появилась рыба. Земля, словно набравшись сил, начала быстро выпускать зеленые ростки. Страх отступил, уступая место надежде.

Жизнь в Рекавке не стала в одночасье легкой и беззаботной. Голодная зима оставила свой глубокий след на людях и скотине. Но теперь они знали, что великое равновесие между миром людей и миром духов природы было восстановлено. Они помнили о клятве, данной Бором в самом сердце Чащи. Старейшины строго следили, чтобы никто не тревожил Заветную Рощу и не рубил без крайной нужды деревья. Перед каждым важным делом, будь то сев, сбор урожая или большая охота, они теперь оставляли скромные дары у лесной опушки или у почитаемых камней, обращаясь с тихой просьбой к духам места. А Бор, что сходил к самому Лешему и вернулся, стал смотреть на мир иными глазами. Он научился прислушиваться к шепоту Леса, понимать его тайные знаки, читать их по полету птиц и шелесту листвы. И знал, что мир Яви, мир людей, и мир Нави, мир духов, неразрывно переплетены, и только живя в ладу с древними силами, можно обрести покой и благоденствие под Великим Небом. Хоть и хрупкий тот покой, как первый тонкий ледок на реке по осени, или как первые ростки после долгой, лютой зимы.

Не дети Бора, и даже не внуки его, но их далекие потомки, опьяненные новыми силами и мнимым всемогуществом, позабыли древний трепет перед Чащей. Слово, данное у трёх дубов, обратилось в прах легенд, а Заветная Роща стала лишь удобным местом для новых капищ и шумных игрищ, где уже не духи малые хороводы водили, а люди тешили свою гордыню. И снова топор без спроса вонзался в живое тело дерева, и снова жадность опустошала лесные кладовые, не оставляя ничего взамен.

И Лес замолчал. Не грозно, как тогда, а глухо, отстраненно. Он перестал говорить с людьми, перестал делиться своей силой. Лишь тень древнего гнева, невысказанной обиды, легла на земли, и поныне она нет-нет да и проступит в иссохших руслах рек, в молчании птиц над вырубками, в необъяснимой тоске, что порой охватывает душу человека, глядящего на изувеченную красоту. Ибо клятва, однажды нарушенная, не исчезает бесследно, но ложится невидимым бременем на плечи всех грядущих поколений, напоминая о хрупкости мира и о том, что слово, данное духу природы, весит больше любого камня.