Табу

Только пропели первые петухи, а рассвет робко забрезжил во тьме вековой дубравы на окраине мирно спавшего села, когда воздух сотрясли истошные крики.

Вопила, обливаясь градом слез и выдергивая свои всклокоченные рыжие волосы, Анна — жена пахаря Даниэля. Последний, сидя в одних спальных штанах на крыльце, даже не пытался совладать с обезумевшей супругой. Он лишь разглядывал занимавшееся палевой зарей небо и исступленно дымил трубкой, не замечая удушающей тяжести в траченых смолой и никотином легких.

Вне всякого сомнения, произошла некая трагедия. Неужели убийство, суицид или несчастный случай? К насильственной смерти последователи Церкви Чистого Света, населявшие деревню, относились с чрезвычайным трепетом. Разрушение тела, не переставал каждое воскресное утро твердить отец Мартин, должно исходить, согласно замыслу Всевышнего, изнутри — и только оттуда. Даже курение, которое Даниэль давно обещал бросить, считалось здесь не просто пагубной привычкой, а самым что ни на есть порочным вмешательством в естественный ход человеческой жизни.

Заспанные сельчане показались в ожидании дурных вестей из домов. Женщины всплескивали руками и тревожно переглядывались, мужчины хмурились и качали головами. Вскоре, опираясь на резную дубовую трость, прихромал и Мартин. Высокий и сутулый, с полосой седины, словно белой краской прочерченной по длинным вороным волосам и лицевой растительности, облаченный в серый твидовый костюм, он напоминал своим видом скорее мелкопоместного провинциального дворянина, чем ревностного служителя алтаря.

Поначалу он проигнорировал потерявшую всякое достоинство и, вероятно, разум Анну, вопросив у ее мужа:

— Что стряслось в вашей семье? Говори прямо, не заставляй нас мучиться догадками.

Даниэль молчал. Анна же, продолжая безудержно рыдать, упала перед священником на колени в грязь и заголосила:

— Господи, господи!.. Наши дети!!! Что же они натворили?! Господи…

По деревне пронесся удивленный ропот.

— Что с вашими детьми, Даниэль? — произнес Мартин, не отрывая испытующего взгляда от пахаря.

Но тот оставался безмолвен и апатичен, словно вокруг не было ни единой живой души. Поняв, что главу семейства расспрашивать бесполезно, духовник присел, скривившись от боли, на пятки и сурово обратился к Анне:

— Хорошо, говори ты, раз уж открыла рот. В чем дело? Ну?! Прекращай истерику, этим ничему не поможешь.

Несколько хлестких пощечин малость привели женщину в чувство. Превозмогая себя и надрывно всхлипывая, Анна поведала следующее. Рано утром она проснулась от подозрительных звуков, доносившихся из комнаты их юных близнецов, Сары и Виктора, и, неслышно войдя туда, увидела… собственно, то, чего опасалась увидеть больше всего… Но что было поделать? Она и Даниэль слишком любили своих детей, чтобы причинить им вред, пусть даже в наказание за столь чудовищный богопротивный поступок.

Закончив данный рассказ, Анна вновь заревела белугой. Окружающие ошеломленно держались за рты, некоторые женщины также ударились в слезы. Тем не менее, никто не решился подойти и попытаться успокоить безутешную мать — отныне ее семья была осквернена.

Кровосмешение каралось здесь пожизненным разлучением участников греховной плотской связи, и закон этот был нерушим, как сама вера чистосветцев. Мужчину изгоняли из села, а женщину оставляли на рабских условиях без возможности обзавестись семьей и вносить вклад в духовную жизнь общины. Последний раз подобное случилось годы назад с кузнецом Агриппой и его племянницей Лийной. Многие помнили, как отверженный соотчичами растлитель отправился, проклиная судьбу, в лес, где нашел свой конец в пасти волка, а его любовница, не в силах вынести позора либо страха перед тяжелым существованием, утопилась в колодце. «Такова воля Господа», — заключил тогда Мартин, не продемонстрировав ни радости, ни скорби по поводу произошедшего.

Однако нынешняя ситуация, безусловно, казалась еще более скверной и безнадежной.

Люди стояли и мрачно думали.

— Как нам теперь поступить? — наконец растерянно послышалось из толпы.

Мартин с усилием поднялся и невозмутимо произнес:

— Глупый вопрос. Поступим так, как полагается.

Услышав это, Анна округлила от ужаса глаза и судорожно схватила Мартина за больную ногу.

— Не сметь! Не смейте трогать моих детей!!! — взвыла она, как раненный зверь.

Приблизились мужчины. Третий крепкий удар под дых заставил Анну отпустить священника. Запертая с мужем в сарае, она надрывалась там, пока не охрипла, и в кровь разбила руки, тщетно пытаясь освободиться и помочь сыну с дочерью. Ее и без того несчастные дети не заслуживали такой участи.

…Сару похоронили в дальнем конце кладбища у заболоченного пустыря, а тело Виктора с зияющей массивной раной на груди оставили за околицей.