Б14. Говорящий журавль

Горы, они живые. Напоминают алтайский аил, в котором живут великаны. И вот я уже стучусь в нагретую солнцем скалу, напоминающую вход в нездешнее жилище…

Нет, тут явно что-то не так. Тут надо действовать сообща, в обход сложившейся традиции! Идти в буддийский монастырь, постигать Пустотность-Шуньяту. И, научившись проходить сквозь стены, проникнуть в аил! Эдаким великаном духа, подстать горным жильцам. И пить с ними арачку – алтайскую водку, приготовленную из молока. Тогда и будет беседа, встреча двух миров, мало знающих друг друга!

Горы уходят от земли, опираясь на подземные плиты. Они устремлены в небо, подражая орлам. Горы, они романтики. Знают мало, но многого хотят. И на орлиной высоте обрастают ледниками. Сверху прикрываются снегом, как заячьей тульёй. Прямо как дачники в панамах, отдыхающие на побережье небесных морей!

Горы любят жару, кудрявую растительность, ледники – боятся жары. Горы любят цвести альпийскими лугами, ледники – белеть и голубеть. Горы любят голоса птиц, поющих о радости жизни, ледники предпочитают молчать.


*

Филарет – отшельник со стажем предстояния, живший когда-то в селе Мульта. Поднявшийся от греха, который живёт в алтайских сёлах, в горы, к снежному барсу и орлам. Нутром почуявший свободу, радость от созерцания облаков.

Облака видны и с земли, но там они – другие. Всё больше сельскохозяйственные, с прицелом на дожди. «Что у вас в брюхе?» – спрашивает пытливый крестьянский глаз, наблюдая небо. Рука же при этом не забывает креститься. «Как, што и почему?» Ум же крестьянина вспоминает утробу, коров, пасущихся на поляне, и жирные щи. И переживает прикасание к бабе, сладко уснувшей на печке.

Но если подняться на гору, к прохладным ледникам, думы о брюхе ослабевают. Облака предстают в ином свете, как после грозы. С радугой в середине, похожей на женский гребешок. Словно бы сам Бог выдохнул эти облака, куря невидимую трубку.

Жизнь отшельника – тайна, спрятанная в мешок. В который Филарет, собираясь жить на гору, положил две необходимых вещи – Библию и топор. Библию – для спасения души, топор – для спасения тела от лютых алтайских морозов.

Свидетели жизни Филарета – облака, плывущие в Монголию. Никогда не расскажут лишнего, поскольку не имеют рта. Не имеют и глаз, управляемые поводырём – ветром. Но вот приснился мне однажды Филарет, заговорил горными обвалами. Задвигал камни во мне, которые зовутся грехами. И выдал свою судьбу как на ладони, без права передачи другим. Лишь кое-какие детали разрешил передать. Поэтому расскажу о последнем дне жизни Филарета, не утаив ничего.


*

Библия в руках Филарета вспыхнула зелёным огнём, освещённая восковым огарком, и погасла. Филарет прислушался к Небытию.

Горы словно разговаривали в ночи, звеня летними сосульками. Тинь-тирлинь-тинь, катын-суу!

Уже который год душа Филарета прояснялась на горе, в маленькой избушке. Вон Мульта в соломенных крышах, как в лоскутах… Хорошо ли живётся его землякам? Они ведь тоже, как и он сам, ищут для себя благоденствия!

Вон село Верхний Уймон, занятое на прошлой неделе красноармейцами. Их командир, Петр Сухов, происходил из питерской шпаны. Вчера вечером поимел местную девку и теперь спит, трогая пулемётную ленту. А девка – как Библия о двух ногах, освещённая думой старовера. Нашла в сарае верёвку, обвязала себе шею и повисла под самым потолком… Словно осматривает пуговку на своей кофте!

В обозах отряда Сухова хранится золото и серебро, закрытое соломой. Пылилось оно когда-то в барнаульском банке, а теперь вот едет в Монголию и дальше – в Париж. Жить-то хочется всем, а погибать за так, за идею, шпане не дано. Ей бы махать руками в драке, видеть пролитую кровь. Какие там Карлы Марсы, какое братство всех неимущих людей!

На горе, где жил Филарет, светает прежде, чем в долине. Когда белый, молочный свет обозначил контуры окошка, старец услышал стук. Словно гвоздём стучали в дверь, долго после этого прислушиваясь. Старец накинул на плечи рваньё и вышел наружу.

Рядом с избушкой, возле щербатых камней, топтался журавль. Раскрыв свои чёрно-белые крылья, похожие на флаг незнакомой страны, журавль выглядел посланцем.

Старец низко поклонился журавлю.

– Я за тобой, – сообщила ему птица.

–  Что ж, если время пришло...

Филарет потоптал мелкую гальку, как это делают птицы, желая взлететь, и улыбнулся встающему солнцу.

Журавль внимательно посмотрел на Филарета.

– Решай, куда полетим. Можем к Творцу, стелить постели сапфировые, а можем остаться и тут. Немощным людям помогать, сполна хлебнувшим горя!

– Желаю остаться тут, – сообщил Филарет.

Журавль начал свой танец. Филарет от птицы не отставал, заходя от неё то справа, то слева, повсюду встречая длинный, похожий на указку клюв. И видел на своём теле свинец, отстававший от него тонкими, почти прозрачными слоями. Когда весь свинец упал на землю, Филарет преставился.


*

Уймонская долина, в которой располагается село Мульта, считается на Алтае особой. Тут само счастье живёт, отгородившись от мира высокими горами. Тут обитают староверы. Всё кривось-накось и набекрень, ан, счастья тут в избытке!

Рядом с Мультою – Филаретова гора. На её вершине старец когда-то жил, творил свои молитвы. Молился за всех, кто грех совершил. И чем больше был грех, учинённый человеком, тем длиннее была его молитва.

Молился старец и за Петра Сухова, который в Тюнгуре, в братской могиле теперь лежит, и за девку, что руки на себя наложила!

Я как-то приехал в Уймонскую долину, а уехать не смог. Так здесь и остался! Поэтому о ней и пишу, свидетельствуя не по наслышке.
 
Здесь воздух иногда сгущается в студень и жужжит, как пчела перед яблоней весною. И появляется старовер, тихий и прозрачный. Говорит одной мыслью, словно его рот нитками зашит, и всё – загадками.

– Ты в мире живешь или в себе? – спрашивает он.

– И там, и тут, – отвечаю. – А ты што за продукт?

– Всечеловек я, – слышу в своём мозгу, словно включили радио. – Портиться стал в последние годы, пахнуть некрасиво. Но как в долину Уймонскую попадаю, начинаю цвести. Ты и сам видел пчелу, истязавшую яблоню!