19. Бегство в Италию

19. Бегство в Италию.

 В бегстве от бурь курии Петрарка решил уехать в Италию по генуэзской дороге. Не доехав до западного предела Италии у реки Вара, путь преградили военные действия: вооружённые альпийские племена спустились с гор к побережью. Встревоженный он отказался от своих планов и приказал своему слуге, как только они повернули налево, добраться  до Севенны. Вдруг хлынул проливной дождь, хотя до этого на небе не было ни одного облачка. Петрарка остановился в тревоге: с ним была его библиотека, о которой он беспокоился, прежде всего, но спокоен был за своё тело, которое было закаленным к разным погодным условиям. Перебрав всё в уме, он заключил, что и начало войны и внезапный проливной дождь – это  божий промысел, что если так, то путешествие нужно отложить. Он послал несколько своих людей в Италию, не столько, чтобы они позаботились о делах, а чтобы обрести собственный покой. «И как только они отъехали, ко мне вернулась безмятежность. Совет Божий пребывает в веках. Земные и небесные помехи обуздали мой порыв к путешествию. И почему бы, кстати,  так не думать? На день и на самый час моего отъезда пришлась война, которой на памяти отцов никогда не было, и единственный за целый год ливень». Поэт всем домом вернулся к берегам Сорги,  в своё убежище, в Воклюз.

В один прекрасный солнечный тёплый день, Петрарка собрался прогуляться в живописных окрестностях реки, как вдруг заметил приближающуюся к его дому повозку. Как только повозка поравнялась с хозяином, из неё вышел Дзаноби. Это был один из людей, которых Петрарка послал в Италию. Поэт от приятной неожиданности всплеснул руками:
 – Да ты ли это?
Он  учтиво стал приглашать гостя в дом, но собака крутилась под ногами и, повизгивая, звала своего хозяина на прогулку.
Дзаноби обратил внимание на собаку и сделал комплимент её хозяину:
 –Хорошая у тебя собака, – потом обратился к собаке: – Я тоже погулять хочу, засиделся в повозке.
Петрарка улыбнулся:
 –Это мой самый верный друг.
Он решил показать своему другу красивые места – грот, скалы, Соргу, поля. Они шли не спеша, наслаждаясь пейзажем и чистым воздухом.
 – Что привело тебя в моё чудное уединение, как добрался до Рима?
 –Как видишь, живой. Но ты правильно поступил, что повернул назад.
 –Божий знак являлся мне не раз. У меня есть огромный том Цицерона, который я поставил. Прислонив его к косяку. Однажды  зацепил его тогой, он упал и ушиб мне голень. Я возмутился и спросил: «за что ты меня ранишь?», но Цицерон молчал. На следующий день он опять упал мне на тоже место и разодрал ногу. «Может он обиделся, что я его поставил близко к земле?» – подумал я. Тогда я его переставил повыше, но и оттуда он упал на то же место ноги. Я не обратил внимания на царапины и на опухающую ногу, много ходил пешком, ездил верхом на коне, но потом обнаружил, что рана загнивает, я забеспокоился как бы, не лишиться ноги и  решил немедля обратиться к врачу. Что нужно было от меня Цицерону, я так и не разгадал. Знаешь ли, после этого и последнего случая, свидетелем которого был ты, действительно, поверишь в Бога: Я убегал из этого Вавилона, но он не отпустил меня. На одном пути не пускала война, на другом – гроза. Господь открыл мне путь только назад. Я решил послушать Бога.
– Господь распорядился мудро. Послушай меня! Куда спешишь на свою беду? Убегая от Харибды, правишь на Сциллу: тебя ужасают расстройства курии, и не зря. Но ты знаешь, какие горы забот на тебя навалятся, едва ты ступишь ногой на италийскую землю? Какие сонмы друзей уже сейчас будоражит молва о твоём возвращении? Насколько ты будешь  должен разбрасываться своим умом, которым мечтаешь сосредоточиться. Сколько ты будешь хлопотать если, не о своих делах, то о делах твоих близких, сколько потеряешь времени в попытках удовлетворить бесчисленные желания.
 – Ты говоришь ни как слуга, не как друг, а как божий посланник. Я пока привязал свой истрепанный водоворотами чёлн жизни, опустил якорь среди здешних скал, не собираясь возвращаться в курию.
 – Что же ты здесь делаешь?
 – Ты думаешь, я скажу «Как-то живу…», ну нет, наоборот; живу и здравствую, радуюсь жизни и далеко отбрасываю то, что многих заставляет страдать. Вот моя жизнь: встаю среди ночи, с первым светом выхожу из дома, но на воле не меньше чем дома учусь, думаю,  читаю. Целыми днями хожу по каменистым горам и росистым лугам, навещаю гроты, отмериваю вверх и вниз берега Сорги без надоедливых встречных, без проводника, без спутника, если не считать  забот о моих близких.
 – Неужели ты не хочешь купаться в лучах славы?
 – Представь. Чем больше ты выделяешься из всех славой, тем больше ты подвержен опасности, тем больнее падать с высоты и легче поскользнуться на крутизне. От тебя толпа требует безупречности. Чтобы ты не сделал наедине, будут знать все. Вот наказание знаменитых людей: у них ничего не скрыто. Всё выходит наружу, всё выплёскивается на всеобщее обозрение. Всё известно: что едят на завтрак, что на обед, о чём говорят за столом…
 – Наверное, надо иметь прирождённое обаяние, может, и не надо стараться всем понравиться.
  – Знаешь, у истинного суждения есть три отравы: любовь, зависть и ненависть. Любовь и зависть застилают глаза; между слепотой любви  и слепотой зависти разница в причине огромная, в следствиях – никакой. Ненависти, названной мною, я не заслуживаю и не боюсь. Чтобы ты не сделал наедине, будут знать все. Вот наказание знаменитых людей: у них ничего не скрыто. Всё выходит наружу, всё выплёскивается на всеобщее обозрение. Всё известно: что едят на завтрак, что на обед, о чём говорят за столом…
– Может, не стоит идти за лавровым венком или просто, за славой, если потом так мучатся? Каков твой совет?
 – Каков же ещё, кроме жить так, словно живёшь среди народа, делать так, словно на тебя все смотрят, думать так, словно твои мысли можно видеть насквозь, считать, что твой дом – народный театр, твоё сердце – божий храм. Вот что, по моему должен делать и ты, и все высокие люди; иначе не избежать, кроме мучений совести, ещё и осуждения толпы и дурной славы. Я об этом уже сказал как-то кардиналу Талейрану.
 – А как быть с женщинами при такой публичности?
Петрарка через секунду залился хохотом:
 – Представил на утро сплетни: «венценосный поэт,  каноник Петрарка посетил публичный дом».
У гостя такой воображаемый случай тоже вызвал смех. Потом он замолчал, посмотрел куда-то вдаль, в сторону Сорги и поставил себе ультиматум:  «венец или воля».
 Дзаноби да Страда был коронован Карлом IV как выдающийся поэт. Ещё ранее, следуя совету Петрарки, он переселился из Флоренции в Неаполь,  звал Петрарку из Франции на родину, а позже возмущался его сближением с правителем Милана.
Будучи каноником, и занимая должность архидиакона в Падуе, Петрарка был свободен, потому что не принимал полного священства, не посещал богослужения. Будучи одним из самых просвещённых людей  Европы ни разу не дал, ни одной лекции в каком бы то ни было университете. Он сделал себя свободным поэтом и гражданином, пожалуй, впервые в истории, хотя и принадлежал чисто номинально к духовенству. Но прошли времена семейства Колонна, многое позволяющие баловню судьбы.
Плохо складывались дела у Петрарки с папской курией, как он и предполагал. После того, как раскрылись добрые отношения  поэта и Риенцо, началось преследования и самого Петрарки. Его настойчиво требовали  папскую власти. Против него выдвинуто обвинение в магии и  колдовстве, общение с духами, особенно после выхода в свет письма к умершему Тулию Цицерону. Только одно опубликованное письменное послание  умершему Цицерону на тот свет было бы достаточно, чтобы обвинить его в  колдовстве и общением с потусторонним миром. Ходили слухи  от очевидцев, что он по ночам при лучине читает книги по магии и колдовству, вызывает тени умерших людей, общается с ними, что у него стёрлась грань между миром живых и мёртвых.
Сформировавшееся веками представления о потустороннем мире, мире духов, нашли продолжение в христианском мироустройстве. Представления об Аде и Рае, сюжеты, связанные с изображением потустороннего мира, легенды, сказки, а балаганные постановки  были с неизменными центральными героями – колдунами  и  магами.
 Общение с потусторонним миром – характерная черта культуры средневековья, где Мефистофель материализуется перед Фаустом из некой воздушной субстанции,  где тень Беатриче и Вергилия сопровождают Данте по всем кругам потустороннего мира в «Комедии». 
После смерти Лауры, Петрарка поддался мистике, как большинство аристократов того времени.
Ты смотришь на меня из темноты
Моих ночей, придя из дальней дали:
Твои глаза ещё прекрасней стали,
Не исказила сметь твои черты
…………………………………
Но ты приходишь – и конец страданью:
Я различаю по шагам тебя,
По звуку речи, лику, одеянью.
Петрарку вызывают в Авиньон, но он не появляется. 4 января 1353 года умирает воклюзный управляющий Петрарки и хранитель библиотеки верный Раймон Моне. Это несчастье даёт Петрарке основание не явиться в Авиньон к новому папе по вызову от 1 января. Новый кардинал папы Элиа Талейран всё больше настаивает на обвинении Петрарки в некромантии – магическом общении с душами умерших. К такому заключению пришли в папской резиденции благодаря опубликованному письму к Цицерону, а так же, песен «На смерть Лауры». Петрарку вызывали дважды посетить папскую резиденцию, но он не явился.  Кроме того, просочилась информация о неопубликованных «Письмах без адреса», где поэт разоблачает папскую резиденцию в разврате. Ему ничего не оставалось, как только бежать в Италию.
О травле на Петрарку было известно Людовико. Вечером он пригласил в свои покои Веллию.
 –Ты ещё не простила Франческо?
 – А как можно такое простить?
Людовико рукой указал на кресло, она села.
 – Может, с его стороны было совсем не так, как мы подумали, может он искренне хотел как лучше. Будешь в монастыре, помолись о его душе.
Веллия насторожилась и даже чуть привстала с кресел:
 – Что с ним случилось, что с детьми?
 – Ему грозит тяжкое обвинение в некромантии, колдовстве и прочей ерунде.
Теперь она вдавила своё тело в кресло от испуга:
 – Моё присутствие здесь тебе не угрожает?
 – Какой спрос с женщины? К тому же я имею право иметь в доме женщин. Святая душа! Ты уже и обо мне переживаешь.
Веллия немного помолчала, подумала, что надо бы как-то защитить его в надежде, что её слова дойдут до самого папы, она оживилась:
 –  Я свидетель, я не видела у него книг по колдовству, не наблюдала и магических ритуалов, чушь, он сам говорил об этом: «чушь», чем ещё могу ему помочь?
 – Ни  чем. Молись о нём.
Петрарка делает вторую попытку бегства.  На этот раз он навсегда покидает  ненавистный Авиньон и свой любимый Воклюз. Но куда он едет? Падуя напомнила, что он ещё остаётся её каноником, Парма надеялась, что он поедет именно туда, где его связывала давняя дружба с семейством да Корреджо, но для всех был удар: 1353 год стал для Петрарки переломным в его жизни. В мае он всем домом переезжает в Милан. Законы Милана строги. Переманивая Петрарку, успешно подсуетился архиепископ  Джованни Висконти.  Лестью он посулил поэту безбедное существование  в городе, почёт и уважение.
 – Я  от вас ничего не требую, нам и нашему городу довольно того, что Вы поселитесь в Милане. Вы будете гордостью, и не почетным гостем, а почётным жителем и уважаемым сеньором. Вам ни в чём не будет отказано, жить будете без  каких либо обязательств.
 Для тщеславного поэта лесть была наградой, за которую он расплачивался негласной должностью посла.
Его друзья были в замешательстве: неужели Петрарка поселился в логове у тирана? Но у него было своё мнение, а может и оправдание неудачного выбора места жительства. Больше всех возмущался Боккаччо. В письме Петрарка ему ответил весьма высокомерно:
 – «Это лишь казалось, что я жил при князьях, на деле же князья жили при мне».
«Взвесив всё – писал он друзьям, – я выбрал то, что лучше, или, по крайней мере меньшее зло, впрочем, хорошо ли плохо ли, но я, несомненно, сделал то, что было необходимо». На самом деле выбор места жительства поэт хорошо продумал и высказал в одном из писем Боккаччо: «…при теперешнем положении дел Италии и Европы нигде, кроме Милана. Нет места не только более безопасного и удобного для занятий, но и вообще более подходящего. Толпа видит иногда, что я делаю, а что я думаю, не видит и это лучшая моя сторона».
В Милане под покровительством тирана он чувствует себя более спокойно. Петрарка ждёт, когда уляжется буря, и может быть, он увидит свой любимый Воклюз. Он поселился за городом близ собора св. Амвросия. Больше всего ему нравилась, расположенная недалеко от него скульптура  святого: «Как величаво это чело с густыми бровями, какое спокойствие в этих глазах! Он словно живой, только уста немые». Что касается природы, но здесь она была удивительно красива: широкие зелёные поля венчались вдалеке снежными вершинами Альп. Воздух необычайно целебный. Здесь он поселился вместе с сыном Джованни.
Поэт всё же питал надежды когда-нибудь навестить  свой райский уголок в Воклюзе, но даже ненадолго приехать в эти места было невозможно. Его друга Людовика ван Кемпена, преследуют за одну дружбу с ним. Он не понимал на сколько серьёзная ситуация и прячет Веллию в монастыре. Теперь она молилась каждое утро о своей семье, а потом шла на площадь перед церковью и продавала монастырские булочки.
Франческо, наконец, решается опубликовать «Письма без адреса», которые  написал шесть лет назад, уличающие двор в разврате. Петрарка предусмотрительно убрал даты и имена адресатов. Но  осмелился отправить только третью часть рукописи своему другу Франческо Нелли, духовному лицу, состоявшему на службе в одной из флорентийских церквей Святых апостолов, когда тот прибывал в Авиньоне. Полная публикация «Писем без адреса» состоится десять лет спустя.
 «Что же ты пребываешь там? Или ты не сам этого хочешь, но тебя схватили и держат против воли? Но что если препятствие сильнее, чем добродетель?  Она увлекла тебя в Вавилон,    такова природа этого места. Там гибнет всё хорошее, и, прежде всего, свобода; затем по очереди покой, радость, надежда, вера, милосердие, душа – потери огромные. Надежда на будущую жизнь считается там вреде пустой басни; всё, что говориться относительно ада – сказки; возрождение плоти, конец мира и Христос, грядущий для суда – жалобные песни. Истина считается там безумием, воздержанность – признаком деревенщины. Целомудрие – огромным позором; напротив, свобода совершать грехи – величием души и крайней раскованностью. И чем порочнее жизнь, тем она прекраснее, чем больше злодейств, тем больше славы. Доброе имя дешевле грязи, а продажное – в высшем почёте.
Старцы настолько пылки, настолько неистовы в любви, настолько забыли и о своём возрасте, и о своём положении, …, так горят похотью, так рвутся ко всему позорному, словно вся их слава не в муках Христа, но в обжорстве, пьянстве и в том, что за этим следует – бесстыдных постелях. Они тащат молодую женщину и, думая, что это единственная и последняя добыча старости, такое творят, что молодые и не осмелились бы».
Ты  себе не представляешь, папская обитель – это обитель бесов! «Если ты не занимаешься самым извращённым развратом, тебя считают деревенщиной, зато, чем больше ты погружаешься в эту грязную клоаку, тем больше ты заслуживаешь уважения. И этот самый кардинал, перед которым я когда-то благоговел, похотливый козёл, которому поставляли каждый день новую «невесту» из гетер или невинных девушек. Схватив её за локти, он, дурно пахнущий старец беззубым вонючим ртом пытается её целовать, и сопением намеревается овладеть новой «невестой», если это не помогало, тащил её в секретарскую комнату, надевал на лысую голову красную шапочку и говорил: «кардинал я, кардинал, утешься дочь моя» и только после этого тащил на ложе.
Петрарка остался жить при дворе миланского тирана архиепископа Джованни Висконти. Он решил не сопротивляться  Висконти. Они были настолько разные, что поэт с его утончёнными мыслями и глубокой богатой душой не допускал даже мысли говорить с ним о добродетели и милосердии, о презрении к роскоши и богатству. Висконти устраивал балы, турниры и пиры, что стоило неслыханных денег. Все удовольствия устраивались за счёт  больших налогов с жителей Милана. Дети герцога Висконти засыпали в серебряных колыбелях. Одному из детей Петрарка стал крёстным отцом. Он нарёк мальчика Марком и подарил ему золотой кубок. Приемник архиепископа прекрасно знал, что Петрарка был искусным дипломатом и стал свидетелем в подписании мирного договора между Висконти и Карлом IV. Теперь к послу приезжали в Милан приближённые к королям вельможи, и поэт их принимал у себя за городом в своей резиденции. Это обстоятельство льстило Висконти и его двору. Они позировали как вполне радушные хозяева, но никак  не тираны.
Спустя год тиран умирает и Петрарка произносит пламенную надгробную речь, что повергло в шок представителей интеллигенции. После смерти Джованни,  на его место стали три его племянника. Особой жестокостью отличался один из них – Барнабо. Заядлый охотник на дичь. В его лесах только его дротик мог убивать кабанов и не дай бог, если кто-нибудь рискнул поднять руку на его кабана, бедняга лишался руки, а то и головы. У него была огромная псарня около пяти тысяч гончих, их содержание ложилось на плечи горожан.
Петрарка на всё это закрывал глаза. Главное – что он в Милане был в безопасности от преследователей папской курии. Что могло сближать лирика и тирана? Негласный договор: поэт стал иконой демократии в залог его гарантии безопасности.
Благодаря своей маленькой дочери Франциске, в которой он видел ангела, немедля начал трактат о первородном грехе, в котором решил пойти наперекор библейской легенде. Надо сказать, что тема первородного греха интересовала многих философов и теологов того времени. В это же время, в 1354 году Петрарка получил письмо. Писал настоятель картезианского монастыря, в котором он просил поэта написать вторую часть к трактату папы Иннокентия III «о презрении к миру или ничтожном состоянии человека». Трактат касался темы радости и счастья в понятии христианина на основе библейской легенды о первородном грехе. Петрарка учтиво и одновременно твёрдо отклонил предложение монаха, оправдываясь тем, что пишет аналогичный трактат «О печалях и несчастьях».  Как бы в ответ Петрарка в форме диалога критически анализирует трактат Иннокентия III, посвященный ничтожеству человеческого состояния, ибо он рождён во грехе и сам грешен от первородного греха. Трактат основан на ветхозаветном сюжете о грехопадении Адама и Евы.  Поэт написал  совершенно противоположное: «Сама человеческая природа будет соединена с божественной так же, как у того, кто был богом и стал человеком. Ведь он, единосущный, совершенным образом объединив в себе две природы, стал богом и человеком – так, чтобы сделавшись богом, сделать человека богом. Разве тебе мало, что уже одним этим человеческое состояние облагорожено и несчастия уничтожены?»
Вслед за Данте Петрарка развивает идею человеческого достоинства, возносит его до Бога «…сделавшись человеком, сделать человека богом», это изречение  становится, чуть ли не девизом гуманизма. Гуманизм в отличие от философов богословов отрицают испорченность человека первородным грехом.