Коды транспортировки 2

Ливень не унимался. Дождевая вода, подхватывая клочья тополиного пуха, струилась по тротуарам и исчезала в водостоках. Над крышами нависла плотная, свинцовая мгла — непривычная для лета. В просвете между домами сверкнула молния — небо озарилось странным оранжево-фиолетовым светом.

У подъезда появилось чудовище: высокая, почти двухметровая старуха в зимнем пальто с каракулевым воротником и ярко-жёлтых резиновых сапогах. Она остановилась посреди проулка, достала из-за пазухи резиновую трубочку и с остервенением принялась дуть в мундштук. При каждом выдохе под пальто раздувалась резиновая подушка, и вся эта громоздкая, несуразная туша напоминала готовящийся к полёту воздушный шар.

Журналистка Милена Вихрь затаилась в припаркованной под акацией «девятке» цвета металлик, терпеливо наблюдая за подъездом. Духота и табачный дым провоцировали приступ клаустрофобии. Почему-то от вида старухи Милену мутило. Она сидела в кабине уже два часа, и пепельница была доверху набита окурками.



В доме, за которым вела наблюдение Милена, жил Герман Фёдорович Абеляр — в прошлом инженер НПО «Бозон», а ныне, стыдно сказать, оптовый торговец колготками на рынке в Лужниках. Его супруга, Маргарита, работала секретаршей у самого профессора Мельхиорова в Институте радиофизики. Оба супруга — просто кладезь информации. Милена собиралась нанести неожиданный визит, войти в доверие и выудить кое-какие сведения.

В редакции считали Милену пробивной и въедливой. Газета уже опубликовала короткую заметку о нейроиндукции под её именем. Тема наводила ужас на обывателей, но детали оставались в тумане. Ходили фантастические слухи: ещё в конце восьмидесятых в НПО «Бозон» ставили странные эксперименты. Поговаривали даже о проекте массового облучения через телебашню. «Аппаратная перестройка уровней мышления» — звучало безумно, но под стать эпохе.

В перестройку происходило всякое: товарищ Чумак заряжал воду через экран телевизора, бодрая дама с Кавказа лечила политбюро наложением рук… Среди этого буйства фантазии нейроиндукция не казалась чем-то сверхъестественным. Однако после развала Союза финансирование свернули. Ныне эстафету подхватил некий коммерческий банк с криминальной репутацией. Исследованиями руководил профессор Вилен Мельхиоров, добраться до которого напрямую было трудно.

Проделки мерзкой старухи настолько заворожили Милену, что она едва не прозевала появление инженера — тот, сгибаясь под тяжёлым чёрным зонтом, скользнул в подъезд. Журналистка распахнула дверцу, выбралась из машины, жадно вдохнула прохладный, пропитанный озоном воздух и бросилась следом.


***

Квартира инженера напоминала скорее убежище холостяка, чем уютное гнездышко счастливой семьи. Милена устроилась на подавленном диване и разглядывала обстановку. Обои пожелтели, паркет в проходах стерся до дыр, а на потолке расползлись рыжие разводы. Кофе, который предложил ей инженер, оказался горьким — Милена поморщилась и поставила чашку на журнальный столик.

Элегантное дизайнерской платье журналистки имело один милый недостаток — при каждом неосторожном движении расстегивались пуговки, так что разрез внизу становился чуточку вызывающим. С напускным смущением она осторожно подтянула подол, взглянула на хозяина интригующе. Все без толку.

Герман Федорович возился у стола, откупоривая бутылку шведской смородиновой водки. Нездоровый вид инженера вызывал жалость: лицо осунувшееся, кожа землистого оттенка, под глазами темные круги, густые волосы всклокочены. Руки заметно дрожали. Глаза избегали прямого контакта.

— Просветите меня, дурёху, — промурлыкала Милена, — что за зверь — эта ваша нейроиндукция? Я пытаюсь взять интервью у Мельхиорова, но он, знаете ли, неприступен…
— Мельхиоров? Пустышка, — фыркнул инженер, раздражённо махнув рукой. — Администратор — да, первоклассный. Финансирование выбивает превосходно. А в технологиях — полный профан. Вам бы с Йолкиным поговорить. Или с Вольштейном. Хотя… Вольштейн эмигрировал.
— Йолкин? Кто это?
— Психиатр. Много лет работает с облучёнными пациентами. Сейчас вроде заведует санаторием под Москвой.
— Облучёнными? — Милена постаралась придать лицу изумленный вид и захлопала накладными ресницами. — Это вы о чём?
— В восьмидесятых нейроиндукцию обкатывали на пациентах из районных поликлиник, — нехотя пояснил инженер. — В основном — с психическими нарушениями, задержками развития. Подбирали дозу облучения…
— Ради чего?
— Формально — для оздоровления. На деле — пытались перенастроить «сетку вещания».
— Что-то телевизионное? — с притворным удивлением спросила Милена.
— Нет, — отрезал Герман Фёдорович, нахмурившись. — «Сетка вещания» — это схема нейронных связей. Она определяет воспоминания, а через них — поведенческие шаблоны, автоматические реакции… Впрочем, вам это, наверное, неинтересно. Профессиональная кухня.

Милена промолчала. Интерес был — и немалый. Но инженер явно варился в собственных мыслях. Пришлось сменить пластинку.

— Что-то ваша супруга припозднилась, — заметила она с лёгкой улыбкой.

Инженер вздрогнул, будто его шарахнуло током.

— Чёрт знает, где её носит, — голос неожиданно сорвался на крик.

Он потянулся к рюмке, но пальцы дрогнули, и стекло с тонким звоном разлетелось по полу.

— Вы поссорились? — осторожно спросила Милена.
— Да не в этом дело! — с глухим стоном инженер опустился на стул. Сгорбился, вцепился руками в копну непослушных волос. — Она месяц как чужая. Избегает меня. Бледная, рассеянная… Иногда в глазах светится какой-то детский восторг. По вечерам ей звонят… неизвестно кто. Сегодня вообще не ночевала. Я места себе не нахожу. Пусть бы соврала хоть что-то — все легче, чем гадать…

Милена, ощутив себя в родной стихии, легко поднялась с дивана и принялась хозяйничать. Быстро подмела пол, собрала осколки. Забежала на кухню, выключила подгоравшие в кастрюльке сосиски. Затем ополоснула стаканы и налила инженеру щедрую порцию водки.

— Пейте, Герман Федорович. Вам надо успокоиться.

Она присела рядом, взглянула на собеседника ласково, призывая к откровенности. Инженер, казалось, только и ждал случая излить душу.

Маргарита всегда была, мягко говоря, взбалмошной. Нелюдимая, замкнутая, парящая в мире грёз. Отношения в семье давно трещали по швам — ещё с тех пор, как Герман Федорович бросил бесперспективную работу в НПО «Бозон» и подался с приятелем торговать на рынок. Разница в возрасте тоже давала о себе знать: ему за пятьдесят, ей едва исполнилось тридцать. Да и по натуре она оставалась подростком.

Но в последний месяц происходило нечто совсем уж необъяснимое. Скорее всего завелся любовник. Но кто? Мельхиоров? Вряд ли. Маргарита отзывалась о своём шефе с насмешкой… На прошлой неделе Герман Федорович обыскал сумочку жены. И нашёл улику — карточку, снятую на «Полароид».

Маргарита была в каком-то незнакомом доме. Раскинулась в низком кресле в неестественно для себя развязной позе. Халатик расстёгнут. На журнальном столике рядом — ваза с розами. На плече жены — чья-то чужая рука…

Если всмотреться — за креслом, в темноте, смутно проступает мужской силуэт. Лица разглядеть невозможно…

Герман Федорович, погружённый в печальные мысли, машинально тянул водку, не замечая, как гостья снова и снова подливает в стакан.

В этот момент в тишине квартиры раздался щелчок дверного замка. Инженер вздрогнул, вскочил, едва не опрокинув стул, бросился в прихожую. Милена последовала за ним. На пороге, словно призрак, стояла Маргарита. Мокрая до нитки, бледная, дрожащая, со спутанными волосами и без следа косметики на лице.

Герман Федорович кинулся к жене, схватил за плечи, попытался заглянуть ей в глаза, но Маргарита буквально валилась с ног от усталости.

— Принеси мне что-нибудь переодеться… — едва слышно попросила она, опускаясь на табурет.
— Где ты была? — вырывался вопрос у мужа.

В ответ раздались лишь тихие, сдавленные рыдания. В панике инженер метнулся в ванную, схватил полотенце, повертел его руках, не зная, как им распорядиться, а потом принялся сдёргивать с жены мокрое платье. Не справился, рванул ткань по шву, плюхнулся на колени и стал стягивать непослушные босоножки…

Милена едва успела отступить в сторону, когда обезумевший супруг ринулся в гостиную. Он вернулся со стаканом водки, поднёс его к бледно-синим губам жены. Маргарита сделала глоток, но вдруг резко оттолкнула мужа и истошно закричала:

— Они убили его!


***

Спустя час две женщины сидели на диване, обнявшись будто давние подруги. Пухленькая розовощекая Милена — скандинавская принцесса в боевом наряде охотницы за умами. Рядом с ней — худенькая, измождённая Маргарита, в махровом халате и разношенных лыжных ботинках на босу ногу, которые подвернулись под руку вместо тапочек.

Обе курили вонючие сигареты и прихлёбывали водку со сладким соком. Германа Федоровича отправили в магазин за вином и тортом — лишь бы не мешался под ногами.

Маргарита быстро захмелела и разоткровенничалась. Слова лились сумбурным потоком, полным тайных обид и невнятных объяснений. Даже Милена, с её интуицией и навыками практического психолога, не могла связать концы с концами.

В Институте радиофизики определенно замутили какой-то проект. В цокольном этаже, в Старосадском переулке, где Институт арендовал помещение, творилось нечто несусветное. Экспериментальная установка барахлила, плохо контачили провода. Некий лаборант Игорёк, чьё имя Маргарита произносила с придыханием, пытался разобраться с электрикой, но почему-то без ведома вечно отсутствующего Мельхиорова.

Дальше начинались загадки. По словам Маргариты, этот несчастный Игорёк погиб вчера вечером при странных обстоятельствах. «Что-то сверкнуло из зелёного шкафа, глаза ослепило… Свет вырубило… стены трясти начало…»

Но погиб ли этот Игорек? Или просто потерял сознание? Может, он до сих пор лежит там, на холодном полу, в луже воды, которая неизвестно откуда натекла? Маргарита не могла сказать наверняка. Потому что вдруг оказалась на тёмной улице с сотрудником лаборатории по имени Алексей…

Они шли вместе неизвестно куда. Город был пуст и равнодушен. Потом их догнала какая-то черная машина, и полил холодный дождь… В машине сидели два человека, они увезли промокшую парочку за город… Дальше в хорошенькой головке сумасбродной секретарши зиял провал.

— Я ни в чём не виновата! — лепетала несчастная, больно впиваясь ногтями в запястье Милены.

Бедная секретарша просто хотела выяснить отношения с Игорьком. Мельхиоров — плохой человек, шут гороховый, эти нелепые сплетни, что он распускает про Игорька — гнусная клевета. Игорек не мог сойтись с противной, малокультурной Нюркой из столовой.

Что касается Алексея… Он верный друг, настоящий ученый, он давно влюблен в Маргариту, но очень скучный…

Выслушав поток галиматьи, Милена решила:

— Одевайся, поедем в Институт!

Маргарита, точно ждала команды, рванула в спальню, распахнула гардероб. Совершенно не соображая что делает, натянула купальник вместо нижнего белья. Кое-как влезла в шерстяную водолазку, увязнув лохматой головой в тесном горле. Про юбку и не вспомнила — сверху накинула старый плащ мужа. Так и осталась в лыжных ботинках без шнурков на босую ногу.

— Ты похожа на чучело огородное, — усмехнулась Милена.

Но на переодевание тратить время не хотелось. Вот-вот вернётся Герман Фёдорович, а объяснять этому зануде, что происходит Милена не собиралась.

Две дамы вылетели из темной пасти подъезда в освещенный фонарем проулок. Через минуту «девятка» цвета металлик, издавая немилосердный рев пробитым глушителем, рванула из двора.


***

Старосадский переулок пустовал — ни единой машины. Дождь все еще лил стеной, улицы города в этот поздний час казались вымершими. Хотя по дороге сюда в зеркале заднего вида назойливо мелькали желтые противотуманные фары. Чёрная «Волга», тяжёлая, неуклюжая села на хвост, держалась рядом всю дорогу. Разбираться с этой проблемой не хотелось. Оставив Маргариту в машине, Милена двинулась на разведку.

Главный вход был наглухо заперт. Журналистка подергала для очистки совести ручку на массивной дубовой двери, потом прошлась вдоль фасада, заглядывая в углубления, где ниже уровня тротуара отражали свет фонарей грязные окна. Заметив приоткрытую форточку, она спрыгнула в приямок. Под каблуками затрещало битое стекло. Верхнюю щеколду удалось подцепить, просунув руку. Милена надавила плечом на створку, шурупы в петле нижней щеколды выскочили из рассохшегося дерева.

Внезапно ей показалось, что за спиной, на улице, кто-то стоит. Её осенило: «Волга». Если за ними следили, значит, рядом, бродит соглядатай… Ерунда, наверное, это излишняя мнительность.

Журналистка пролезла в окно, спрыгнула на пол, едва не опрокинув горшок с кактусом. Зажгла фонарик. Пятно света выхватило заваленные бумагами столы, несколько компьютеров, открытую дверь в тёмный коридор с низким сводчатым потолком. Вдоль по коридору по обе стороны располагались двери кабинетов, на одной из которых поблёскивала табличка с фамилией Мельхиорова.

Лаборатория скрывалась в конце коридора, туда вела узкая лестница, уходившая вниз. Потолок нависал так низко, что приходилось пригибаться. В воздухе ощущалась сырость, а еще — тянуло морозом, словно здесь начинался слой вечной мерзлоты.

Милена осторожно ступила вниз… и вскрикнула. Ноги в туфлях на каблуках скользили по льду.

Фонарь высветил гладкую прозрачную поверхность, испещрённую мелкими пузырьками воздуха и тонкими трещинами. Похоже на замерзший пруд. Луч фонаря побежал дальше.

Вдоль стен тянулись массивные чугунные верстаки. В клубках проводов громоздились приборы. Покрытые инеем трубы шли под самым потолком. В дальнем углу, наполовину затопленный, стоял релейный шкаф, выкрашенный в глянцево-зелёный цвет. На его боку выделялась яркая жёлтая наклейка с чёрным пропеллером.

В центре зала возвышалась железная клетка, плотно обтянутая мелкой сеткой. С потолка на кронштейнах свисали громадные параболические зеркала, окружавшие клетку со всех сторон.

Журналистка сделала еще пару шагов. Поскользнулась и замерла. Фонарь дёрнулся вверх, пробежался по потолку и резко упал вниз, выхватывая из стеклянной глубины… лицо.

Милена взвизгнула и зажала рот ладонью. Во льду, точно в смертельной ловушке, лежал человек. Неприятная, вытянутая физиономия, побелевшие мясистые губы, из которых торчала нелепая, потухшая навсегда папироса. Скошенный высокий лоб, залысины. На макушке — вязаная лыжная шапочка. Из-под неё выбивались сальные кудри. Безразличные ко всему глаза покойника смотрели вверх.

Почти в беспамятстве, тихо скуля, Милена выбралась наружу, бросилась к машине, села внутрь, захлопнула за собой дверь. Минуту переводила дыхание, глядя в зеркало над лобовым стеклом. Маргарита на заднем сиденье притихла с широко раскрытыми глазами — напуганная, точно ребёнок, ждущий объяснений. Журналистка схватила бутылку смородиновой водки, захваченную из квартиры инженера, жадно припала к горлышку.

— Ты была права, — наконец выдохнула она. — Там труп. — Она повернула ключ зажигания. — Едем в милицию.


***

Сановитый, холёный профессор Мельхиоров сидел за столиком кооперативного кафе, сверлил взглядом тарелку с крабовым салатом и рассеянно крутил в пальцах ножку бокала с вином. Благородное лицо ученого отливало болезненной синевой. Заботы не давали продохнуть спокойно, грудь сдавило как в тисках.

В зале приятно журчал фонтанчик, в каменной чаше мелькали серебристые рыбки. Время перевалило за полночь, кафе пустовало. Лишь в дальнем углу притаилась влюблённая парочка — тощие студенты, покончив со скудным заказом, гипнотизировали друг друга взглядами.

Мельхиоров ждал. Генеральный инвестор, владелец коммерческого банка, Эфраим Мишин должен был появиться с минуты на минуту. Ситуация назревала катастрофическая. На кону — колоссальные деньги, выход на международные рынки, репутация учёного, завоёванная годами службы.

Гребаный человеческий фактор — за всем не уследишь! Перестрелять бы к чертям всю эту расхлябанную шатию-братию… Эх, жаль, навязали стране демократию.

Родной племянничек подложил свинью — устроил несанкционированный запуск нейроиндуктора. Теперь валяется в санатории, потому что ему начисто отшибло память. Этому недоумку всерьёз кажется, что он снова школьник — ходит и улыбается, как блаженный.

Всему виной малахольная секретарша Маргарита. Фигура — как у анорексички, мозгов — с наперсток. Устроила, понимаешь, шуры-муры в институте. Закрутила роман с бестолковым лаборантом Игорьком, а заодно и племяннику глазки строила. Тот, естественно, ревновал. Вечером застукал парочку в лаборатории — занимались любовью прямо в рабочей камере. Племенник врубил высоковольтную установку…

Игорька то ли током шибануло, то ли сердце не выдержало. Кто мог предполагать, что у такого жлоба слабое сердце? Теперь в лаборатории — труп, и только Эфраим может помочь…

Бронированный лимузин подкатил вплотную к крыльцу, от мощных фар в зале на минуту стало светлее. Первыми в двери ворвались два охранника — плотные, с бритыми затылками и озабоченными мордами идущих по следу волкодавов. Оглядевшись, они шуганули студентов. Те вспорхнули с мест, забыв зонтик, выскочили под дождь.

После зачистки зала появился Эфраим, как полагается серьезному бизнесмену, в бордовом пиджаке, чёрной, расстегнутой на волосатой груди рубашке, с золотой цепью в палец толщиной. В движениях — нарочитая расхлябанность. На лице — хищный оскал.

Проходя мимо декоративного фонтанчика, он неожиданно наклонился, резким движением выхватил рыбку и, зажав её в руке, кивнул официанту. Через мгновение перед ним уже стоял пустой стакан — рыбка отправилась туда.

— Может пригодиться, — заметил он с лёгкой насмешкой, усаживаясь за стол. — Ну, профессор, выкладывай, зачем вытащил меня из бани? Надеюсь, с установкой всё в порядке?
— Работает как часы. Правда, Алексей немного накосячил.
— Белобрысый? Этот ваш главный по технологиям?
— Он самый. Запустил установку без спроса. Лаборанта током шибануло — загвоздочка вышла. — Мельхиоров изобразил просящее лицо. — Надо труп из лаборатории по-тихому вывезти.
— Ни хрена себе «загвоздочка»!
— Ума не приложу, откуда Алексей коды запуска взял. Я же защиту ставил… Наверное, взломал, зараза…
— Ну, а трупак откуда?
— Коротнуло, видимо. Или этот Игорёк сам за провода схватился…
— Ага. Бывает. У меня в банке тоже с персоналом беда. Один башкой об лестницу приложится, другой в унитазе захлебнётся, третий — пальцы в розетку суёт. А всё почему? Режим секретности, сучары, не блюдут.
— Эфраим, мне сейчас не до шуток. Там трубу прорвало, вода хлещет, система охлаждения на максимуме — боюсь, к утру всё льдом прихватит.
— Ладно, не парься, наука. Говно-вопрос. Свистну пацанам — отковыряют твоего жмура, в пруд свезут. Хочешь, заодно рыбку туда закину, чтоб покойничек не скучал.

Эфраим закашлялся от смеха, хлопнул по столу, отчего бокал с вином чуть не опрокинулся.

— Но, профессор, — продолжил он уже другим тоном, с угрозой в голосе, — ты же понимаешь: это меняет условия нашей сделки.
— Разумеется. Я готов обсудить.
— Обсуждать тут нечего. Ты поднимаешь мою долю. А завтра вечером — демонстрация. Мне ждать надоело.
— Постой, Эфраим… Завтра мы не успеем. Племяш — теперь в санатории, за городом. Лаборанта тоже нет. Сотрудников по пальцам пересчитать…
— Не мои проблемы, наука! — Эфраим резко навалился на стол, почти в упор глядя на профессора. — Держи хвост пистолетом. У меня планы — прибор в Штаты отправить. Сечёшь?
— Понимаю, — Мельхиоров тяжело вздохнул, опустив глаза.

Эфраим усмехнулся. Потянулся и ущипнул собеседника за щеку — не больно, но достаточно, чтобы показать силу пальцев.

— Вот и ладненько. Значит, до завтра.

Когда Мельхиоров остался один в кафе, в голову ему пришла шальная идея. Что если Эфраима под шумок тоже ненароком облучить прибором? Лишний свидетель потеряет память, да и покладистости наверняка у этого бандита прибавится. Им ведь потом вместе западных инвесторов придется окучивать.


***

На следующий день Милена Вихрь вернулась в Старосадский переулок и, сидя в своей «девятке», ждала участкового. Дождь так и не прекратился. Вчерашняя ночная вылазка в отделение милиции должного эффекта не произвела — её рассказ про труп в подвале Института радиофизики вызвал холодное недоверие. Ну, ещё бы — явились две нетрезвые бабы с дикой историей про очередное убийство. Мало ли трупов в это неспокойное время, разборок всяких, блюстителям порядка платят такие гроши, что надрывать пупок нет смысла.

Тем не менее участкового для проверки подвала Института обещали прислать на следующий день. Правда, время выбрали странное — семь вечера. И вот Милена уже полчаса кукует в машине, таращится в пустой переулок и зевает. Участковый, похоже, сюда не собирался. Зато появился зловещий черный лимузин.

Он выкатился со стороны Маросейки и остановился совсем рядом. Двери распахнулись, наружу выбрались двое мордоворотов в чёрных костюмах. Один постучал по стеклу «девятки» костяшками пальцев поманил Милену: мол, выходи.

Первым желанием было — завести машину, вдавить педаль газа в пол и рвануть прочь отсюда. Но Милена стиснула зубы. Если хочешь докопаться до правды — будь готова рисковать. Тем более у неё имелся безотказный прием в игре против туповатых бугаев.

Журналистка выскользнула из машины, изобразив испуганную, сексапильную дурочку, направила все свое обаяние на грозного охранника. Похлопала ресницами, пустила одинокую слезинку, облизнула дрожащие губы, сделала вид, что застегивает пуговки на платье, которое живописно распахнулось, пока она выбиралась наружу.

Через минуту ее, грубо подхватив под руку, тащили в здание Института. Эфраим Мишин, знакомый Милене по газетным статьям, двигался сзади, неторопливо, с хищным взглядом оценивал соблазнительную фигуру журналистки. Второй охранник шел впереди, открывал двери и с выражением голодного пса внимательно оглядывал коридоры. Дремавшая в будке вахтера старушка, не выразила никаких эмоций. Процессия беспрепятственно ввалилась в кабинет Мельхиорова.

— Попалась, шпионка! — усмехнулся Эфраим. — Хорошо, что местный участковый прикормлен. Кажется, эта дамочка ночью вломилась в лабораторию…
— Кто вы такая, уважаемая? — осведомился Мельхиоров.
— Милена Вихрь, корреспондентка, — с гордостью представилась она, назвав свою газету. — Если что, редактор в курсе, где я нахожусь, не говоря о милиции.
— Чем же вас так привлек наш Институт?
— Пишу статьи про нейроиндукцию.
— Вот оно как! — оживился Мельхиоров. — Пришли бы ко мне сразу, я бы дал вам интервью. Нам реклама не помешает…
— Так я и собиралась, к вам трудно пробиться…
— Предлагаю начать с чистого листа. Мы вам выложим все карты на стол, а вы забудете, что видели ночью. Тем более, что ничего такого вы видеть не могли. Правда, Эфраим?
— Померещилось дамочке с испугу, — засмеялся генеральный инвестор, сверкая стальными зубами.
— Тогда покажите мне вашу лабораторию, — сказала Милена, скрывая за обворожительной улыбкой тревожные мысли.
— С удовольствием! — Мельхиоров уже встал из-за стола. — Кстати, на сегодня у нас намечена презентация.

Эфраим отправил охранников развлекать анекдотами старушку-вахтёршу, а сам двинулся следом за Мельхиоровым и журналисткой в подземелье.

Милена с любопытством осмотрелась в ярко освещенной лаборатории. Перемены сразу бросились в глаза. Лёд под ногами всё ещё оставался, трубы охлаждения работали на полную, но теперь поверхность льда была молочно-белой, непрозрачной — как на хоккейном поле.

— Ну вот, прошу любить и жаловать! — с наигранной бодростью объявил Мельхиоров, указывая на массивный зелёный шкаф. — Обратите внимание, во фронтальной панели встроены кремниевые линзы, излучение поступает из них и рассеивается параболическими зеркалами, установленными по периметру камеры.
— Ты нас деталями не грузи, профессор, — перебил Эфраим. — Лучше скажи, как мы эту махину инвесторам втюхивать будем.
— Излучение оказывает чрезвычайно целительный эффект на психику, — невозмутимо ответил Мельхиоров.
— И только-то? — фыркнула Милена. — А мне рассказывали про управление массовым сознанием…
— Не верьте слухам, — отмахнулся профессор. — Единственная цель установки — медицинское применение. Мы недавно заключили договор со Склифом на клинические испытания.

Милена пристально посмотрела на собеседника. Похоже, врал он безбожно.

— Да у вас вся эта установка — полное фуфло! — протянула она нагло. — Финансирование из бюджета получите — и концы в воду. Разве не так?
— Профессор, ты за базар отвечаешь? — Эфраим прищурился, в голосе появилась угроза.
— Позвольте объяснить, — начал Мельхиоров твердым голосом. — У каждого человека имеются психические травмы. Депрессия стоит чуть ли не на первом месте в рейтинге угроз здоровью. На сегодня производится масса антидепрессантов и седативных препаратов, но радикального метода лечения пока нет. Наш прибор меняет правила игры на медицинском рынке. Представьте, что мягкое излучение подстраивается под индивидуальный рисунок нейронных связей и… одним словом, создает схему образов памяти, с которыми вам удобно жить, примириться с реальностью…
— Складно втираешь, наука! — ухмыльнулся Эфраим. — Эту лапшу будешь западным инвесторам на уши вешать. Проще скажи: эта твоя зелёная железяка мне мозги вправит?
— По идее, да…
— По идее?! — Эфраим оскалился. — Давай проверим! Если не сработает — свистну ребятам, и они упакуют тебя в багажник. Отвезём в тихое местечко, там и разберёмся, как тебе самому мозги лечить. Идёт?
— Хорошо, Эфраим, — кивнул Мельхиоров, вытирая пот со лба. Голос его звучал ровно, но руки дрожали. — Тогда прошу в рабочую камеру.

Он указал на железную клетку в центре лаборатории.

— Я, пожалуй, нашу журналистку за компанию прихвачу, — усмехнулся Эфраим. — Дамы вперёд!
— Это… точно безопасно? — Милена с подозрением посмотрела на клетку.
— Чтобы не сомневаться, возьмём профессора с собой! — рассмеялся Эфраим.
— Эфраим, постой… — голос Мельхиорова дрогнул. — Мне не полагается, я должен настраивать приборы.
— Настроишь — и как миленький внутрь сиганешь, — отрезал Эфраим. — Или наши с тобой отношения резко испортятся.


***

Профессор с угрюмым видом занялся настройкой аппаратуры. Он покрутил ручки на приборах, проверил индикаторы, а затем достал с полки литровую стеклянную банку, внутри которой в прозрачной жидкости плавало что-то похожее на желе.

— Это биологический накопитель памяти, — пояснил он, устанавливая банку в специальное гнездо внутри зелёного шкафа.

Щёлкнул главный рычаг. Свет в зале мигнул и стал тусклее. Раздался неприятный гул трансформаторов, где-то за стеной отозвались воем конденсаторы, накапливая энергию. В последний момент профессор заметил неправильно подключённые провода, быстро выдернул штекеры и вставил их в нужные разъёмы.

Журналистка и Эфраим уже стояли в рабочей камере. Места было маловато даже для двоих. Убедившись, что всё готово, профессор достал записную книжку, ввёл код на пульте управления и нажал кнопку пуска. Одним прыжком он всклочил в клетку, потеснив гостей, захлопнул дверцу.

Свет мигнул и потух. Зажглись аварийные красные лампочки. Трансформаторы перестали гудеть, зато застрекотали управляющие реле. Затем по глазам ударила ослепительная вспышка фиолетового света, потом еще одна — и тишина.

Трое в камере замерли, тесно прижавшись друг к другу, боясь даже вздохнуть.

— Наверное, уже можно выходить, — первым подал голос Мельхиоров.
— И что теперь, профессор? — спросил Эфраим, выбираясь из камеры и отряхивая пиджак.
— Поздравляю, сеанс завершён, — смущённо произнёс профессор.
— Чего-то я не чувствую, чтобы мне мозги вправило, — ехидно заметил Эфраим.
— Не торопись… Процесс может занять несколько недель… Хотя странно, мощность заряда установлена по верхней границе…
— Ага, значит, не фурычит твоя железяка! — Эфраим злобно ухмыльнулся. — Милена, вы хоть что-нибудь почувствовали?
— Ничего, — отозвалась журналистка, поправляя вечно расстегнутые пуговки на платье.
— Так я и знал! — рявкнул Эфраим. — Ну всё, марш на выход, покойничек.

Он толкнул Мельхиорова в плечо, заставляя двигаться в сторону выхода.

— Подожди, Эфраим! Давай обсудим… Ты не так понял… Психические процессы протекают медленно…

Но Эфраим уже не слушал, бодро шагал, подталкивая профессора в спину. Милена, чувствуя лёгкое головокружение после пережитого, пошла следом. В коридоре горело лишь аварийное освещение. Показалась проходная. Однако охранников нигде не было. Исчезла даже вечно дремавшая в будке старуха-вахтёрша.

— Чёрт, куда все подевались? — пробормотал Эфраим, нахмурившись.

Генеральный инвестор озабоченно метнулся в сторону, заглянул в ближайший туалет, но тут же выскочил обратно. Через минуту он уже тащил за собой упирающегося Мельхиорова на улицу. Милена поспешила за ними.


***

На улице стемнело, хотя до заката оставался ещё час. Дождь закончился, но в воздухе висела тяжёлая, почти зримая духота. Далеко на небе назойливо мелькали оранжево-фиолетовые молнии.

Самое странное — исчезли машины. Ни «девятки» журналистки, ни чёрного лимузина Эфраима. Переулок выглядел пугающе пустым.

— Это что за фокусы?! — рявкнул Эфраим, схватив профессора за воротник.

Мельхиоров молчал, лицо его вытянулось и еще больше посинело.

Троица двинулась вперёд, настороженно прислушиваясь к зловещей тишине. Милена инстинктивно прижала ладонь к груди, ощущая неприятную аритмию в сердце.

В глубине переулка маячила старая красная телефонная будка. Рядом стоял человек в брезентовом плаще. Обрюзгший толстяк с мучнистым лицом и маслянистыми, бегающими глазками. Он разглядывал ночную компанию с вниманием, будто ожидал именно их.

— Эй, господа, помощь не нужна? — окликнул он прохожих.
— Ты что мелешь, пьянь? Ты кто такой? — огрызнулся Эфраим.
— Позвольте представиться. Альберт Иванович Рыбоглаз, подполковник в отставке…
— Рыбоглаз? — хмыкнул Эфраим. — И какого хрена ты тут ошиваешься?
— Меня отправили вас встретить…
— Кто?
— Служба транспортировки.
— Чего?
— Долго объяснять… Может, сначала расслабимся? — Рыбоглаз с улыбкой клоуна развел полы плаща: из внутренних карманов торчали горлышки бутылок.

Эфраим насторожённо вгляделся в переулок, будто ожидая засады. Милена невольно улыбнулась, глядя на бизнесмена. Наверное, этот параноик постоянно ждет засады. Просчитывает, где спрятался киллер с винтовкой. Прокручивает имена главарей конкурирующих группировок…

Действительно, генеральный инвестор выглядел напряженным. Не отрывая взгляда от толстяка, он выхватил одну из бутылок, ловко откупорил и сделал большой глоток.

— Портвейн?
— Он самый, — угодливо кивнул Рыбоглаз.

Бутылка пошла по кругу. Милена и Мельхиоров тоже отпили — без особого желания, но не решившись отказаться.

— Ладно, выкладывай, кто тебя послал и зачем? — спросил Эфраим, вытирая рот рукавом пиджака.
— Вы без меня отсюда не выберетесь, — важно заявил Рыбоглаз, при каждом его слове двойной подбородок трясся как студень.
— Откуда — «отсюда»? Из города, что ли? — Эфраим нахмурился. — Говори ясно, клоун, а не то я твой рыбий глаз на задницу тебе натяну, понял?
— Вы думаете, где вы сейчас?
— Да хорош ребусы загадывать! — Эфраим сжал кулак и занёс его над головой Рыбоглаза.
— Ладно, ладно… — толстяк выставил руки, примирительно улыбаясь. — Вы находитесь в зоне отработки.
— В зоне чего?! — Эфраим рванул собеседника за воротник и встряхнул. — Что ещё за зона?!
— Подождите! — встрепенулся профессор. — Кажется, я начинаю понимать… Это сработал прибор. Мы застряли… между слоями.
— Что ты несёшь, профессор? — подозрительно прищурился Эфраим. — Ты этого придурка подослал, чтобы он тут мозги полоскал?
— Нет, нет! — горячо замотал головой Мельхиоров. — Слушай, Эфраим, дело серьёзное. Пока не введём правильные коды, выхода не найти.
— Верно говорит ваш товарищ! — важно подтвердил Рыбоглаз.
— Да вы оба рехнулись! — оглянулся Эфраим. — Вот он, город! Всё как было. Только пацаны куда-то подевались…
— Это не город, — устало выдохнул профессор.
— А что? Собачий хвост?
— Остаточная эмуляция сознания, — глухо произнёс Мельхиоров.
— Чего?!
— Нейроиндуктор стёр привычную «сетку вещания», а новая ещё не подгрузилась. Мы между слоями сознания…
— Стоп! — вмешалась Милена. — Вы же говорили, ваш прибор просто психику оздоравливает…
— Оздоравливает… — пролепетал Мельхиоров, — но воздействие идёт глубже. Этим Йолкин занимался, я сам мало что понимаю.
— Господа, не ссорьтесь, — взмолился Рыбоглаз. — Дайте мне три минуты, я всё объясню по-человечески.
— Скажи лучше, куда пацаны делись! — Эфраим не унимался. — За них братва с тебя шкуру снимет!
— С вашими пацанами всё нормально, не волнуйтесь. Просто вы теперь выскочили из реальности. «Сетку вещания» вам обнулили — профессор прав. Если будете меня слушать, загрузится новый слой. Перейдёте на следующий уровень.

— Уровень чего, пьянь ты бестолковая? — Эфраим кипел. — В игры с нами играешь, падла?!
— Слышали выражение: «ретроспектива определяет перспективу»? — Рыбоглаз прищурился. — Сознание — как лабиринт. Сам человек ставит себе рамки, потом в них барахтается. Нейроиндуктор стер внутренние границы. Помните песню: «Нам нет преград на море и на суше…»
— Издеваешься, тварь?! Прибью!
— Подожди, Эфраим, — Мельхиоров поднял руку. — Он дело говорит. Нам нужно любой ценой вырваться. Мы как в клинической смерти сейчас. Тела без сознания, возможно. Сознание — в перезагрузке. Надо ввести код. Только куда?
— Верно мыслите, профессор, — удовлетворённо кивнул Рыбоглаз. — Вон будка. Наберите номер: 202-05-76.
— А потом?
— За вами приедут.
— Какая здесь к чёрту машина, если это эмуляция?
— Спецтранспорт, — повторил Рыбоглаз с загадочной ухмылкой.
— Хрень какая-то… Дай ещё глоток, — Эфраим потянулся к бутылке, но та была пуста. Рыбоглаз уже откупоривал вторую.

Мельхиоров достал записную книжку, но Рыбоглаз остановил его, протянув пачку «Космоса».

— Ваша книжка тут бесполезна. Код на склейке пачки.

Через минуту профессор дрожащими пальцами набирал номер. Диктовал код.

Вскоре из ниоткуда появилась «Волга» — матово-чёрная, с коричневым отливом. Рыбоглаз остался у будки допивать портвейн. Мельхиоров, Эфраим и Милена сели в машину, та мгновенно сорвалась с места.

На выезде на Маросейку водитель проигнорировал знак «Уступи дорогу». Фонари не горели. Милена первая заметила справа грузовик. Он катился под уклон, задом наперёд, прямо им наперерез.

— Тормозите! — закричала она и закрыла лицо руками.

Но было поздно. Водитель ударил по тормозам — и лишь усугубил ситуацию. «Волга» аккуратно пристроилась под задние колеса. Обе двери кабины грузовика были распахнуты настежь. Внутри не было никого.


***

Милена открыла глаза. Сверху нависали пластиковые потолочные панели с квадратными светильниками и вентиляционными решётками. Голова слегка гудела. Журналистка медленно перевела взгляд вниз и увидела тонкую трубку на запястье, попискивающий аппарат подавал в вену капля за каплей желтоватую жидкость.

Стены довольно уютной палаты были выкрашены в теплый персиковый цвет. Кровать имела пульт управления, а надувной матрац бесшумно подстраивался под форму тела. У стены мигал монитор: синусоида сердечного ритма бежала по экрану, рядом вспыхивали и гасли цифры.

За панорамным окном во всю стену на фоне огненно-оранжевого заката вырисовывались силуэты небоскрёбов. Над рекой парил мост с мачтами, похожими на белые паруса.

Дверь открылась бесшумно, и в палату вошёл человек в изящном костюме. Он выглядел ухоженным и уверенным: лёгкий загар, аккуратная стрижка, чуть ироничная улыбка, очки в золотой оправе.

— Доброе утро, Милена. Меня зовут профессор Йолкин.
— Где я? — голос журналистки прозвучал хрипло.
— В госпитале Маунт-Синай. Нью-Йорк.
— Какое сегодня число?
— Восьмое июля, девяносто седьмой год, дорогая моя.
— Девяносто седьмой? Чёрт… я что, три года была в отключке?
— Нет, нет, вы попали в автомобильную аварию всего три дня назад — после эксперимента. Видимо, легкая амнезия. Не волнуйтесь, пройдет…
— Значит… нейроиндуктор всё-таки работает?
— Очень надеюсь, — Йолкин слегка смутился. — Завтра у нас решающая презентация в Рокфеллер-центре. Весь цвет Уолл-стрит соберётся. Инвесторы хотят увидеть нейроиндуктор в действии. Кстати, ваша статья в NY Times — просто фурор! Благодаря вам мы все на пороге успеха. Мельхиоров в восторге.
— Кто это — «мы»?
— Вся команда: Мельхиоров, Эфраим Мишин, Алексей Светковский, Маргарита Львовна…
— Хотите сказать, вся шайка в сборе?
— Ваш вклад в проект вызывает восхищение, Милена. Вы мастерски использовали научные данные, особенно последние публикации Светковского. Статья подстегнула интерес к биомедицине. Акции инновационных компаний взлетели…
— Последнее, что я помню, — сказала Милена, наморщившись, — это грузовик без водителя, мчащийся прямо на нас…
— Временная амнезия, — пробормотал профессор, в его взгляде мелькнула тревога. — Сознание скоро прояснится. Но вам обязательно нужно быть на презентации. Мельхиоров — организатор отменный, но в технической части… слабоват. А ваша персона…
— Добавит всему этому цирку убедительности? — Милена усмехнулась.
— Именно так. К слову… — он наклонился ближе, заговорщически понизив голос: — Коньячку хотите? — Он кивнул на изящный кожаный дипломат на столике. — Я прихватил бутылочку.
— Я под капельницей.
— Сейчас выдернем. Предлагаю сбежать отсюда к чёрту. Я договорюсь с главной сестрой, отвезу вас домой.
— А где я живу?
— В Бруклине, очень уютный коттедж. Наш офис рядом, на Брайтон-Бич. Честно говоря, ваша амнезия меня слегка беспокоит… Ну, давайте по маленькой?

Профессор вытащил пластиковый стаканчик из кулера, щедро плеснул тёмного напитка. Милена залпом выпила.

— Профессор, можно вопрос?
— Всегда к вашим услугам, — оживился Йолкин.
— Я уже вышла из зоны отработки? Значит, сейчас я в… альтернативном настоящем?
— Почему вы называете его «альтернативным»? — искренне удивился профессор. — Это самое обычное настоящее. Просто вы его теперь иначе воспринимаете. Излучение нейроиндуктора слегка… переписывает воспоминания.
— Значит, корректнее будет сказать — у меня альтернативное прошлое?
— Вот именно! — профессор воодушевился.
— Но, с другой стороны… — Милена замолчала.
— Что вас смущает?
— Если нейроиндуктор снова включат в будущем, то моё «нормальное настоящее» снова станет «альтернативным прошлым»?
— Выпейте лучше ещё стаканчик, — Йолкин натянуто рассмеялся. — Юмор — признак выздоровления. Вы определенно идёте на поправку.
— Может, ответите по существу?
— По существу… Это непросто. «Сетка вещания» — конструкция хрупкая. Психически здоровый человек должен отличать реальность от сна, иллюзии или галлюцинации. Но грань часто бывает… зыбкой.
— Вы считаете меня здоровой после всего этого?
— Надеюсь…
— Но как мне знать, что я действительно в реальности, а не в глюках от вашей нейроиндукции?
— Очень просто, — Йолкин вдруг стал серьёзным. — Контролируйте реакции окружающих. У всех не может быть одинаковой наводки. Понимаете? Хотите, я позову медсестру? Побеседуете с ней.
— С ней же надо по-английски…
— А в чем проблема?
— Разве я говорю по-английски?
— Ха-ха! — профессор прыснул со смеху, пролив каплю коньяка на галстук. — Ещё неделю назад вы говорили лучше всех нас!
— Профессор, — Милена помассировала виски пальцами, пытаясь удержать ускользающую мысль, — извините меня, но вы несете собачью чушь. По-вашему, от беседы с какой-то дурой медсестрой зависит степень моего включения в реальность?
— А как вы собственно хотели, милая моя? Ощущения реальности крайне субъективны… Например, философ Чалмерс считает, что сознание — эпифеномен, то есть нечто иллюзорное…
— К черту Чалмерса! На самом деле что происходит?
— Милена, выпейте еще коньяку. Думаю, вам пора освежиться… Позже вы поймете, что никакого «на самом деле» вне вашего восприятия просто нет…


***

Милену Вихрь раздирали противоречивые чувства. С одной стороны — эйфория: она оказалась в центре внимания, став вторым лицом почти мистического инновационного проекта. Статьи под ее именем изрядно всколыхнули общественное мнение. С другой стороны — ее не покидало ощущение надвигающейся катастрофы. В решающий момент почти вся команда ловко самоустранилась, оставив на Милену организацию презентации, приём гостей и общение с прессой.

Мельхиоров исчез. Ходили слухи, что он обхаживает инвесторов на роскошных виллах Лонг-Айленда, полагаясь на личное обаяние. Главный инженер, Алексей Светковский напоминал депрессивного Пьеро — заливал алкоголем неразделенную любовь к Маргарите. Эфраим Мишин не выдержал стресса и ушёл в запой. Авторитет вора в законе был повергнут в прах несгибаемой мощью по-настоящему серьезных финансовых воротил.

Загадочный «консультант» по фамилии Рыбоглаз одним только видом советского маргинала вызывал у Милены стойкое отвращение. Чем именно он занимался в команде — оставалось тайной. Маргарита, эта бестолковая, но старательная секретарша, пыталась помогать как могла, но толку от нее было мало.

Презентация в Рокфеллеровском центре запросто могла закончиться скандалом. Одиозная «Корпорация чистого сознания», как они называли свою фирму, всё больше напоминала нелепую аферу.

Офис на Брайтон-Бич представлял собой несколько тёмных, полупустых комнат в цокольном этаже. Ни следа серьёзной научной работы — если не считать двух стареньких компьютеров и клубка спутанных проводов в углу. Почти никто, кроме Светковского, не понимал, как вообще работает их изобретение…

Наконец наступил день презентации. Гостей принимали в шикарном зале на верхнем этаже небоскрёба. За панорамными окнами сверкали огни ночного города, раскинувшегося внизу до горизонта.

В двери входили мужчины в дорогих костюмах, дамы в вечерних платьях — правда, последних было мало, всего две-три журналистки из центральных изданий. У входа гостей приветствовали Милена и Маргарита — обе в вызывающе коротких юбках, в прозрачных блузках, расстегнутых блейзерах с ватными подплечниками. Волосы накручены и сбиты в модный хаос.

У стойки бара пьяный в хлам Эфраим в смокинге сиял улыбкой, изо всех сил стараясь держаться ровно. Марочный односолодовый виски лился рекой в массивные стаканы. Профессор Йолкин развлекал публику психиатрическими анекдотами, которые, судя по всему, сочинял прямо на месте. Светковский сидел в углу с болезненным видом.

Наёмные техники уже собрали аппаратуру. Компактная версия прибора теперь не нуждалась в железной клетке. Она напоминала стиральную машину, только вместо дверцы — тёмная линза ртутного цвета.

Публика рассаживалась полукругом у сцены, где проектор высвечивал бессмысленный слайд. На синем фоне пылал лаконичный лозунг красными буквами: «Инновации — это инвестиции». Два серых металлических контейнера, установленных справа и слева от экрана создавали дополнительную интригу. Мельхиоров опаздывал.

Милена подошла к одному из техников, из любопытства поинтересовалась, зачем к прибору подключили такие толстые высоковольтные кабели. Тот пожал плечами:

— Ваш аппарат очень энергоёмкий. Но администрация здания настояла: не больше семисот киловатт — ради безопасности. Светковский согласился, убавил мощность переключателем на задней панели. Но кабели уже не стали менять.

Когда публика уже начала скучать, наконец появился Мельхиоров. В чёрном, старомодном костюме-тройке он выглядел как человек другой эпохи. Подойдя к экрану, ученый взял указку, ткнул в идиотскую надпись и начал речь.

Профессор говорил о колоссальном потенциале российской науки, утечке умов на Запад из-за экономических трудностей. Зал слушал внимательно. Постепенно речь перешла к истории создания фирмы, преодолению трудностей, которые чинили бюрократы…

И тут в зале погас свет. Публика ахнула, зашевелилась. За окнами мерцали далекие огни города. Единственным ориентиром остались зелёные таблички «выход».

— Не волнуйтесь, господа! — крикнул Йолкин. — Это часть демонстрации! Прошу оставаться на местах.

Светковский, как тень, выскользнул из угла, подошёл к прибору с трехлитровой банкой в руках. В банке, в мутном растворе, бултыхалось какое-то желе. Молодой ученый открыл крышку верхней панели, установил банку в гнездо. Затем покрутил переключатели. Из ртутной линзы разлился мягкий, рассеянный фиолетовый свет. В зале повисла мёртвая тишина.

Откуда-то издалека послышалась завораживающая мелодия кларнета. На экране вспыхнуло изображение: белый орёл, окружённый сложными, переливающимися узорами.

Словно по команде, по краям сцены вспыхнули газовые факелы. К голосу кларнета присоединилась дробь барабана. Из дверей аварийного выхода вышел странный оркестр.

Впереди шагал индеец с голым торсом и пышным венком из перьев. В руках — огромная кривая деревянная труба, издававшая гудящий, потусторонний звук, похожий на вой ветра в ущельях. За ним двигались две индианки в пёстрых одеждах. Они энергично били по вытянутым ритуальным барабанам. На кларнете играл карлик, разодетый в розовый смокинг и зеленый цилиндр.

Следом плыл пьяный в стельку Рыбоглаз в тяжёлом брезентовом плаще. Подражая примочкам джазовых виртуозов, он дул в медную трубу, которая квакала и прерывисто рычала.

Замыкала процессию двухметровая старуха в зимнем пальто и жёлтых резиновых сапогах. Она тащила на плече волынку и с усилием вдувала воздух в мундштук. Инструмент жалобно визжал. Под пальто у старухи что-то раздувалось, и каждый её шаг превращал и без того уродливую фигуру в колышущуюся шарообразную массу, грозившую взлететь под потолок.

Рыбоглаз вдруг бросил трубу, неловко приковылял к пожарному шлангу, разбил стекло, вытащил кишку и запустил струю воды на пол. Зрители повскакивали с мест, не понимая, что им делать в такой ситуации, мягкое фиолетовое излучение будто сковывало движения.

В этот момент сами собой отвалились стенки контейнеров, стоявших по обе стороны экрана. Внутри оказались промышленные холодильные агрегаты — каждый с четырьмя мощными вентиляторами. Они включились и стали с тихим воем гнать по залу ледяной воздух…

— Какого черта? — прошептала Милена. — Почему я должна одна страдать в этом бреду?

Преодолевая сильное головокружение, она сделала несколько шагов по направлению к индуктору, присела на корточки, взглянула на заднюю панель. Увидела массивный рычаг переключения мощности, улыбнулась. Светковский стоял рядом, бледный, но равнодушный. Журналистка суеверно перекрестилась и двумя руками с усилием перевела рукоятку в верхнее положение…


***

Редактор научного отдела New York Times Майкл Грей считал делом чести докопаться до правды в расследовании событий в Рокфеллеровском центре. Именно он, по собственной инициативе, дал зелёный свет статье Милены Вихрь о нейроиндукции. И именно он теперь расплачивался репутацией — за статью, за наивность, за веру в так называемую «Корпорацию чистого сознания» и ее научный потенциал.

Презентация, задуманная как триумф научной мысли, закончилась кошмаром. Целый этаж оказался затоплен водой из противопожарной системы. Позже температура в зале упала ниже нуля, вода замерзла. Подо льдом оказались несколько тел — спасатели выдалбливали их из толщи целую неделю. Десятки человек поступили в отделении психиатрии с симптомами дезориентации и помутнения рассудка. Акции «Корпорации чистого сознания» обрушились, инвесторы жаждали крови. Но достоверных сведений о происшедшем собрать было невозможно.

Прежде всего, исчезла Милена Вихрь. Одни говорили, что она вернулась в Россию. Другие — что её видели на борту роскошной яхты одного русского миллиардера.

Ещё загадочнее была судьба профессора Мельхиорова, руководителя проекта. Ни один из свидетелей презентации вообще не смог его вспомнить. Как будто такой личности никогда и не существовало. Оставалось на слуху лишь имя — словно чья-то нелепая выдумка.

Впрочем, психиатр Йолкин, один из участников презентации, оказался жив и здоров. Более того — открыл частную клинику на Брайтон-Бич. На допросах в полиции он проявлял хладнокровие, был любезен. Утверждал, что выступал всего лишь консультантом — ничего не знал ни о технологиях, ни о финансовой стороне вопроса. Похоже, он говорил правду. По крайней мере, следователям не хватило улик — юридическую и уголовную ответственность с него сняли.

И всё же ниточка нашлась. Где-то в глуши, в самом сердце лесов Нью-Джерси, Майкла Грей отыскал Алексея Светковского. Тот жил отшельником, избегал людей, и от комментариев категорически отказался. Во взгляде молодого ученого сквозила тревога, а в жестах — напряжение, будто он ждал нападения.

О нейроиндукторе — том самом приборе, который должен был открыть новую главу в науке о сознании, — не было никаких официальных упоминаний. Ни схем, ни протоколов, ни записей. Всё исчезло. Или было уничтожено. Источник в полиции, с которым Грей выпивал виски в баре на Пятой авеню, обмолвился, что прибор теперь вне досягаемости, его забрали спецслужбы, дело засекречено. Соваться с расследованием бессмысленно.

Майкл Грей больше не пытался публиковать расследование. Материалов не хватало для серьезной статьи — но некоторые фрагменты, свидетельства он долгое время подшивал в специальное досье. Набралось немало странных случаев, указывающих на использование нейроиндукции в сомнительных экспериментах над сознанием.

Через год Майкл Грей передал архив другу — писателю из Нью-Йорка. Возможно, талант беллетриста поможет достучаться до читателей лучше, чем хладнокровный разум документалиста.