Война за Мальвины. Часть 4. Живые среди мёртвых

                Глава 1.




Холодный ветер с океана не щадил никого. Он бил в лицо, рвал форму, пронизывал сквозь броню и усталость. Мальвины — это не просто земля, а мясорубка, в которую бросили нас без жалости. И каждый, кто ступал сюда, знал: назад дороги нет.

Сержант Алехо Аргуэльо лежал в окопе, сжимая в руках полуразобранный FAL. Глина под ним была мокрой и цепкой, словно хотела затянуть живого. Он не чувствовал пальцев — всё тело застыло в ожидании, как натянутая струна. Внизу, у подножия холма, среди скал и чёрной травы, ползли тени. Бриты.

— Держи линию, — прошептал он сам себе. — Не отступим.

Рядом зашевелился Эстебан, двадцатилетний новобранец с глазами, полными ужаса. Он дрожал, как осиновый лист, будто вся кровь из него ушла, оставив одну только кожу и страх.

— Сержант... Они близко?

— Да. Идут. Тихо.

Вспышка. Рёв. Вой. Всё смешалось. Земля под ногами вздрогнула, как от чёрта. Снаряд разорвался в пяти метрах, взметнув вверх землю и крики. Эстебан упал, и его не стало. Грудь, лицо, всё — в клочья.

Алехо встал. Шатаясь, как пьяный. Он поднял автомат, отдал очередь вниз. Гильзы посыпались в грязь, и в этих звуках — была вся его злость, вся его боль, всё, что осталось от понятия "жизни".

— За Эстебана... За всех!

Позади него запели рации. Кто-то орал, кто-то плакал, кто-то звал мать. А враг шёл — бесстрастный, как буря. Крутые парни в чёрной раскраске, с оптикой, с пулемётами, с чётким прицелом. Они несли смерть, словно профессиональную услугу. Без крика. Без клятвы. Просто делали свою работу — чисто и хладнокровно.

Тело Алехо шатнулось, когда пуля прошила плечо. Он зажал рану, будто это могла спасти. Нет. Но он не падал. Не имел права.

Позади него хрипел и плевался командир взвода, капитан Рубио:

— Собрались, ублюдки! Они не возьмут нас, слышите? Ни один! Пока мы стоим, — Мальвины наши!

И все слышали. И все поднимались. Даже те, кто не мог. На адреналине, на боли, на проклятиях и любви. Потому что это была их земля. Их бой.

Сквозь дым, огонь и рёв, Алехо видел, как падают товарищи. Один с простреленной шеей, другой — с разорванным животом. Кто-то пытался заткнуть кишки грязной тряпкой. Кто-то смеялся сквозь кровь, словно не верил, что всё это по-настоящему.

А потом... Потом всё стихло. На минуту. И показался он. Их командир. Брит.

Высокий. Чистый. С прицелом, как глаз бога. Он шёл по трупам, как по ступеням. Смотрел вокруг, не торопясь. Подошёл ближе. И Алехо — лежал. Притворился мёртвым. Сердце било в висках, как выстрелы.

Командир наклонился над телом Эстебана, что остался без лица. Плюнул. И отвернулся.

В тот миг Алехо вскочил. В лицо британцу — грязь, кровь и крик. И нож. Прямо в горло. С хрустом.

Командир рухнул. Глаза удивлённые. Как будто не верил, что смерть может быть так близко.

Алехо застонал. Колено предательски согнулось, не выдержав боли. Всё плыло. Всё рушилось.

Но бой не кончался. Он только начинался.

— Мальвины — за нами, — прошептал он и потерял сознание.

За его спиной поднимался новый шквал огня. И на этой линии между жизнью и смертью решалась судьба всей нации.




                Глава 2.




Покой не наступил. Лишь мрак. И оглушающая пустота. Когда Алехо пришёл в себя, он услышал только одно — капли. Где-то вдалеке — капли. Капли дождя. Или крови. Или воспоминаний.

Он лежал в блиндаже, насквозь промокший, с бинтом на плече. Сквозь рваную ткань сочилась кровь. Рядом сидела медсестра — молодая, с уставшими глазами, лицо чумазое, руки в грязи и зелёнке. Она смотрела в пустоту, как будто давно ушла из этой войны.

— Живой, — хрипло сказала она. — И это уже чудо.

Он хотел спросить, кто ещё остался, но язык прилип к нёбу. Горло саднило, как от яда.

— Рота? — выдохнул он.

— Почти вся легла. Рубио... не знаю. Его вынесли.

В тусклом свете керосиновой лампы мелькали тени: кровати, носилки, мёртвые глаза. Кто-то кашлял, кто-то шептал молитву. За стеной рыдали — мужским голосом, глухо, сдавленно, без надежды.

— Мы держим периметр? — прохрипел Алехо.

Медсестра не ответила. Лишь отвернулась.

В дверь ввалился солдат, весь в грязи и копоти:

— Прорыв с севера! Они идут!

И всё вновь завертелось. Шум, беготня, вскрики. Кто мог — хватал оружие. Кто не мог — приподнимался с койки, как мертвец из гроба, и просил дать гранату. Потому что каждый знал — лучше сдохнуть в бою, чем в плену.

Алехо встал. Пошатываясь, с лицом мёртвого. Но глаза его были живыми. Слишком живыми. Слишком яркими для этого ада.

Он схватил автомат. Грудь стянула боль. Нога дрожала. Но он шагал. Сквозь кровь, грязь, стоны и огонь. Вновь — на передовую.

И когда они вышли — их было девятнадцать. Против целой роты британцев. Но каждый шаг был — за погибших. За честь. За голос Рубио. За Эстебана. За родину.

И ад вернулся. С грохотом. С яростью. С душем из свинца.

Но они не отступили.

Потому что это были Мальвины. И потому что за ними — стояла память всех павших.



                Глава 3.




— Ты видел, как они добивали наших? — Карлос Салас, с окровавленным крестом на шее, прошипел сквозь зубы, не отрывая взгляда от горизонта. — Как собак. Даже не добивали — наслаждались этим.

Алехо молча кивнул. Он видел. Он запомнил. Как британец с белыми, как у дохлой рыбы, глазами, выстрелил в затылок лежащему Хулио. Потом ещё раз. И ещё — в живот. Просто ради потехи.

— Я хочу, чтобы они захлебнулись собственной кровью, — добавил Карлос, — чтобы у них кишки выползли наружу и они звали своих ублюдков-матерей.

— Тихо, — перебил Алехо. — Не злись. Лучше прицелься. Вон куст шевелится.

В этой гнили всё шевелилось — крысы, духи, страх. Но Алехо доверял своему звериному чутью. Они были рядом.

Слева хрипел Пабло — с перебитым носом, заляпанным грязью лицом. Он держал пулемёт, как ребёнка, прижимая его к груди.

— Если я умру, — выдавил он, — скажите сестре, что я был вонючим, но не сдался.

— Скажем, — отозвался Анхель Рейес. — А если выживешь, сам ей скажешь. Только вряд ли.

В эту секунду с востока ударил миномёт. Взрыв вырвал землю с корнем. В небо взлетели ошмётки мяса, плащ-палатка, ботинок. Кричал кто-то. Пищал — будто свинья, которой перерезали горло. Это был Родриго. Его разорвало снизу. Он пытался заткнуть себя тряпками, но кишки уже ползли наружу, и он выл:

— Мама… мамочка…

— Пристрели его, — сказал кто-то. — Он орёт как мразь.

Пуля щёлкнула. Тело замолкло. И земля снова сделала вид, что её тут нет.

— Видишь, ****ь, вот они — твои британские джентльмены, — прошипел Карлос. — Вон тот, с рожей будто мыло глотнул, в белых перчатках. Он же сам детей расстреливал в доме, когда нас накрыли в Сан-Карлосе.

— Тогда давай без жалости, — сказал Алехо. — Ни к одному.

— Только ножом, — усмехнулся Пабло. — Чтобы слышали, как смерть дышит.

И пошли. Сквозь дым. Сквозь боль. Сквозь кровь. Девятнадцать теней. В каждом — гнев за погибших. За пленных, которых пытали. За тех, кому англичане пинали лицо сапогами.

Вдруг — движение. Стрельба. Крик на английском:

— Contact front! Fire! FIRE!

Началось. Они били без остановки. Карлос скакал, как обезумевший, выкрикивая:

— Сдохните, белые твари! За Эстебана! За Рубио! За наши кишки!

Один из бритов выскочил из-за насыпи — и был пронзён штыком. Рейес ударил снова. И снова. Пока тот не захрипел, не забулькал и не вытянулся в своей пафосной броне.

Кто-то из аргентинцев заплакал от ярости:

— Вы убили моего брата, ублюдки! Вы резали, как скот!

И пошло. В рукопашную. В грязи. С криками. С кровью в глазах. Британцы сдавались — им не оставляли шанса. Их добивали на земле, как крыс.

Алехо нашёл командира. Того самого — из разведгруппы. Тот стоял, обосравшись. Его белая форма темнела между ног.

— Не убивай! Я… я… — лепетал он.

— Это за Эстебана, — сказал Алехо. — И за каждого, кого ты сдал.

И вонзил нож. Прямо в рот.

Молчание наступило не сразу. Сначала — икота боли. Потом — капли крови. Потом — дыхание живых. Девятнадцать стало десять. Но они стояли.

И в этот миг из-за камней вышел капитан Рубио. Живой. Хромал. Один глаз заклеен. Но он был. Он поднял руку и прохрипел:

— Мы не сдаёмся. И не простим. Ни одного.

И в ответ — вой. Как у зверей. Как у нации, которую пытались растоптать. Но не смогли.




                Глава 4.





Ветер выл над склонами, словно призрак погибших солдат. Сырость вползала в ботинки, в уши, в душу. Изрытая воронками земля казалась безжизненной, как старое кладбище, осквернённое чужим флагом. Здесь не было мира. И не было пощады.

— Ты видел его? — Карлос Салас шептал, как будто боялся вспугнуть воздух.

— Видел. Он уходил по склону к тем холмам. Один. Без каски. — Пабло сглотнул. — И у него был наш флаг. Завёрнутый, как младенец.

— Они сожгли госпиталь. Раненых добили…

— Я знаю.

Карлос опустил голову. В руках у него дрожали бинты, обагрённые чужой кровью. Он снова и снова перематывал руку Алехо — хотя тот уже не отвечал. Жив ли он — никто не знал. Но бросить — означало сдаться.

— Они — не люди, — выдавил Пабло. — Они — псы, которых спустили с цепи. Им плевать на наше право, на наши земли…

— Мальвины наши, — выдохнул Карлос. — Потому что в них наши кости.

Издалека доносились звуки отдалённой бойни. Они уже были в ней. В прошлой главе, ночью, они пошли в атаку. Девятнадцать — и вернулись десять. Командир разведгруппы убит. Капитан Рубио — найден. Но боль осталась.

В этот момент из-за линии горизонта показался английский вертолёт. Звук винтов выбивал гвозди из воздуха.

— Назад! — заорал кто-то из сержантов. — Маскировка!

Бойцы попадали в грязь. Один не успел — его разорвало в клочья. Мозги забрызгали ствол ближайшего дерева.

— Bastardos… — сквозь зубы прошипел Пабло. — За Габриэля. За всех. Они заплатят.

Их командир, майор Хорхе, появился, будто вырос из земли. На его лице была кровь — не его, как всегда. Он молча указал рукой вперёд.

— Сегодня ночью. Мы пойдём к их окопам. Без предупреждения. Без плена.

— Как и они с нами, — добавил кто-то.

— Нет. Жестче. Словно волки. За тех, кто умер, не прокричав даже «мама».

Они выдвинулись в темноте. Шаги поглощал мох. У каждого был нож. Не винтовка, не граната. Только холодная, затаившаяся сталь.

Когда они вгрызлись в передний рубеж британцев, там стояли молодые парни — такие же, как они. Один даже успел сказать: «What the f…» — прежде чем Карлос перерезал ему горло. Без злобы. Но с верой.

Пахло потом, кровью и гарью. Кто-то рвало. Кто-то молился. Кто-то срывал с убитых тёплые куртки.

Англичане отступили на запад, оставляя после себя мешки с пайками, комиксы, грязные фотографии женщин. Один из солдат подобрал такую фотку и сжал в кулаке.

— У неё глаза как у Лауры…

— Молчи.

— Прости…

На следующий день похоронили троих. Ветром приносило запах смерти, и лопаты не всегда доставали до мягкой земли — часто лишь до камней. На могилках были лишь дощечки с именами, вырезанными ножом. Карлос молчал. Пабло курил одну за одной.

Алехо пришёл в себя, но молчал. Его взгляд будто ушёл внутрь. Как будто он остался там — в том рубеже, где кричал англичанин и умирал от ножа.

После похорон привели пленного. Молодой англичанин, лет девятнадцать. Белобрысый. Руки дрожали, губы порваны. Сержант Мартинес дал пощёчину, и тот упал на колени.

— Сколько вас? Где оружие? Где командование?

Тот молчал. Лишь повторял сквозь слёзы:

— I don't know... please... please...

— Он врёт, — отрезал Хорхе. — Держать в яме. Без еды.

Ночью его вывели снова. Весь в грязи и моче, он пытался сказать, что командный пункт в развалинах маяка.

— Проверьте, — бросил Хорхе. — Если соврал — пусть умирает.

В тот же день пришло пополнение — шестеро с юга. Один — совсем пацан, лет семнадцати, в огромной каске. Другой — ветеран из Сальты, с лицом как из гранита.

— Где тут мясо? — усмехнулся ветеран. — Я хочу его разорвать голыми руками.

Карлос подошёл, пожал руку.

— Добро пожаловать в ад.

Со снабжением было хуже. Из 12 ящиков еды дошли два. В одном — одни банки сгущёнки. Хлеба не было. Табак — выменивали на патроны. Аптечка почти пуста.

Молодой врач Лоренсо пытался спасти раненых, разрезая штаны, обрабатывая гноящиеся раны водой из канистры.

— Я не знаю, что делать, — признался он Карлосу. — У одного гангрена. У другого ожоги третьей степени. А у меня — бинты из носков.

Карлос молча снял с себя бушлат.

— Разрежь. Делай перевязку.

Шли дожди. Грязь лезла в нос, в рот. Крысы были смелее птиц. В одном из окопов нашли тело британца, которого никто не хоронил. Пахло им два дня. Потом вытащили за периметр и закопали. С молитвой. Потому что всё равно — человек.

Утром, когда туман повис над долиной, пришёл приказ: «Готовиться к контратаке. Ожидать сигнала. Держать сектор "Сьерра-4"».

— У нас нечем держать, — сказал Пабло. — У нас только злость.

— Этого хватит, — сказал майор Хорхе. — Потому что мы не боимся умереть. Мы боимся забыть, за что живём.

И они стояли. На костях. На крике. На правде, которую нельзя было унести ни в одном вертолёте. И в этот раз — с ними была тишина. До времени.





                Глава 5.






Сектор «Сьерра-4» был ничем — просто полосой глины и кустов, пронзённой холодом и ожиданием. Но сейчас он стал щитом. Последним. За которым — не было больше пути.

Карлос присел у камня, проверяя магазин. Патронов оставалось девять. Он вытер ладонь об штанину и медленно взглянул на Пабло. Тот спал, уткнувшись в рюкзак. Снилось ли ему, как убивают детей в Сан-Карлосе? Или как кишки Родриго ползли по земле? Усталость — это тоже оружие. Она делает человека пустым.

Хорхе стоял над картой. Свет фонаря дрожал. Вокруг — новые бойцы, прибывшие вчера. Некоторые держались уверенно, другие жались к земле, словно хотели раствориться в ней.

— Они пойдут с рассветом, — сказал Хорхе. — Как и всегда. Когда свет ударит по линзам прицелов, когда туман рассеется. Их разведка уже пробежалась рядом. Мы слышали шаги. Слышали дыхание.

Ветеран из Сальты, Гастон, вытер нож об грязную рубашку.

— Я не отступаю. Никогда.

— Нам бы гранат, — бросил кто-то из старых. — Хоть три. Хоть одну.

— У нас есть ярость. И две мины. Этого хватит на вход.

Карлос встал.

— Я пойду с левого фланга. Если они зайдут оттуда — я их встречу.

— Не геройствуй, — сказал Хорхе. — Нам нужны живые.

Карлос кивнул. Но внутри всё уже сгорело. У него остался только долг.

Ночь прошла в стонах. Один из молодых — тот, что из Кордовы — не выдержал. У него был жар. Он звал мать. Потом — выл. Потом — затих.

Лоренсо, врач, покачал головой:

— У него пробита селезёнка. Смерть — лучший исход. Прости, брат.

Похоронили его наспех. Рядом с бывшим британцем. Крест был один на двоих.

А потом началось.

Сначала — гул. Затем — треск. Затем — тени. Они шли с севера. Быстро. Грамотно. Один с гранатомётом. Другие — в рассыпной. Карлос успел выстрелить дважды — один упал. Второй лёг. Потом их накрыло.

— ЛЕЖАТЬ! — заорал кто-то. — ОНИ ВПРАВО!

Пыль. Земля. Песок на зубах. Стрельба из пулемёта с фланга — их бьют в бок. Пабло закричал — его швырнуло назад. Кровь на листьях. Карлос прыгнул — оттащил. В глазах — ад. В ушах — ни звука.

— Пабло?! — закричал он.

— Здесь… — прохрипел тот. — В плече. Я жив.

Сальтенец Гастон бросился к минному проходу. Подождал. Один британец пробежал — и тут же взмыл в воздух. Мясо осело на ветках. Двое других — отступили.

— Вот так! — рявкнул Гастон. — Ещё!

Их осталось семь. Потом шесть. Потом пятеро. Но они не отдали ни метра.

Днём пришло затишье. Солнце светило, как насмешка. Летал вертолёт словно комар. Но никто не вставал. Потому что они знали: британцы ждут ошибок.

Карлос сидел у Пабло. Тот стонал, но был жив. Рана — не смертельна.

— Ты спас мне жизнь, — сказал Пабло.

— Нет. Мы просто здесь вместе. До конца.

В это время трое новых бойцов рылись в ящиках.

— Ничего. Ни воды, ни еды. Только старая брошенная фляга.

— Ссать будем по капле и пить, — сказал кто-то и не улыбнулся.

Во второй половине дня британцы вышли с белыми флагами. Подошли трое. Один — в форме капитана.

— Мы пришли за телами. Мы не будем стрелять.

Хорхе вышел вперёд. Медленно. Без каски.

— Бери тела. Но шаг влево — и мы сносим вам голову.

— Мы уважаем твоих мёртвых. Уважай наших.

Карлос смотрел, как те волокут назад останки. В пакетах. Как груз. Как мясо. Один упал. Другой плакал. Третий просто молчал. И тогда Карлос понял: война сожрала всех. И их. И нас.

Ночью был ливень. Промокли даже каски. И когда в 4:37 прозвучал взрыв, никто не понял, кто стрелял первым.

Британцы вернулись. Без флага. С огнём. Но у них не вышло.

Карлос, Пабло, Хорхе, Гастон, Лоренсо и двое пацанов остались. Они встретили их в упор. В упор. Как звери. С ножами. С яростью.

А утром — всё стихло.

И только дым стоял над «Сьерра-4». И птицы не прилетели. Потому что это место — умерло.




                Глава 6.




Тишина после боя — самое страшное. Она не лечит. Она только оттягивает смерть. Земля не стонала. Лишь пар поднимался над трупами, и грязь в окопах набухала от крови, как губка.

Карлос сидел, не моргая. Рядом — Лоренсо, врач, с запекшейся кровью на лице. Он не шевелился. Только пальцами ощупывал дыхание у каждого. Один за другим. Иногда — кивал. Иногда — молча отворачивался.

Пабло был жив. Гастон тоже. Один из пацанов умер — ночью, от осколка. Ему было восемнадцать. Он держал в руке клочок бумаги — записку матери, которую перечитывал в окопе. Её потом нашли. И не выбросили.

— Он писал ей, что всё хорошо, — тихо сказал Лоренсо. — Что ест, что смеётся, что не страшно.

— Лгал, — отозвался Хорхе.

— А ты бы не лгал?

Хорхе не ответил. Он смотрел на север. Туда, откуда пришёл враг. Туда, где они могли снова прийти. Он уже не надеялся. Он просто готовился.

В полдень в сектор пришли два офицера связи. Один хромал. Другой держал спутниковую антенну как знамя. Они были из штаба. Они прошли по трупам и спросили:

— Где командир?

Хорхе вышел.

— Выдержали?

— Да.

— Потери?

— Девять из пятнадцати.

Офицеры не выразили ни сожаления, ни гордости. Лишь кивнули:

— Вы — герои.

— Герои мёртвых полей? — хрипло засмеялся Пабло. — Это всё, что вы нам скажете?

— Приказ сверху: отходить. Позицию сдать. Территория признана неподходящей для дальнейшего удержания. Вас ждут на базе "Эстасион-Пьедра".

Молчание было долгим.

— Мы сдержали, — прошептал Лоренсо. — А теперь просто уйдём?

— Да. Приказ. Немедленно. Сбор в течение часа.

Хорхе кивнул.

— Забираем мёртвых. Всех. До последнего. Мы не оставим их здесь.

На следующий день они шли. Вглубь острова. По горам. По болоту. Падали, поднимались. Несли тела на плащ-палатках. Один из погибших — Анхель Рейес — был так тяжёл, что его тащили впятером.

Карлос чувствовал, как каждая связка в теле гниёт от усталости. Но бросить Рейеса — означало убить себя.

Они дошли до скал к ночи. Ветер был леденящий. И тогда Хорхе велел разбить лагерь.

Палаток не было. Они спали на земле. Между мешков с мёртвыми. Пахло плохо. Но никто не жаловался.

А утром Карлос проснулся от голоса. Женский голос. В рации.

— Аргентина… слышите меня… это мать… мать погибшего… кто-нибудь скажите, он жив? Рейес… мой сын… Анхель Рейес… он жив?.. Я прошу вас, скажите…

Карлос смотрел на чёрный пластик приёмника. Пабло проснулся. Лоренсо — тоже. Все молчали.

Голос продолжал:

— Я слышала, что шли бои… что были погибшие… скажите… просто скажите мне… он жив?.. Он…

Рация щёлкнула. Потом — тишина.

— Ты ответишь ей? — спросил Лоренсо.

Карлос не сразу ответил.

— Нет. Мы принесём её сына. Молчанием. Чтобы она сама увидела. Чтобы не надеялась напрасно.


Они дошли до базы через три дня. Измученные. Ободранные. Но с телами. Их встретили молча. Без речей. Без музыки. Только подали руки.

Карлос упал. Лицом в траву. И впервые за всю войну — заплакал. Беззвучно. Губами. Пальцами. Слёзы текли по земле. А земля — не отталкивала.

А в небе летел самолёт. С флагом. Белый и голубой. Он летел высоко. И никто не стрелял в него. Потому что уже не было врагов. Только память. И те, кто не забудут.




                Глава 7.





Карлос не узнал голос матери. Не сразу. Он шёл по улицам Рио-Куарто, глядя в асфальт, и не чувствовал пальцев. В правой руке — палка. В левой — письмо от штаба: "Ваш подвиг отмечен… благодарность… вечная память…" — бумага, не дающая жить.

На вокзале пахло жареным мясом и потом. В углу сидели новобранцы — с округлыми лицами, как будто из школы, а не в армию. Карлос прошёл мимо, не глядя. Он слышал, как один спросил:

— А правда, что англичане не берут в плен?

— Правда, — ответил кто-то. — Только если ты офицер или переводчик.

Карлос сел на скамью. К нему подошёл старик — в пыльной фуражке.

— Ты с Мальвин?

Карлос кивнул.

— А сын мой не вернулся. Сержант. Служил в разведке. Был в Сан-Карлосе. Ты не слышал про Анхеля Рейеса?

Карлос поднял глаза. Старик был бел, как известь.

— Знал… — выдавил он. — Он герой. Он…

Но не договорил. Просто достал из-за пазухи сложенный флаг. Протянул.

— Это его.

На кладбище было пятнадцать человек. Ни прессы, ни чиновников. Только тишина и серая форма. Лоренсо шёл последним. Он нёс крест. Без имени. Пока не будет ДНК. Пока не подтвердят. Пока государство не признает.

Пабло курил в сторонке. Он не говорил с Карлосом. Слишком много между ними — слёз, боли, разорванных ребят. Он не знал, как смотреть в глаза живым.

После похорон они собрались у казармы. Ветераны. Трое уже спились. Один сошёл с ума. Второй — эмигрировал. Остались шестеро. Из сотни.

— Вы слышали? — сказал Хорхе. — Англия требует компенсаций за военные потери. Считает, что мы начали.

— Да пошли они, — Пабло сплюнул. — Это наша земля.

— А теперь что? Мы на свалке истории?

Через неделю Карлос поехал в Буэнос-Айрес. На станцию снабжения. Обещали форму, продукты, деньги. Очередь тянулась с утра. Люди стояли в шинелях, в тапках, кто с тростью, кто без ноги.

— Следующий!

Карлос вошёл.

— Имя?

— Салас. Карлос. 602-й батальон.

— Документы?

Он протянул всё. Женщина за столом посмотрела мельком.

— Запись есть. Груз можно забрать внизу. Деньги — через два месяца. С компенсацией задержка.

— Я три года ждал, — тихо сказал Карлос.

— Ну так подождите ещё.


Когда он вышел, у ворот кто-то крикнул:

— Предатели! Из-за вас у нас инфляция!

Он не ответил. Просто пошёл дальше. Мимо граффити "Malvinas son argentinas". Мимо витрин с мясом, которое не ел два года. Мимо всего, что было чужим.

Дома мать не спала. Смотрела в окно. Он вошёл — и она упала на колени.

— Прости, сынок… Я не знала, как тебя ждать…

Он поднял её. Обнял. Молча. Потому что слов не было. И не будет.

А ночью ему снился Анхель Рейес. С открытым животом. С флагом в зубах. Он шёл по полю — сквозь дым, сквозь дождь. И звал:

— Брат, не забудь. Мы стояли до конца.

Карлос проснулся в поту. В темноте. Он сел, вытер лицо. И понял — война не кончилась. Она просто сменила форму. Теперь она внутри.



                Глава 8. 




Мать не смогла говорить три дня. Просто сидела, гладила сына по голове и шептала: "Ты мой мальчик... ты же мой мальчик..."

Карлос не выходил из комнаты. Окно было закрыто, занавешено. Он не выносил дневного света. По ночам пил воду, глотками, как солдат на марше. Ни телевизора, ни радио. Только тишина, в которой он слышал голоса мёртвых.

На четвёртый день пришли двое. Один — в форме, второй — в пиджаке. Показали удостоверения.

— Мы по поводу Сан-Карлоса. Вы были в том районе?

Карлос молча кивнул.

— У нас показания, что вы участвовали в ликвидации английских пленных. Хотим услышать вашу версию.

Он смотрел на них. Как на призраков. Потом медленно ответил:

— Я видел, как англичанин стрелял в моего друга. Хулио. В затылок. Потом в живот. Потом ещё раз — в рот. Вы хотите мою версию? Вы её уже слышали.

— Это не оправдание. Мы должны расследовать.

— Расследуйте. Только начните с себя. С тех, кто нас туда послал.

Тем временем Пабло жил в доме тётки. Работы не было. Он пробовал устроиться грузчиком, его не взяли — нет справки о психическом здоровье. Пробовал в муниципалитет — там отказали, сказав: "Нам не нужны убийцы".

По вечерам он ходил в паб. Не пил. Просто сидел. Иногда подходили.

— Ты был там? На Мальвинах?

Он кивал. И тогда звучали одни и те же слова:

— Зря вы это. Зря туда полезли. Нас обокрали, а вы помогали.

Пабло молчал. Только однажды не выдержал:

— Я хоронил своих товарищей голыми руками. Ты бы что сделал?

Собеседник ничего не ответил. Просто ушёл.

В ноябре в их части устроили вечер памяти. Пришли матери. Пришли трое политиков. Один выступал:

— Наши мальчики показали героизм. Мы должны помнить. Но и двигаться вперёд. Вперёд — к новым победам.

Карлос встал и ушёл посреди речи. Его затошнило от слов "вперёд". Он знал, куда ведёт эта дорога.

Один из дней. Очередь за едой. Карлос увидел Алехо. Тот стоял в хвосте, с рваным рюкзаком, в куртке, где не хватало пуговиц.

— Эй, — сказал Карлос. — Ты жив?

Алехо усмехнулся:

— Смотря, что ты называешь жизнью. У меня нет ногтей. Зубы выпадают. А ты?

— Мать ждала. Это спасло.

— А меня никто. Кроме страха.

В феврале началась голодовка ветеранов. Прямо у здания министерства. Они стелили матрасы на асфальте, пили воду, держали плакаты: "Мы есть. Мы живы. Мы были там."

На третий день пришёл репортёр.

— Кто из вас готов говорить на камеру?

Никто. Только Пабло шагнул вперёд.

— Говори.

— Мы не герои. И не предатели. Мы — забитые, брошенные, ненужные. Нас использовали, как мясо. А теперь выкинули.

— Вы сожалеете, что пошли на фронт?

Пабло задумался. Потом покачал головой:

— Нет. Я сожалею, что вернулся.

Карлос стоял у стены дома, глядя, как дети играют. Один мальчишка бросил в другого мокрый носок и закричал:

— Бей по англичанину!

Он закрыл глаза. Всё возвращалось. Даже здесь.

А дома мать заваривала чай. И когда он сел за стол, вдруг тихо сказала:

— А ты теперь мой папа. Потому что ты старше всего этого.

Он не понял сразу. Потом — заплакал. Тихо. Беззвучно.

Потому что, может быть, это и была победа. Что он ещё умел плакать.



                Глава 9.




Пабло устроился охранником в порт. Ночами он стоял у контейнеров, глядя, как погружают ящики с мясом, зерном, сыром — всем тем, чего не хватало на фронте. Его руки дрожали. Не от холода — от злости.

— А теперь всё это уходит за границу, — пробормотал он. — А мы… мы были мясом.

Он вспоминал, как в последний день перед капитуляцией просил у капеллана кусок хлеба. Капеллан дал ему лишь взгляд.

Карлос работал на стройке. Молчал. Поднимал кирпичи. В обед сидел в одиночестве. Один из новых — парень из Кордовы — подошёл:

— Ты был на Мальвинах?

Карлос кивнул.

— А говорят, вы там… ну, типа, сдались.

Карлос не ответил. Просто снял рубашку. На груди — шрам от штыка. На спине — ожог. На боку — номер. Парень замолчал. И больше не спрашивал.
Ветераны начали собираться в кафе на углу. Без формы. Без флагов. Просто пить кофе. Пабло однажды сказал:

— Мы не герои. Мы просто вернулись. А сколько не вернулись — вот они герои.

Хорхе добавил:

— Герои — те, кто не предал. Ни на фронте, ни после. Кто не стал молчать. Кто не побежал в Европу.

В один вечер пришёл Рамон — инвалид, без ноги. Он привёз вырезку из газеты: "Премьер-министр Великобритании заявила, что действия Аргентины были актом агрессии."

— Видите? — скривился он. — Нас даже спустя годы считают виновными. А те, кто решал за нас, — живут в домах у моря.

На следующий день Карлос получил повестку. Его вызывали в суд. Англичане требовали экстрадиции: по подозрению в "преступлениях против гуманности" — за убийство пленных.

Он пошёл к адвокату. Тот спросил:

— Вы действительно стреляли в пленного?

— Он не был пленным. Он притворялся мёртвым и вытащил нож. Я защищал своих.

— Есть свидетели?

— Мёртвые.

Суд отложили. Потом забыли. Потом сменили правительство. Карлос вернулся к молчанию.

На скамье у дома он сидел с матерью. Она вязала. Он курил.

— Сынок, — сказала она. — А ты бы снова пошёл?

Он посмотрел в небо.

— Если бы знал, что опять всё повторится? Да. Но уже не для государства. А для тех, кто рядом. Чтобы не забыли.

Ветераны записали кассету. Каждый сказал пару слов. Потом отдали в местное радио. На ней — не лозунги. Только голоса:

— Меня зовут Лоренсо. Я похоронил двадцать друзей.

— Я — Рамон. У меня нет ноги, но есть память.

— Я — Пабло. Я всё ещё жду по утрам выстрелов.

И в финале голос Карлоса:

— Мы — не тени. Мы были там. И мы помним. А если забудете — значит, не заслужили ни нас, ни землю, за которую мы умирали.




                Глава 10.





На кухне пахло молоком. Карлос смотрел в окно, где дождь барабанил по жестяному козырьку. Он больше не просыпался от выстрелов, но каждую ночь слышал шаги. Те, что никогда не вернутся.
Лоренсо не мог найти работу. Он ходил по фабрикам, по складам, по магазинам. Ему говорили одно и то же:

— Вы же воевали? Простите… у нас нет вакансий.

Он вернулся домой и сел в угол. Мать поставила перед ним тарелку с супом. Он смотрел, как поднимается пар, и вдруг сказал:

— А знаешь, ма… Я не должен был вернуться. Я в последний день уже прощался с собой. Слушал, как сердце гремит, как бежит кровь. А потом — темнота. И вдруг — санитар, голос, бинт, носилки…

Она молчала. Только гладила его по плечу.

На радио передали новость: британская делегация прибыла в Буэнос-Айрес для обсуждения нормализации отношений. Хорхе ударил по столу:

— Они пришли сюда говорить?! Пусть едут к тем, чьи могилы на Мальвинах! Пусть туда положат свои бумаги!

— Тише ты, — Пабло поднял глаза. — Нас никто не слушает. Мы — статистика.
В одном из домов ветеранов началась драка. Один закричал, что другой спасал только себя. Начали вспоминать, кто где был, кто кого бросил.

— Я тебя вытаскивал! — кричал Рамон. — Ты кровью захлёбывался, а я тебя тащил! А ты теперь что — на меня кидаешься?!

— Я не просил! — встал другой. — Может, лучше бы ты меня там оставил!

Охранник вызвал полицию. Приехали двое молодых. Один спросил:

— А за что они воевали?

Другой пожал плечами:

— Да какая разница. Это давно было.

Карлос шёл по проспекту. Люди торопились мимо. Кто-то толкнул его плечом. Он не обернулся. Только подумал: «Мы для них — как грязь на ботинках. Чтобы не видеть. Чтобы забыть».

У стены он увидел вывеску: «Клуб шахматистов. Приглашаем ветеранов». Зашёл. Пахло пылью и табаком. За столом сидел старик, раскладывая фигуры.

— Играешь?

Карлос кивнул. Сел. Пошёл белыми. Долго молчали.

— Ты с Мальвин?

— Да.

— Мой сын был там. Не вернулся.

Карлос сделал ход.

— Прости.

— Знаешь, — старик положил ладонь на доску, — я не обвиняю. Просто иногда думаю: может, если бы он знал, как всё будет — остался бы жив.

Письмо из министерства обороны пришло через три месяца. Бумага. Подпись. «Ваша служба признана. Вы получаете право на разовую выплату».

Сумма — как цена подержанной машины.

Карлос положил конверт на полку. Не открывал.

А вечером пошёл к Лоренсо. Там собирались все. Хорхе принёс вино. Рамон — хлеб. Кто-то включил кассету: снова — их голоса.

Пабло сказал:

— Может, нам не надо ждать, пока нас вспомнят? Может, сами должны напоминать?

Карлос встал:

— Не лозунгами. Не маршами. А собой. Лицами. Рубцами. Чтобы дети видели. Чтобы знали, что война — это не парад. Это крик, грязь, смерть. И кто прошёл — тот не забудет. И не простит.




                Глава 11.





На окраине Буэнос-Айреса, в ветхой казарме, остались пятеро. Их не забрали ни домой, ни в госпиталь. Ждали бумаг, комиссий, списков.

— Мы что — забытые? — спросил Мигель.

— Нет, брат. Мы — неудобные. — ответил Хорхе. — Слишком живые, чтобы про нас кричать.

Медсестра по имени Инес вошла в палату. У неё были тёплые руки. Она перевязывала раны, кормила с ложки, слушала бред. Пабло, в бреду, звал сестру. Потом мать. Потом врага.

— Они идут… С ножами… Я слышу…

Она держала его за запястье, пока он не засыпал. А потом плакала в туалете. Одна. Чтобы никто не видел.

Карлос пришёл к министерству обороны. Встал с табличкой: «Где наши мёртвые? Где наши права?» Люди проходили мимо. Одна женщина остановилась:

— Это про Мальвины?

— Да.

— Мой муж погиб. Я вас понимаю.

Они не знали, что сказать друг другу. Только молча постояли. Потом она ушла.
В лагере под Сан-Хуаном был парад. Музыка, знамёна. Генерал читал речь. Камеры. Журналисты.

— Солдаты Аргентины не забыты! Мы чтим их доблесть!

А в это время Карлос стоял на обочине дороги и ждал автобуса. Проехала машина с флагом. За рулём — юноша в форме. Он показал «виктори» пальцами. Карлос отвернулся.

В одном из баров ветеранов Пабло шепнул:

— А что, если взять форму… и просто пойти на улицу? Молча. Без слов. В сапогах. В тех же. Пусть видят.

— И что? — спросил Рамон.

— Просто увидят. Может, вспомнят.

Алехо вернулся в горы. Взял собаку. Построил сарай. Он не говорил о войне. Даже сам с собой. Но каждую ночь зажигал лампу и записывал имена. Всех, кого знал. Все двадцать семь. Даже тех, с кем не дружил.

— Чтобы не стёрлись. — говорил он собаке. — Чтобы хоть где-то были.

На кладбище в Рио-Куарто прошла церемония. Хорхе держал знамя. Карлос читал стихи. Мать одного солдата положила розу на камень.

— Мой мальчик был поэтом…

Никто не сказал ни слова. Но на лицах было больше, чем в любых словах. Рамон обнял её за плечи. А потом они стояли вместе. Без маршей. Без оркестра. Только ветер. И память.




                Глава 12.




Дождь лил стеной. В казарме на юге Кордовы свет моргал, как пульс раненого. Пятьдесят два бойца ждали решения комиссии. Сидели на железных койках, пили воду из жестяных кружек и молчали. У многих не было ног. У некоторых — памяти.

— Нам дадут статус? — спросил один.

— Статус чего? — огрызнулся другой. — Статус тени?

— Нам же обещали. В июне. Потом в августе. Теперь вот декабрь. А мы всё ждём. Как псы.

— Мы и есть псы, — сказал кто-то. — Одичавшие.

Мать Фелипе приехала в столицу. Путь занял двое суток. Ветеранская служба обещала компенсацию — девятьсот песо. Она принесла справки, фото, письмо с фронта. Чиновница жевала жвачку и щёлкала ручкой.

— А как доказать, что он погиб?

— Его похоронили в безымянной могиле. Я нашла.

— Это не доказательство. Вам нужно постановление. Без него ничего не могу.

Женщина вышла. И села на тротуар. Просто села. Под ноги людям.

В госпитале №7 умер третий за неделю. На этот раз — Лусио, разведчик. Не ел, не говорил, просто глядел в потолок. Сказали: "Органы отказали". Но на теле не было ран. Только синяя татуировка на плече: "Мы не умирали — мы ждали".

— Хоронить будем завтра, — сказал фельдшер. — Без лишнего.

— А с чего бы и лишнего? Он же не министр, — ответили с койки.

На базе в Неукене устроили вечер памяти. Пришли шестеро. Все на костылях, один — в коляске. Свечи не зажгли — не было зажигалки.

— Давайте просто помолчим, — предложил Мануэль. — Без речей. Только тишина.

На одном из каналов шёл фильм о войне. Срежиссированный в Европе, с актёрами из Лондона и Мадрида. Аргентинцы — жалкие, испуганные. Британцы — благородные. Карлос выключил телевизор. Взял ружьё. Положил.

— Нет, — сказал он. — Пока ещё нет.

Допрос, 1982. Буэнос-Айрес. Тайная комната в подвале одного из зданий Генштаба. Пленных бойцов допрашивают офицеры собственной армии.

— Почему сдались?

— Нас окружили. Мы без связи. Без еды.

— Вы — позор нации.

— Мы не предатели. Мы выжили.

Офицер ударил по столу.

— Вы должны были умереть.

Пленный посмотрел прямо в глаза:

— Мы умерли. Там, где вы не были.

Троих уволили со службы. Формулировка: "Непригодны к восстановлению дисциплины". Один из них, Энрике, сжёг форму во дворе. Рядом стоял сын.

— Папа, а ты был героем?

— Нет, сынок. Я просто не убежал.
У школьной доски девочка читала стихотворение:

"На островах, где ветер леденит,
Лежат без звёзд, без званий и награды,
Те, чьи глаза нам не забыть —
И память держим мы, как саблю."

Учитель вытер слезу. На стене висела карта с надписью: "Мальвины — это наши сердца".

Поставили памятник. В провинции Сан-Хуан. Скромный. Камень. Надпись: "Они были. Они есть. Они будут". Никто не пришёл на открытие. Только ветер и парень с гитарой. Он пел:

— Они не просили славы. Только — не быть забытыми.
Декабрь. Прачечная. Работает один из бывших десантников. Моет униформу для кадетов. Никто не знает, кто он. Иногда он поёт старую песню:

"О, земля Мальвин, я несу твой след
В глазах моих и в шрамах на сердце…"

Хозяйка просит петь тише.

В квартире Рейеса — фотографии. До. После. Линия между ними — резкая. Он стоит у окна, пьёт чай и шепчет:

— Мы шли. Мы падали. Мы не знали, что потом будет пустота.

На подоконнике — гильза. Из Густафсона.

На митинге у Дома правительства выступал чиновник:

— Мы гордимся нашими солдатами. Поддержка будет постоянной. Уже с января…

Голос утонул в гуле улицы. Кто-то крикнул:

— Где вы были в 82-м?! Где были, когда нас бросили?!
На перекрёстке Сан-Мартин и Колон стояли трое. В старых кителях. В руках табличка: "Мы не умерли. Нас забыли". Машины сигналили. Полиция попросила разойтись.

— Не положено.

— А умереть положено?
На юге, у подножия горы, двое друзей выкопали яму. Положили туда все свои письма, жетоны, остатки карты. И написали сверху:

"Здесь было всё. Но никто не услышал".

Засыпали. Ушли.

В доме ветеранов в Мендосе отключили отопление. Пятьдесят восемь человек спали в одежде. Одна старушка принесла одеяла.

— Я помню. Мне восемьдесят. Но я помню. Как вы шли. Как пели. Как падали.
В трамвае ехала девочка. У неё на рюкзаке — значок: "Мальвины — это мы". Старик рядом спросил:

— Знаешь, что это?

— Да, дедушка. Нам учитель рассказывал. Про тех, кто вернулся. И про тех, кто нет.

Он кивнул. И впервые за много лет — улыбнулся.

На рассвете 1 января на побережье Мар-дель-Плата стоял Карлос. Один. В старом плаще. Он бросал в море камни. Каждый — с именем. Он не кричал. Просто шептал:

— Один… второй… третий… девятнадцатый… двадцать первый…

Море всё принимало. Без вопросов. Без прощаний.

В последний день декабря, на церемонии в Росарио, подняли флаг. Без оркестра. Без торжественных речей. Только ветер и трепет полотна.

Их было мало. Те, кто остался. Но они стояли вместе. В сапогах. В шрамах. В молчании. И в истине, которую не сотрёт ни один министр.




                Конец Четвёртой части.