Почему невозможны пропозиции этики..

Почему "невозможны пропозиции этики" (в трактовке Витгенштейна)?

Витгенштейн в "Логико-философском трактате" проводит жесткое разграничение между тем, что может быть высказано (факты мира, описываемые естественными науками), и тем, что лежит за пределами языка, но проявляет себя – мистическим.
Для раннего Витгенштейна мир – это "все, что имеет место", совокупность фактов. Язык может адекватно описывать эти факты, устанавливать логические связи между ними. Предложения языка, имеющие смысл, соотносятся с возможными положениями дел в мире.

Нравственные суждения, утверждения о добре и зле, о смысле жизни, о Боге – не описывают факты мира. Они говорят о ценностях. С точки зрения строгой логики "Трактата", нельзя сказать "убийство – это плохо" так же, как мы говорим "стол – это коричневый". "Плохо" – это не свойство факта "убийство", а оценочное суждение, выходящее за рамки чистого описания.

"Смысл мира должен находиться вне мира". Если бы смысл мира был внутри мира (был бы еще одним фактом), то мы могли бы спросить о смысле этого смысла, и так до бесконечности. Поэтому смысл, придающий ценность всему, должен быть трансцендентным по отношению к миру фактов.

"Потому и невозможны предложения этики". Этика пытается сформулировать пропозиции (утверждения) о том, что должно быть, о ценностях. Но язык, пригодный для описания того, что есть (фактов), не приспособлен для адекватного выражения того, что лежит "вне мира". Этические "предложения" не могут быть истинными или ложными в том же смысле, в каком истинны или ложны научные утверждения. Они не указывают на какое-либо положение дел в мире. Они скорее выражают определенное отношение к миру, определенную волю.

Бог и мистическое. "Бог не обнаруживается в мире". Аналогично. Если бы Бог был объектом в мире, его можно было бы исследовать научными методами, описать как факт. Но Бог, как и смысл мира, как и высшие ценности, трансцендентен миру фактов. Он не "обнаруживается" среди вещей, а проявляет себя через мир, через то, как мир существует, или через мистический опыт.

"О чем невозможно говорить, о том следует молчать". Это не призыв к полному агностицизму или отрицанию этики и Бога. Это скорее указание на пределы языка. То, что действительно важно (этика, эстетика, смысл жизни, Бог), невыразимо в языке фактов. Попытки говорить об этом так, будто это обычные факты, ведут к путанице и бессмыслице. Молчание здесь может означать не отсутствие понимания, а глубину переживания, которое язык не в силах охватить. Или же это указание на то, что об этих вещах нужно говорить иначе – не языком описаний, а языком поступков, поэзии, притч, которые скорее показывают, чем говорят.

Витгенштейн не отрицает значимость этики. Он говорит о невозможности ее адекватного выражения в языке фактов. Нравственность как путь – это не набор теоретических пропозиций, которые нужно логически доказать. Это практика, действие, изменение самого отношения к миру и к себе.

Для буддиста путь нравственности (шила) – это не столько теория, сколько дисциплина ума и тела, ведущая к изменению сознания.

Для христианина – это исполнение заповедей, которое преображает душу и делает ее способной к восприятию Бога. Это не "говорение" об этике, а жизнь в соответствии с ней. Эта жизнь и показывает то, о чем невозможно адекватно сказать.

Если человек застревает на уровне "говорения" об этике и Боге, пытаясь свести их к набору фактов или логически доказуемых тезисов, он может упустить суть. Если этика – это просто система правил, а не живое переживание и изменение себя, то это не тот путь, который ведет к трансформации. Если вера в Бога – это просто принятие набора догм, а не личная встреча и стремление жить в Его присутствии (которое, по Витгенштейну, не "обнаруживается" в мире фактов, а переживается иначе), то "Царство Божие" остается недостижимым.

"Царство Божие" (или просветление) – это не место в мире фактов. Это иное состояние бытия, иное качество сознания. Путь к нему – это не столько логические рассуждения, сколько экзистенциальное изменение, которое может проявляться в нравственном поведении, но не сводиться к нему как к набору пропозиций.

Пропозиции этики невозможны не потому, что этики нет или она бессмысленна, а потому что ее сфера – не сфера описываемых фактов, а сфера ценностей, воли и смысла, которые трансцендентны миру и могут быть лишь показаны, пережиты, но не сведены к утверждениям, истинность которых можно проверить эмпирически или логически так же, как мы проверяем истинность утверждения "вода кипит при 100 градусах Цельсия".

Когда мы пытаемся создать "науку этики" по образу и подобию естественных наук, мы неизбежно либо упрощаем этику до утилитарных расчетов (что полезно, то и хорошо), либо впадаем в метафизические спекуляции, которые, с точки зрения "Трактата", являются псевдо-пропозициями, так как не соотносятся ни с каким фактом в мире.
Нравственное действие, выбор, отношение к другому – это не вывод из логических посылок, а скорее проявление глубинного понимания или стремления к тому, что лежит за пределами мира наблюдаемых фактов. Это "молчаливое" свидетельство о невыразимом.

Таким образом, важнейшие аспекты человеческого существования – этика, духовность, смысл – не могут быть полностью уловлены и зафиксированы в рамках дискурсивного, описывающего языка. Они требуют иного подхода – практики, переживания, и, возможно, мудрого молчания там, где слова бессильны.