Дневник снов часть 4

                «Три брата».

Жили три брата. Толстый, худой, и с больным сердцем. Худой работал на колокольне в Рыбинске; толстый катался на 3х колесном велосипеде и говорил высоким голосом. Тот, у которого больное сердце – лежал, и был злым.
Вот первый – едет на работу в троллейбусе. На нём очки и чёрный тулуп. За окном нахохлившийся зимний пейзаж – пасмурно, похмуро… Колокольня высокая, старая… Он полезет туда по узкой лестнице, вдохнёт февральскую хмарь и зазвонит: «бомм-бомм-дзинннь….»
Второй будет кататься по квартире на велосипеде, просить у мамы всякое высоким голосом, звонить колокольчиками в дырявых трусах, и завидовать тому, у которого больное сердце…
…. Бомм… боммм…. – разносилось в утренней мгле…
Тот брат, у которого больное сердце – ни худой, ни толстый. Он мускулистый и злой. Последние годы он молчалив – он умирает. Но его любит девушка, она спасает его… Стоит у кровати, приносит продукты… Поэтому толстый и завидует брату. Он просит у мамы высоким голосом конфету, а сам хочет, чтобы у него тоже было больное сердце…
… За их кварталом – сад. Пылают меж веток алые гроздья рябин. Фонари горят… вспорхнул снегирь.
… Он сидел на автобусной остановке; в плеере – песня «Паранойя» группы Триада.
… Колокол ударил гулко, единожды: «гуммммм…….»
Над вокзалом снег.
… Он умирает, ему не нужна помощь той, которая любит его… Он подумал: «пусть бы она любила толстого». Ему нужно только одно: умереть не здесь…
Он хочет сесть в автобус до Ярославля, а оттуда прямая электричка до Голышманово. Почему такой длинный рейс?... Похоже на обман… А ему мерещатся тюменские осинники и стаи галок над камышами… «Лучше иметь больное сердце, чем не иметь его вовсе». – грустно ухмыльнулся он…
….. Электричка рассекала ночь – прямо на Голышманово. Но стук колёс её никто не слышал….
…. Толстый упал с велосипеда. «Ееееееее» - противно завизжал он….


               

                «Косточка»

Привезли две сестры-льва. У них гривы, но это девочки-львы, только с гривой. Одна из них покрупнее – медлительная, у ней выпадает язык, квадратный зад и глубокие глаза.
… Пошёл дождь – весь город стал серым, печальным…
Вдруг, сёстры-львы подрались! Вторая, что поменьше и шустрая, искусала и повалила крупную медлительную – ай! Раздался визг, из глубоких глаз хлынули слёзы…
Крупненькая неудачно упала, и подвернула под собой лапку, и лапка сломалась – открылась косточка, открытый перелом…
Вот, она плачет беззвучно, а я несу её к ветврачу…
… В городе дождь, туман… Вечереет.
У крыльца ветбольницы две большие ёлки…


               
                «Ниша».

Ниша в стене; в ней длинноносый труп. Лицо европейского аристократа; как восковое. С кончика носа как бы стекает сукровица…



                «В темноте чёрная шерсть».

В темноте чёрная шерсть…


               
«Воронок».

Уже какую неделю ко мне прилетает воронок. Он садится и наблюдает, наблюдает… Почти круглосуточно наблюдает за моим жилищем и мною. Возможно, что он – оборотень…


                «Нога».

Голая нога с аномально длинной стопой; на неё льётся светящаяся жидкость…
               

               
 «Ножи».

Три больших блестящих ножа разрезают облако…



                «а-я».

Магия «G» сплела перекрёстки – идёт война. Вокзал, эвакуация, беженцы в церкви…
Там фрески из крупы, белой и голубой, они подсвечиваются изнутри…
А-я играет на пианино. Лицо красивое и строгое: играет твёрдо, неспешно… а-я не страшится войны.
Я не любил, не люблю а-ю, и друзьями мы не были. Сейчас она мне никто. Но я благодарен а-е за прошлое. Я отдаю ей эту честь; с ней я – джентельмен. В моей пылкой юности а-я (не только она, впрочем) была героиней фантазий. Прямая и смелая девушка, красивая, неглупая…  (и она не имеет ничего общего с той лярвой из поезда!) В том прошлом, я много раз «фапал» на образ а-и и фото. И в этом - нет ничего дурного или постыдного – это юность! Минувшая молодость… Время, когда я был живым. И я благодарен ей… и юности… хотя много лет, как стал разумным импотентом-женоненавистником со льдинкой в сердце…
В комнате сумрак.
С белой розы упал лепесток…
Наверху бомбы, разрывы,
уже не выбраться…
Я вспомнил, как предсказал, что конец света наступит в 2067 году; но это будет последний аккорд страшной и долгой музыки…
…Читал Юнга и слушал COF…
… Возвращался на рассвете…
А-я играет что-то готическое, а я отпиливаю черенок лопаты – копать цветы. Я вижу сказочный город вдали, но дихотомия Мысли говорит мне, что это не сказочные замки, а душа в последний миг видит исполинские раскаты взрыва, причудливые огненные завихрения, ослепительно белые до слепоты, и будто застывшие… И странно, они и вправду принимают вид воздушных сказочных замков…
… Собака лает на толстого – по кладбищу идут старухи и дети, разрушается Мост… Я вижу могучего лысого солдата с глупым лицом и рюкзаком: он взбирается…


               
 «Призрак».

Призрак машины взлетает.

               
               
  «Мокрое место».

Из окна сбоку сосед выбросил кота.
Ругаюсь на него, но он послал.
Я звоню в полицию – играет рингтон… Посылаю преследование – отвечает лениво, что, мол, нет состава преступления.
Говорю: 7 этаж!!!
Сосед не прост… У него длинные волосатые руки.
Я выглядываю в окно – там, под теплотрассой, кровавое пятно, но кота нет. В садик ведёт мама дочку… Сосед разводит руками.



                «Корень».

Тревожной формы корень телесного цвета на чёрном фоне; из него сочатся капли бирюзового цвета…




                «Кто-то уходит в небо…»

Еду на поезде по Т-ской области. Остановился… Иду по тропе в леса; в стороне снт, дальше – солнечная поляна… Знаю, что к низине, за зарослями, витой железный забор; там трубы спускаются к реке, у реки обрывистый берег, гудит трансформаторная будка и советская молодёжь прыгает в плавках в воду…
Я еду на поезде дальше в П-скую область. Здесь, во сне, география совсем иная, и мы пересекаем высокие горы, покрытые древним тенистым лесом… А дальше, я знаю, горы спускаются к густонаселённой равнине, и там, в П-ской области, наш поезд прибудет в большой залитый солнцем город-миллионник, где рельсы разветвляются на сотни путей, и закатное солнце потонет за краем земли…
Вот, поезд сделал остановку в каком-то летнем пыльном селе, и из окна вагона я увидел, как в поезд заходит молодая мать-цаганка с сыном лет 10ти и маленькой дочкой. Я испугался, что они подсядут ко мне – хоть бы прошли дальше в вагон, думал я… Но цагане будто нарочно сели со мной рядом на первое сиденье у тамбура, хотя и дальше были свободные места… «Хоть бы не доеб@лись» - думал я… Я боялся цаган, так как знал от них зло… Мать-цаганка была совсем юной и молчаливой, скромной на вид. Не похожа на тех, кто д@****ся… Но её сын был страшный: грязный и смуглый, подвижный, с торчащей красной бородавкой на подбородке; с дерзкими глазами и низким, липким голосом... Я отвернулся от него к окну, но 10ти летний бандит сел напротив, и как бы невзначай, задрав ноги, запачкал мою штанину.
«Аккуратнее» - буркнул я.
«А то шо, псилдо?!» - пацан замахал руками перед моим лицом и громко щелкнул пальцами. Я вздрогнул. Он рассмеялся: «кар тукэ дро муй, щмо щюганное!!» - пацан нагло смотрел мне в глаза, липким не боящимся взглядом – «мэ саро тыро родо выдава буе – ха сарэ ромэнгирэ кхула, ссыкло ****ное!» - с этими словами малолетний бандит плюнул мне в лицо! В ответ я резко ударил мерзавца в нос. Я сдержал бОльшую часть силы, чтоб не покалечить малорослого беса, но тот схватился на нос, ахнув высоким голосом, прошипел с придыханием «тебе кхонец, кхнида еб@ная...» а потом заревел и заорал жуткие проклятья с угрозами на ромал-языке. Молчаливая мать не говоря ни слова взяла детей за руки и вышла с ними в другой вагон…
Я понял, что обречён…
Всегда приходила несоизмеримая беда, когда я проявлял характер и пытался защитить себя от наглости. С цаганскими малолетками уже имел дело – глумящегося и издевающегося вора-подростка, воровавшего дрова с моего участка, однажды залил перцовкой, а потом меня пришли убивать… Но тот малолетка был старше и куда здоровее этого. Я подумал, что наверно, было бы лучше харкнуть в мерзавца в ответ, а не бить в нос, но вспышка ярости и праведное возмущение сделали выбор.
Я видел людей в вагоне – в основном пожилых и семейных русских, славянских людей. На лицах почти всех читалось осуждение, презрение и ненависть ко мне. Мне стало страшно… Многие из русских тоже рады бы присоединиться к травле меня; больные, зомби, с многовековым невидимым хазарским мнах-ом в опе. Такие «просвещённые», толерантные… хотя многих из них веками стригут и режут инородцы. Проклят народ, что не защищает сородича от глумящегося инородца! Проклят народ, что отторгает своих, защищая чужих! Они ещё не знают, что прокляты, обречены за великий грех братопредательства, за невежество своё; и если не их, то их детей – скоро будут вырезать инородцы…
Вот, поезд делает остановку в следующем летнем пыльном селе, в 7ми км от того, где сели цагане. Стоянка поезда 3 минуты. Из окна я вижу, что на пыльных дорогах за перроном стоит штук сто машин и мотоциклов, толпится куча народу – всё цагане, многие из них с холодным оружием – в основном дубинами. Бородатые, чернобровые, горячие, угрюмые… Трое уже общаются с машинистом. Я знаю, их всего 600 человек, и все они собрались на защиту своего гадёныша, чтобы убивать меня. Мне страшно… Но по-настоящему больно мне от осознания, что никогда и никто из русских братьев-славян не соберётся так, чтобы защитить меня, я вижу лишь осуждающие, и презрительно-сочувствующие взгляды этих холодных, эгоистичных, чопорных, и выдрессированных людей…
Знаю, что пока в поезде, я в безопасности. Почему-то это сейчас так, они не могут пересечь «черту», пока я не выйду сам. Но поезд едет в тот залитый закатным солнцем город-миллионник в П-ской области, до него уже недалеко, и там я вынужден буду выйти, и они настигнут меня… Я не могу соскочить с поезда и раньше, так как до самого Города вокруг густонаселённая сельская местность, где у цаган везде родня и связи, и мне негде будет тихо и без свидетелей повеситься на дереве, чтоб не достаться толпе разъярённых ромалов… Даже если я успею умереть в петле, они вскоре найдут мой труп и осквернят его, будут глумиться и проклинать, злорадствовать и проводить черномагические ритуалы… Я не знаю, что мне делать… Я обречён, и только мечтаю, чтобы поезд поехал обратно на восток через высокие горы Т-ской области, и там бы я сошёл на полустанке, ушёл подальше и повесился в непроходимом лесу, и чтобы никто меня никогда не нашёл, ибо жизнь моя невыносима, и я не в силах её дальше жить… 



 
                «Карнали-карнали, да всего обкарнали…»

Видишь, во что он превратился?? – говорил один другому с видом эксперта.
Боль и неудачи укрепляют дух и делают мудрым! – Многозначительно изрёк второй.
ДА ЧУШЬ ЭТО ВСЁ!!! – вскричал я. – ДА ЕСЛИ БЫ Я БЫЛ СЧАСТЛИВЫМ И ЖИЛ ЛЕГКО; Я БЫ РАЗВИЛСЯ ДУХОМ В СТО КРАТ ЛУЧШЕ!!!МНЕ НЕ НУЖНЫ СТРАДАНИЯ ДЛЯ ЭВОЛЮЦИИ!!!
Двое замялись.
… И тем не менее, прогресс очевиден… - С умным видом без нотки нерешительности сказал Первый.
Идиот… - Вздохнул я, откинувшись на кушетке…



                «Хрустальная ночь».

Похоже, скоро наступит 9-ая по счёту персональная Хрустальная Ночь. И меня вынудят бежать в «Республику11». Но я не хочу туда… Горите в аду, погромщики моих «башен» и «хижин» – я из ваших личинок мацы не готовил, за что вы меня отовсюду гоните, мрази…


                «Воспарил».

Шуршит в темноте – вижу идёт, гнилая, в халате бело-голубом. На ногах у ней как бы тапочки, но из живых пауков: это они шевелят лапками, и она идёт, не двигая ногами, плывя как бы над полом… Я прячусь в морге и знаю: она поскользнётся. Когда упадёт – обиженный будет рубить её тесаком, а потом расфасует по скляночкам с формалином… Она нужна ему, но именно в таком виде…
…Я не понимаю, зачем мне это всё… Я утратил своих демонов, и безмолвно вижу: высокие бело-голубые дома с башнями, на фоне голубого утреннего неба…



                «Усикава-хайпожор».

После того случая рак-Усикава подошёл ко мне, и, садистски щурясь, сказал: «вы это – завязывайте пить!»
У рака усики – потому и Усикава. Он толстый, лоснящийся, самоуверенный. Там у него стройка, невдалеке.. Перед домом два огромных валуна – чтобы танки с дороги не въехали на участок.
В его словах угроза и насмешка. Я понимаю, о чём он…
У меня был психоз. Я кричал страшные и некрасивые вещи; я проклинал тех, кто обижал меня, и их род до 7го колена. Знаю, такое бывает… Я погибаю, и я низко пал. Но потом, опомнившись, я сжёг все свои проклятия, которые были несправедливы. Ведь нельзя проклинать детей за грехи родителей – а значит, проклятия «до 7го колена» я аннулировал: «Галя – у нас отмена!»
И Галя поняла. Должна понять… Галя в данном случае это Вселенная. Ну или наша Галактика…
Так что – несправедливые проклятья сгорели, и никому не причинят вреда, ни мне, ни невинным потомкам обидчиков... Тем не менее – обидевшие меня будут прокляты, сами, лично. И будут страдать втрое сильней – чем заставляли меня. И это – справедливо. Я всегда за справедливость… Чужого мне не надо. А если во время психоза в кого кинул своей какашкой (собой сгенерированным негативом) – какашку отзову и сожгу, и никому она не причинит зла… Ни другим, ни мне.
Осуждать меня за внутренний негатив не стоит… Эх, сколько меня гнобили и чморили, ломали и имели – сколько сливали грязи - ой-вэй.
Если в некогда чистое озеро сливать самые страшные отходы, оно превратится в экологическую угрозу. Но виновато ли озеро? Да, в моём бессознательном вырос такой Обскур, что и Том Рэддл офигел бы. Эту помойку давно пора вычистить… Но раз у меня есть Разум и Дух, то и разгребать надо с умом – отправлять адресно и точечно лишь тем, кто мусорил… И стараться обезопасить невинных. И главное – чтобы больше меня никто не обижал и не осуждал…
Но рак-Усикава всё это опустил. А мой страшный психоз он записал на аудио и видео, слил его в интернет, и всюду продвигал – даже чтобы мой психоз крутили на федеральных каналах! Но он не сказал мне об этом прямо. «Вы это – завязывайте пить!» - вот, что сказал мне рак-Усикава. Всё остальное сказала мне его лоснящаяся морда. И жестокие садистски-насмешливые глаза навыкате…
У Усикавы стройка.
Ворота гнилые и старые: привезли новый тёс… По улице вряд едут танки – но во двор к Усикаве им не въехать – мешают валуны. Вбок к реке сбегает тихий проулок – там пустой гараж, а в нём огромная печь…
Я был так зол, что схватил Усикаву, и он вдруг стал маленьким, как обычный рак. Я запер его в деревянный ящик с инструментами, разжёг огромную печь древесным углём – и бросил «гроб» с инструментами и Усикавой в самое пекло!
… Я видел, как Усикава горел и извивался. Как лопнули его глазки-навыкате… А мясо денатурировало, стало мягким и начало разваливаться…
Мне стало жалко – даже его, фискала-хайпожора-Усикаву! И я спешно добил его топориком, разрубил сначала тельце пополам, а потом отделил голову – но было уже поздно – рак-Усикава насквозь «приготовился», и только усики его ещё продолжали шевелиться…



                «Пой, соловушка…»      
               
На праздник приехал Басков – зажался от панибратства; над ним смеются, подзуживают.
… Там по периметру грязные туалеты, за ними сельхоз-угодья, пасутся коровы. Но это картинка… не настоящая…
- Улыбается криво, а глаз-то, дёргается!!
«Пой, соловушка...» - Его хлопают по плечу.
… А я – хулиган. Я поджарый и дерзкий, у меня длинная чёрная чёлка, и меня любит девушка.
… В подвале грязные туалеты – уже настоящие…
… Я красуюсь – натягиваю лук ногами – бам! В яблочко!
… Я собираюсь переезжать в Аргентину, и не верю: говорит – нет нужней переезжающих в соседний город!



                «Пипи-кака».

Срёт-подмывает – ссу – наливаю в воду…



                «Дьяволица».

Мост с отломанными перилами; 1,2,3 – «добро и зло»: больной кто??
Монахи и одна монахиня – лицо как у Модрибур из «Анжелики» - она и убила его – написала мне старая знакомая…



                «Король».

Пусть среди двуногих ваш Король последний опущенец… Но в нашей стае, слово Короля – закон! Короля надо молчать и слушать! И всё у нас будет хорошо; наша семья, стая, будет как отлаженный механизм, и вы будете в безопасности. Разве советовал когда Король чего плохого?? Вот говорил Король – не подбирать разное говно, и что? Ты подобрала и болеешь, мучаешься… Говорил Король – быть рядом вблизи дорог, где поезда, авто и платформы, и что? Ты упала под поезд, и Король полез доставать тебя… Да, Король бывает суров, груб, раздражителен, и даже гадок. Король порою орёт матом и страшные слова слетают с его уст – когда всё рушится и все двуногие слышат. И изредка Король лупит вас шпицрутеном (несильно, впрочем), когда все двуногие видят это и жиреют от хайпа.
Но когда никто не видит и не слышит, Король, стоя на коленях перед вами, просит у вас прощения, говорит самые тёплые слова, отмаливает (сжигает) свои проклятья, и ласкает, и гладит, и кормит вас вкусняшками…
В нищем «замке» Короля почти тепло и уютно, и почти не капает дождь. Король всегда желает вам добра и оберегает вас; даже моменты делирия отмолит втройне! И пища, что даёт вам Король – простая и чистая, безопасна и полезна. И когда Король матом орёт «рядом, сука!!!» - то лишь потому, что рядом дорога и несется машина, а не потому, что Королю нравится орать…



                «Страшно…»

… Колоссальных размеров серпантин: вверху – мглистое небо нездешнего мира… Внизу тьма Хаоса. Иду по серпантину. Да только впереди – провал, лишь вдоль стены чутка выпирает наклонный карниз, и я знаю, что должен идти по нему…



                «И сказали, да не то».

Идёт очень сильный дождь. Я возвращаюсь… Но подходя вижу – все вещи выброшены прочь. Их привезли (я даже знаю, кто) – специально мне под двери. Они хотели сказать этим…

 

                «ХЗ».

Стоит группа эллинов, группа аланов, и группа негров. Вроде бы это какой-то стадион, и я смотрю на синее небо… И я хз, к чему это и зачем.




                «И снова Лисичка».


Ходим с Madness Fox ночью по Плодоягодной… Тени танцуют…
Вот – заброшенный дом с огромным балконом-сценой на втором этаже…
Пляшет огонёк в плафоне фонаря; я вижу, как на этой сцене танцую я и Madness Fox; одеты изысканно, утончённо; я – балерон, она – балерина… Я рядом с ней прекрасен – строен, и гибок как лоза; движения легки и уверенны; в наших глазах отражается ночь… Madness Fox прекрасна, как и всегда; прекрасна, как никогда… Мы танцуем под одну из старых песен Otto Dix; играет минусовка с каким-то жутковатым, потусторонним аккомпанементом…
Вдруг зеленоватая вспышка, и сцена гаснет; но музыка продолжает играть не то в потрескивающем патефоне, не то в музыкальной шкатулке, в которой я вижу лишь две механические нелепо танцующие фигурки…

Порыв свежего ветра. Над громадным гаражным кооперативом занимался рассвет….



                «Алемания, в сердце моём…»

Я привёл свою будущую жену на свой участок в лесу. Кругом шумят берёзы, а тут – странные ямы с водой. Это мой гектар, и мы думаем тут жить. Но отсюда нет тропы – она теряется за заросшей луговиной, и на закате мы вышли к болоту… Я вспомнил участок отца в садоводстве, и участок его соседа, который был насыпной: под ним громадные жби-лотки, метр высотою… Они лежали в два слоя, днищем кверху, создавая как бы дренаж на болоте, а поверху – слой плодородной земли… Со стороны дороги там была ржавая сетка-рабица, а ворота запирались на крепкую цепь… Сосед был богатым. А я всё думал, как и откуда он привёз столько жби-лотков…
Я пришёл на тайный концерт.  ОНИ – навязывали всем BLM, а мы не хотели.
Вот, на сцене-Арконе Rammstein и Das Ich. Но не они сами. По небу несутся рваные тучи. Тревожно шумят священные дубравы Руяна. Стаи черных птиц зависли вверху…
Приходит Алеманн – старый ландскнехт-доппельзольднер. Он рассказывает о своей службе: как 25 лет провёл в боях и походах – его лицо пересекает шрам. Он могуч, мужественен, и по-воински добр. Он говорит о ужасах войны, и в то же время про благородство к пленным; как никого не убили и не мучили, всех обменяли на своих или выкуп… Он говорил о военных премудростях, о стратегии и тактике, и любви к Родине… А потом… он читал стихотворение Гёте про парящего в вышине…
Старый Алеманн словно олицетворял свою страну – её старое сердце, что мне так дорого…
Но вот – на сцену выскочил молодой и дерзкий бача – то ли точик, то ли хачик, то ли ромал. Он сплюнул на Аркону. Он смотрелся нелепо и жутко на сцене, где читали Гёте, под сумрачным Рюгенским небом… Он подошёл к старому ландскнехту и насмехался над ним. Воплощение новой и молодой, дерзкой, дикой, чужеродной силы…
Я стоял внизу и мне было страшно за благородного старика – пусть и испытанного солдата: но против него стоял дерзкий и смуглый, пошлый и подвижный как обезьяна бача лет 20ти…
«Поединок! Поединок!» - вдруг заревела толпа тех, кто навязывал BLM… Они пришли и сюда, чтобы разрушить наш мир…
Бача точик (или хачик, или ромал) издевательски вписал старику-солдату пощёчину и… окоченев, рухнул на сцену…
… Я мельком видел, как старый ландскнехт ткнул бачу рукояткой кинжала, снизу-вверх – какой неблагородный удар! Быстрый, как молния – старый солдат, тряхнул стариной! Агрессивный смуглый боец помер от взрыва невыносимой боли – его унесли со сцены и замыли пол.
Я почувствовал, как стало чисто и тихо в сердце Алемании… Но только на миг. Потом была страшная драка с теми, кто навязывал BLM, и чёрные птицы опускались всё ниже… Повсюду лежали трупы – чёрные и белые, но старый ландскнехт, улыбаясь и держа знамя, пел на сцене торжественным древним голосом гимн «Алемания, в сердце моём, Алемания, я буду помнить тебя…»



                «Тьма».
 
В Каменск-Уральском был ливень, за излучиной жд догорал страшный закат… Впереди ждала тьма…


                «Ссудья».

Они устроили в городе МАРАФОН! Он был вдохновлён – его любили – а упал и умер, не выдержало сердце… Все смеялись над ним – во время смерти он обосрался…
«Ну шёл то ты лучше!» - издевательски похлопал его по заднице толстый дядя, который не бежал…



                «Рукоразжатие».

Плеснула чернота-как краска: я видел две сцепленные руки в латных перчатках, что разжимались – как будто решив…



                «А я не хочу тужа прыгать».

Последняя масть в здание – уезжаю, сплюнул на кафедре. В тамбуре курят, дым хочет в небо, но не долетит, растворится… Дым шелковистый. А я хочу в Рязань, в небо чуть позже… Не знаю, доеду ли… Но меня приносит в город ночной и чёрный, везде готические арки. Меня подготавливают, объясняют про шахту, до дна которой 600 000 тыс. км.
Девушка хотела прыгнуть тоже. «Ты чё, дура!» - её схватили.
Предатель говорит про учеников-чеченцев, и любовно целует в лысину…



                «На распашку».
 
Он говорил: «Я-русский!». Его взяли в плен, вели сквозь ряды.
Урфин Джюс ухмылялся. «Я-добрый!» - говорил он. Продавал имущество – ему теперь нечего терять…
Вспоминаю, как на встречу ехал на велосипеде брат; а я искал сучковатую ёлку – мне нужен был самый твёрдый сучок. В лесу был стог сена, и я испытывал длинный лук – стрелы пробивали стог насквозь…
Мне нечего было скрывать – мой дом вмиг стал прозрачным – словно сделанным из стекла…


 
                «Пожар».
 
По сторонам от гаража пылает пламя. Я пытаюсь его тушить – но получается с трудом: пламя это странное, как бы прозрачное и волокнистое, оно не очень жаркое, когда его топчешь сапогом – сапог проходит сквозь огонь и почти его не сбивает… Пламя растёт. Я паникую.
Тут, ко мне подходит слегка полноватая (скорее крепенькая) черноволосая и белокожая девушка. Я знаю, она – добрая, она – друг. Она помогает мне тушить пламя, и вместе, с большим трудом, нам удаётся его сбить…




                «Не такой, как все».

Такой большой, мягкий, перламутровый и медлительный – болтается и плавает среди мелких, колючих и чёрных…

 
                «Послезавтра».

Я вижу Москву – её южную часть – всю в руинах, средь которых растёт буйный, непроходимый широколиственный лес… Я знаю, люди сюда почти не суются… Тут… больше нет людей.
Я вижу обширные земли и к югу от Москвы, в сторону Тулы – дикие и безлюдные; они зарастают широколиственным, изумрудно-зелёным, почти субтропическим лесом…



                «Констанция!!!»

Я – влюблённый Дартаньян. И я пою серенаду, играя на испанской гитаре, стоя в одиночестве на балкончике.
Там, где село солнце – моя любимая… и шелестит дубрава под вечерним ветром – таинственная, тёмная… Но что-то кольнуло мне сердце – и вот я скачу на лошади, на закат и на запад, за солнцем вослед… И солнце догнал я; вот – уже день, и вижу я белые иссушённые руины мавританского замка, и моя любимая там, она… мертва!??
Я взбегаю вверх по лестнице – всё вокруг разрушено, везде проникает свет и ветер, всюду пыль, песок… Но вот, на вершине башни, я вижу свою любимую – она жива! Жива! Жива!!! Просто она грустная и немного приболела…


               
                «Любители причинять и наносить добро».

Большое, громоздкое здание в виде буквы Н (сверху) из отсыревшего силикатного кирпича… На заднем дворе, у крыльца, ощенилась сука. Там, неподалёку, бегает и два кобеля… Ветер колышет траву, людей нет…
Вот, подходит девушка, похожая на Варю Синичкину из МВИН, и говорит, что любит собак. Ей помогают ещё трое, они поймали всех собак. Они привезли их в здание, похожее на мой детский садик из детства, но он для собак. Они закрыли собак в подвале…
«Варя Синичкина» говорит, что завтра особый день-мудень, когда они массово кастрируют собак. А что потом? – спрашиваю я. «Потом мы рассадим их всех по вольерам в подвале!»
Я смотрю на вольеры – метр на два…
«Но ни одну из этих собак никогда не ударят!» - гордо поднимает палец «Варя». 
Вот, настал день-мудень, и собакам начинают массово резать яйца и матки. Под наркозом, но мне не по себе от зрелища… Яйца кобелей складывают в лоток…
Я думаю, какое же это спасение, если вы голодных, но вольных, превращаете в узников тесных клеток… Пускай вы кормите их до одури мерзким кормом и никогда не бьёте, но такая жизнь пострашнее безпризорной…



                «Круг».

Плаваем по необычной, медленной, и будто закольцованной реке. Плывём так от города к городу. Вот проплыли Ярославль… Затем Воркуту… Знаю, что впереди Нижний Новгород… Но между городами ничего нет – какой-то туман, нихиль. Я примеряю обувь и думаю о возрождении; и вот – сбоку реки жд… Какие-то огни пляшут вереницами, красные, синие и фиолетовые…
Я уже не плыву, а иду куда-то, и захожу в тупиковый двор… Там, в бомбоубежище, есть тайник, а я всё пытаюсь разгадать как интернет узнает мои мысли и выдаёт рекламу…

               

                «Шрек».

Она критиковала его: «сумасшедший!!». Заламывала руки… В глазах её печаль и скорбь о былом. Я пытался его оправдать, я говорил: «Шрек не сумасшедший… Просто он сдал на старости лет».
Вспомнили, с какой любовью он вкапывал эти бетонные столбики вокруг участка в деревне у Апраксина озера… Вспомнил и сам ту деревню. Рыжие степи, гуляют ветра… В зеркале озера зыбь осин, и стаи галок взлетают в пустоту… Слёзы навернулись на глаза…
Я отвечал ей, а Шрек, как сумасшедший, молча и сосредоточенно, ставил столбы вдоль жд: его лицо было злое. «Это чтобы бараны всякие не ходили» - зло бросил он…



                «Ломастеры».

Штурм. Откуда-то тянутся большие руки и утаскивают всех в грозовые облака…Внизу, в дымке, ряды багряных огней… Я ощущаю беспокойство.


 
                «Ненаписанное Письмо».

Тенистый скверик, июль… У фонтана студенты. В мареве летает пух… А мне пришла весточка – письмо от подруги прошлого. Она пишет, что хочет помочь мне и спасти из беды… Она клянётся, что никогда ни одно моё письмо не оставит без ответа…
Всё это мило. И про письма особенно. Для тех, кто оставляет письмо без ответа есть отдельный котёл в аду. Они варятся там неопределенное время, а когда пишут в администрацию своё развёрнутое: «доколе??» - им приходит «две галочки».
Ты, подружка, любила не отвечать мне по два месяца. А потом извинялась – «была занята». Но да забыли… Тебе (да, именно ТЕБЕ) я всё простил… Правда-правда. Ведь я – никогда не любил тебя. Никогда не видел в тебе Женщину. Ты была «просто другом», и немного младшей сестричкой, или даже дочкой. Нет, не по силе любви; но ты неуклюже, и едва заполняла эту пустующую нишу в моём сердце. Ещё ты была жилеткой для слёз и соплей (тут взаимно, впрочем). В общем, «просто друг», не более… Но я всё равно помню тебя, и я рад, что ты вернулась. Вот только, я не верю в твою искренность…
Я знаю, как ты религиозна; ты не мудра, но совестлива – (не) мой маленький Достик. Я для тебя вроде выброшенного пса. Совесть тебя замучила… Но зачем тебе пес, которого сама решила вышвырнуть, ась? Только для того, чтоб не ощущать угрызений?
Ты давно замужем, а я – в аду. Ты думаешь, что познала Бога, но познала лишь счастье. А я, не познав счастья, думаю, что знаю о Боге… Правда, я не вспоминал о тебе лет 10, и не вспомнил бы, если бы не это твоё письмо… Но ты оживила воспоминания. Дорогие воспоминания. Нет, не ты была в них дорогой…  Но ты – связующее звено, мостик в тот юный, живой и безкрайний мир моей юности. Как, порой, запах, или, обрывки песни; или место, или вкус – могут стать таким же мостиком в целую эпоху, целый мир, казалось бы, утерянный навсегда… Спасибо тебе за это.
Ты говоришь, что никогда не оставишь моего письма без ответа. Это так мило с твоей стороны ^^* . И так снисходительно…
Когда-то, раньше, пока не обтесался «в миру», я бы по умолчанию никогда не оставил без ответа письмо друга, и даже знакомого. И просто человека, который с добром… Но меня научили жестокости. И хамоватому высокомерию. Пришлось научиться. Иначе… перегорят ресурсы.
Пожалуй, я отвечу тебе, и схаваю твою подачку… Но, только ради себя. Ради той ностальгии, ради того удивительного мира, который ты можешь оживить… Но я не буду твоим большим, уродливым и верным псом, что утешает твою совесть.
Как только ты успокоишь её – я уйду, в холодный и дикий лес; и буду как раньше умываться снегами и пить луну; и ты поймёшь, что я всегда был вольным волком, и ты – лишь одна из отметин на его сердце… И не тебе выпала честь его приручить.
Зачем вообще ты приснилась мне?? Иди в пень.



                «Навёл шороху».

Прошу распечатать О.З.У. А благородный принц – кот из ямы. Он прыг-скок, и сцапал белоголового орлана, аки куря. Но всё как и было – бродят индюки, гуси…

       

                «Свидетель».

Еду в Карелию. Леса на север всё глуше, дичее… Вот, свернул на грунтовку. Она уводит в тенистую чащу. А дорога яркая, глинистая… Вот, вижу, у обочины дороги стоит грузовая газель и рядом сидит мужик в странной позе – он отвернулся, и будто ранен. Мне отчего-то стало не по себе…
Дорога ведёт через реку и вдоль реки… Потом куда-то вверх. Вот сумрачное поле; у опушки стоят склады, с виду заброшены. Там нерабочая узкоколейка – усталость лежит на рельсах. Светлая дорога из красной глины уходит дальше…
Вот, я уже в каком-то здании. Приехали какой-то парень с девушкой; они ругаются с другим парнем. Он выживальщик и ученик Эда Халилова. Он психует, куда-то уходит… Девушка разводит руками, о чём-то спорит со своим парнем, доказывает… швырнула на диван пачку лекарств.
Вот, я снова вижу какую-то комнату, но другую. Из темноты выползает гремучая змея в нацистской форме…



                «Усикава-хайпожор. Приквелл».

Тревога. Возвращаюсь, а дверь моего жилища не заперта! Она не взломана, а просто не закрыта, хотя я отлично помню, что закрывал..
Неподалёку мужики. Они советуют мне спросить у Усикавы. Намекают, но не говорят прямо, мол, это он. А в жилище, вроде бы, большинство вещей не пропало; только нассали в уксус, и исчезли 10т.р. из баночки, и кто-то явно форматировал флешку, листал дневники.
Слышу в моей голове придурошный смех. Точно! Это он! Усикава-хайпожор!!!
Я иду к нему, предъявляю: «ты что, охренел, шнеппер??!»
Но он отшучивается; сводит к тому, что это вообще я шнеппер – переводит стрелки и вызывает чувство вины. Но я точно знаю, что это он!! Я растерялся от хуцпы и чуть не плачу, а Усикава, почувствовал мою слабину, перешёл на жестокий и холодный тон, пригрозил мне юристами. Он презрительно смерил меня взглядом, оттолкнул и попытался закрыть за мной дверь!
Я ощутил обиду на него, и залил жирную морду Усикавы перцовкой, и ушёл. Но во дворе стояла большая белая газель, в ней куча мужиков. Они веселились, и приказали мне зайти к ним.
Ну всё… Конец. – подумал я. – Это друзья Усикавы и они будут меня жёстко бить…
Мужики запихали меня в газель, но они не били жёстко меня, а мутузили; у них было хорошее настроение, и они игрались. Я подумал потом, что Усикава ещё не успел настучать…

Вот, я снова лишился жилища, и ищу избушку в глухом лесу. Тут вырубки, бородатые кауказци валят лес и шкурят брёвна.
Я спрашиваю: «сколько стоит избушка в лесу?»
«350 тыщь!» - отвечают бородатые кауказци.
У меня нет столько, и я думаю строить избушку сам из говна и палок…
Я иду дальше, прохожу бараки, там жила бабушка, а теперь беженцы-немцы. Меж их рядов ходит один в фуражке, филосов, и говорит: «удивительная кровь!!»
Он что-то говорил про Рюрика, и что он живёт в их крови, а я посмотрел – додики… Среди них затесались два китайца: узкоглазые, но цвет лиц – серый. Они худые, похожи на волков, шушукают меж собой. А я иду дальше…




Просто этюд, навеянный известной песней... (не сон, но хз куда впихнуть).

Твой Блуждающий Огонь
Потерялся навсегда.
В чужедальней стороне,
В судьбо-чуждые года.
Там, где мЁртвы небеса
Сердце каменно в груди,
След остыл того Огня -
Только пепел позади...
Твой Блуждающий Огонь
Сгинул в гиблой тишине
Только мертвенная вонь,
Чадя, горела в том Огне...
Там, где плачут небеса
Над прахом Башен -
След остывал Огня,
Что без любви погашен.
И все топтали тот Огонь
И грели руки...
Горела мертвенная вонь
С Творцом разлуки...
И было больно и смешно,
От этой боли.
И мир вращал веретено
Уснувшей воли...

Твой Блуждающий Огонь
Потерялся без следа...