Константин. Шестнадцатая часть

Марья выругалась себе под нос. Что же это такое? Она никак не могла выйти, наконец, из дома. Сначала Ева с Юрой, потом мысли и предположения заставили её время потерять, теперь вот Лаура — соседка — пришла жаловаться на боли в ногах. Такими темпами Марья и день целый потеряет! Увидев Лауру из окна, она тут же выбежала из дома. Шикнула на соседку, и приказала драгоценные мгновения её не красть, но не помочь, конечно, не могла — на то и лекарь. Дав Лауре подходящую мазь, Марья села писать записку. Усмехнулась — она прямо как Константин! Однако не могла не признать, что идея с запиской хорошая. Быстро написала: «Ушла по делам. Когда вернусь — не знаю. Ждите меня к закату». Прикрепила записку к двери, и выбежала из дома. Первым делом, конечно, надо бы проведать Тому. А потом… можно и Константина навестить.

До дома Тамары и Тани она добралась довольно быстро. Перед тем, как постучать, заметила, что корзинка с ягодами пропала — хороший знак. Наверное, Тому Марья вчера и видела. Она постучалась, подождала ответа, постучалась опять, и всё-таки зашла внутрь, хотя вот так нагло врываться не привыкла. Крикнула:

— Тамар! Тамар, вы здесь?! Отзовитесь! Где вы вчера были?

Затихла… ответа нет. Пожав плечами, Марья прошла дальше. В кухне заметила открытую корзинку, и заглянула внутрь. Ягоды были не тронуты, однако крест пропал — знак ещё лучше! Наверняка Тома ночью из леса вернулась, корзинку забрала, крест надела, а на ягоды уж сил не хватило… Спать небось легла, а утром на службу умотала. Марья хлопнула себя по лбу, — точно, служба! А она и забыла… впервые за долгие, очень долгие циклы. Ну, чему здесь удивляться? Марья всегда уж слишком увлекалась изучением чего-то нового, а тут появилась возможность выяснить что-то про годы! Решив, что у Томы всё хорошо, она облегчённо выдохнула, но не ушла. Решила сначала комнаты проведать. Перепутала двери, и случайно заглянула к Тане. Быстро осмотрелась, и ещё быстрее вышла — нет никого, и ладно! Зашла в спальню к Тамаре. Тоже никого… в принципе, если Тома утром в церковь ушла, то оно и неудивительно, но… цепкий взгляд сам упал на кровать, и Марья обратила внимание, что выглядела она точно так же, как и вчера ночью…, а если бы Тамара дома была, то, выходит, и кровать бы изменилась? Марья устало застонала запрокинув голову, — опять! Только она переживать перестала хотя бы из-за Томы! А тут… всё по новой! Она немного подумала, и покинула дом соседки. В любом случае, все дороги вели в церковь — нужно идти.

По привычке Марья толкнула входную дверь. Открыть не вышло ни с первого, ни с третьего раза. Она сделала пару шагов назад, и нахмурилась. Это… странно. Она бы, может, решила, что Константин так и не смог попасть внутрь, однако ведь Юра ей рассказал, что ночью всё у них получилось. Опять заклинило? ИлиКонстантин решил отныне запираться? Такое, быть может, с домом ещё приемлемо, но храм… Нет… так не делается! Она запрокинула голову вверх, осмотрелась, и решилась постучать. Тишина… Тогда Марья решила осмотреться, что называется, шире. Она обогнула храм, и остановилась под окном. Она бы наверняка прошла мимо, если бы не очередная странность… снега под окнами почти не было — в каких-то местах он был подмят, а в некоторых так вообще пустота — виднелась промёрзшая земля. Выглядело это так, словно Константин решил снег почистить, однако… зачем? То есть… Марья понимала «зачем» люди снег убирают у домов своих, но Константин… Вообще-то, за таким он замечен никогда не был. Он был из тех, кто снег любил, как, в прочем, и любые другие природные явления. На проповедях своих он говорил: «Нужно уважать каждую часть цикла! Нельзя лезть к природе! Ей видней!». По этой же логике снег он не чистил, и даже траву летом не стриг — не хотел «вмешиваться». Зимой дорога к входной двери храма была протоптана прихожанами, летом траву проминали они же. А тут… и ладно бы, если Константин внезапно решил от снега избавляться, — всякое бывает — но ведь он не убрал его у главной двери! Выходило, что подчистил лишь под окнами. Зачем? Здесь народ обычно не ходит… Марья присела на корточки. Провела рукой по снегу, и… немного копнула. Ничего. Гуськом прошла вперёд, и покопалась в другом месте — тоже пусто. Она разогнула спину, и задумалась. Зачем ему снег чистить? Так ведь ещё и так неаккуратно! Выглядело это всё так, словно снег тот — убранный — как-то ему… мешал? Она опять опустилась на корточки, и принялась рыться — вдруг найдёт что? И… прямо под самим окном, плотно к стене храма, кое-что нашла… Красная капля свернулась в плотном снеге. Она зачерпнула уже посиневшей от холода ладонью снег, и поднесла к лицу. Не нужно быть лекарем, чтобы узнать в этой капле кровь. Ох… Как-то странно всё это. Вроде бы ничего такого, но…, но не после всех тех подозрительных действий Константина. Вдруг она услышала откуда-то сзади странный звук. Резко обернулась к лесу. Увидеть что-то ей не удалось, но вот услышать…

— У-у! У!

— К… я тебе… ну, пожа-ст…

Марья стянула шапку чтобы лучше слышать.

— Кост… мы должны… про… ешь?

Марья слышала лишь отрывки фраз, но их хватило, чтобы узнать голос говорящего. Священник! И с кем он общается? Второй голос — голос ли? — она тоже сумела услыхать. Простое незамысловатое «У-у» — кто ж в их время звуками общается? Странно… Она напряглась, стараясь понять смысл разговора, но увы, Константин был слишком далеко. Быть может, сам с собой общается? Она посмотрела на кровавую каплю у себя в руках, а когда подняла взгляд обратно, заметила резкое шевеление вдали. Из леса вдруг вышла фигура — очевидно, Константин! — а рядом с ним мельтешило что-то светлое. Вдруг фигура дёрнулась, и замерла. Замерла и Марья. Заметил её? Константин вдруг начал махать руками, и вытянул их в стороны. Что-то белое словно залетело за его спину, и… Марья протёрла глаза. Показалось? Что это могло быть? Может, снег с деревьев упал? Упал, и… полетел в сторону? Константин какое-то время стоял с вытянутыми руками. Потом обернулся, и пошёл вперёд. Марья осталась стоять. Она ещё раз глянула на каплю крови, и решила не ходить вокруг да около — сейчас он подойдёт, а она сходу и спросит! И спросит она не только касаемо кровавого снега… Вопросов у неё, вообще-то, накопилось много! Была ли Тамара на службе? Была ли, в принципе, служба? Что там с Ангелиной? Почему он решил ребёнка в окно пихать, а не принял помощь кузнеца? Почему так странно вёл себя вчера? Почему обманул их с Томой? Она даже решила более не делать вид, что верит, — довольно! Времени и без того мало. Спросит всё, как на духу: дошёл ли Антон ночью до церкви? Что за капли крови? Пока она обо всём этом думала и набиралась уверенности, Константин подошёл ближе. По его чёрному одеянию что-то сложно определить, но Марья быстро поняла, что он весь мокрый! В некоторых местах одежда заледенела, на некоторые прилип снег, словно Константин в снежки играл, ей Богу! Как только он подошёл, она спросила:

— Что вы делали в лесу?

— Ох, Марья! — он вдруг рассмеялся, — Ну, что же я там мог делать?

— Так… что?

— Дрова рубил!

Она прищурилась, — И где дрова?

Он закатил глаза, — Такая ты, Марья, интересная! Я их нарубил, и там оставил. Сейчас отдохну, и за ними схожу. А то силы закончились… Сама ведь знаешь — дрова нарубить, это тебе не в туалет сходить! Устал я… спина болит.

Марья приняла ответ, — Ясно… Слушайте, я вот, что хотела с вами обсудить…

— Да-да? — он улыбнулся, — Говори. И… извини меня.

— Ч-что? За что?

— Ну, как же? Уже второй день служб нет… Сам понимаю, — не дело это! Просто… столько всего навалилось, проблем столько… То дверь, то крест Тамарин, то болезни наши…

Она кивнула. Один из вопросов решился сам собой. Вернее, не решился, но не потребовался в озвучивании. Марья спросила:

— Так, значит, не было утром этим службы?

Он замялся, — А ты что… не приходила утром?

— Сегодня нет. Проспала я, кажись…

— Знаешь, Марья… это несерьёзно!

— Ха! — она всплеснула руками, — А толку-то? Службы всё равно уже как второй день нет! Что на этот раз случилось?

— Ты же знаешь! Чего ради спрашиваешь? Ночка у меня выдалась нелёгкая… — он развёл руками, — Полночи мы дверь пытались открыть. Получилось лишь к рассвету! А там уж… пока то, пока сё… Вот, к утру только за дровами вылез!

— Вы хотите сказать, что всю ночь с дверью возились?

— Именно так я и сказал!

Марья осеклась. Собиралась спросить о Юрке, но… вдруг подумала: быть может, не рассказывать ему, что с дитём успела поговорить? Расспросить как дверь удалось победить? Так она и решила сделать:

— Значит… беда с дверью. Так что приключилось? Как открыть удалось?

Он заметно замялся. Глаза его забегали, пальцы начали теребить рукава. Он поджал губы, и сказал:

— Ну… Ты как к Томочке ушла, так мы и… В общем, Демида мы так долго ждали, а потом… Ну-у…

— Константин. — перебила она, — В чём дело? Я же вижу, что врёте вы!

Он оскорблённо отпрянул, — Я?! Марья, и не стыдно тебе?!

— Ни капельки! Рассказывайте всё! Для начала про дверь хотя бы!

Он насупился, — Марья… я тебя не узнаю…

— Как открыли?!

— Ну не кричи хотя бы! Я… мы долго Демида с Юркой ждали. А пока ждали, нам… Ну… нам показалось, что мы дверь сумели открыть. Только «показалось»! А к тому моменту как раз Демид пришёл с инструментами. И мы с Юркой… на радостях развернули его домой. Мол… не нужна помощь! И… с Юрой вдвоём пробовали открыть. В итоге…

Марья не выдержала, — Что вы тянете?! Я вас лишь проверяю! Знаю я, что Юру вы через окно пустили, словно кошку! И знаю, что Юра дверь изнутри открыл, а ещё знаю, что изнутри она закрыта была! — она упёрла руки в бока, — Константин, почему вы начали врать? Что сейчас, что тогда, когда мы с Тамарой вас выходящим из леса поймали. Что с вами?! Что случилось?! Я не из зла спрашиваю, а потому, что переживаю я! Прошу, объяснитесь!

Константин побледнел, — Марьюшка… я… не врал. Не врал я! Лишь правду говорил. Я ведь так и рассказал тебе… ты сама перебила! Да, так и было. Мы когда Демида развернули, тогда и поняли, что показалось нам. И тогда это придумали. Я Юру подсадил, а он изнутри дверь открыл. Потом он домой ушёл, а я…

— Что?! Что «вы»?! Во-первых, как же вы так перепутали? Что значит «показалось», что дверь сумели открыть? Это даже звучит, как бред! Что вы несёте?! Да и Юрка мне ни словечка об этом «перепутали» не сказал! Очередная выдумка!

Он сделал шаг назад, — И-и… И… И что с того?! Я за мальца не отвечаю! Откуда мне знать, почему он этого не рассказал?! Не веришь мне, так спроси Демида!

— Так я и сделаю. — уверила она его, — И с Юрой ещё раз поговорю. Посмотрим, что он мне скажет! А вы вообще знаете, что Юрец голову у вас разбил? С лестницы упал! Вы вообще представляете, чем такое чревато?!

Марья так сильно разозлилась, что чуть не упустила перемены в его лице. А они были действительно сильными… Лицо теперь его было не только бледным, а медленно начало зеленеть, глаза его намокли, губы задрожали. Он попытался что-то сказать, но мог лишь бесшумно шевелить губами. Марья испугалась.

— Вы… вы чего? Вы так… не переживайте! Сейчас всё хорошо. Я рану ему обработала. Просто… если бы он упал с большей высоты или же наткнулся на нечто более жёсткое…

— Я не знал! Я не хотел! — наконец, сумел ответить он, и разрыдался.



Константин отвернулся от собеседницы. Прижал обе руки к лицу, и всячески старался не разрыдаться сильнее. Ему было так стыдно… о Господь! Как же сильно ему было стыдно в тот момент. Не то за собственные слёзы, не то за разбитую голову Юрки. Он же не хотел… Он действительно не хотел! Никогда в жизни он бы не подумал, что может сделать кому-то плохо. Ведь он… священник! Он представляет Бога на земле! Как же он мог попасть в череду таких ужасающих событий? Томочка, Антон, маленький Юрка чуть Богу душу не отдал! А зачем же Богу душа его? Рано ещё — не созрела! Он стоял спиной к Марье, впереди был густой лес, но Константин ничего не видел из-за пелены слёз. Не видел, но душой чувствовал… Где-то там, в лесу, ждёт его Костенька. Его Костенька! Половинка его сердца! Он не только Юрку чуть не угробил, так ещё и несчастную совицу заставил спрятаться. Да ещё и как позорно! Когда они из леса возвращались, тогда и заметили Марью у церкви. Вернее… Не «заметили», — Константин заметил! В тот момент сердце его сжалось от страха. И хотя Марья была человеком мудрым, всё-таки… даже ей представить Костю он готов не был. Тогда он замер, расставил широко-широко руки, — чтобы Костеньку не видно было — и начал на птицу шипеть:

— Костенька, караул! Прячься немедленно! Не-ме-дле-нно! Марья там стоит! Я её по косе рыжей издалека узнал!

Но Костя, кажется, интереса в таких вот прятках не увидела. В тот момент она ответила:

— У-у!!! У. У-у-у? У!

И Константину стало так больно… Так больно за неё, за себя, за народ, от которого приходилось чудо такое прятать. Ну а как иначе? Никому видеть её пока нельзя! Недозволенно! Пока слишком рано… Долго он уговаривал совушку свою в лес улететь, убеждал, что временно то, умолял, обещал в будущем встать на колени. Да, что уж греха таить… пообещал даже вновь её накормить! Ему бы, конечно, убивать никого не хотелось, но Костя… ради неё он был готов на всё, и это… в самом деле, пугало. Кое-как ему удалось уговорить спрятаться Костеньку в лесу. Ненадолго! Честно-честно! Лишь на время то, что Марья у храма уши свои греет. Во же… И как только она улетела, Константин вышел из своего укрытия. Снег под ногами в очередной раз противно скрипел, а Константин чувствовал, что находится на самой грани. Костенька… его милая девочка. А что, если она так сильно обидится, что не вернётся более? Мысли об этом были хуже топора у головы — они выкручивали органы, давили на уставшие плечи. Не врал он, когда говорил Марье, что ночка его была тяжела, — это чистая правда! Заклинившая дверь, Томочка, те звуки странные, ветер, Антон, кровь и тела… Никогда в жизни у Константина такого не было! Он ведь, и правда, глаз за ночь не сомкнул, правда на рассвете, увы, не дрова колол, а тела в лес тащил, да снег кровавый убирал, даже наверху не успел убраться! К великому счастью, когда первые зеваки начали стягиваться на службу, Константин улики свои — относительно! — подчистил… В тот момент тел уже не было, но снег… снег бы его выдал! Однако никто из прихожан в ту сторону не шагнул. А что им там делать? Константин — в своей новой манере — народец быстро развернул… Рассказал о трудностях с дверью, поведал о болезни, о дровах и собственной усталости. Люди, — хотя довольны не были — но ушли. И принялся он снег тащить в сторону леса. Снег… Сказал бы ему кто раньше, что таким заниматься будет, в жизни бы не поверил! Но всё когда-то меняется, всему приходит конец. Вот и Константин… пришёл конец его — к счастью — одинокой и — к несчастью! — спокойной жизни. Пока в лес он бегал, тогда и понял, и, главное, признал, что Костенька с ним надолго. Врали друг другу они! Прямо в глаза друг друга смотрели, и нагло врали! Якобы Костеньке крыло нужно вылечить… Ничего ей не нужно, — летает уже бабочкой! Когда Константин это понял, тогда повязку с неё и стянул. Какой в ней толк? Костенька здорова! Здорова, и… теперь с ним живёт. А кто в чьей власти — вопрос уже без ответа. Когда снег был вычищен до конца, Константин, наконец, выдохнул. Как же он устал! Как же плохо ему было! Нервы натянулись, ноги болели, суставы ныли, как малые дети. Он мечтал о кровати… грезил печкой, одеялом, сном, что был так близко. А тут… Марья, чёрт бы её подрал! Прискакала, и в покое никак не оставит! Константин и без того был не в себе, но теперь… после её нападок, после слов о Юре… Слёзы лились из глаз его ручьём, стекали по щекам, залезали прямо в рот, нос его перестал дышать, голова пухла от боли. Он стоял к ней спиной. Ладони стиснулись так крепко, что ещё немного, и…

— Константин, простите меня… — Марья коснулась его плеча, — Я не хотела вас так доводить. Не нужно было мне давить…

Слова лекаря не помогли — слёзы стали лишь удушливее. Уж лучше бы она продолжила кричать! Уж лучше бы обозвала его старым психопатом! Её доброта сделала лишь хуже. Поток слёз лишь увеличился, ноги подкосились, а в глазах потемнело. Константин свалился в снег, почувствовал тупую боль во всём теле, и лишь услышал такое далёкое и удаляющееся:

— Что с вами?! Вас нужно отнести домой!

— Н-нет… Т-там… н-н…

— Спокойно! Я вас быстро наверх к вам затащу! Обещаю!