Как я ждал маму после собраний

Родительские собрания в нашей школе не отличались регулярностью — бывали годы, когда их не проводили вовсе. Заранее никто об этом не знал, так что объявление классной руководительницей времени и даты всегда становилось сюрпризом. В моём случае — крайне неприятным. Утаить от родителей это событие было невозможно: запись о собрании красными чернилами пестрела в дневнике.

Класса до шестого я учился достаточно хорошо — оценок ниже семи не получал, да и семёрку дома принимали за «пограничную» оценку. В идеале ждали не ниже восьми. А потом что-то произошло. Не могу сказать, что мне стало совсем уж неинтересно, но пропала какая-то внутренняя обязательность. У нас были хорошие учителя — не все, но многие — и мне не в чем их винить. Просто началась смена интересов — с безобидных на бунтарские. Появились вопросы: «Зачем?», «Кому это нужно?», «Как мне это поможет?»... Часть из нас начала противопоставлять себя взрослым. Их «взрослый» мир был нам чужд, неприятен — в нём у нас не было прав. Сейчас и я часть этого «взрослого» мира, но чувства мои не сильно изменились. Осмысленно наблюдая за происходящим последние лет пятнадцать, чаще всего я испытываю презрение и стыд. Кто ж знал, что наши учителя окажутся лучшими из взрослых людей, встреченных на жизненном пути?

Школа начала терять свою значимость в моей жизни. Нет, скорее не школа — трудно переоценить её вклад в моё становление, и я имею в виду не только и не столько уроки, сколько саму атмосферу и окружение. Значимость потеряли оценки. Это не значит, что я совсем забросил учёбу, однако времени стал ей посвящать на порядок меньше — те же домашние задания практически исчезли из моего графика.

Оценки, конечно, упали. Появились первые четвёрки в табеле, но меня это уже не волновало — разве что за неделю до его вручения. Класса с девятого родители поняли, что ждать хороших оценок смысла нет. Стало легче. Немного ответственности во мне всё же было, и совсем скатиться я себе не позволял — болтался где-то в нижней трети.

Добавим к этой безрадостной картине прогулы. Да не так, чтобы раз в месяц или неделю, а систематические — порой ежедневные. Особенно весной, когда ласковое солнце греет кожу, сочные запахи зелени кружат голову, и сняты зимние тяжёлые обмундирования. Подростки из разных классов, с общими интересами и катастрофической нехваткой времени между уроками, чтобы всё обсудить, всем поделиться — мы создавали для себя это время. И поверьте, оно не было потрачено совсем уж впустую. Помимо зависания в компьютерных клубах и распития пива, мы делились музыкой, литературой, фильмами, каким-никаким жизненным опытом. Играли на гитарах — кто что умел — и чему-то даже учились друг у друга. Может, это и не оправдывает ТАКОЕ количество прогулов, но тут как с любыми вредными привычками — затягивает.

Естественно, чтобы задница была цела, приходилось много врать: «заболел», «проспал», «попал в пробку»... Бывали и более экзотические отмазки: был в больнице, на похоронах. Цинично, конечно, но зад-то свой дорог! Изворачивались кто на что горазд. Ну а совесть... в таких делах она не тревожила. Обмануть взрослого не считалось чем-то плохим — даже наоборот. Кроме пары исключений — учителей, которых уважали за их отношение к нам как к равным.

Чем старше становишься, тем отчётливее замечаешь, как взросление незаметно меняет нас. Хуже всего то, как оно закрывает нам рот. Как лишает наивной искренности, заставляет становиться эгоистом, просчитывать слова, ответы, ходы, преследуя различные, как правило, мелочные выгоды: желание понравиться, получить повышение, похвалу, награду. Бывшие дети разлетаются по разным социальным ступеням, встраиваются в пищевую цепь на различных уровнях и в остервенении принимаются жрать друг друга. А можно просто жить и ничего не замечать — удел многих.

На собраниях всё тайное становилось явным. И это «явное» ничего хорошего мне не сулило.

Обычно собрания проходили по вечерам, в то время, когда я уже был дома. Я слонялся без дела и постоянно сверялся с часами: «Так, собрание началось...» Потом: «Вот, мама вышла и едет домой...» Это томительное ожидание меня убивало. Пока мама добиралась домой, я с упоением занимался саможалением, самобичеванием и обещанием всем высшим силам, что стану отличником — лишь бы не слушать ругань. Всё это происходило под какую-нибудь грустную музыку: например, 2Pac — Changes, ДДТ — Ты не один... Думаю, вы поняли.

Ближе к развязке я сидел у окна и смотрел, как мама идёт домой, пытаясь угадать по походке её настроение. Шагает ли она быстро и целеустремлённо? Или просто идёт? Глупо, конечно — едва ли у мамы могло быть хорошее настроение после собраний класса с шестого. Радовало лишь то, что от школы до дома добираться около часа — за это время можно остыть.

Сейчас я понимаю, как ей было непросто — выслушивать при других родителях упрёки в адрес сына. Быть отчитанной, словно это её прогулы и двойки. Да уж, радовал я нечасто. И мне правда очень жаль — она достойна самого лучшего.

Мама заходила в подъезд, я же с содроганием сердца ждал в коридоре. Поворот ключа с родным уху скрипом — и вот, мама входит в квартиру, кладёт сумочку, снимает верхнюю одежду, при этом не говоря ни слова.
— Привет, мам... Как прошло? — осмеливался я завязать разговор.
Тишина и неизвестность меня нервировали.
— Как, как... А то ты сам не знаешь? Как обычно, — отвечала она с грустью и разочарованием.

Лучше бы отвесила пару оплеух — так бы я чувствовал себя расплатившимся за «грехи». Я уходил в свою комнату с чувством вины и облегчения и старался весь вечер не попадаться на глаза.

Все обещания исправиться испарялись уже на утро следующего дня, когда перед уроками мы в парке планировали день: ведь следующее собрание не скоро — можно расслабиться. Рассказывали друг другу, кто понёс какие наказания, радуясь, что всё уже позади. Не помню, чтобы кто-нибудь изменился после собраний. Ну, разве что на недельку-две. Как говорится, ждали, пока всё уляжется. И брались за старое.

Сегодня я всё это помню с горечью и благодарностью. Горечь — за мамины слёзы и разочарования. Благодарность — за ту свободу, в которой мы взрослели, даже если делали это криво. И за то, что в этом кривом взрослении у нас было что-то настоящее. Хотя бы вот это чувство вины, под музыку, у окна.