Разные компании

С Адрианом мы оказались в прекрасном особняке с колоннами на берегу реки. Белоснежный и чудесный, он звал зайти внутрь. Степан посмеивался и приглашал не медлить. По бокам высокого крыльца, а точнее, целого парадного входа, стояли витрины с какими-то безделушками.
Мы зашли в комнаты, и Степан сказал, что мы можем приезжать когда нам угодно, если хотим отдохнуть или просто посидеть поговорить с хорошими и приятными собеседниками. Вы не стесняйтесь! Помните, я для мамы ещё лет 15 назад снимал дачу на Николиной горе за 4 000 долларов  в месяц, и ещё там дочка Марианны Вертинской с младенцем жила со своим 60-летнем мужем-художником Куперманом? Давно развелись! А теперь я сам могу всех принять – возможности самые замечательные. Сядем, выпьем?
Обстановка располагала к уюту. Была огромная кухня, на которой хлопотала самая настоящая кухарка, точнее, её наверное называли экономкой. Жена Степана Алла с младенцем на руках, что-то обсуждала в соседней комнате с миловидной женщиной, оказавшейся её мамой.
У Степана был свой кабинет, в котором посередине было подвешено на цепи раскачивающееся кресло.
В своеобразной гостиной был устроен прекрасный домашний кинотеатр.
В столовой, куда мы перешли, постоянно был накрыт стол и оставалось только достать с ледника бутылку Белуги. Её и достали и поставили запотевшую на стол.
***
Друг Мишка сказал: Слушай, а давай съездим к Белобокову – у него там сегодня собираются друзья, будет с кем поговорить и пообщаться.
А кто это?
Да ты увидишь – он лет 10 назад закончил ВГИК, там же и работал в фильмотеке, а потом его уволили и он уже больше негде не работал, живёт себе в большой квартире, кино иногда своим показывает.
На что же он живёт?
А вот приедем, ты у него и спросишь – он тебе расскажет. Человек он интересный. Лет на 10 старше нас.
Саша Белобоков жил на полностью покрытой деревьями и зеленью Молодёжной улице рядом с проспектом Вернадского. В соседнем переулке в секретном почтовом ящике по разработке стратегических ракет когда-то работал сын Хрущёва Сергей.
Двухкомнатная квартира была сплошь забита яуфами с плёнкой, кинооборудованием, книгами, многочисленными стопками журналов и газет и всего остального. И в этой тесноте уместилось человек 15. Были молодые парни и девушки, но были и зрелые люди. Когда мы пришли, все сидели уже за хитро поставленным столом под нависающими опасно картонными коробками. Но это никого не смущало.
Сам хозяин сидел во главе рядом со своим постоянным другом Лёней Комаровским и его женой удивительно симпатичной Наташей.
Все сидели и словно чего-то ждали, правда, кое-кто орудовал на кухне, нарезая колбасу и замешивая оливье. На нас никто не обращал внимания.
Как потом оказалось, большинство пришедших были хорошо знакомы друг с другом по работе во ВГИКе, где кто-то трудился монтажёром на учебной киностудии, кто-то в фильмотеке, кто на различных кафедрах и так далее и тому подобное.
Но люди вовсе не собирались разговаривать о кино. У Саши Белобокова в руках оказалась кинокамера, взятая без особого спроса всё на той же учебной киностудии, и он снимал всю собравшуюся компанию скопом и по отдельности, и как-то незаметно люди стали разливать по бокалам, кто что хотел и непринуждённо выпивать за взаимное здоровье.
И тут Комаровский объявил, что прежде чем мы все перейдём к выборам новых членов белобоковской академии, имеет смысл зачитать пару-тройку рассказов о впечатлениях, которые нас посетили, пока нас не было здесь у Белобокова. 
Было непонятно, о чём, но судя по реакции сидящих вокруг, обстоятельства рассказов были всем хорошо знакомы.

Вообще Сашина квартира была очень хорошо знакома его друзьям ещё с 1960-х годов. Именно тогда они стали регулярно у него собираться. Сашина мама была волевым человеком, хотя работала всего лишь скромным курьером. Но зато в ЦК КПСС. Благодаря этому они в конце концов и получили роскошную двухкомнатную квартиру в номенклатурном доме на Молодёжной улице. Прошло время, и Саша стал жить совершенно один. Правда, некоторое время он был женат на Зине Кулаковой, которую любил, и о которой сделал уже значительно позднее трогательный документальный фильм. Сам он родился, когда его мама была в эвакуации, про отца он так никогда ничего и не узнал. Воспользовавшись последним обстоятельством, он всем рассказывал в школе, что по национальности он был грузином. Это была правильная ставка – вождь всех народов тоже был грузином, грузин на момент сашиного поступления в школу уважали, и какая-либо травля Саши сразу прекратилась.
Ну, а после школы Саша поступил на вечернее отделение киноведческого факультета ВГИКа. Как он потом, смеясь, рассказывал: курс набирал сам ректор Ждан, который евреев недолюбливал, но вот так оказалось, что из 26 набранных студентов 24 оказались евреями – ну, ничего с этим Ждан поделать не мог.
А поскольку отделение было вечернее, надо было устроиться где-то работать – таков был закон советской страны – и Саша устроился работать в фильмотеку ВГИКа. Это было счастье. Вот сразу ты оказался полностью, на 100 %, в мире кино, пускай для начала и фильмотекарем.
Сашины обязанности были простыми, но очень важными: с утра до вечера надо было на специальной тележке развозить по всем просмотровым залам коробки с киноплёнкой – видеомагнитофоны ещё только изобретались где-то там в Японии, и поэтому все абсолютно фильмы показывались с киноплёнки.
А просмотры шли непрерывно - студентов надо было учить, различным кинодеятелям надо было что-либо посмотреть для повышения профессионализма. Иногда, хоть и очень редко, показывали какой-нибудь заграничный, недоступный простым гражданам с улицы, кинофильм, и это был кайф!
И естественно, все окружающие Сашу люди стали его хорошими друзьями, начали у него постоянно собираться и, конечно, смотреть фильмы – Саша просто брал на выходные какой-нибудь фильм из фильмотеки (это было запрещено, но договориться-то можно было всегда!), крутил его дома или у знакомых, а то и вообще за небольшую денежку в каком-нибудь почтовом ящике (люди везде жаждали посмотреть хороший фильм, особенно из числа тех, что в кинотеатрах не шли), и все становились счастливыми. Собственно, на этом Саша и погорел спустя семь лет, когда он притащил в дом культуры какого-то НИИ «Ребекку» Хичкока. Хоть фильм и был сделан в 30-е годы, но он никогда не показывался в советских кинотеатрах, и кто-то, кто был на просмотре, донёс на Сашу, куда следует. Сашу тоже вызвали, куда следует, и на всякий случай показали из окна далёкую Колыму (на самом деле, просто так пугали), Ждану ушла грозная телега, и Саша был быстренько уволен, и слушать его оправданий и возражений никто не стал.   
Но до этого отвратительного финала, Саша успел влюбиться и даже жениться. На той самой Зине Кулаковой.
Вообще вся эта сашина жизнь до увольнения приобретала характер занятной истории. Потому что она была тесно связана с различными компаниями, то есть сообществами людей, которых что-то объединяло вместе. (Не путать со всякими организациями!) Вообще, тогда, в 1960-е годы компании становились знаком времени. Они даже попадали в некоторые высокохудожественные фильмы (например, того же Хуциева или Калика), которые, в том числе, демонстрировали, как могут проводить время интеллигентные и порядочные люди в этих компаниях. Собирались, вели умные разговоры, острили, танцевали.
Сашин школьный друг Гуничев привёл его в свою компанию, где Саша и залип навсегда. А спустя короткое время Палкан, в повседневной жизни просто Паша Филимонов (ставший потом известным кинооператором), работая с ним вместе во ВГИКе фильмотекарем, привёл его в свою компанию, где Саша и познакомился с Зиной – совсем молодой девчонкой, студенткой мехмата МГУ. А ещё там был Лёня Комаровский (Все звали его КОмар), пишущий различные рассказы, женатый на зининой сестре Наташе. Наташа была очаровательна, и как потом признавался Саша, он бы полюбил её без памяти, но она была уже занята.
Вот там начались различные шутейные акции и события. Взяли они, например, куски ватмана, написали на них всякие дурацкие лозунги типа «Ляг поспи и всё пройдёт!» и вышли с этими плакатами 1 мая на Арбат – получилась такая как бы альтернативная демонстрация трудящихся. Саша всё опасался, что сейчас повяжут, но никого не повязали, а на память остались фотографии, запечатлевшие раз и навсегда проявленную дерзость с дурацкими плакатами.
Потом очень полюбился футбол — неважно, лето или холодная осень на дворе, дождь или сушь, все, немного приняв, выскакивали во двор, где находилась достаточно большая футбольная коробка, и играли до полной усталости, азартно и с огоньком. Девчонки становились зрительницами и орали так, что слышно было в соседнем дворе. В общем весело. А с Зиной Саша сблизился окончательно во время встречи Нового года на Ленинском проспекте. Он притащил свою кинопередвижку, плёнки — всё это весило неподъёмных килограмм тридцать, показал кино, потом сели за стол, выпили, закусили, встретили Новый Год. А потом Зина согласилась пойти прогуляться по вымершей ночной Москве, благо на улице не было мороза. И они залезли на крышу рядом стоящего пятиэтажного дома, и среди вокруг лежащего снега у них случилась, наконец, близость. Спустя много лет, Саша говорил просто: а куда деваться-то влюблённым — у всех кто-то всегда дома, свободных квартир или комнат — это ещё поискать! Но одновременно добавлял: вообще-то эта девушка меня целый год до себя не допускала. Не было с её стороны никакого знака!
Они поженились в 1966-ом, спустя год. Это была, действительно, любовь, но… Как говорил сам Белобоков, когда бывал в мрачном настроении, вся эта женитьба была только из-за квартиры. Я, дескать, и не планировал долгую семейную жизнь. Они расстались через несколько месяцев, а сама Зина всё больше начинала пить, и это пьянство со временем свело её в могилу.
Вообще грустно об этом говорить, но выпивка в тех компаниях 60-х годов неизбывно становилась традицией. Выпить, потанцевать, остаться на ночь в сашиной квартире… Сам Саша называл себя бордельмейстером.
Но это всё воспринималось весьма радостно. Это было настоящей подлинной жизнью, и ни мотанье плёнки в фильмотеке ВГИКа, ни работа в какой-нибудь лаборатории жизнью не казались. Вот прийти к Белобокову и всю эту дрянь запить и забыть хоть на время. Я как-то спросил его: слушай, погоди, а вот 14 апреля 1961 года, когда вся Москва встречала Гагарина, и толпы рванули на Красную площадь с самодельными плакатами, неужели тебе в голову не пришло схватить кинокамеру и пойти снять этот восторг? На что Саша даже как-то яростно ответил: Да мы даже и не знали, что там Гагарин полетел! Какое нам до этого дело было? Что он, для нас полетел? Что нам с того было? И все эти люди – да сейчас вон фотографии появились – они там заранее готовились это ликование показать! На фотографиях видно, как целые колонны людей стоят перед Красной площадью, ждут, когда их пустят. Ведь был один день 13-го, когда спустили команду готовиться, и они успели всё изобразить на этих плакатах и подготовиться. Энтузиазм-то готовили! Это всё было не для нас.
В общем, в 60-е, 70-е, 80-е жизнь белобоковской компании была лихая.
И хотя всё это, казалось бы, прожигание жизни, но всё происходящее удивительным образом оказалось зафиксированными в 8 томах Белобокиады – 8 томах книг, в которых остались все сочинённые рассказы, все стихи, все буриме, - вся летопись жизни этой компании. Правда, читать это порой интересно только посвящённым. Но зато всё это было!
И теперь, уже на излёте, когда уже больше половины компании умерло от пьянства, неприкаянной жизни, одиночества и прочих обстоятельств, эта компания оставляет свой слет в мировом пространстве.  А кое-какие следы остались на кино- и видеоплёнках.
Просто это сказочное время, когда после длительного морока, в 60-е вдруг началась нормальная жизнь и можно уже без оглядки думать о себе и окружающем мире. А главное, о друзьях-товарищах. И не бояться. А всё пробовать, пробовать – потому что впервые, и так легко и свободно. Вот просто так взять и закатиться на чужую квартиру, а не в гости к своей бабушке или дяде с тётей.
Я пришёл в эту компанию уже на излёте. Передо мной сидели люди совершенно старые. Я заметил, что у Наташи уже дрожат руки, а двое других обрюзгших людей сразу схватились за бутылку и начал её методично распивать на двоих, пока она не опорожнилась. Комаровский внезапно прочитал рассказ о Расстригиной, которая, оказывается, приходя в компанию, спустя время начинала думать: Что тот солдат, что этот…
Спустя время я просмотрел большое количество киноплёнок, которые Саша снимал 30 и 40 лет назад – бездна времени. И вдруг какое-то волшебство, колдовство – словно я увидел на экране совсем других людей – от них шла энергия – потому что молодые – они радовались жизни, они с азартом играли в футбол и просто жили в белобоковской квартире. И Наташа была красавицей, и Расстригина – стройной и звонкой… Саша только невозмутимо комментировал: Наташка-то потом пить стала совсем отчаянно, все деньги пропивала, какие были, а на руках сын-оболтус и мать старенькая… А вот потому руки-то и дрожали – это от перманентного запоя… А вот та, видишь, танцует, королева просто… Половину нашей компании триппером наградила, зараза, потом вышла замуж, и он, муж, весь в непонятках прибегал и советовался, как быть, говорит, триппер начался. Никак не мог поверить, что от жены – а так ведь бывает: женщине труднее излечиться, он там где-то в глубинах якобы здорового их организма прячется…
А вон видишь, это Хвороба, её так прозвали у нас… Кто-то мне всё говорил, что дескать, стоит бабе ребёнка завести, и она встаёт на путь праведный, потому что о ребёнке заботиться надо, воспитывать его… Я как-то к ней пришёл поздно вечером, а просто никакая, вся пьяная была при ребёнке. А мне спать хотелось, и я у неё остался – так среди ночи еле от  неё отбился, зачем-то приставать ко мне стала… Вот померла недавно, и сын не помог, померла, фактически в одиночестве. А вот эта Таня, красавица, она стюардессой была – убили её при загадочных обстоятельствах, едва тридцать пять исполнилось… Из-за квартиры, возможно…
В 1970-е втихаря зачитывались романом бежавшего на Запад Гладилина «История одной компании» - её успели до его бегства напечатать в журнале «Юность». Было увлекательно читать об одном из героев, который с помощью каких-то там расчётов крепил оборону страны. Жертва такая его была – за небольшую зарплату и практически впроголодь. Такая жертвенность для государственных интересов развивалась ещё с романа «Иду на грозу». Ну, а в фильмах не стеснялись подобные жертвы показывать впрямую: «Мой младший брат» - старший брат уезжал на какие-то секретные испытания, на которых и погибал; «Анна и командор» - где главного героя Василия Ланового хоронили в результате жертвы на подобных испытаниях чуть ли не в серебряном гробу.
Почему-то в Сашиной компании никому и не приходила в голову мысль заниматься подобной жертвенностью во имя малопонятных государственных интересов. Нет, друзья, лучше мы будем прозябать в каких-то странных лабораториях и напьёмся – назло врагу!

- *** -
О семейной компании
Как и любое детство, моё детство практически было безоблачным. Да, мы жили, точнее, ютились, впятером в одной комнате коммунальной квартиры, где нашим соседом был милиционер с красавицей-женой и пожилой мамой, имевшей привычку играть на пианино. Они жили в двух комнатах. Когда я, пятилетним, забегал в комнату, мне показывали это пианино – оно представлялось шикарным: блестело чёрным лаком, а на передней панели выделялись два бронзовых подсвечника в виде человеческих рук. Очень необычно. Зачем эти дурацкие по виду подсвечники, когда полно электричества? – думал я. Лишь значительно позднее я сообразил, что такое необычное пианино было не наше – вероятно, его из Германии после войны привёз отец милиционера в качестве трофея. Где-то там в Германии реквизировали, погрузили в вагон и привезли. У разных стариков такое попадалось. Например, у нашей тёти Нюси в деревенском доме стояло трюмо из орехового дерева с зеркалом и какой-то фантастический комод. И тётя Нюся всякий раз считала своим долгом обязательно сообщить, что это её покойный муж привёз из Германии.
Конечно, пребывание в школе было грустным: не было каких-то высот в этой, некогда Первой Пролетарской школе. Обычные ученики заводского района, кое-кто из бараков, всё ещё окружающих завод имени Лихачёва, обычные учителя. Наверное, по советским меркам, обычная школа со сменной обувью, зарядкой по утрам, оглушительными пионерскими линейками под звуки ранней Пионерской зорьки – нам её включали по случаю каких-то праздников, и вся школа выстраивалась в коридоре слушать какие-то странные истерические вопли юных ведущих. О чём они вопили, запомнить было невозможно. Школа была продлённого дня – это моим родителям повезло, и был даже обеденный перерыв, в который чаще всего кормили сосисками с тушёной капустой. Иногда удавалось съедать две порции. Гораздо романтичнее выглядела погоня два раза в неделю за газетой «Пионерская правда», которая скупо завозилась в газетный киоск у заводской проходной – там печаталась захватывающая повесть «Урфин Джюс и его деревянные солдатики» на всю последнюю полосу. Газета стоила ровно 1 копейку, но надо было успеть купить, пока другие не купили для себя. 
О существовании близких родственников узналось, когда мы внезапно поехали в гости к тёте Лёле в только что полученную её семьёй новую квартиру в Измайлово. Сама по себе поездка уже была испытанием для неокрепшего детского организма. Доехали до конечной станции метро «Измайлово», которая к полной моей неожиданности находилась в отдельно стоящем на отшибе павильоне (а не под землёй!) с хрустальными люстрами (много позже этот павильон стал просто вагоноремонтным цехом – люстры куда-то благополучно делись, для цеха подразумевалось более скромное освещение). Потом мы сели в какой-то дрянной автобус и приехали куда-то, где был один огромный пустырь без единого деревца, но зато сплошь заставленный странными пятиэтажными панельными домами.
А там оказалась дочка тёти Лёли Вера, практически моя ровесница. Мы с ней играли машинками и выбили друг другу зуб. Вот смеху то было у родственников, незаметно заполнивших всю квартиру. Больше всего внимания было Зое Ивановне, работавшей в Министерстве внешней торговли и её мужу Михаилу Афанасьевичу, подвизавшему где-то в Аэрофлоте. Тётя Нотя была практически королевой, потому что её муж Кабанов был зам.министра по строительству, а улыбчивый сын Витя успел окончить университет в Лейпциге (фантастика!), играл в теннис, плавал с аквалангом, катался на спортивном велосипеде, ходил под парусом на яхте и писал маслом разные картины, на которых обнажённые девушки бежали в набегавшую морскую волну. Самый настоящий плейбой. Моя мама с папой ничем таким похвастать не могли, разве что рассказать о клубнике и смородине на даче.
Ходить в гости к родственникам, говорить о своих скромных успехах под пирожки и заливную рыбу – это было тогда святое.