Размышления о марксизме. - 62

Что-то в последнее время в «левых» интернетовских писаниях участились рассуждения на тему о будто бы госкапиталистическом характере строя в первой половине советской истории. Да, я знаю, что таким рассуждениям уже очень много лет, но, по-моему, на какое-то время эта тема как-то притихла. И вот опять некоторые авторы, изображая из себя глубоких теоретиков, начинают мусолить эту старую троцкистскую тему.

Один из таких авторов в подтверждение этой идеи выдвинул аргумент, который, судя по всему, кажется ему очень убедительным. «Наёмный характер труда, товарные отношения и бюрократия, - пишет он, - это черты отнюдь не социалистических, а прежних производственных отношений, и сохранение их заставляет нас признать, что в социализм такое общество ещё не вошло. Хотя политически оно возглавлялось диктатурой пролетариата, но политэкономически социализмом не может быть названо, поскольку при этих производственных отношениях остаётся всё ещё государственно-капиталистическим строем.»

То, что наше сегодняшнее «левое» поле очень-очень густо загажено самой изощрённой дрянью, совсем не новость. Можно было бы просто махнуть рукой на этот надоевший мусор. Но всё-таки будет полезно воспользоваться случаем и попробовать разобраться с этим «аргументом» более подробно.


  1). Прежде всего нужно указать этому автору, что для обоснования наличия именно гос. капитализма, необходимо обосновать наличие капитализма вообще. Простая логика учит нас, что существительное обозначает сущность явления, а прилагательное лишь указывает на какой-то его внешний признак. Сначала нужно разобраться с существительным – капитализм это или нет? – а уже потом решать, какой он по прилагательному – государственный или не государственный.

Что называется капитализмом? Капитализмом называется строй, основанный на производственном отношении «капитал». А что представляет собой производственное отношение «капитал»? Разделение собственности на средства производства и собственности на рабочую силу на два противостоящих полюса в условиях частной собственности и товарности и соединение их в производстве через продажу рабочей силы собственникам средств производства по её товарной стоимости.

Социалистическая организация производства совсем исключает это производственное отношение, строится на совершенно ином принципе. Устраняется частная собственность, а один и тот же общественный характер собственности и на средства производства и на рабочую силу тем самым отменяет какое-либо их разделение.

Социалистическая собственность имеет общественный характер не непосредственно, а через посредство государства: именно тот факт, что государство является пролетарской диктатурой, делает государственную собственность собственностью пролетариата.

Распределение потребительского продукта среди работников идёт не по стоимости рабочей силы, а совсем по другому правилу: весь произведенный продукт (за вычетом необходимого фонда накопления) просто делится на всё количество работников (разумеется, в соответствии с коэффициентом их трудового вклада). Больше произведено продукта – больше приходится на каждого работника, ни о каких рамках стоимости рабочей силы нет и речи.

Следовательно, если автору очень хочется аргументировать капиталистичность производственных отношений первой половины советской истории, он должен доказать а) что распределение продукта осуществлялось не по социалистическому, а по капиталистическому принципу и б) что государство, национализировавшее средства производства, не было диктатурой пролетариата. Однако первое он доказать не сможет, поскольку этого не было, а по диктатуре пролетариата он сам признаёт, что она была.


  2). Теперь о наёмности труда. Ссылка на будто бы ещё сохранение наёмного характера труда является одним из самых любимых аргументов таких авторов. Но что такое наёмный труд?

Политэкономический термин «наёмный труд» имеет чётко определённое значение, и толковать его как-то по-другому, на свой лад, недопустимо.

Выражение «наёмный труд» означает товарную куплю-продажу рабочей силы и переход продукта труда в собственность продавца, - а такая купля-продажа (как и любая купля-продажа) предполагает обязательное наличие двух частных собственников. Если же этого нет, если работники поступают на тот завод, который принадлежит тому государству, которое является диктатурой этих же работников, и если работники получают в свою пользу весь произведенный ими продукт (даже прибавочный, так как он идёт на нужды их государства), то ни о каком найме в правильном значении этого слова говорить нельзя.

Но есть и такие «слишком тонко мыслящие» авторы, которые понимают под наёмностью другое. «Если человек работает для себя, - говорят они, - то этот труд не наёмный. Если же ему приходится своим трудом создавать продукт, который нужен не ему лично, а кому-то другому и если этот продукт за заработную плату, равную лишь части всей стоимости продукта, уходит к этому другому (говоря словами Маркса – отчуждается), то такой труд мы и называем наёмным.»

Прочитав у Маркса об отчуждении, они связали термин «отчуждение» и термин «наёмность» в крепкую логическую сцепку: раз есть отчуждение, значит есть и наёмность.

Да, капиталистический наёмный труд всегда крепко связан с отчуждением, это верно. Купив рабочую силу и вследствие этого став её полноправным собственником, капиталист тем самым по праву становится и собственником того продукта, который создаётся трудом этой рабочей силы. Таким образом, результат труда одного класса переходит в полную собственность другого класса, то есть отчуждается от работника.

Но эти авторы ошибаются, когда употребляют термин «отчуждение» для любого случая труда не непосредственно для себя. В современном производстве разделение труда огромно, и труд работника не непосредственно для себя, а для потребления кем-то другим вполне обычное дело. Однако если нет противоположных классов, то нет и перехода результата труда одного класса в собственность какого-то другого класса, а если имеет место общественная собственность всех работников вместе взятых, то имеется и польза каждому работнику от общего блага для всего общества в целом. Куда бы ни уходил продукт, созданный трудом конкретного отдельного работника, он всё равно, так или иначе, идёт на пользу ему, - то ли укрепляя его государство, то ли укрепляя его же общенародную коллективную «семью». Употреблять здесь слово «отчуждение» нет никаких оснований, и поэтому даже в этом, «изощрённо-тонком», смысле говорить о какой-то «наёмности» мы не вправе.

 
  3). Теперь о товарности. Товарность не является признаком капиталистичности. Признаком капиталистичности (как уже говорилось) является только товарность рабочей силы. Поэтому при отсутствии товарности рабочей силы нельзя только на основании сохранения прочих проявлений товарности делать вывод о сохранении капитализма.

Эти люди рассуждают до предела упрощённо: при социализме товарности быть не должно, а если она всё же есть, значит это не социализм. Упрощать до такой степени нельзя, такая большая примитивизация сложного вопроса ведёт к большому искажению истины.

Да, для товарности нужно разделение собственников, внутри одной собственности (в данном случае – общественной) товарности быть не может. Поэтому хотя товарность и не является признаком капитализма, но мы всё же должны признать, что её остаточность является признаком какой-то остаточности прошлого частнособственничества или лучше сказать – признаком пока ещё несовершенства общественной собственности.

Некоторые товарищи, вроде бы и не до такой степени неграмотные, как разбираемый здесь автор, рассуждая слишком метафизически, слишком «чёрно-бело», заявляют резко: «Если социализм, то нет товарности, если товарность – то нет социализма». Они в своей метафизической «чёрно-белости» не понимают, что частнособственническое состояние переходит в состояние общественной собственности не мгновенно, не административным актом, а путём долгого и трудного нахождения и освоения новых, общественных, способов собственничества.

Ситуация, когда сущностные признаки капитализма уже устранены, а общественный способ управления и хозяйствования, хотя и внедрён в основных чертах, но ещё не освоен полноценно и, следовательно, всё ещё приходится в какой-то мере пользоваться вспомогательным инструментом, подобным товарности, - такая ситуация неизбежна на первоначальной, низшей ступени социализма.

На этой ступени характер собственности таков, что её уже нельзя именовать частной, что её уже можно именовать общественной, но вся необходимая полнота освоенности общественного типа собственности пока ещё не достигнута.

Да, товарность не доживает до высшей коммунистической фазы, она преодолевается ещё в фазе социализма. Но не сразу, а на более высокой ступени социалистической фазы. И вытесняется она не административным выталкиванием (как думают торопящиеся революционаристы), а через постепенное достижение всё большей и большей полноты общественного характера собственности, через всё большее и большее освоение общественных способов хозяйствования.

Итак, мы видим, что на основании сохранения каких-то элементов товарности нельзя делать вывод о капиталистичности строя, и то, что троцкистско-ориентированные авторы видят в этом выгодный для себя аргумент, говорит лишь об их непонимании действительного положения дел.


Казалось бы, разобрались. Но правильное понимание этой темы будет неполным, если мы не поставим ещё три важных вопроса и не дадим на них ответы.

Первый вопрос: означает ли в социалистических условиях всякая внешняя форма, подобная товарности, действительную товарность? Ответить надо так: нет, не означает; в социалистическом управлении наряду с подлинной остаточной товарностью есть немалая доля отношений, уже не товарных по сути, но лишь использующая для практичности внешнюю, подобную форму как более привычную; товарности здесь нет, а есть лишь формальная внешность.

И в самом деле, - можно каждому работнику доставить нужный продукт прямо к рабочему месту согласно поданной им заявке, но не практичней ли свезти различные продукты в одно место и пусть работники (по выданным им «фантикам») сами обслуживаются по своей необходимости и своему индивидуальному вкусу? Или можно, конечно, строить целые сложные и разветвлённые цепи учёта взаимных поставок между предприятиями и отраслями, но не практичней ли опять-таки связать их безналичными циферками, а их отношения отражать через эти безналичные циферки в одном-единственном государственном банке, обеспечив тем самым очень удобный централизованный способ контроля и учёта? Это не меняет характер продукта; если продукт в политэкономическом смысле уже не может называться товаром, так как движется в рамках одной общественной собственности, то он и не станет им, - это просто удобная форма распределения, заимствованная из некоторых привычных схем прошлого опыта. Для десяти работников или пяти предприятий можно распределять и непосредственно, без таких «товаро-подобных» схем, но для миллионов работников и сотен тысяч предприятий такие схемы гораздо удобнее.

Второй вопрос: но если наряду с этой формальной видимостью в чём-то сохраняется ещё и подлинная остаточная товарность, то является ли она точно такой же, как и товарность обычного частнособственнического общества? Ответ будет таков: нет, не является; и в количественном и, что ещё важнее, в качественном отношении она существенно отличается, так как действует не в свободных частнособственнических условиях, а в рамках общественной собственности и подчинена единому централизованному плану. «Сфера действия закона стоимости у нас строго ограничена, - писал тов. Сталин, - и закон стоимости не может при нашем строе играть роль регулятора производства».

Третий вопрос: может ли остаточная товарность порождать опасное для социалистичности сознание или она (являясь, как тупо говорят оппортунисты, «товарностью социалистической») несёт лишь полезную функцию при социализме? Правильный ответ может быть только одним: да, остаточное бытие действительно оказывает и остаточное отрицательное влияние на сознание и поэтому сочетание вынужденного использования этой остаточной товарности с абсолютно необходимыми мерами противодействия опасным частнособственническим рецидивам должно быть обязательным делом на этой социалистической ступени.


  4). О бюрократизме. Тема рокового значения централизованной бюрократии – одна из самых любимых тем мелкобуржуазного течения в общем революционном движении. Причина этого, по-видимому, заключается во вполне объяснимом неприятии мелкобуржуазной индивидуалистической демократией централизованных схем управления.

Споры с этими людьми, скорее всего, будут безрезультатными, потому что представление о бюрократии у них своеобразно, - не такое, как у нормальных марксистов. Для них за термином «бюрократия» стоит образ чинуши, эксплуататорски живущего за счёт народного труда, пользующегося государственной собственностью как своей и заботящегося единственно о собственном благе. Вот почему так часто и так легко у этих людей выскакивает идея о каком-то новом эксплуататорском классе в лице бюрократии.

Для нормальных же марксистов термин «бюрократия» означает всего лишь способ управления, - такой способ, которому присуще отсутствие взаимных сотруднических отношений между управляющими и управляемыми. Принадлежа по способу управления к бюрократии, тот или иной конкретный чиновник вполне может выполнять свою работу честно и получать за неё действительно заслуженную собственным трудом плату.

Можно ли говорить, что бюрократия – однозначный признак капитализма и с социалистическим строем несовместима? Так прямолинейно и так упрощённо говорить нельзя. Суть дела тут посложней.

Да, безусловно, устойчивая и всеобщая отделённость чиновничества (тем более – высшего) от народных низов обязательно существует при капитализме, и в этом смысле эту отделённость можно называть одним из признаков капитализма. Но, конечно, нетрудно понять, что это не сущностный признак, а так называемый следственный, вытекающий как следствие из производственного отношения «капитал». Общетеоретически можно было бы сказать, что если так, то с устранением производственного отношения «капитал» исчезает и его неизбежное следствие – отделённость аппарата от народа. Но здесь мы рискуем впасть в прямолинейное упрощение. Дело в том, что с устранением производственного отношения «капитал», несомненно, довольно быстро исчезает не отделённость вообще, а её устойчивый и всеобщий характер (ведь для этого уже нет сущностной основы), но для того, чтобы изжить элементы такой отделённости совсем, то есть перейти к устойчивой и всеобщей коммунистичности системы управления, нужно то же, о чём говорилось, когда речь шла о преодолении товарности. Та же неполнота освоенности новых способов управления, которая там проявлялась в экономике, здесь проявляется в политической области. Нужно время, нужен опыт, нужна практическая наработка новых приёмов и механизмов.

Вот почему вполне естественна ситуация, когда производственное отношение «капитал» уже устранено (а значит, говорить о каком-то капитализме нелепо) и уже имеются очень немалые элементы нового способа управления, но ещё сохраняются и некоторые элементы бюрократии. И точно так же, как и в случае с остаточной товарностью, здесь тоже проблему не решить радикальным административным указом или голым политическим наскоком.

Да, поскольку сохраняются элементы бюрократии, постольку сохраняются и неизбежные пороки, присущие такому способу управления, - начиная от недостаточного качества диктатуры пролетариата и кончая прямым разложением и опасностью обуржуазивания. Но  на то и борьба. Социализм (вопреки известным заявлениям хрущёвцев) не означает ни прекращения революции, ни прекращения острой классовой борьбы.

Остаточность элементов бюрократии при социализме – это не основание отказывать социализму в социалистичности. Бюрократия в условиях диктатуры пролетариата подчиняется этой диктатуре и (кто за совесть, а кто за страх) служит ей. Таким образом, пока эта революционная диктатура не погибла и не сменилась другой диктатурой, достигнутая социалистическая сущность строя не исчезнет.

                * * *

В предыдущем тексте было сказано, что аргументы, которыми разбираемый автор пытался доказать госкапиталистичность строя первой половины советской истории, неправильные.

Но это совсем не значит, что мы отрицаем наличие в том обществе некоторых элементов госкапиталистичности и приписываем ему сплошную и полную социалистичность. Нет, этого тоже не было. Некоторые элементы госкапиталистичности были (и не могли не быть). Очевидно, именно это и толкает подобных авторов поспешно делать неправильные выводы.

Речь здесь идёт только о том, что нельзя, исходя из наличия каких-то элементов, называть так весь строй.

Действительный, полный госкапиталистический строй управлял бы и хозяйствовал во всём объёме только госкапиталистическими способами и приёмами; нельзя и представить, чтобы он, имея в основе производственное отношение «капитал», допускал какие-либо социалистические способы и приёмы. Если же мы имеем лишь какие-то отдельные госкапиталистические приёмы, а наряду с ними – приёмы управления и хозяйствования явно социалистические, причём в общем наборе способов и приёмов госкапиталистические имеют вспомогательное значение, а социалистические главенствуют, то мы не вправе называть это госкапиталистическим строем, а должны говорить о временном, переходном составном состоянии, в основе которого уже не «капитал», а совсем противоположное.

Именно то, что в основе уже лежит не «капитал», а… так и хочется сказать – «социал» (но так, конечно, не говорят), и является причиной всё большего и большего появления социалистических способов и приёмов и всё большего вытеснения ими остаточных госкапиталистических элементов.

Да, некоторые госкапиталистические элементы ещё оставались в качестве вспомогательных (и не могли не оставаться на том этапе). Однако тот факт, что в этот период уже созданные элементы социализма политически главенствовали над остаточной госкапиталистичностью, даёт нам право формулировать так, как формулировал Сталин: наше общество УЖЕ вступило в область социализма, хотя ЕЩЁ и не продвинулось в ней достаточно далеко.

Тут можно поспорить, подискутировать о названии. Может быть, лучше не употреблять выражение «строй», а говорить немножко длинно - «составное состояние, но с главенством социалистических элементов»? А если уж очень-очень хочется назвать это социализмом, то существительное «социализм» обязательно следует говорить с очень важным определяющим прилагательным («неполный», «неполномерный» или «неполноценный»).

Кто читал беседы писателя Чуева с Молотовым, тот, вероятно, помнит, что на вопрос Чуева, «так какой же социализм мы построили – полный? развитой?» Молотов ответил: «Примитивный». Ну что ж, и такое прилагательное можно допустить; главное – не отрекаться от существительного, поскольку, как уже сказано, в основе лежал не «капитал», а то, что ему противоположно.

Итак, госкапиталистические элементы должны уменьшаться, вытесняясь нарастающими социалистическими. Явный же факт не уменьшения их, а роста, расширения (и более того – обретения ими главенства) и превращение ещё остающихся социалистических элементов просто в пустую формальность, так сказать, в обманный показной «муляж» может означать только одно: то главное, сущностное, наличие которого в основе даже и при некоторых госкапиталистических остатках не давало права именовать строй в целом госкапиталистическим, исчезло и сменилось противоположным, таким, которое делает весь строй действительно госкапиталистическим без всякого сомнения.

Некоторые товарищи утверждают, что в СССР товарность и бюрократия не отмирали, а росли и крепли. Погрешность этого утверждения в том, что они говорят в общем – «в СССР». Этот рост, причём очень быстрый и обширный, - характерная черта не всей советской истории, а лишь второй её половины. В комментариях к предыдущим записям читатель deminded, имея в виду известную ему часть советского времени, риторически спрашивает: «Можно ли считать первой стадией коммунизма такое устройство общества, при котором производственные отношения приводят к необходимости развития товарного производства, бюрократического аппарата и отчуждения трудящихся от фактического участия в управлении собственным бытием?» Ответ очевиден – нет, это ни в какой мере нельзя считать социализмом.

Если во второй половине советской истории бюрократия и товарность неудержимо разрослись (а это действительно так), то отсюда нужно делать правильный вывод, - не выдумывать другие причины, а говорить о происшедшей прежде этого смене классовых диктатур, о смене диктатуры пролетариата на диктатуру буржуазии, о превращении вследствие этого государства из инструмента работников в инструмент, отделённый от работников, с возрождением тем самым дейсвительной наёмности и производственного отношения «капитал» в огосударствлённой форме.

Но такая постановка вопроса сразу потребует серьёзного марксистского анализа: что это именно за вид буржуазии и как именно установилась её диктатура? Впрочем, это уже другая тема; критический же разбор аргументов рассматриваемого автора я на этом закончу.