Когда уже ничего не попишешь, пишут мемуары.
- Расскажите о себе в двух словах.
- Всякое бывало…
(в качестве эпиграфов)
События из собственного прошлого часто записываются не от суесловия. Жизнь проходит. Так и уйдёшь, не поделившись накопленным богатством. Ведь единственное настоящее богатство, которое никто у человека не отнимет, - его неповторимый жизненный опыт. Если умеешь складывать слова, большой грех не поделиться своими мыслями, ошибками, терзаниями и открытиями. Кому-то это, может, и ни к чему будет, но кто-то, может, прочтёт и что-то для себя найдёт полезное или интересное.
Различные документы, касающиеся службы, я вначале собирал, как говорится, «на всякий случай» (вдруг потребуются по делу, например, для написания какого-то документа). Потом – уже имея смутные планы использовать при написании воспоминаний. Конечно, феникс из пепла не возродится, но из пепла моих воспоминаний можно попытаться воссоздать то время.
От сухих, протокольных фраз иной раз испытываешь большее наслаждение, чем от изящной словесности. Хотя бы потому, что не личность автора, как правило, стоит за документом, а само время в его обнажённости, честности, чистоте или грязи.
Во время очередного скандала, жена, перечислив все мои недостатки, которые она открыла за двадцать с лишним лет совместной жизни, добавила к ним ещё и то, что у меня нет друзей. Первое я воспринял как-то спокойно. Многое из перечисленного ею раньше фигурировало в достоинствах. А вот упоминание об отсутствии друзей заставило задуматься. А ведь, и вправду, нет! Почему?
Учился я в школе-интернате, где весь класс – это, по-существу, одна дружная семья. Потом университет, где почти вся группа – это тоже друзья. С некоторыми из школьных и университетских товарищей переписываюсь в соцсетях до сих пор. Они - первые читатели моих рассказов. Приглашают приехать к ним в гости.
А вот от службы в военной юстиции друзей как-то не осталось. Да, и не было их, как оказалось, хотя я с готовностью бросался на помощь любому, обратившемуся за ней. Перечислять примеры, пальцев не хватит. Ну, взять хотя бы этот. Просто сразу всплыл в памяти.
В начале января 1987 года военный прокурор Дальневосточного военного округа, где я в то время проходил службу старшим следователем следственного отдела, (Субочев И.Ф.) пригласил следователей к себе и обратился с необычной просьбой. Он сообщил, что у командующего армией на Сахалине возник конфликт с прокурором армии Петряевым. Командующий армией подключил политработников и с их помощью пытается «убрать» Петряева с Сахалина. В этой ситуации было бы крайне вовремя, если бы мы (прокуратура) по своим делам (по делам, находящимся в производстве) могли активизировать работу на Сахалине: провести обыски, выемки. Очень хорошо, если появится необходимость вызвать на допрос кого-либо из руководства. Командующий армией должен понять, что это вызвано его гонениями на прокурора, и изменить своё отношение к нему.
Петряева я тогда не знал. Не знал, какая это сволочь, и что неспроста его «сжирал» командующий армией. Они оба друг друга стоили. Как в том анекдоте:
Новости: «Вчера чёрная кошка перебежала дорогу бабке с пустыми вёдрами. Обе скончались на месте».
Я далёк был от мысли, что прокурор армии может быть не прав (даи прокурор округа просил о помощи!). Со школы-интерната вошло в правило приходить товарищам на помощь. Подготовил объём требуемой работы (а это были как раз обыски: несколько прапорщиков из бригады материального обеспечения подполковника Пославского, основного фигуранта, расследуемого мной тогда дела, были к тому моменту переведены по службе на Сахалин) и вылетел туда. Работа предстояла в нескольких местах (Южно-Сахалинск, Корсаков, Невельск и какие-то ещё мелкие населённые пункты). У прапорщиков, а тем более имеющих отношение к материальным ценностям, всегда можно было обнаружить что-то ворованное. Часто, найдя на квартире такого «работяги» абсолютно не нужные ему предметы со склада, спрашивал, зачем оно ему нужно. Тот и сам не знал, брал, что «плохо лежит», на всякий случай, вдруг когда-то пригодится.
В то время даже шутка ходила в войсках, что для прапорщиков надо ввести форму с одним погоном на плече. Потому что на втором плече всегда был мешок с каким-то добром, и погон просто мешал.
И в тот раз я, конечно, «нашёл крамолу». Уж не помню, что именно. Выяснилось вообще интересное: командующий армией у себя создал специальный взвод, который занимался заготовкой рыбы, других морепродуктов, ягод, мяса дичи, ценных пород дерева для поделок. Всё это шло в качестве сувениров (подарков) командованию в Хабаровск и Москву. Конечно, никакой ответственности командующий объединением за это не понёс (слишком тема щекотливая), всё решилось «кулуарно», но Петряева он отставил в покое. Правда, вскоре сам прокурор округа постарался перевести Петряева куда-то в другое место, а на место Петряева пошёл подполковник Григоренко.
Когда я оформлял командировку на Сахалин, кадровик (подполковник Григоренко) спросил:
- Зачем ты лезешь в этот муравейник?! Помочь хочешь?! Ты с ним знаком?! Чем-то ему обязан?! «Получать»-то, в случае чего, придётся тебе самому, и вряд ли кто-то тогда возьмётся тебя защитить. Командующий армией – это не шутка! У него такие связи!
Не внял я совету. Слишком это противоречило тому, что внушали мне с детства: «Сам умирай, а товарища выручай!»
«Благодарность» Петряева В.С. была ещё далеко впереди.
Кстати, о том, что я выезжал с экстренной работой на Сахалин для помощи ему, Петряев знал, но благодарности он него не последовало. Не зашёл, хотя в прокуратуре округа был не раз. Даже не позвонил. «А за что?! – Наверное, рассуждал он. – Прокурор округа приказал!»
Как-то это было «не того». В смысле неправильно.
Кстати, другие два следователя моему примеру не последовали. Андрей Сагура был ещё тот царедворец, а Володе Матусу всё было «пофигу».
Тем не менее первая трещина в моей «интернатской философии» о необходимости оказывать помощь всем нуждающимся в ней появилась не тогда, а примерно полгода спустя. Я бежал по ул. Калинина от пр. Карла Маркса (это самый центр Хабаровска) к себе домой, и напоролся на трёх махровых зэков. Это было видно по их говору, лицам, повадкам. Вообще, Дальний Восток в значительной степени возводился зэками. Все так называемые комсомольско-молодёжные стройки были лишь прикрытием ГУЛага.
Бывшие зэка громко и нецензурно общались между собой. А рядом учительница вела куда-то младших школьников. Те разинули рты, учительница втянула голову в плечи и старалась побыстрее пройти. Бабульки рядом у домов делали вид, что они ничего не слышат. Мне же совесть не позволила пройти мимо.
- Как вы можете так себя вести, когда здесь дети?! – Попытался я увещевать негодяев.
Они опешили от неожиданности: кто-то решился им сделать замечание! Потом главный из них (это было видно по его поведению) вначале «зыркнул» глазами по сторонам, а потом приблизился ко мне вплотную, схватил за руку и стал сжимать, как тисками. Руки у него были сильные, вырваться из них не было возможности. Было реально очень больно, зэк видел это и наслаждался зрелищем. Я тоже посмотрел по сторонам, надеясь найти в ком-то помощь (хотя бы позвонить в милицию). Но бабушки у подъездов всё также делали вид, что им не до чего нет дела. Учительница со своим классом быстро удалялась, пользуясь тем, что зэки «зациклились» на ком-то другом.
- Да не смотри ты, подполковник по сторонам! – «Осклабился» мой обидчик. - Не жди ты ни откуда помощи! Она к тебе не придёт! Никому ты не нужен! Вообще никто и никому в жизни не нужен! Как это ты до сих пор такую простую истину не понял и сунулся не в своё дело! Иди уже и больше не лезь на рожон! – Напутствовал он, отпуская мою руку, которая посинела.
Не торопясь, они продолжили свой путь в сторону бульвара, а я… Нет, я не бросился звонить в милицию, а задумался над словами своего недавнего противника, и не мог не признать, что тот оказался прав. Ведь ничего не стоило (и не мешало) и бабкам, и учительнице просто позвонить в милицию. Телефоны-автоматы здесь были на каждом шагу. – Не захотели. Не пожелали вмешиваться.
Сколько таких «не желающих вмешиваться не в своё дело» сослуживцев будет у меня, когда мне потребуется помощь, даже просто участие! Их (помощи, участия, просто сострадания) не будет! Наоборот, все они с каким-то «энтузиазмом» примутся по указанию руководства очернять меня, а то и просто клеветать на меня.
Но это будет потом. А пока…В 1988 году меня перевели по службе в военную прокуратуру Северо-Кавказского военного округа.
Убывая из Хабаровска к месту службы в Ростов-на-Дону, я имел неосторожность сдать свою квартиру там (прекрасная трёхкомнатная квартира в центре города).
- Ты, Завгородний, должен подумать о своих товарищах! В Ростове ты квартиру получишь. Это большой город, там дома строят. В Хабаровске, сам понимаешь, условия не те.
Так меня напутствовали в Хабаровске.
Но и в Ростове-на-Дону жилищные условия были уже «не те». Жилья строилось мало, а очередников на получение жилья было много. Сюда «переводились на пенсию».
С семьей из четырёх человек я полтора года прожил в «договорной» двухкомнатной квартире. Хозяин (офицер прокуратуры округа Субботин) служил где-то за границей. Но, в отличие от меня, квартиру в Ростове-на-Дону не сдал, а «забронировал». Большая комната его квартиры была закрыта, там хранились вещи Субботина. Всю другую, меньшую по размерам, комнату (до самого потолка) занимали коробки моего контейнера с вещами. Было проблематично найти какую-то вещь. Лишь у стенки удалось пристроить одну кровать, на которой спали мы с женой и дочерью. Диванчик сына разместили в коридоре. Коридор, кстати, тоже был заставлен вещами из контейнера.
Маленький столик на маленькой же кухне был одновременно, и кухонным столом, и моим письменным столом, и столом, где готовил уроки сын, и местом, где дочка могла порисовать (не всё же ей играть на той кровати, на которой мы спали ночью).
Свободное время, если оно выдавалось, мы старались проводить на улице.
Воду в дом «давали» два раза в сутки (час утром и час вечером), то есть надо было держать ёмкости для питьевой воды и наполнять ванну для бытовых нужд.
А ведь мог же квартиру в Хабаровске сдать внаём, а на вырученные деньги снять нормальную квартиру в Ростове! А так…Жена найти работу не могла, а на одно моё денежное довольствие прожить вчетвером, да ещё снять где-то на стороне квартиру, было просто нереально.
Вот так мы праздновали Новый год (первый или второй, не помню, скорее – второй, перед отъездом в Махачкалу) в «нашей» квартире. Фотографирую я из коридора. Справа кровать (на ней сидит Наташа), на которой мы с Татьяной и Наташей спали. Всё занавешенное сразу за столом – ящики нашего контейнера (мы их за полтора года так полностью и не разобрали). Денис и Татьяна приткнулись на чём-то у журнального столика. Я присоединюсь со «снимаемой» стороны. Тесно, конечно. Очень тесно. Но жили, в общем-то, дружно.
«Нормальное» (в соответствии с нормативами) жильё я получу только через двенадцать лет.
И ещё одна проблема была: штат прокуратуры укомплектован полностью, но выезжать в подчинённые прокуратуры для оказания практической помощи было некому. Все – люди «возрастные». Я оказался чуть ли не самым молодым. Моя должность была – военный прокурор следственного отдела ВП округа. За мной было закреплено четыре гарнизонные прокуратуры: Ростовского- на- Дону гарнизона, Новочеркасского гарнизона, Орджоникидзевского (Владикавказского) гарнизона и Грозненского гарнизона. Но офицеров не хватало, они болели, находились в командировках и отпусках. Поэтому зональный признак не соблюдался. Ты отвечал за свои прокуратуры, потому что они твои. А за остальное отвечал потому, что тебе это было поручено.
Не удивительно, что не прошло и двух недель, как я оказался в командировке в Волгограде (с 30.09. по 06.10.1988 г.). Мне надлежало оказать помощь в расследовании уголовного дела в отношении рядового Колесникова, привлекаемого к уголовной ответственности за убийство при отягчающих обстоятельствах (п. «б» ст. 102 УК РСФСР), а также по другим делам.
Главным в работе зонального прокурора следственного отдела прокуратуры округа является изучение поступающих в округ жалоб. Все они, так или иначе, были связаны с расследованием уголовных дел (на необоснованное возбуждение уголовных дел, на отказ от возбуждения уголовных дел, необоснованное привлечение к уголовной ответственности, необоснованное прекращение уголовных дел, на избрание меры пресечения в виде ареста и т.д.) Нужно было затребовать уголовные дела, изучать их, составлять справки для прокурора округа и готовить проекты ответов, отменять необоснованные решения, давать следователям указания и т.п.). Порой (как с описанной выше поездкой в Волгоград) самому принимать участие в выполнении следственных действий.
Другим (тоже основным) направлением деятельности была работа с поступающими в ВП округа из прокуратур гарнизонов ходатайствами о продлении сроков следствия и сроков содержания, обвиняемых под стражей. Затребовались и изучались уголовные дела, состояние следствия докладывалось руководству прокуратуры округа и в ГВП (Главную военную прокуратуру).
Работы было невпроворот. Свет в кабинете моего непосредственного начальника заместителя военного прокурора округа-начальника следственного отдела подполковника юстиции Казака А.Н. горел до 20 часов и более. А пока он не уходил со службы, не могли уйти и подчинённые.
У меня сохранилась тетрадь с еженедельными планами работы за этот период. Так вот, все субботы в нём обозначены как рабочие. То есть на этот день планировалась какая-то работа.
В этой тетради есть отметка, что 10.10.88 г. мной «обработано и сдано» 13 материалов, на следующий день – 10 материалов, ещё на следующий – 11 материалов и т.д.
И всё равно работы меньше не становилось. Качество следствия было низким (если не сказать нижайшим). Не только следователи мало знали и не очень-то и стремились освоить свою профессию, но и прокуроры тоже. Они даже к представляемым в прокуратуру округа документам относились «спустя рукава».
Например, в феврале 1989 года в представленном в ВП СКВО постановлении следователя ВП Краснодарского гарнизона капитана юстиции Полеводова о продлении срока следствия по делу военного строителя-рядового в/ч 16885 Джимулова Г.З. и гражданина Черникова Ю.Н. я на 8 листах насчитал 164 грамматических и синтаксических ошибок.
Спрашивается, читал ли это постановление надзирающий за расследованием дела прокурорский работник и прокурор гарнизона перед направлением этого постановления в прокуратуру округа?!
Возвращая после изучения врио ВП Новочеркасского гарнизона майору юстиции Бибикову Д.М. уголовное дело в отношении рядового в/ч 13782 Чеченова К.Б., я не удержался от замечания:
«…Вами в сопроводительном письме указано, что уголовное дело изучалось подполковником юстиции Шиленко. С учётом состояния дела в это трудно поверить. Вместе с тем непонятно, почему перед направлением дела в ВП СКВО оно не было изучено Вами…»
Не любили прокуроры следствие, не знали его и всячески старались переложить надзор за расследованием на зональных прокуроров ВПО. Эти-то были ответственными людьми. Но их было всего четверо (по полному штату, а реально в наличии больше трёх никогда не было, кто-то всегда отсутствовал по тем или иным причинам).
Какие «пенки» выдавали следователи?!
Например, по тому же делу Чеченова следователь капитан юстиции Хошафян провёл очную ставку между свидетелями Нурмухамедовым и Садуакасовым, хотя Садуакасов ранее по делу не допрашивался вообще, и его позиция по исследуемым вопросам следствию известна не была. Какая тут может быть ОЧНАЯ СТАВКА?!
Тот же Хошафян в протоколе осмотра допускал такие выражения как «место выстрела», «след выстрела», но что при этом имелось в виду, в чём именно выражается «след» и какие признаки указывают на место производства выстрела, в протоколе не пояснялось.
У капитана Лебедева (ВП Волгоградского гарнизона) по делу об умышленном убийстве постановление о признании отца погибшего гражданским истцам выносил… дознаватель.
У старшего следователя того же гарнизона майора юстиции Кальнова по делу в отношении ефрейтора в/ч 46027 Юлдашева Л.Э. очные ставки проводил тоже дознаватель. Это по делу о казарменном хулиганстве, когда круговая порука преодолена не была. Результат (отрицательный) был запрограммирован.
По этому же делу без всяких оснований потерпевшему Передунову назначается судебно-психиатрическая экспертиза (способен ли он правильно воспринимать действия других лиц и давать об этих действиях показания). И тут же он допрашивается по этим обстоятельствам. Где логика?!
У старшего следователя ВП Краснодарского гарнизона майора юстиции Полеводова дознаватель по делу о причинении тяжкого телесного повреждения несовершеннолетнему Быкову О.А. проводил допросы основного свидетеля несовершеннолетнего Яшкуля и другие следственные действия. В частности, следственные эксперименты. Не удивительно, что следственный эксперимент с потерпевшим и основным свидетелем он провёл одновременно, что лишало следственное действие какой-либо значимости для суда.
Помощник военного прокурора Орджоникидзевского гарнизона подполковник юстиции Васильев в представлении командованию по делу в отношении младшего сержанта в/ч 55677 допустил такие выражения:
«…Старший прапорщик Фролов в силу нехватки образования и опыта не мог надлежащим образом обеспечить соблюдение личным составом воинской дисциплины…» и далее «…Приведённые выше факты свидетельствуют о том, что в 6-й группе сложилась такая обстановка, когда возникла острая необходимость в ближайшее время принять самые неотложные меры по обеспечению социальной и правовой защищённости личного состава от всякого рода злоупотреблений командного звена, а также со стороны старослужащих солдат…»
Ну а в заключении просит «потребовать от командира 6-й группы старшего лейтенанта Погребняка повысить личную ответственность и требовательность к подчинённым…»
Особо нетерпимым было отношение к расследованию дел, возбужденных по случаям гибели военнослужащих. Их, как правило, расследовали дознаватели. Как? Да, как командиру было надо, так и расследовали. Часто «доказательства» просто фальсифицировались. Работа дознавателей должным образом не контролировалась.
По делу о гибели младшего сержанта в/ч 6542 Радчука Л.И. даже судебно-медицинская и судебно-химическая экспертиза назначались дознавателем майором той же части Савчуком.
Сколько необоснованных постановлений по таким делам я отменил тогда! Тому же хвалёному Копалину Л.П. (ВП Грозненского гарнизона). Он вскоре убудет в ГВП. На меня уже тогда он смотрел свысока. Даже представляя для проверки в ВП СКВО дело о гибели во время учений понтонёра рядового в/ч 30609 Ларичева Д.О., он не удосужился ознакомиться с делом. Мне пришлось вычитывать дело, указывать на допущенные нарушения, и давать рекомендации, что надо сделать.
До смешного, но изучать дела и материалы проверок я умудрялся во время многочисленных совещаний.
Так в «дневнике» за 16.12.88 г. я записал: «Весь день - оперативное совещание. В процессе совещания изучил два уголовных дела и материалы двух проверок».
Чуть ли не каждый раз, возвращая то или иное дело для производства дополнительного расследования, мы требовали от прокурора гарнизона поручить его «наиболее опытному работнику». Вот только где их, этих «более опытных работников» было взять?!
- Учите, учите следователей! – Требовал А.Н. Казак.
Мы и пытались это делать. Следователи вызывались на учебно-методические сборы в ВП округа. Но… на это (подготовку сборов) тоже требовалось время, а его не было. Чуть ниже привожу предновогоднюю (24.12.88) фотографию с таких сборов. Я там в последнем ряду с краю примостился и пытаюсь набросать своё выступление. А до этого докладывал какие-то материалы Казаку А.Н. или прокурору округа генерал-майору юстиции Годину В.Д. То есть времени на подготовку к выступлению не было.
Согласно сохранившимся запискам, я пытался донести до молодых следователей, насколько оперативность следствия зависит от своевременности получения и регистрации сигналов о преступлениях и происшествиях. Насколько важно поддерживать деловые отношения с территориальными органами милиции и прокуратуры, комендатурами, командованием «своих» воинских частей и медицинскими учреждениями. Как важно наладить своевременную регистрацию и рассмотрение обращений граждан.
Я уже говорил, что работа с жалобами, продлением сроков следствия и стражи были основными, но не единственными занятиями зональных прокуроров по следствию. Мы давали заключения в военном трибунале округа по кассационным жалобам (соответствующий отдел или сектор, уже не помню, не справлялся), дежурили по прокуратуре округа. Выезжали на место происшествия (если это было неподалеку от Ростова-на-Дону). А была ещё личная учёба (по специальности и по марксистко-ленинской подготовке). И ещё я старался (насколько это было возможным) заниматься физической подготовкой. «Под нами» был спортивный клуб округа с прекрасным плавательным бассейном, и грех было этим не воспользоваться. Не часто, но я посещал бассейн.
А вот дома у родителей в селе Развильном (при кажущей-то близости – всего 180 км) я был всего один раз. Всё что-то мешало. Всё думалось, успею ещё.
Конечно, я всячески старался помочь своим родным. Моё служебное положение и участие помогло папе переоформить его пенсию участника войны на пенсию по инвалидности.
Но вот самого папу видел ли?! Он в то время уже часто болел и находился в больнице. Как-то не хотелось задумываться, что он не вечен. Незадолго до своей смерти он сам приехал в Ростов, чтобы повидаться со мной. И снова неспокойная моя служба не позволила наговориться с ним вдоволь. Да, и он не сказал, что плохо себя чувствует. В качестве повода для поездки назвал желание получить, как участник войны, легковой автомобиль («пусть ребята ездят…!»).
Мог бы догадаться, что это не так, но вот это «бегом-бегом-бегом» не позволило. Думал, ещё увидимся…
Об этой нашей последней с ним встрече я ещё расскажу.
В своём письме родным 30.12.88 г. писал:
«…Нового у меня ничего нет. По-прежнему все соки пытается начальство выдавить на работе. Дома свои проблемы: у Дениса учёба, у Наташи – диатез. Таня сильно гриппует. Короче, тяжело…»
Не удалось (не было времени) и разыскать кого-либо из своих однокурсников. Того же Виталия Пуликовского. «Нашёл» товарища по последнему горному походу после окончания университета (Сергея Зайца), но дружба «не заладилась», мы даже ни разу не встретились.
И в родном университете ни разу не был. И бабушку, у которой жил на квартире во время учёбы в университете, ни разу не навестил.
Эти фотографии сделаны в помещении ВП СКВО 24.12.1988 г. На верхнем снимке я в своём кабинете вместе со старшим помощником ВП СКВО подполковником Л.Гузёвым. На нижнем – я в этот же день на сборах следователей (справа в последнем ряду) готовлюсь к выступлению.
Снимок сделан в моём (военных прокуроров следственного отдела ВП СКВО) кабинете 30.12.88 г. Я в первом ряду рядом с подполковником Казаком А.Н. В первом же ряду – кадровик Тырков. А во втором (справа налево) Толстопятенко, Васильев, Балатюк и Деркаченко).
Здесь, в Ростове-на-Дону, завязался узелочек недоброжелательного ко мне отношения моего будущего (в Махачкале) начальника - Шабанова Х.Я. Он был капитаном, помощником военного прокурора Грозненского гарнизона. Плохо он работал. Не одно его решение я отменил.
В качестве примера привожу одно из писем, подготовленных мной от имени А.Н. Казака и направленных его начальнику Копалину Л.П.:
«Возвращаю для дополнительной проверки материалы по факту получения травмы рядовым в/ч 61652 Бражниковым А.В.
Капитаном юстиции Шабановым Х.Я. проверка проведена поверхностно. Решение принято на основании четырёх, непонятно, кем и для кого отобранных объяснений лиц, участвовавших в разгрузке боеприпасов, да дополнительно отобранных капитаном Шабановым Х.Я. объяснений самого Бражникова, а также его лечащего врача.
Были затребованы характеризующие материалы на Бражникова, однако более логично и правильно было бы исследовать личность тех военнослужащих, которые вместе с Бражниковым разгружали боеприпасы и могли нанести ему травму. Командиры, сослуживцы и товарищи Бражникова не опрошены о его взаимоотношениях с этими военнослужащими, а также о том, кто имел неприязненные отношения с Бражниковым и мог его травмировать.
Данные лечащим врачом объяснения, в которых последний допускает травмирование Бражникова упавшим ящиком со снарядами, не выдерживают никакой критики. В частности, со стороны судебных медиков. При травмировании Бражникова при этих обстоятельствах у него на лице, а также затылочной части головы должны быть телесные повреждения. Однако это обстоятельство помощником ВП гарнизона капитаном Шабановым Х.Я. не исследовалось. Ни лечащий врач, ни врач приёмного отделения госпиталя, ни врач части об этом не опрошены. Не осмотрена история болезни Бражникова. Не получено объяснений от лиц, с которыми Бражников находился на излечении, о том, что он им пояснил об обстоятельствах получения травмы.
Указываю тов. Шабанову на неполноту проверки, а Вам – на отсутствие контроля за деятельностью подчинённых.
Требую оперативно и качественно провести дополнительную проверку, после чего принять решение, о чём донести в ВП СКВО до 20 декабря 1988 г…»
Или вот ещё пример «высоких профессиональных качеств» Шабанова Х.Я.
В ВП Грозненского гарнизона в декабре 1988 года обратился житель села Шали некто Цицикаев. Он поведал, что 21.12.1988 г. передал какому-то незнакомому гражданину в форме военнослужащего срочной службы, приехавшему на автомобиле УАЗ-469 с номерными знаками 82-05 ИН, во временное пользование видеомагнитофон и кассеты к нему. Поскольку этот человек имущество ему не вернул, Цицикаев просил найти его и обеспечить возврат имущества.
Не знаю, из каких побуждений (может, в расчёте на какую-то «весомую» благодарность) Шабанов дважды (с 28 декабря 1988 года по 13 февраля 1989 года и с 21 марта по 21 апреля 1989 года) занимался проверкой этого заявления и поисками «виновного», а когда, наконец, отказал в возбуждении уголовного дела по этому заявлению, последовали жалобы в ВП СКВО. Рассматривал их я и указал в своём заключении буквально следующее:
«…Изучив материалы проверки, прихожу к выводу, что каких-либо оснований для её проведения, как того требует ст.ст. 108 и 109 УПК РСФСР, не было с самого начала и нет в данный момент. Жалоба гр-на Цицикаева Б.М. не может быть предметом разрешения как в военной прокуратуре, так и в прокуратуре вообще, и ранее военным прокурором Грозненского гарнизона принята необоснованно.
Между Цицикаевым и гражданином, которому он передал в пользование видеоаппаратуру, отношения носили гражданско-правовой характер. В отношении Цицикаева какого-либо насилия или угрозы применения такого насилия не было, имущество у него не похищалось, а было им самим передано добровольно. При таких обстоятельствах в действиях лица, которому Цицикаев передал имущество, признаков какого-либо преступления не содержится, и оснований для его розыска нет. Розыск же контрагентов по гражданско-правовым сделкам в функции прокуратуры не входит…»
Это далеко не всё из «художеств» Шабанова. Меня он «запомнил» и потом с радостью делился своими чувствами.
Особо остро стоял вопрос борьбы с казарменным хулиганством. Оно было повсеместным и изобретательным. Кто-то заставлял молодых солдат чесать себе пятки, кто-то - выть на луну (наводить тоску по дому). Слышал о деле, когда молодых солдат заставляли в буквально смысле «вылизывать» полы в сортире (брали за ноги, а те с опорой на руки, лизали жижу). В Кореновске (в топографическом отряде) придумали «присягу» молодым в виде «кителя на голом теле». Старослужащие кулаками наносили удары по пуговицам кителя, так чтобы эти пуговицы потом отпечатывались на теле. Один чахленький старослужащий, не имея достаточной силы для нанесения удара кулаком, бил по пуговицам молотком. Ну, и банальный казарменный мордобой. Доказывать вину по таким делам очень сложно. Всё строится на показаниях свидетелей и потерпевших, а те не всегда решаются говорить правду. Мешает круговая порука.
На одном из таких дел в декабре 1988 года чуть было не сломалась моя репутация в ВП СКВО.
Из ВП Новороссийского гарнизона (не моя прокуратура) пришло ходатайство о продлении срока содержания обвиняемых под стражей. Их было тринадцать, а потерпевших – восемь. Эпизодов же было 37.
Кто ранее надзирал за расследованием этого дела (а зональный прокурор должен по первичным донесениям отследить дела «особого контроля» и уделить им более пристальное внимание)?! Скорее всего, никто. И дело никто из военной прокуратуры округа (да, думаю и военной прокуратуры гарнизона) до меня не читал. Почему прокурор округа (В.П.Годин) предложил именно мне доложить ему состояние следствия и обоснованность поступившего ходатайства, не знаю.
Изучение дела показало, что виновность арестованных негодяев (а сомневаться в этом не приходилось) не доказана. Имелись показания лишь самих потерпевших. Негодяи свою вину отрицали. Свидетелей не было.
Когда я обрисовал эту безрадостную картину Годину, он как-то так «испытующе» посмотрел на меня и как бы невинно спросил:
- Так что же нам теперь делать?!
- Товарищ генерал! Я сомневаюсь, что дело «пройдёт» в суде. Сомневаюсь, что будут найдены достаточные доказательства, поэтому не поддерживаю ходатайство прокурора гарнизона. Я не могу и не хочу «подставлять» Вас.
- Так с делом-то теперь что делать?!
- Возвратить прокурору гарнизона с предложением или добыть достаточные доказательства виновности арестованных или прекратить его.
- Но там же у нас арестованные! Кто за это ответит?!
- Прокурор, который давал санкцию на арест и не надзирал за расследованием дела, и ответит. И это будет справедливо!
Не учёл я одно обстоятельство (хотя и, «учтя», остался бы на той же позиции), что военная прокуратура Новороссийского гарнизона (и её прокурор подполковник юстиции Шван П.И.) была на особом положении у Година. Помню, ещё генерал-майор юстиции Анопко (один из прежних наших прокуроров округа) называл её «прокуратурой санаторно-курортного профиля» и говорил, что «спецификой» этой прокуратуры является «самое синее в мире Чёрное море моё». Здесь встречали и провожали приехавших отдохнуть руководителей ГВП и ВП СКВО. То есть Шван был «очень нужным человеком». А я, получается, предлагал его «опустить». Годин взорвался:
- Вы, я вижу, равнодушный человек! Вы своей задачей, верно, посчитали только фиксировать недочёты, не предпринимая каких-либо мер к исправлению положения! Вы сейчас должны были передо мной поддержать ходатайство прокурора, тут же выехать в Новороссийск и всё сделать, чтобы в продлённый срок необходимые доказательства были добыты! Я разочаровался в Вас!
Я пытался сказать, что каждый должен заниматься своим делом. Но мне не позволено было продолжить.
Подполковник Гузёв Л.С. мне потом, по-дружески, сказал, что зря я «поцапался» с Годиным. Надо было ходатайство поддержать, а если бы потом доказательств так и не было добыто, «у нас всегда остаётся возможность прекратить дело по «шестёрке» (ст. 6 УПК РСФСР), то есть вследствие изменения обстановки с признанием состава преступления.
Через несколько лет я с огромным трудом буду добиваться отмены этой «шестёрки» по отношению ко мне. Это, действительно, была лазейка для недобросовестных прокуроров и следователей.
Кто в тот раз поддержал ходатайство Швана, не знаю.
А в отношении меня последовала «реакция». На партийном собрании полковник Жмурко заявил, что, к сожалению, у нас появились люди, которые считают своим долгом только «фиксировать» недостатки, вместо того, чтобы предпринять меры к их устранению.
Казак А.Н. затребовал у меня план личной учёбы и отправил меня на «растерзание» кадров. Его резолюция гласила: «Тов. Гузеву Л.С., тов. Тыркову В.П. План не выполняется. Прошу в январе 1989 года заслушать т. Завгороднего А.И. о том, что им сделано в порядке индивидуальной учёбы (подпись) 30.12.»
26-28 января 1989 года в ВП СКВО проводилось совещание прокуроров гарнизонов. Приехал первый заместитель Главного военного прокурора генерал-майор юстиции Заика Л.М. В первый же день он, конечно же, с подачи Година, во всеуслышание заявил, что нам не нужны офицеры, которые считают своим долгом только «фиксировать» недостатки, вместо их исправления. Спросил, есть ли среди присутствующих «подполковник юстиции Завгородний», и предложил мне «пересмотреть свою «позицию».
Присутствовавшие прокуроры знали меня как великого труженика, понимали, что честят меня незаслуженно и, в основном, сочувственно посматривали на меня.
Настойчиво меня «долбило» руководство. Но…, как говорится, Бог не выдал, и свинья не съела. Я переломил этот нарождающийся негатив своей работой.
08.02.1989 года, придя вечером после прогулки домой, я увидел записку подполковника Гузёва Л.С. следующего содержания:
«Анатолий Иванович! Распоряжение Врио ВП СКВО. Надо сегодня выехать в Новороссийск. Завтра по прибытии в ВП позвони мне, я объясню, что делать. (подпись) Гузёв. 8.02.89 г.»
Ни командировочного предписания, ни воинских перевозочных документов, ни денег. Времени на обдумывание тоже не было. Вопросы задать было некому. Не выезжать нельзя. Я был в опале. Аукнулось бы, обязательно.
Всё узнал утром в Новороссийске. В Геленджике, в лесу неподалеку от склада НЗ местного погранотряда были обнаружены спрятанные 12 автоматов АКС- 74 У (с укороченным прикладом), а на складе обнаружен пустой ящик из-под этих автоматов. Предстояло найти виновных. Конечно, сразу подозрение пало на самого начальника хранилища прапорщика Вовка. Но вот попробуй доказать это!
С небольшими перерывами на отпуск в апреле 1989 г. и непродолжительными выездами в ВП округа это дело заняло около полугода моего времени. Оказалось, что некому его расследовать, некому надзирать за расследованием. Прокуратура-то была особая. Шван П.И. сразу заявил, что ему не до этого дела. И своих подчинённых постепенно вывел из дела. Получалось, я самый незанятой.
Пытался брыкаться. 25.05.89 г. в моей тетради-дневнике зафиксировано: «9.00 – 10.00 – ругань с Казаком». Но раз записано «ругань», значит таковой она и была. Я только что возвратился из отпуска, а меня вновь вместо новороссийских «никчём» посылали работать следователем.
На несколько месяцев моим домом стал гостиничный номер. Я предельно «зажал» себя, чтобы не расслабляться и, с одной стороны, занять всё своё свободное время чем-то нужным, с другой – быть в хорошей форме. Утром рано просыпался, выходил на набережную и пробегал несколько километров. Затем в номере или на улице (по погоде) делал гимнастику, принимал душ, завтракал и «впрягался» в ярмо. Вечером всё зеркально повторялось.
В воскресенье, когда прокуратура была закрыта, коротал время на какой-либо из застав в бане. Там везде на берегу моря построены баньки. Вот я как-то и занимал своё время.
Надо отдать должное, командование погранотряда очень хорошо ко мне относилось. Всячески помогало и в работе, и в организации досуга. С Шваном П.И. не сравнить. Тот мою работу принимал за должное.
Снимок сделан 12.02.1989 г. в пос. Голубая бухта (гор. Геленджик-7). Я (в центре) с работниками ВП Новороссийского гарнизона во время проведения следственных действия по расследованию хищения автоматов со склада НЗ в погранотряде.
А в апреле-мае 1989 года у меня был отпуск, и мы всей семьёй проехали по маршруту Ростов-Ташкент-Самарканд-Бухара-Красноводск-Баку-Ростов. Я заранее приобрёл семейную путёвку на это время на наши (Минобороны СССР) военные турбазы, поэтому отказать мне в заранее запланированном отпуске руководство не решилось.
Всё было замечательно. Я очень правильно выбрал время поездки. Из ростовской слякоти и серости мы выехали к солнышку, зелёной травке, цветущим деревьям, траве и цветам. Это самое лучшее время для путешествия по Средней Азии. До Ташкента летели самолётом. Расстояние от Ташкента до Самарканда и потом до Бухары преодолели на автобусе. От Бухары до Красноводска через пустыни (Кара-Кум и Кызыл-Кум) проехали на поезде. Потом был паром через Каспийское море до Баку. Попутной автомашиной доехали до Махачкалы, где провели оставшееся отпускное время, и поездом возвратились к месту службы.
Что ещё сказать?! После нашей тесноты мы отдыхали в нормальных условиях, а я так, хоть на время, вырвался из «батрачки» в Новороссийске.
Это Самарканд
После завершения отпуска, меня отправили опять в Новороссийск. Дети и жена, привыкшие во время отпуска постоянно видеть меня, скучали и решили на несколько дней приехать ко мне в Новороссийск. Им приятно было посмотреть город, побыть ещё какое-то время со мной и, по-существу, продолжить наш отпуск. Пока я был на службе, они гуляли по городу или загорали на пляже. А вечером мы куда-то выезжали.
Под глазами у меня мешки. Это следствие недосыпа и жесточайшей физической и нервной нагрузки
А проводить мне мою семью в Ростов не дали. Уезжали они сами. Кто-то из солдат что-то натворил в поезде, его «сняли» с поезда в Туапсе, и не нашлось никого, кроме меня, чтобы съездить туда и разобраться с ним. Прямо, как пожарный какой-то! Тем более возмутительно, что мне, специалисту с таким следственным опытом, приходилось заниматься чепухой. Это начинало «доставать». С учётом бытовой неустроенности, я начинал задумываться, а так ли мне надо «держаться» за ВП округа. Не дадут мне здесь спокойно работать! К тому же стали циркулировать слухи о предстоящем слиянии Северо-Кавказского и Закавказского военных округов с центром в Тбилиси. Ехать в национальную (и националистическую) окраину, где тоже придётся быть бесквартирным (да даже, пусть и с квартирой) не хотелось. Через пару-тройку месяцев это выльется в решение «бежать из Ростова».
В сентябре 1989 года началась цепь моих командировок для организации раскрытия преступлений. Закончилась она лишь с убытием меня к новому месту службы в Махачкалу.
Началось всё с Астрахани. Там на лётном полигоне что-то украли у иностранного военнослужащего. Дело престижа было найти виновного. Нашли за несколько дней. За это с меня сняли взыскание, наложенное ещё в Хабаровске. Долго оно висело!
О моём участии в раскрытии сообщили в ГВП. Потом так и будут докладывать в ГВП: на место происшествия выехал для оказания практической помощи подполковник юстиции Завгородний. То есть, всё, что надо, сделано. Теперь не беспокойтесь, результат будет.
Отношение ко мне в прокуратуре округа разительно изменилось к лучшему. Сказалась и результативная работа в Новороссийске, и кропотливая работа «по профилю», и, конечно же, это очень оперативное раскрытие кражи.
Сразу за Астраханью последовал Волгоград. Там что-то натворили студенты военной кафедры Калмыцкого госуниверситета (то ли убийство, то ли массовое хулиганство). И здесь я тоже сработал результативно. Но поощрять меня не стали («Ну, только же сняли ранее наложенное взыскание! Сколько можно?!»).
Самый лучший свидетель прошедшего времени – это документы того времени. Как мне жилось тогда хорошо показывает моё письмо от 10.10.89 г. родным. Тут ни убавить, не прибавить. Всё, как было.
10.10.89 г.
Здравствуйте, мама, папа, Лариса, Саша. Месяц я был в командировке, работал следователем. Выезжал на нераскрытые преступления в Астрахань, Волгоград, Новочеркасск. Особенно трудно пришлось в Новочеркасске. Там было похищено оружие, потом с оружием сбежал солдат, потом ещё похитили оружие. Об этом уже писали в газетах, будет ещё писать «Молот». Может и мою фамилию упомянут. Спали мы порой по 2-3 часа, без выходных. Я даже допрашивать не мог ни сидя, ни стоя – усыпал, поэтому ходил из угла в угол, чтобы не уснуть. Нашли мы оружие, нашли преступников. Должны по этому поводу издать приказы командующий войсками округа и Главный военный прокурор.
Дома всё по-прежнему, всё в той же квартире, только хозяева дают понять, что пора уходить. Теснота страшная. Куда тут гости! Самим некуда деться, поэтому мы стараемся, как можно меньше быть дома. Тем более, что пока тепло. Ко всему прочему я купил в кредит на две с лишним тысячи рублей стенку (набор шкафов), шкаф плательный и набор мягкой мебели (диван, два кресла, столик). Всё это в ящиках расставлено в комнате, коридоре. И раньше было тесно, а теперь вообще негде повернуться. Но, пока была такая возможность, тем более в кредит, надо было брать.
У Сани был больше месяца назад. Как у него дела, не знаю. Больше мне никто не пишет, да и я тоже.
На работе я сейчас остался один, работы уйма.
Ну, пока у меня всё.
До свидания.
Толик
Это письмо о третьей, кряду, командировке на раскрытие преступлений. Новочеркасск был самым трудным. Мы здесь раскрыли, по-существу, три преступления. Статьи в газете «Молот» не было (по крайней мере, я об этом не знаю). Поощрение было, но… Тут появились нюансы. Конечно, всей бригадой руководил Казак А.Н. И если бы его одного как-то выделили, то бог с ним. Заслуженно! Я был рядом с ним, нёс такую же нагрузку и выполнял наиболее ответственную работу. Именно я (как потом подчеркнул Казак А.Н.) правильно определил, что, исходя из применённых при вскрытии хранилища с оружием инструментов, преступников надо искать на НЭВЗе (Новочеркасский электровозостроительный завод). Но… меня со всей бригадой командующий войсками округа наградил простейшими электронными часами, а Александра Николаевича и …врио военного прокурора Новочеркасского гарнизона майора юстиции Бибикова Дмитрия Михайловича наградил какими-то особыми часами Главный военный прокурор. Да, был в группе. Руководил?! Да нет, руководил Казак! Делал основную работу?! Тоже нет. Просто Дима был «блатной». Его отец возглавлял отдел юстиции то ли в Астраханском облисполкоме, то ли в обкоме партии. Помню, как-то на сборы он опоздал. Руководство не находило себе места (вдруг что-то с самолётом), пока он не появился. Парень он был неплохой, спору нет. Но вот в справедливости решения о поощрении (именно о справедливости речь, а не о моём желании иметь другие, более дорогие, часы) я разочаровался.
Во время работы в Новочеркасске случился казус. Я уже упомянул, что мы там раскрыли практически три преступления. В том числе побег солдата с оружием. На приём к Казаку пришла разгневанная невеста этого солдата (она считала, что виновата во всём дедовщина). Звали её Светлана. Поскольку «зона» была моя, а работа «текущая», Казак направил её ко мне. Я ей попытался внушить, что винить надо не командование, и не прокуратуру (мы своё дело сделаем), а своего жениха. Приходила она ко мне несколько раз, и я терпеливо разговаривал с ней, разъяснял непонятное. Ну, а в результате, она влюбилась в меня. Видимо, она сообщила об этом и родным своего жениха. Те пожаловались на «злоупотребление» Казаку А.Н., и Казак меня даже спрашивал, а какие у меня отношения со Светланой. Не то, чтобы не доверял (всё ведь было у него на виду), а «чтобы убедиться». У меня сохранилась телеграмма, которую мне Светлана направила уже в ВП СКВО. Поздравляя с «праздником Октября». Вот ведь как бывает в жизни. Я ей отвечать не стал. К чему девку зря обнадёживать?! Так всё и заглохло. По крайней мере, других попыток напомнить о себе она не предпринимала.
В октябре 1989 года проводилась аттестация. Меня оставили в той же «весовой» категории.
И в самом деле, роста-то никакого не было. Я своими, прокурорскими, обязанностями практически не занимался. Я работал следователем, помощником следователя. Мне не давали расти по прокурорской линии. «Консервировали» на следствии. По принципу «у тебя это хорошо получается, работай дальше».
В свете такого отношения не удивительно, что сразу после Новочеркасска меня направили «раскрывать» преступления в Орджоникидзе. Ни у кого не возникло мысли дать человеку отдохнуть.
Годин меня попросил:
- Анатолий! В Орджоникидзевском гарнизоне несколько нераскрытых преступлений. Раскрой, хотя бы одно!
Когда пришёл после этого на инструктаж к Казаку А.Н., тот «планку поднял»:
- Раскрой мне, хотя бы два преступления!
Я раскрыл три. Выдохся полностью. Ведь на раскрытии работают без выходных и, не различая, день или ночь. Всё надо делать быстро. Но возвратиться в Ростов мне не разрешали: там ещё остались нераскрытые преступления! Забыв, о чём просили меня, направляя в командировку.
Причём, руководство даже не считало нужным меня как-то заинтересовать в дальнейшем добросовестном труде. Понятно же, что основным игроком на раскрытии выступал я. Я «колол» преступников, планировал следственные действия, руководил бригадой. Но меня уже не поощряли. Поощряли членов бригады.
- Тебя-то мы и так уже поощрили! Сколько можно?!
- А если бы я после одного из проступков совершил другой, Вы бы тоже меня больше не наказывали по тому же принципы «сколько можно?!». – Спросил я тогда у Година.
- Ну, ты и сравниваешь! – Только и нашелся, что ответить, он.
Там, во Владикавказе, у меня и выкристаллизовалось желание оставить Ростов. Мне и старшему лейтенанту Кузьмину (член группы) пришлось выехать в Махачкалу. Здесь я узнал, что помощник ВП МГ майор юстиции Толстых Александр Александрович добивается перевода по службе в Ростов-на-Дону (он сам был из Ростова). В Махачкале он жил в доме на два хозяина прямо в центре города. То есть только с одной стороны был сосед. При доме - большой участок земли с фруктовыми деревьями и грядками. Буквально в 50 метрах – парк им. Ленинского комсомола и столько же до одной из главных улиц города (ул. Советская). 5 минут ходьбы до центрального универмага и рынка, 10-15 минут до центральной площади города. 20-25 минут ходьбы до железнодорожного вокзала. Около получаса ходьбы до городского пляжа. Город знакомый, есть даже родственники по линии жены. Чего ещё можно желать?!
Я решил ради этой квартиры добиваться перевода по службе в Махачкалу. Своих намерений не скрывал ни от самого А.А.Толстых, ни от руководства прокуратуры округа, да и того же прокурора гарнизона подполковника юстиции Сапожникова В.Е.
Толстых А.А. скрыл от меня, что сдавать этот дом он не собирается, и я принялся добиваться своего перевода по службе сюда, в Махачкалу.
В Махачкалу, по-существу, ехал на пенсию. С понижением (с подполковничьей должности на майорскую) и без особых видов на дальнейшее повышение по службе.
Жена и дети восприняли моё решение о переводе по службе в Махачкалу с радостью. Командование отговаривало. Ещё бы! Такой ишак уезжает?!
Годин мне сказал:
- Анатолий! Ты допускаешь ошибку. Это не твой уровень! Рано тебе думать о пенсии!
Я «приплёл» больную тёщу. А тут ещё с помощью того же Кузьмина (у него были связи в ГВП) на моё ходатайство о переводе благосклонно посмотрели в ГВП. Короче, в принципе, решение состоялось. Надо было ждать, когда Толстых освободит место в Махачкале.
14 декабря 1989 года я последний раз виделся со своим папой. Он сам приехал в Ростов. Было около 11 часов. Я работал в своём кабинете, как открывается дверь и входит папа. Это было так неожиданно.
Но не успели мы даже обменяться своими чувствами в связи с этой встречей, как в кабинет влетел А.Н. Казак.
- Так, выйдете, пожалуйста, из кабинета. – Приказал он, обращаясь к папе.
Высокий, величественный, требовательный полковник и сухонький слабенький мой папа. Он покорно поднялся и направился к выходу. А мне стало так жаль его, и так неудобно за поведение своего начальника. Я понял, что случилось очередное ЧП, а Казак принял моего папу за очередного посетителя, и тем не менее…
- Папа, извини, пожалуйста… - Начал я. А Казак, поняв, что «перебрал», смягчил тон:
- Так это Ваш отец?
- Да. Он приехал по своим делам в Ростов и навестил меня.
- Тогда обстановка меняется. Я хотел взять Вас с собой на происшествие. Двое арестованных завладели оружием конвоиров и расстреляли их. Сейчас надо организовать работу по розыску и производству первоначальных следственных действий. Я возьму кого-то другого, а Вы пообщайтесь пару часов с отцом, а после обеда будьте готовы присоединиться к группе. Оставляю Вам свой автомобиль и прошу через час забрать из школы моего сына и отвезти его домой.
Спасибо ему, что дал эти «пару часов», дал автомобиль (я папу потом отвёз на автовокзал). Александр Николаевич был человеком. Он не раз ещё поможет мне в трудный момент.
Поскольку в связи с этим ЧП прокуратура «загудела», я, чтобы меня не озадачили чем-то ещё, предложил папе выйти на улицу и там, в автомобиле, пообщаться. Там нам никто бы не мешал.
Он мне рассказал, что решил добиться выделения ему, как участнику Великой Отечественной войны легкового автомобиля. Для братьев, на самом деле старался. Какие-то документы, якобы, надо оформить в Ростове, вот он и приехал сюда. А здесь не мог не навестить меня.
Автомобиль располагался в торце здания ВП округа, мы видели проходивших по Будённовскому проспекту людей.
- О, Тонюшка идёт! – Первым Татьяну увидел папа. А она шла с занятий в училище. И папа к ней, и она к нему относились очень хорошо.
Я окликнул её, и мы какое-то время общались в машине вместе. Потом надо было ехать в школу за сыном А.Н. Казака, и мы с папой поехали на Новое Поселение, а Татьяна поехала домой.
- Вот хорошо! Тонюшку повидал! – Радовался папа. – Ещё бы внуков!
- Да, приедем мы к вам в Развильное вместе! Ты только не болей, чтобы быть дома!
Забрал я из школы сына Казака и отвёз его домой. Спросил папу, куда отвезти его. Я ведь уже должен был быть готов к работе в группе.
- Ты отвези меня на автовокзал!
- Так ты же сюда приехал, чтобы оформить какие-то документы!
- Я их дома оформлю! – Ответил папа, и меня ещё тогда кольнула догадка, что он-то и приехал, чтобы только повидаться со мной, да с моей семьёй.
Отвёз я папу на старый автовокзал, помог выйти из машины.
- Ты поезжай. Не надо меня провожать. Сам сяду в автобус. А то начальство ругаться будет!
Он был уже очень слаб, как бы высох весь. Осталась в памяти его удаляющаяся худенькая фигурка.
Больше живым я его не видел.
Через месяц мне на службу позвонила Татьяна и, плача, сообщила:
- Толик, папа умер!
- Чей папа? – Задал я глупый вопрос, так как не мог допустить, что это может касаться моего папы.
- Да твой папа! Телеграмма пришла от Ларисы!
Из-за смерти папы моё откомандирование к новому месту службы было отложено на две недели.
Снимок сделан 24.12.1989 г. где-то на военно-грузинской дороге в Северной Осетии. Я – крайний слева. Рядом со мной – кадровик Тырков. Посередине – прокурор Владикавказского гарнизона полковник Леонов А.Л. Затем – начслед полковник Казак А.Н. и полковник Фокин из отдела общего надзора ВП СКВО. Мы завершили проверку прокуратуры гарнизона, и Леонов предложил нам проехать в сторону Крестового перевала. Из-за обилия снега мы далеко проехать не смогли.
И ещё один снимок там же (слева направо): Леонов, Казак, Фокин, Тырков и я.
Кроме этой командировки во Владикавказ (Орджоникидзе) на комплексную проверку гарнизонной прокуратуры, я больше никуда из Ростова (до убытия в Махачкалу) не выезжал. Занимался текущей (наконец-то своей по должности!) работой.
Оставлял прокуратуру округа дружественной. То есть со всеми офицерами и служащими у меня были прекрасные взаимоотношения. Поскольку я успел поработать почти во всех гарнизонных прокуратурах, меня везде знали, и я всех знал. Это тоже поднимало мой статус.
Далее – обнаруженная мною позднее тетрадь учёта моей работы в ВП СКВО:
С 19.09.88 г. по 31.12.88 г. мной: изучено уголовных дел – 21, проведено прокурорских проверок – 16, принял участия в расследовании уголовных дел 3 (ВП Волгоградского гарнизона, ВП Батайского гарнизона, ВП Ставропольского гарнизона), разрешено жалоб – 5, принял участие в кассационном судебном процессе – 1, вызвал с делами следователей – 7, проведено занятий – 1 (ВП Ростовского-на-Дону гарнизона), принял участие в оперативных совещаниях – 7.
В 1989 г.: изучено уголовных дел - 60, принял участие в расследовании уголовных дел: в ВП Новороссийского гарнизона – 4 выезда – 71 сутки (08.02-21.02, 27.02-04.03, 13.03-05.04, 29.05-24.06), ВП Махачкалинского гарнизона - 3 дня (19-21.06), ВП Новочеркасского гарнизона – 2 выезда – 16 суток (16-18.01, 23.09-05.10), ВП Астраханского гарнизона – 5 суток (5-09.09), ВП Волгоградского гарнизона – 5 суток (9-14.09), ВП Орджоникидзевского гарнизона– 4 выезда – 61 сутки (16.10-04.11, 12.11 – 24.11, 28-11-14.12, 18.12-28.12), а всего был в командировках 158 суток, с моим участием и мной лично раскрыто 6 преступлений, проведено 3 занятия со следователями (ВП Астраханского гарнизона, ВП Волгоградского гарнизона, ВП Орджоникидзевского гарнизона), изучено материалов проверок – 9, разрешено жалоб – 18, выезды в ВП – 12, вызов следователей с делами – 24, участие в оперативных совещаниях – 12, принял участие в судебном процессе – 1, подготовил информационных писем – 3.
А криминогенная обстановка в стране накалялась. Страна находилась в глубоком кризисе (экономическом, политическом, идеологическом и т.д., и т.п.), и этот кризис только усиливался. «Брезжило» впереди нехорошее.
Впереди был армянский погром в Азербайджане и война в Карабахе, беспорядки в Тбилиси и война в Абхазии, война в Приднестровье, Чечне и т.д. Впереди был развал Советского Союза и, чуть было не свершившийся, развал России.
Россия отступала по всем направлениям. Выводились войска из всех Групп Войск за границей. Прибывшие в Россию войска негде было разместить. Техника бросалась в поле, офицеры с семьями ютились по «углам». Квартиры для военнослужащих никто не строил, не было средств.
Массовым стало дезертирство из армии. Десятками и сотнями солдаты покидали место службы и уезжали к себе домой в национальные окраины, где повсеместно подняли голову националисты всех рангов. Привлечь их к законной ответственности не было никакой возможности. Местные органы власти и правоохранительные структуры бездействовали.
Поднял голову криминал.
Очень тяжёлой была экономическая ситуация. Не хватало продуктов, товаров повседневного спроса, бытовой техники. Всё это распределялось по «закрытым» распределителям и часто тут же оказывалось на «чёрном» рынке.
Совесть отказывала даже тем лицам, которые должны были сдерживать этот беспредел.
Приведу всего два примера из жизни военной прокуратуры СКВО.
В феврале 1989 года наши войска были выведены из Афганистана. Летом 1989 года в Ростов-на-Дону поступил вагон импортной бытовой техники, который предназначался для военнослужащих этой группировки войск. В связи с её расформированием, товары предлагалось распределить среди личного состава войск округа. На прокуратуру округа было выделено три японских то ли фотоаппаратА, то ли магнитофонА. Мы, офицеры, гадали, как будут «разыгрываться» эти дорогие «игрушки», кому повезёт, кому в предстоящей лотерее выпадет счастье. Счастье «выпало» одному военному прокурору округа генерал-майору юстиции Годину Виталию Петровичу. Один магнитофон он «взял» на своё имя. Второй распорядился «продать» его сыну, то ли курсанту, то ли уже офицеру, но никакого отношения к прокуратуре округа не имевшему. Третий «выделил» своей жене, к прокуратуре округа и к армии вообще имевшей только опосредованное (через мужа) отношение.
«Народ» это всё воспринял стоически, то есть молча, как и положено.
Возмутился только первый заместитель прокурора округа полковник юстиции Жмурко Алексей Григорьевич, пригрозил куда-то пожаловаться. Назревал конфликт. Но Годин, наверняка что-то из неправедно полученного передал «наверх». Жмурко предложили перевод на равнозначную должность в Ленинград. А здесь ему в качестве «отступного» разрешили приобрести без очереди предназначавшийся офицерам ВП округа легковой автомобиль «Таврия». Жмурко в очереди на приобретение автомобиля не стоял, но легко «согласился». Вот вся цена его принципиальности. Он приобрёл по государственной цене (на чёрном рынке это было в несколько раз дороже) – и, по слухам, тут же продал его – автомобиль, который предназначался мне. Я был первый в очереди на этот автомобиль и деньги скопил (потом они пойдут «прахом», сгорят в жерле инфляции). То есть Жмурко, по-существу, взял моё. Совестью не заморачивался. Не заморачивались этим и члены так называемой лавочной комиссии ВП СКВО, распределявшие дефицит.
- Ничего Завгородний. Мы закрыли рот кляузнику. Пусть едет! А ты получишь следующий.
Следующего уже не оказалось. Цены на всё вскоре были «отпущены», и взлетели они так, что ни о каком автомобиле думать уже не приходилось. Стало актуальнее, как прокормиться.
О том, что все мои мечты получить, наконец, квартиру в Махачкале были мыльными пузырями, я узнал, к сожалению, слишком поздно – когда уже оказался в Махачкале, и ничего изменить было нельзя.
Если уж такие люди как В.П. Годин и А.Г. Жмурко потеряли совесть в новой ситуации, что же говорить о Толстых. Его отец был начальником торгово-закупочной базы. Что занесло его сына в юстицию, да ещё военную, трудно понять?! Толстых не скрывал, что в Ростове после получения квартиры он тут же уволится и откроет свой бизнес – будет барменом. Неужели такой человек мог сдать дом с участком в центре приморского города?! Он заблаговременно, ещё до перевода в Ростов-на-Дону (17 ноября 1989 года) заручился решением исполкома о продаже ему этой квартиры. Она (а главное земельный участок, на котором была расположена) могла быть продана за большие деньги.
Врал, сволочь, мне. Да он всех «обыграл»! Сказывается деловая хватка отца-директора торгово-закупочной базы.
А ведь как они оба (чета Толстых) нравились мне во время учёбы в университете (они оба были на один курс старше меня). На его жену я тогда засматривался, очень хорошенькая была. Но узнав, что она отвечает на знаки симпатии А.А.Толстых, отступился. Не мог ничего возразить. Уж больно обаятелен был Саша (хорошо воспитан и образован, хорошо одет, чистенький, умненький). С ним было интересно. На неё интересно было смотреть. Хорошая была пара.
За время службы на Дальнем Востоке (где-то на ТОФе) они оба сильно изменились. И он, и она. Я его даже не узнал при первой встрече в Махачкале. Толстых А.А. сам напомнил: «Мы же с Вами вместе учились в Ростовском университете». Он всё ещё сохранил своё обаяние, с ним, по-прежнему, было интересно общаться. А вот жена его подурнела и утратила свою привлекательность. Той, на которую заглядывался на факультете, уже «не просматривалось». Потрепала её жизнь. Да и Саша тоже. Говорила, что жизнь с ним сахаром не была. Когда Толстых А.А. однажды перед переводом пригласил меня к себе в гости, встретила она меня крайне неприветливо. Может, предвидела, что за квартиру будет борьба.
Ниже решение исполкома о приватизации квартиры.
Но потом, видно, Толстых А.А. решил, что можно и эту квартиру оставить за собой (вернее, за женой), и в Ростове-на-Дону получить ещё одну. Поэтому оформил с женой развод, тщательно скрывая это и от меня, своего сменщика, и от прокурора гарнизона, и прокурора округа. Об этом «разводе» стало известно только, когда прокурор гарнизона стал требовать от жены Толстых выезжать к месту службы мужа.
Квартиру, ради которой я и приехал в Махачкалу, мы с прокурором гарнизона Сапожниковым «добывали» (пытались добыть) вначале вместе.
Толстых и его жена квартиру не освобождали под разными предлогами.
Их поведение позволило заподозрить, что они попытаются там прописать кого-то из своих родных. Сапожников тут же направил в домоуправление письмо. В нём сообщалось, что Толстых А.А. переведён к новому месту службы, поэтому занимаемая им квартира подлежит сдаче. Просили в неё никого не прописывать и лицевой счет ни на кого не переоформлять. Очень своевременно. Буквально через день Толстых Л.В. пришла в домоуправление именно за этим. Только тогда она заявила, что они с мужем разводятся. Их развели 30.01.1990 года (запись за № 34, свидетельство I-БД № 35684 Советского отдела ЗАГС гор. Махачкалы), то есть когда перевод майора Толстых А.А. по службе в Ростов, а его сменщика из Ростова в Махачкалу уже состоялись.
Жена Толстых А.А. попыталась через суд признать мужа лишившимся права на квартиру, но ей в этом отказали. Тогда иск в суд о разделе квартиры прислал сам Толстых А.А. Но в своём заявлении он, по-существу, требовал от суда вынести решение о невозможности раздела квартиры. Дескать, там всего две смежных комнаты размером около 25 кв. метром, а жена остаётся с двумя детьми. На основании этого решения суда его бы поставили в очередь на получение квартиры в Ростове-на-Дону, а его жена переоформила бы квартиру на себя и благополучно продала. Толстых при этом использовал то обстоятельство, что квартира была в четырёхкомнатную переделана из двухкомнатной, но по документам оставалась всё той же двухкомнатной.
Сапожников тут же направил в БТИ города Махачкалы ходатайство об инвентаризации квартиры и исправлении документации.
В донесении в ВП СКВО по этому поводу 14.05.1990 года он сообщал буквально следующее:
«…Согласно нашему отношению на имя начальника бюро технической инвентаризации была произведена инвентаризация квартиры бывшего помощника военного прокурора Махачкалинского гарнизона майора юстиции Толстых А.А. В технический паспорт на эту квартиру внесены соответствующие изменения, что позволит суду положительно рассмотреть заявление тов. Толстых А.А. в суд о разделе вышеназванной квартиры в связи с разводом его с женой …»
Толстых Л.В. было предложено получить двухкомнатную квартиру, а эту (как она утверждала, тоже двухкомнатную) освободить.
Но ни Толстых Л.В., ни Толстых А.А. с этим согласны не были.
Толстых Л.В. от другой квартиры отказалась. Стала писать клаузы в различные инстанции, высказывать угрозы разоблачениями. А Сапожникову стали внушать, что «Завгородний займёт Ваше место», то есть стравливала нас.
У нас крикунов опасаются. Не хотят и разглашения нежелательной информации о внутренней жизни прокуратуры, а через своего мужа она многое знала. «Пассивность» в этом вопросе прокурора округа Година В.П. удивляла. Подчинённый офицер был уличён в неприглядной истории, но никакого разбирательства не последовало. С Толстых А.А. никто и ничего не спросил, никакого давления на него оказано не было. Он активно боролся за «квартиру для жены». С одной стороны, он всячески затягивал процесс, поставив цель добиться изменения решения БТИ, и тоже бил по слабым местам («там весь посёлок такой, проводите инвентаризацию всех домов»). С другой стороны, по существу, говорил, что будет согласен, если суд вынесет решение о невозможности раздела квартиры:
«…если вы будете исходить из размера квартиры 25,5 кв. метра, я согласен на рассмотрение дела; если нет, то прошу отложить до тех пор, пока мои жалобы на решение БТИ не будут рассмотрены…»
Понимая, что его поведение изобличает корысть и сговор с женой, он вынужден был пояснять:
«…Я не хочу, чтобы некоторые мои действия были истолкованы судом неправильно. С одной стороны, я обратился в суд с иском и прошу выделить мне комнату. А с другой, пишу заявление о том, чтобы кухню и веранду не учитывали комнатами. Казалось бы, мне нужно только радоваться, если кухню признают комнатой и выделят мне. Но дело в том, что я смотрю на этот вопрос в перспективе. Дело в том, что с этой кухней мне потом нечего будет делать: я её не смогу ни сдать, ни обменять…»
Человек, который переведён за тысячу километров от Махачкалы и не собирающийся сюда возвращаться, «заморачивался» тем, что он будет делать с комнатой, если она будет меньше 9 кв. метров, а потолки ниже 245 см.
В самый разгар «судебного противостояния», в конце мая-начале июня 1990 года в Махачкалу пожаловал сам генерал-майор юстиции Годин В.П. Его переводили по службе в Москву, и он совершал тур «прощания», а говоря прямо – хапужества. Никакой работы он здесь не делал. Казалось бы, обратись к судебному начальству: что так долго рассматривает вопрос о разделе квартиры его подчинённого. Да, в Дагестане за такое обращение высокого гостя вынесли бы любое решение, какое попросишь. Не поехал, и даже не поинтересовался. Цель была другая.
Вспоминаю, как Годин В.П. вошёл ко мне в кабинет и на правах старого товарища обратился с такой сентенцией:
- Анатолий! Ты видишь, что я курю? (будто я когда-то интересовался этим?! – моё замечание, А.З.). У нас в Ростове нет нормальных сигарет. Добудь мне пару блоков нормальных (назвал марку, А.З.).
Ну, как тут откажешь! Позвонил знакомым, попросил «войти в положение». Привезли два блока, расплатился своими деньгами. Передал Годину. Ожидал возврата денег, но зря. Напомнить не решился. Годин так и уехал. Когда поделился своим «проколом» с прокурором гарнизона В.Е. Сапожниковым, тот удивился:
- Какие мелочи! У меня триста с лишним рублей ушло (практически месячная или даже больше того зарплата - моё дополнение, А.З.).
Не исключено, что по поводу «моей» квартиры у Година с Сапожниковым был разговор, и Годин В.П. порекомендовал Сапожникову В.Е. «не лезть на рожон», так как Сапожников как-то неожиданно утратил свою активность в этом вопросе. БТИ отменило своё прежнее решение по этой квартире, а суд, исходя из этого, оставил квартиру за Толстых Л.В.
И суд, и БТИ, выдавшее справку о неверном расчёте комнат в квартире, скорее всего, были «очарованы» Толстых. Он приезжал в Махачкалу непосредственно перед судом. Так что «всё может быть» … Дагестан всё же особая страна.
Кстати, пытались мы добиться решения суда и о расторжения брака между Толстых А.А. и Толстых Л.В. Там были допущены некоторые нарушения процессуального характера, а также мы пытались увязать развод с попыткой увести из гарнизона квартиру с земельным участком. И тоже безрезультатно. Ничего я не добился. Толстых Л.В. удалось сохранить эту квартиру за собой. Она продала её и уехала из Махачкалы. А Толстых А.А. получил квартиру в Ростове-на-Дону и капитал на обзаведение бизнесом.
Я могу сейчас, после всего произошедшего, в чём-то тепло отзываться о Сапожникове. Вот только о Године ничего не могу сказать хорошего. Просто хапуга!
Поскольку предполагалось, что квартирой (домом) в Махачкале я обзаведусь чуть ли не сразу, остановиться решили у брата жены Василия. Нам отвели проходную комнату. Здесь стоял телевизор, Ленка (жена Василя) допоздна его смотрела. Потом шла на кухню, колготилась там, потом в ванную… Короче, часов до двух по квартире было движение, и уснуть было проблематично. С учётом характера моей работы и большого нервного напряжения, времени на сон было явно недостаточно.
Пытался говорить и с Ленкой, и с Василём: «Заберите телевизор к себе в комнату и по возможности пораньше заканчивайте «хозяйственные» работы». - Ноль! Всё как раз и делалось, чтобы нас «выдавить». И жена уже не могла на брата воздействовать. Ленка всё больше брала власть в свои руки, и скоро Василь был полностью в её руках.
Но деваться было некуда. Квартира для меня всё не освобождалась. Когда пришёл контейнер с нашими вещами, их пришлось выгрузить в пустующее помещение прокуратуры. Сколько всего я потом не досчитался. Воровали и солдаты-дневальные, и приходившие к ним друзья-дагестанцы (у тех вообще воровство в крови и считается за доблесть).
Прожили мы в одной квартире с Василём и Ленкой около 4-х месяцев, но этого хватило «с головой», чтобы больше такого не пожелать. Поскольку раздельное ведение хозяйства было проблематичным по ряду причин, я предлагал упорядочить расходы на питание и общие хозяйственные нужды. Ленка отказалась. Дескать, ты будешь обеспечивать нас деликатесами, а остальную пищу буду готовить я за свои деньги.
Дело в том, что в магазинах ничего путного купить было нельзя. Полки были пустыми. Всё покупалось на рынке по ценам в несколько раз выше государственных. У нас в прокуратуре время от времени (по нескольку раз в месяц) устраивались продовольственные лавки. Отпускались дефицитные (отсутствовавшие в открытой продаже в магазинах) товары: колбаса, сыр, мясо, различные консервы, сгущенное молоко, чай, кофе, хорошие конфеты и печенье. Всё это я покупал и полностью передавал Ленке. И если бы она не ленилась и готовила, то проблем бы с питанием не было. Но она приглашала домой подруг, выставляла на стол эти деликатесы, что-то относила родителям. Не удивительно, что всё это быстро заканчивалось, и Ленка заявляла: «Толик, всё, что ты купил, уже закончилось!», - давая понять, что добывай ещё. Но своего, отдельного, «хода» в Военторг у меня не было. Сапожников бдительно охранял сей «форпост» своего могущества. Но если бы и был, это могло быть расценено, как злоупотребление служебным положением: что положено тебе дали, чем ты лучше других офицеров!
Татьяна пыталась воздействовать на Василя: «Скажи Ленке, чтобы она не «таскала» полученные Толиком продукты своим папе и маме и не угощала ими своих подруг! Надо готовить обычную пищу!» - Бесполезно! Напряжение нарастало.
Да, если бы ещё на работе всё было спокойно!
При всем напускном радушии Сапожников встретил меня настороженно. Я был в равном с ним звании. Поработал в аппарате двух прокуратур округов (ДВО и СКВО). В ВП СКВО у меня вообще были прекрасные отношения со всеми. И прокурор Годин В.П., и заместитель прокурора округа по следствию (начслед) Казак А.Н. не скрывали своей симпатии ко мне и высоко ценили мои деловые качества. От этого так просто отмахнуться было нельзя. Следствие я знал несравнимо лучше его. Прошёл обучение в Институте усовершенствования следственных работников Прокуратуры СССР. Регион знал не хуже его, и какие-то контакты здесь сохранились у меня ещё со времён первого периода службы. К тому же и внешне я был интереснее его, и не пил. Короче, на моём фоне он смотрелся неважно. Я легко мог заменить его в его должности. А Сапожников уезжать отсюда никуда не хотел. Даже на повышение. Он был страстный рыбак и охотник, и здесь для него было раздолье. Любил выпить, и «пойла» (вин, коньяков) здесь было хоть залейся. Был плюгавый и невзрачный с виду (низкорослый, тщедушного телосложения, со сломанными пальцами на одной руке, с очками чуть ли на пол-лица), но местный менталитет преклонения перед должностью делал его авторитетным.
Ну, и личные качества. Помню, как я его первый раз увидел. В один из отпусков я зашёл в прокуратуру. Тогда её возглавлял подполковник юстиции Леонов Арсен Леонидович. Разговариваем мы с Леоновым, приоткрывается дверь и что-то такое ошарпанное и гуттаперчевое просачивается в кабинет: «Арсен Леонидович, можно доложить!» А получив разрешение, село на краешек стула и, подобострастно глядя на начальника, стало отвечать на его вопросы. Что-то в этом было мерзкое. Не мужское. Что-то от гоголевского чиновника, типа Башмачкина.
Но вот Леонова переместили во Владикавказ на полковничью должность, а его место каким-то образом занял Сапожников. И сразу преобразился. Стал как бы выше ростом, и форма опрятней. И голос прорезался, стал раскатистым и приобрёл начальственные нотки. Теперь он уже на краешек стула не садился - разваливался в кресле. А Леонова в разговорах по телефону фамильярно называл «Арсен». Я это тоже увидел в одно из посещений Махачкалы ещё до моего перевода туда.
Меня эти его личностные «зигзаги» не смутили. Во-первых, я ехал «на увольнение». Во-2-х, очень был уверен в себе и в поддержке со стороны ВП СКВО за спиной, где меня очень хорошо знали.
Не всё я учёл! И неправильно многое оценил. Идеалистом был. По себе ценил и других. Сапожников был материалистом. Таковыми же были все остальные люди (и в прокуратуре округа, и здесь, в Махачкале среди командования поднадзорных частей).
Сапожников был на непростом месте. Рыба, икра, коньяки, вина, фрукты и овощи – всего этого здесь было навалом. И всё, с учётом его служебного положения и власти ему доставляли по первому требованию, даже просьбе, в неограниченных количествах и, думаю, бесплатно, а он отправлял в Ростов-на-Дону (не жадный был, главное – сохранить власть). Когда Година В.П. перевели в Москву, стал посылать в Москву.
Ещё в первый свой махачкалинский период я был в командировке в Армении. Там проживает много курдов.
- Интересный это народ! – Рассказывал помогавший мне местный оперативник. – Непонятно, чем они занимаются: никто не работает, но как-то живут. Воруют, конечно, вот только где?! И ещё - у них в крови «особо-трепетное» отношение к власти. Стоит мне сейчас подойти к любому из них и строго спросить: «Ты что же воруешь?! Кончай это делать!» - Придёшь домой, тебя там будет ждать баран. Просто так, ни за что, чтобы начальник не придирался.
У дагестанцев к власти отношение примерно такое же.
Кроме того, Сапожников сидел на «дефиците». Военторг был под ним. И там он мог взять, что хотел и сколько хотел. Не для себя! Для нужных людей! Ни одна проверяющая прокуратуру комиссия не уезжала из Махачкалы «незатаренной».
В 1991 года, оставшись на какое-то время за прокурора гарнизона и проводя какую-то проверку, я увидел несколько накладных, по которым Сапожников получил со склада Военторга (что категорически запрещено и является злоупотреблением) следующие товары:
- по накладной № 0064 от 18.01.1991 г.: туфли мужские, туфли женские, сервис чайный;
- по накладной № 0073 от 22.01.1991 г.: кроссовки мужские, чайный сервис, сервис столовый, 8 тарелок глубоких, 3 тарелки большие, блюдо овальное, селёдочница, набор рюмок, пять кассет, 4 свечи;
- по накладной № 00129 от 12.02.1991 г.: две пары туфель женских, полуботинки, две пары летних женских туфель, два полотенца, три различных чайника, 12 метров материала на платье и 3 блюда овальных;
- по накладной № 00186 от 21.02.1991 г.: сапоги женские и 16 рулонов обоев.
Замечу сразу, хотя, наверное, и так понятно, это были не рядовые товары, а импортные, то есть особых потребительских качеств и особой стоимости на «чёрном» рынке.
Кому это предназначалось? Не знаю. Надо смотреть, кто в это время приезжал в Махачкалу из ВП СКВО. Хотя, просьбы могли быть и по телефону.
Лихой был человек Владислав Евгеньевич. Ничего не боялся. Но бил беспроигрышно. В конце концов, он «переиграл» всех моих бывших сослуживцев. Ни один из них потом слова доброго обо мне не скажет. Буду радоваться, когда один из них (Володя Костюченко) на оперативном совещании, где мне устроили судилище, просто промолчит.
Мартогог С.Б., Назаров С., Кураков А.Н., Петряев В.Н. и многие-многие другие, с кем служил, получали от Сапожникова услуги и мзду (помочь приобрести туфли жене для Назарова, трубы – для стойки на дачу Петряеву и т.п.) и становились активными моими гонителями.
Тот же Александр Николаевич Казак, в конце концов, подпал «под обаяние» Сапожникова. Сапожников встречал и провожал его жену (она позднее явилась причиной смерти Александра Николаевича) во время её поездки в Махачкалу. Наверняка, и отпускал её не с пустыми руками. Думаю, что и Александру Николаевичу что-то передавалось. Но, в отличие от других офицеров, окончательно совесть он свою не терял, и когда в один из самых драматических моментов я обратился к нему, он взял меня под защиту и не дал «загробить». Спасибо ему!
Лишь один человек оказался таким же как я идеалистом – начальник особого отдела в/ч 29964 подполковник Смирнов Александр Николаевич. Это он спас меня (в полном смысле этого слова). Низкий ему поклон!
Итак, своих силёнок я не рассчитал. И в людях ошибся, поэтому и проиграл, и поплатился. Но я забежал слишком далеко вперёд. А поначалу внешне всё было пристойно и полгода мы (я и Сапожников) проявляли друг к другу лояльность.
На тот момент штат прокуратуры состоял из трёх офицеров: прокурор, помощник прокурора и следователь. Располагалась прокуратура на перекрёстке улицы Ленина и проспекта 26-ти Бакинских комиссаров в двухэтажной пристройке к высотному дома.
В распоряжении прокуратуры был новенький автомобиль УАЗ и штатный водитель-солдат. Его комната была в здании прокуратуры. Благо помещений на всех хватало с избытком.
Машина называлась «оперативная», то есть для служебных выездов. Но пользовался ею исключительно Сапожников (охота, рыбалка, то-сё, не без того и на проверку куда-то по работе съездить). Но, поскольку, поднадзорная территория была огромной и «без колёс» справиться с имевшимся объёмом работы было сложно, в прокуратуре был ещё и старенький, уже списанный, УАЗ с прикомандированным из какого-то полка Буйнакской дивизии водителем-солдатом. Эта машина была в распоряжении помощника прокурора. С тем условием, что на неё не полагалось ни горюче-смазочных материалов, ни запчастей. «Хочешь ездить – добывай всё это сам!» - изрёк Сапожников и не возражал, если я на этой машине ездил с семьёй в выходные на море или в горы.
Следователем у нас был призванный из запаса сынок директора Дербентского коврового комбината Александр Крылов. Очень непростой человек. Он жил где-то в Каспийске, по выходным дням не работал, но к нему претензий не было. Числился следователем он, а выезжал ночью и в выходные дни на происшествия я. И наиболее сложные дела расследовал я.
Ему Сапожников хотел передать квартиру уехавшего на Дальний Восток следователя капитана Корытова: двухкомнатную, в одном доме с Сапожниковым, этажом выше него (ул. Ленина, дом 18, кв. 39)
Я просил Сапожникова В.Е. «отдать» эту квартиру мне. У брата жены находиться было невозможно, я просто не высыпался там, надоели скандалы двух женщин.
Сапожников возражал, что она «маленькая» для Вас, двухкомнатная, а Вам нужна трёхкомнатная. А-во-2-х, там до сих пор остаются вещи Корытова.
Так всё это и тянулось бы неизвестно как долго, если бы не случай.
Как-то позвонили из Военторга и предложили приехать за апельсинами на прокуратуру. Был завоз, и их распределяли по частям. Сапожникова не было на месте, поехал я, взял апельсины на всех, всем развёз. Помогала мне жена Татьяна. Вместе заехали и к Сапожниковым. Его жена поблагодарила нас. Поговорили о том - о сём. Затронули и квартирный вопрос (что тяжко живётся нам у родственников):
- Когда уж этот Корытов заберёт свои вещи?! – В сердцах воскликнули то ли я, то ли Татьяна.
- Какие вещи? – Переспросила жена Сапожникова. – Там никаких его вещей нет. Сапожников там держит свои сети, приспособления для рыбалки и охоты. Надоел уже. Как поругаемся (или он напьётся), идёт туда.
Видимо, достал Владислав Евгеньевич свою жену конкретно, что она выдала его.
- Да я вам могу показать эту квартиру, ключи у меня есть. Хотите?!
Конечно, мы хотели. Увидели то, о чём говорила нам женщина. Меня его ложь так возмутила, что я попросил отдать ключи мне, а завтра я поставлю Сапожникова в известность и завезу сюда свои вещи.
Уже не помню, отдала она мне ключи сама или всё же на следующий день я взял их у Сапожникова. Разговор был острый:
- Я нормально отдыхать не могу, а Вы держите квартиру пустой!
- Я её обещал дать Крылову и ждал, когда он подготовит нужные документы!
- Да кто такой Крылов?! Он без году неделя в армии, а я отмахал уже шестнадцать лет. У него семьи ни хрена нет, ему и квартира-то вообще не положена, тем более двухкомнатная! - Общежитие!
- Но Вам-то она тоже не подходит. Вам нужна трёхкомнатная!
- Вот пока буду жить в двухкомнатной, а когда появится трёхкомнатная, тогда эту отдам, и вселяйте в неё, кого угодно!
Понятно, что у Сапожникова были «обязательства» перед отцом нашего лейтенанта, и он отрабатывал обещанное. Но мне это было до… Я решил не отступать. Эта квартира виделась мне единственной возможностью как-то решить свой жилищный вопрос здесь. И как я оказался прав! В ней я так и прожил более шести лет до самого отъезда к новому месту службы. Пусть тесно, но в своей квартире, а не у психованных родственников. И так к ней привык! Так мне нравился вид из окна: море во всю ширь и город на берегу. А ночью с балкона любил смотреть, как шарит по городу и морю прожектор маяка. Как хорошо она была расположена. Прямо в центре города: сто метров до центрального пляжа, метров двести до железнодорожного вокзала.
Наша квартира в центре города. Куда-то идём на празднование (08.03.91 г.)
А квартиру (двухкомнатную, какая ему и не положена была) этот офицер-двухгодичник (Крылов) всё-таки получит. Сапожников «выбьет» эту квартиру для него у городских властей. Сомневаюсь, чтобы он её сдал, увольняясь потом в запас.
Шаткий мир между нами (мной и Сапожниковым) рухнул из-за уголовного дело о разбойном нападении и убийстве в отношении лейтенанта медицинской службы Ибрагимхалилова и др., поступившее в прокуратуру гарнизона из прокуратуры ДАССР в августе 1990 года. Это дело Сапожников, конечно же, передал в производство мне.
О сути дела: В январе 1990 года Ибрагимхалилов командованием своей части был направлен на четырёхмесячные курсы (по 3 мая 1990 г.) на факультет повышения квалификации Дагестанского государственного медицинского института в г. Махачкалу. Здесь он познакомился со своими будущими подельниками Шамсудиновым, Яхьяевым, Алибековым, Калачелой и др. и вступил с ними в преступный сговор.
12 марта 1990 года они совершили разбойное нападение на гражданку Магомедову И. у неё дома с использованием газа нервнопаралитического действия, чтобы таким образом лишить её сознания и завладеть её драгоценностями на крупную сумму.
В ночь с 19 на 20 мая 1990 года они совершили разбойное нападение на гражданок Ахмедханову и Мутагирову с целью завладения их личным имуществом и изнасилования Ахмедхановой.
Поскольку им стало известно об обращении Ахмедхановой в милицию, они срочно выехали из Махачкалы в селение Новолакское к родственникам Шамсудинова. И здесь в ночь с 26 на 27 мая 1990 года совершили разбойное нападение на Бацарова и его убийство с целью завладения его автомобилем.
Этот автомобиль был им нужен для совершения другого преступления.
Готовилось разбойное нападение в Калмыкии, где жил старший брат Ибрагимхалилова. Там, используя милицейскую форму, которую Шамсудинов должен был взять у своего дяди - работника милиции, они планировали остановить машину инкассатора, убить его, завладеть деньгами и скрыться, оставив на месте преступления машину убитого (Бацарова), чтобы пустить следствие по ложному пути. Поскольку Бацарова не было в живых, органы следствия должны были, по их понятию, заподозрить его в том, что он скрылся, боясь разоблачения в вооружённом нападении.
Во исполнение своего замысла они выехали город Грозный, где на автовокзале им «приглянулся» автомобиль Бацарова. Договорились с ним об извозе. В пути убили его. Роли были распределены заранее. В укромном месте Яхьяев должен был захотеть в туалет, а когда автомобиль остановится, Ибрагимхалилов набрасывает на шею жертвы удавку, Шамсудинов (он сидел рядом с водителем) держит жертве руки и ноги.
Убили, труп захоронили на обратном (не видном с дороги) крутом склоне реки.
Можно было ехать «на дело», но подвела жадность. Больно хорош был автомобиль, и они решили часть агрегатов с него переместить на свой, на котором они ездили (и совершали преступления) в Дагестане.
Но случилось непредвиденное. Труп Бацарова обнаружили практически сразу же. У какого-то пастуха пропали бараны, он ходил их искать, и набрёл на место захоронения Бацарова. Его привлекла свежая земля. Он подумал, что здесь захоронены останки баранов. А когда стал раскапывать и увидел руку человека, бросился с криками на трассу. Вызвали милицию. Составили фотопортрет погибшего, распространили по окрестным районам. Погибший был из соседнего района Чечни. Его опознали. Был объявлен режим перехвата. Выехать теперь на захваченной машине было нельзя. Её разыскивали.
«Свой» человек в «органах» (а это был старший оперуполномоченный ОБХСС Новолакского РОВД капитан милиции Басриев; он, кстати, «заказывал» им кузов любого легкового автомобиля) сообщил, что подозревается какой-то человек в сел. Зандаг. Туда-то опасный автомобиль и отвезли, предварительно предав его огню (чтобы каких-либо следов не оставалось). Нашли эту машину. От неё пошли искать виновных. Пошли задержания и аресты. Их (Ибрагимхалилова и Шамсудинова) свои люди в МВД ДАССР (старший оперуполномоченный Ленинского РОВД г. Махачкалы капитан милиции Сулейманов и врач следственного изолятора № 1 МВД ДАССР в г. Махачкале капитан Магомедов) информировали о результатах розыска, они же помогали Ибрагихалилову и его сообщникам прятаться на надёжных квартирах в Махачкале и встречаться друг с другом для согласования показаний.
Как мне потом признался Шамсудинов, денег у них было достаточно, чтобы нелегально уехать в Иран и там скрыться от правосудия. Но… это было бы, по-существу, признание вины и, по кавказским законам, должно было повлечь кровную месть. От этой мести могли пострадать родные и близкие. «Наши» преступники решили, что сами придут в милицию и докажут свою «невиновность». Несколько дней они согласовывали друг с другом и другими свидетелями позицию на следствии, а когда посчитали себя готовыми, сами пришли в милицию. Дескать, нас разыскивают, что случилось?
Вот черновик нашего (ВП МГ) первичного донесения в ГВП, ВП СКВО и ВП ЗакВО по тому злополучному делу:
Изучив тогда (в августе 1990 г.) дело, я сразу понял, что именно «впереди маячит», и попытался «отсидеться в стороне». Я ехал в Махачкалу на пенсию, на отдых. Потрясения мне были ни к чему. Дело было явно не гарнизонного масштаба. Да, к тому же, у меня, помимо него, был десяток других дел. Я по ним и работал, дожидаясь, когда дело Ибрагимхалилова у меня заберут. Сапожникова это устраивало.
В самом деле, чтобы «загробить» дело, тогда как раз ничего и не надо было делать. Веских доказательств виновности арестованных не было. На них была лишь оперативная информация. «Отмечали» они успех операции на «квартире», которую содержал человек, работавший на МВД РД. Кроме этого сообщения (неофициального), по-существу, ничего серьёзного и не было. Более того, преступники тщательно подготовились к допросам и позицию свою согласовали.
При каждом удобном случае я пытался побудить прокуратуру округа забрать у нас это дело.
28.08.1990 года, представляя туда своё постановление с ходатайством о продлении срока следствия по уголовному делу в отношении военного строителя-рядового в/ч 96740 Мусаева Г.М. на шестой месяц до 05.10.90 г., я от имени Сапожникова писал (исх. 648), в частности:
«…одновременно прошу рассмотреть вопрос о передаче в производство старшего следователя военной прокуратуры СКВО находящегося в производстве подполковника юстиции Завгороднего уголовного дела об умышленном убийстве, разбое и других преступлениях, совершённых старшим лейтенантом медицинской службы в/ч 18298 Ибрагимхалиловым и другими (всего около десяти человек, пятеро из них арестованы и около трёх месяцев содержатся под стражей). В противном случае работа по другим десяти уголовным делам, находящимся в производстве у подполковника юстиции Завгороднего, в частности, по уголовному делу Мусаева, а также выполнение плана и контрольных заданий военной прокуратуры СКВО по общему надзору будет существенно затруднено…»
10.09.1990 г. при представлении в прокуратуру округа моего постановления с ходатайством о продлении срока следствия по уголовному делу в отношении военнослужащих в/ч 48315 прапорщика Казимова Р.Н. и младшего сержанта Боднарчука И.А. на пятый месяц до 21 октября 1990 года (наш исх. 694) опять просил (от имени Сапожникова):
«…Одновременно прошу как можно скорее решить вопрос о передаче уголовного дела в отношении… Ибрагимхалилова и др. в производство старшего следователя военной прокуратуры СКВО. В настоящее время на двух работников в военной прокуратуре Махачкалинского гарнизона (прокурора и помощника), помимо работы по общему надзору, надзору за рассмотрением дел в судах, проверок поступающих жалоб и другой работы, имеется 15 уголовных дел. Вследствие этого нет возможности активно работать по уголовным делам, возбужденным в поднадзорных частях, в частности по делу Казимова и Боднарчука…»
Та же сентенция повторяется при представлении в ВП СКВО моего постановления с ходатайством о продлении срока следствия по уголовному делу в отношении бывших работников Военторга № 272 служащих СА Румянцева В.Б. и Ерицян Р.Н. до 19.10.1990.
Не слышала нас прокуратура округа.
Несколько раз ко мне приходил старший следователь прокуратуры Республики Дагестан Махачев Махач, интересовался, как продвигается следствие.
- Да никак, - откровенно отвечал я. – Жду, когда дело заберёт прокуратура округа. У меня и без него работы хватает. Подследственность явно не гарнизонная, а я уже «нарасследовался» вдоволь.
- Но ведь, если не будут собраны доказательства вины арестованных, их
выпустят на свободу!
- А чего ж ты их не собирал, когда дело было у тебя?! Не хотел?! Почему сейчас я должен хотеть?!
Махачев потом признается мне, что на первых порах был настроен ко мне очень негативно и подозревал в сговоре (вместе с Сапожниковым) с родственниками преступников.
В прокуратуре округа «не чесались», дело не забирали, следственная группа не создавалась. Казак, видно, посчитал счастливым случаем, что здесь был я.
Позднее он мне скажет, что после дела Ибрагимхалилова мне был «прямой путь в ГВП». Он, действительно, верил в меня, в мои способности.
Так вот, когда подошло время к продлению срока стражи, и я понял, что он может быть не продлён, я бросил все дела и занялся (вынужден был заняться) только делом Ибрагимхалилова, а также попросил разрешения самому повезти в Ростов-на-Дону постановление с ходатайством о продлении, чтобы ответить на все возможные вопросы и одновременно провести в Ростове-на-Дону (в Северокавказской НИЛСЭ МЮ РСФСР) четыре криминалистические экспертизы по делу. В Дагестанской НИЛСЭ я такие экспертизы провести не мог, да и по обстоятельствам дела это было нежелательно, предательство было колоссальное.
И вот тут Сапожников впервые «проявил» себя. Он заявил, что в моей поездке нет никакой необходимости. И работать только по делу Ибрагимхалилова нельзя. Надо расследовать и другие дела.
Но мои «позиции» в ВП СКВО (и в первую очередь у начследа Казака А.Н.) были сильны. Мне разрешили приехать с делом. Дело изучили, новый прокурор округа Соловьев В.Ф. заявил, что доказательств виновности арестованных нет (их недостаточно), но, принимая во внимание мою уверенность в их виновности и уверенность, что смогу вину их доказать, он принимает такое решение:
- Я пока тебе ничего не даю. Ты возвращаешься в Махачкалу без санкции (продления) и начинаешь активно работать и добывать доказательства. Следом за тобой в Махачкалу едет начслед Казак А.Н. Он на месте проверяет, добыл ли ты доказательства, и, если сообщает мне по телефону, что доказательства добыты, я продляю срок стражи, а Вы пишете в следизолятор сообщение, что срок стражи прокурором округа продлён.
Вот такое «дружеское», свидетельствующее о доверии ко мне, решение было принято. Одновременно Соловьев распорядился, чтобы я все остальные уголовные дела, все контрольные задания по общему надзору передал Сапожникову и занимался только делом Ибрагимхалилова.
Сапожников всё это воспринял «в штыки». Он не освобождал меня от «лишней» работы, а, наоборот, загружал ею. Всячески препятствовал расследованию этого дела. У нас случались жуткие скандалы. Он орал на меня. Свидетелем одного из этих скандалов оказался Махачев, пришедший в прокуратуру очередной раз. И тогда он сказал мне:
- Анатолий! Я не хотел тебе говорить раньше. Да какое-то время и сам тебе не верил. Но у нас есть информация, что Сапожников заинтересован в исходе этого дела. Его видели вне службы с родственниками обвиняемых. И мы полагаем, что он умышленно разваливает дело.
Я, в свою очередь, вспомнил одну деталь, которой не придал сразу никакого значения. Когда я изучил дело и подготовил донесение в ВП СКВО и ГВП, Сапожников, как бы вскользь, бросил:
- Тут родственники Шамсудинова приходили. Предлагали деньги за его освобождение.
Поскольку такие разговоры у нас в прокуратуре случаются часто, я и здесь их всерьёз не воспринял:
- И сколько пообещали? – съёрничал я.
Но Сапожников, глядя на меня и, видимо, наблюдая за моей реакцией, ответил вполне серьёзно:
- Сказали, всем хватит!
Я не придал тогда никакого значения этому разговору, и, пока Сапожников активно не проявил свою негативную позицию по делу, не вспоминал о нём. Теперь же задумался, что у Махачева, видимо, есть веские основания не доверять Сапожникову.
Информация была серьёзная. Я сказал ему, что скоро в Махачкалу приедет начслед полковник юстиции Казак А.Н. Может ли он сам довести эту информацию Казаку, чтобы не получилось, что я оговариваю своего начальника после того, как отношения между нами осложнились. Ведь всегда можно на это сослаться.
- Не вопрос! – Успокоил Махач. – Скажу более. Из-за недоверия к Сапожникову мы не хотели направлять дело в ВП Махачкалинского гарнизона. Думали направить дело в ВП СКВО, но Сапожников настоял, чтобы дело передали ему.
Когда А.Н. Казак прибыл в Махачкалу, я организовал им встречу, и Казак всё услышал из первых «уст».
Странно (хотя, «глобально»-то как раз и нет, «крыша»-то у него была в самой Москве), что и после этого Сапожников не был отстранён от исполнения служебных обязанностей, не было организовано служебное расследование, хотя он и дальше пытался активно вмешиваться в расследование.
Мне удалось найти и склонить к сотрудничеству «человека из противного лагеря» Ахмедханову Сакинат Рахматуллаевну. Нам потекла очень важная информация.
Ко мне она относилась с большой симпатией. Более того, я вызывал у неё неподдельный интерес, как человек: что мною двигало, что у меня «внутри». Она порой просила рассказать о себе, своей жизни, о жене, детях, о зарплате, в том числе. Она искренне удивлялась, что за «такие» деньги можно так самоотверженно трудиться. Она ведь видела, что я работаю порой до 3 часов ночи и утром опять, как «штык», без выходных и праздников выхожу на службу. В её окружении таких людей ещё не было. Она и не «сдала» меня. На протяжении всего следствия ни разу не изменила своих показаний, не отказалась от них, хотя понимала, чем рискует.
Что ею двигало? Что заставило пойти на контакт с нами? Была, конечно, обида, что с ней поступили «неправильно». Самим половым актом с кем бы то ни было её было не удивить. Это было её «работой» (вступление в половую связь с последующим шантажированием и требованием денег за «молчание»). Но в ту ночь это с ней сделали, чтобы унизить. В их «сообществе» такое без «санкции» руководства не делалось. Вот ей и хотелось, с одной стороны узнать, почему и кто такое разрешил, с другой – отомстить. Это её желание на первых порах мы и использовали, чтобы «залучить» её к нам.
Её «коллеги» - преступники содержали её в роскоши, как дорогую приманку или куклу для расчётов. Она была высокой, стройной, с большой грудью, всегда красиво и модно одетой. «Я не могу несколько дней ходить в одной и той же кофте, - как-то выдала она. – Как ваши жёны могут годами носить одну и ту же вещь».
Когда надо было решить какой-то важный вопрос с интересными для «сообщества» людьми, она (её услуги) была презентом. Её отводили к этому лицу для сексуальных утех. Довольно часто это была «санчасть» (её выражение): входишь в кабинет, снимаешь трусы, садишься в кресло и широко раздвигаешь ноги, а тебя «вылизывают».
Порой она была средством шантажа. Это когда её «подсовывали» какому-то богатенькому человеку. Так, она рассказывала, как сынок одного из руководителей республики пригласил её в баню (где-то в Каспийске на берегу моря). Когда «официальная» часть прошла, и на неё перестали обращать внимание, она как была голая, выскочила на улицу и подняла шум. Её «кукловоды» тут же организовали вызов милиции и возбуждение уголовного дела. Преступление было налицо. А тут «братья» подошли к виновному и заявили, что за честь их сестры придётся рассчитываться кровью. Когда он (его отец) уломал «братьев» и те, вроде бы, готовы были согласиться на материальное возмещение вреда, они потребовали «компенсацию морального вреда» и их «сестре». Короче обобрали любителя бань до нитки.
Ей приходилось участвовать и в более опасных делах. Преступные группировки соперничали между собой. Её хозяевам мешал каспийский авторитет по кличке «Кунак». Он был очень дерзким. Долю в «общак» не платил. Местного (Махачкалинского) авторитета Алика-Тимирязевского за старшего не признавал. Года за два до этого изнасиловал двоюродную сестру Ибрагимхалилова. Деньги по совместной с Аликом-Тимирязевским операции по «обчищению» какого-то подпольного Махачкалинского миллионера присвоил себе. Совет преступного сообщества решил «Кунака» убрать. Но тот был очень осторожен. Поэтому задумана была многоходовая операция. Каким-то образом они узнали, что их противник ищет женщину «на постоянку». То есть не из тех, которые льнули к деньгам, и засветились в ресторанах, на подиуме и т.д.
Сакинат утроили рабочей на хлебопекарне (гарантия, что чистая, не больная). Распустили слухи о ней как о красивой и добропорядочной женщине, и эти слухи должны были дойти до «объекта». Они и «дошли», и он «клюнул». Несколько раз приезжал «посмотреть» на неё, потом посчитал возможным познакомиться. Но она, наученная своими руководителями, «отшила» его. Это только подняло её авторитет и подогрело страсти. «Объект» стал её преследовать. Наконец, он добился её «взаимности» и, как бы случайно, из-за необходимости срочного выезда, оставил её у себя на квартире, где открыто, чуть ли не прямо на столе, лежали большие суммы денег. Она такой проверки ожидала и ни копейки не взяла. Они стали регулярно встречаться, он проникся доверием к ней и, когда она однажды попросила его «посидеть в каком-то загородном ресторане», он сделал ей приятное и попал в лапы своих врагов. В загородном ресторане «Скачки», куда он выехал с Сакинат, Кунака уже ждали. Там его и утопили. Никакого уголовного дела не было, авторитет просто исчез, и никто его не искал. В его исчезновении были заинтересованы и сами правоохранители.
Часто Сакинат выезжала «в командировки» (Львов, Ужгород), где её задачей было обратить на себя внимание богатых посетителей ресторанов лучших гостиниц. Она должна была принимать предложение своих ресторанных знакомых посетить их номер в гостинице, там незаметно влить клофелин в питьё, а когда человек уснёт, открыть двери для своих друзей.
Вместе с другими с другими девушками (Калачёва, Галкина, Исрафилова) она работала и «подсадной уткой» в поездах. Рассказывала, как с одной из подруг они пасли «армянина или азербайджанца», который ехал из Москвы в Баку с большой сумой наличных. С ними в купе был и Яхьяев (один из наших убийц) как смотрящий. Разлили спиртное «за знакомство». Они незаметно накапали в стакан «объекта» несколько капель клофелина, но тот почему-то (случайно или нет) взял не «свой» стакан. Подруге Сакинат, чтобы не насторожить его, ничего не оставалось, как выпить своё зелье. Армянину налили ещё, и в этот раз он это зелье выпил и вскоре крепко уснул. Но уснула и подруга. Удирали они из поезда на какой-то небольшой станции, и подругу пришлось тащить на себе. Проводнику пояснили, что очень крепко спит, устала.
Историй она порассказала много. Оперативникам это было очень интересно. Появился толчок для раскрытия многих преступлений. Только с ней одной должен был работать минимум один опытный следователь и несколько оперативников. Открылась такая бездна криминала, и, главное, появилась возможность что-то реально изменить, «разгромить», по крайней мере, верхушку преступного мира Дагестана. Наше уголовное дело давало такую возможность.
Криминал тогда представлял реальную опасность для функционирования государства.
Здесь, в Дагестане преступный мир как бы заключил с местными правоохранителями негласный договор: на территории республики они старались не безобразничать. Убийства, разбойные нападения, грабежи они совершали на выезде (Закарпатье, Львов, Рига, Ленинград, Кисловодск, Тюмень, Калмыкия, Закаталы), а здесь «прожигали» добытые средства. Пятнадцатый этаж самой фешенебельной гостиницы города (гостиница «Ленинград») фактически принадлежал им. Администрация отеля никого туда без их ведома не поселяла. А они были наездами (одна «бригада» уехала на «заработки», другая приехала с «заработков»). Преступления-висяки (нераскрытые) оставались в тех регионах, где дагестанцы «нашкодничали». Статистику местных правоохранителей они не портили. Что они себе здесь позволяли? Да, сущую мелочь! По их понятиям, конечно. Да и правоохранители с этим, по существу, соглашались, так как смотрели на это полузакрытыми глазами. Пьяному быдлу нужны были женщины. Насиловали они приезжих русских (девушек и женщин), которых и защищать никто не собирался, да и заявлений от них о совершенных в отношении них преступлениях не поступало. Даже когда я потом некоторых из них попытался вызвать для допроса, они не приехали, не пожелали вспоминать о случившемся с ними здесь.
Ахмедханова рассказала о действиях местного «шалмана» в этом направлении.
С гостиницами в городе было очень плохо. Их было недостаточно, а приезжало в республику по разным делам много людей. Даже нам (прокуратуре) составляло большой труд заказать гостиницу приезжающему рассматривать наши дела судебному составу трибунала (наш был во Владикавказе) или для представителей ВП округа.
Так вот, заинтересованные негодяи «дежурили» в холе гостиницы «Ленинград», высматривая хорошеньких девушек и женщин. Давали им возможность убедиться, как трудно устроиться, а потом предлагали свою помощь и «устраивали» будущую жертву на «своём» этаже. Ночью её ждало групповое изнасилование, а утром (если её ещё сразу отпускали) она собирала вещи и уезжала из Дагестана, зарекшись когда-либо вновь сюда приехать. На всякий случай ей доходчиво объясняли, что будет, если она вдруг решит пожаловаться. Опять же, на всякий случай до изнасилования её заставляли выпить спиртного, чтобы, если вдруг всё же пожалуется, сказать: «Ты пила с нами! Потом «дала», а потом стала деньги требовать!». Но до этого не доходило. Девчонки повторения кошмара не хотели.
Приведу один из подобных случаев, свидетелем которого была «наш свидетель» Ахмедханова Сакинат. Её очередной «хозяин» решил её «попугать» и заставил присутствовать при «экзекуции». Дескать, смотри, с тобой будет то же самое, если…
Хорошенькую девушку откуда-то с Поволжья, приехавшую 10.05.1990 г. отдохнуть на море, негодяи приметили сразу. Когда ей отказали в устройстве, и она расстроилась, подошли к ней познакомиться и «на полную катушку» запустили бытующую у подавляющего числа россиян (женской половины, особенно) веру в благородство дагестанских джигитов и дагестанское гостеприимство.
- Девушка, почему такая грустная? Посмотрите, какой город красивый, какое солнце и море ласковые, какие джигиты готовы служить Вам? У Вас проблемы? Такую красивую не хотят поселять? Они что слепые?! Мы Вам поможем!
И помогли! И расчувствовавшаяся девушка не знала, как благодарить! А они ей предложили показать город, подняться на вершину горы Тарки. Площадка «у Ленина» на этой горе (там был изображен барельеф Ленина) была излюбленным местом такого рода преступлений в отношении русских доверчивых дурёх.
Как на такое не согласиться! Под вечер рыцари заехали за девушкой и в шикарном автомобиле и с шикарной же музыкой провезли по городу. Потом предложили проехаться по-над морем. Тоже красиво: с одной стороны – горы, с другой – море. У одной из зон отдыха (Манас) сказали, что надо заехать к другу. А здесь уже ждали «участники» мероприятия. Девушка пожелала остаться в машине, но ей сказали, что так нельзя. Здесь – торжество, друзья обидятся, что такое «украшение» от них спрятали! За столом за неё, её красоту, за любовь, за дружбу между народами поднимали тосты, и нельзя было отказаться, не выпить. Ну, а потом её потащили в комнату, и Сакинат должна была слушать, «что и как бывает» в таких случаях.
Утром растерзанную девушку отвезли в гостиницу. Благородство уже не позицировалось. Сказали: собирайся, поможем уехать, жаловаться не вздумай, да и никто не поверит - ты же пьяная!
А днём двуногие скоты высматривали в холле гостиницы уже новую жертву.
Но был и другой канал «поставки мяса на кухню». Некоторые приезжающие предпочитали устраиваться на частных квартирах. У преступников были свои «мамки», которые «сдавали» приезжающим отдыхать на море комнаты в своих квартирах (или квартиры). Как правило, это были приятные молодые женщины. И выбирали они в постояльцы красивых же молодых женщин, устанавливали с постояльцами неформальные, дружеские отношения, а затем приглашали их к себе на «день рождения» на шашлыки «на природе». «На природе» жертв, насиловали, а потом выпроваживали из города (если те очень переживали о случившемся).
Среди расследованных нами эпизодов был один такой, когда весной 1990 года негодяи изнасиловали мать и дочь, приехавших из Москвы на море и принявших приглашение хозяйки выехать на пикник в парк Махачкалы-1. Нагрянули преступники на пикник большим скопом (6-7 че6ловек) и насиловали мать и дочь одновременно, на глазах друг у друга, и долго (пока все не «насытились»). На другой день потерпевшие покинули Дагестан. Уверен, навсегда. Заявлений в милицию не последовало. И мы их так и не смогли найти.
Ну, и третий канал удовлетворения страсти – это общежития педагогического и других институтов. Любители «клубнички» были здесь «своими». Их боялись задерживать, им боялись отказать, на них боялись жаловаться. Сюда шло «быдло» попроще, которое не могло или не хотело разыгрывать спектакли гостеприимства и благородства. Такое быдло высматривало свою «жертву», откровенно заявляло, что ему надо «разгрузиться», и предлагало пройти в любую комнату, откуда выгоняло всех, кто там был. На жертву «шикали», и та предпочитала не быть избитой и опозоренной публично. Ведь за них никто не вступался, а жаловаться было бесполезно. Наша Ахмедханова в декабре 1989 года была свидетелем такого преступления в общежитии педагогического института.
Думаю, интересно будет узнать, как местный криминал решал тогда вопрос выколачивая долгов с недобросовестных плательщиков (что-то типа нынешнего «коллекторского агентства»). К ним мог обратиться любой «обиженный». Он за получаемую услугу ничего не платил. За всё расплачивалась будущая жертва. От него требовалась только правдивая информация. Самого неплательщика (если это была женщина) или кого-то из его родственников-женщин (жена, дочь) насильно увозили в степь к чабанам-отгонщикам (в Дагестане бытует отгонное животноводство: летом стада гонят в горы, зимой-наоборот). Одичавшие и «оголодавшие» мужики готовы платить за женщину (а тем более «чистую», городскую) большие деньги. Жертву непрерывно насиловали день и ночь, пока родственники не выкупали её или пока она не отрабатывала долг и «плату за обращение к авторитетам (их комиссию)». В правоохранительные органы никто не обращался.
Например, так «наказали» одну женщину, которая занималась челночной торговлей (ездила в Турцию, что-то там покупала, перепродавала здесь, опять ехала туда и т.д.). Та своевременно не отдала кому-то долг и уклонялась от урегулирования проблемы («борзая» была, как тогда говорили). Потерпевший пожаловался «местным авторитетам». Недобросовестную плательщицу вывезли к чабанам. Уже оттуда она просила кого-то помочь погасить её долг, и возвратилась в город «тихая-тихая». Ни с кем из правоохранителей она общаться не пожелала.
Будет не совсем честно, если я здесь не упомяну некоторую предрасположенность дагестанцев к насилию.
Неспроста ведь у них столько языков. Порой по разные стороны реки напротив друг друга аулы говорили по-разному. Это чтобы о готовящемся набеге не узнали соседи.
Неспроста до сих пор в Дагестане то там, то там «выковыривают» террористов.
Анекдот по теме – Дневник абрека:
«Понедельник. Скучно.
Вторник. Весь день соседский пацан бегал за мой петух. Не поймал.
Среда. Зарезал соседский пацан.
Четверг. Весь родня соседский пацан бегал за мной. Не поймал.
Пятница. Зарезал весь родня соседский пацан.
Суббота. Весь аул бегал за мной. Не поймал.
Воскресенье. Зарезал весь аул.
Понедельник. Скучно».
Короче, криминал правил бал. Он был серьёзным дестабилизирующим фактором обстановки в регионе наряду с экономическими трудностями, безработицей и другими бедами, свалившимися на всю страну и Дагестан, в частности. Это, по существу, была «пятая» колонна, грозившая стране изнутри и способная вызвать взрыв негодования.
Положение с криминалом вышло за рамки коррумпированных органов МВД ДАССР и не могло не беспокоить местный КГБ (Комитет государственной безопасности). Руководство КГБ попытались покончить с преступным миром, потянув за ниточку нашего дела.
Дело у нас (военной прокуратуры) они «забрали» себе. Но расследовать его там было некому. Следственное подразделение было хоть и большое (не менее шести человек), и все места были заняты, а работать некому – опыта не было. Вот они и вцепились в меня и потом не отпускали, пока дело не было направлено в суд. Но моих сих хватило только на уже арестованных бандитов и их ближайших приспешников, и всего по нескольким эпизодам.
Привлекли мы к ответственности, в основном за разбои и убийство, всего девять человек:
-Ибрагимхалилова И.М. по ч. 2 пп. «а», «б», «е» ст. 146, ст. 17 и ч. 2 пп. «а», «б» и «д» ст. 146, пп. «а», «е» ст. 102, ч. 2 пп. «а» и «д» ст. 146 и ч. 2 ст. 149 УК РСФСР);
- Шамсудинова Ш.М. по ст. 190, ст. 17 и ч. 2 пп. «а», «б» и «е» ст. 146, пп. «а» и «е» ст. 102, ч. 2 пп. «а» и «д» ст. 146 и ч. 2 ст. 149 УК РСФСР;
- Яхьяева Ш.Я. по ст. 17 и ч. 2 пп. «а», «б» и «е» ст. 146, ч. 2 пп. «а», «б» и «е» ст.146, ч. 1 ст. 117 и ст. 17-102 ч. 2 пп. «а» и «е» УК РСФСР;
- Мусаева М.О. по ст. 17-ч. 2 пп. «а» и «б» ст. 146, ст. 190, ч. 2 ст. 149 и ч. 1 ст. 189 УК РСФСР;
- Алибекова М.А. по ч. 2 пп. «а», «б» и «е» ст. 146, ст. 190, ч. 2 ст. 149 и ч. 1 ст. 189 УК РСФСР;
- Калачёву И.И. по ч. 2 пп. «а», «б» и «е» ст. 146 и ст. 190 УК РСФСР; -
- Аджиева А.М. по ч. 2 пп. «а» и «б» ст. 146 и ч. 1 ст. 117 УК РСФСР;
- Бисроева Г.Б. по ст. 17-146 ч. 2 пп. «а» и «б» УК РСФСР и
- Абакарова Ю.М. по ст. 17-102 п. «а», ч. 2 ст. 149, ч.1 ст. 189 и ст. 190 УК РСФСР) по трём разбойным нападениям (на гр-ку Магомедову 12 марта 1990 г., на Ахмедханову и Мутагирову 19 мая 1990 г. и на Бацарова 26 мая 1990 года).
И потребовалось на это около 10 месяцев. Это при довольно хорошем материальном, оперативном и техническом обеспечении со стороны КГБ ДАССР.
Всё остальное (а расследовалось около 50 эпизодов) позднее безжалостно «гробилось». КГБ ДАССР свои «интересы» на этом деле «поимел», почувствовал, как трудно такие дела расследовать, и оскомину на этом «сбил».
«Гробилось» дело нашими же руками. У меня сохранился проект одного из таких постановлений от 24.11.1991 года, изготовленного от моего (как ВРИО военного прокурора Махачкалинского гарнизона) имени ст. следователем СО ВП СКВО майором юстиции А.Мерзловым о «прекращении уголовного дела по заявлению Ахмедхановой С.Р. о, якобы, имевшем месте убийстве Ибрагимхалиловым И.М., Асевовым А.Т., и Гаджиевым А.М. неизвестной девушки в селении Ачаг-Аул за отсутствием события преступления».
Почему не КГБ ДАССР, ведь дело было у них производстве?! Почему Мерзлов сделал это не от своего, а от моего имени?! Я ведь из следственной группы давно вышел!
Подписывал ли я это постановление, не помню. Могли и заставить. Ахмедханова стала «петлять» (что тоже по-человечески объяснимо), да и мне в той ситуации было уже не до поисков истины.
Чтоб поднять все пласты ставшей нам известной преступной деятельности, потребовались бы дополнительные (и толковые) кадры, а где их было взять вообще, в то время и в том регионе, в частности. Следственных кадров у нас нет до сих пор. Текучка их страшная до сих пор. Так долго (и так самоотверженно) как я, никто ни тогда не работал, ни сейчас не работает.
То, что мне удалось склонить Ахмедханову к сотрудничеству было нашим большим успехом. Её искали не только мы, но и преступники. Я просто опередил их. Отпускать куда-либо её было нельзя.
Помню, в первый вечер «сопровождающий» дело «опер» (всё тот же капитан Сулейманов) взялся отвезти Ахмедханову на «безопасную оперативную квартиру». Как потом я узнал, он и сам остался там и пытался склонить её к половой связи.
У меня сохранилось заявление Ахмедхановой об этом. Интересы расследования заставили нас до поры до времени не давать ему хода. Потом перед Министром внутренних дел ДАССР мы поставим вопрос о привлечении Сулейманова к ответственности.
Несколько дней Ахмедханова жила у нас в прокуратуре. Сюда мы ей из столовой возили пищу, здесь она и спала. Но вскоре оперативники КГБ ДАССР засекли слежку за нашим помещением. Какие-то типы спрашивали у дневального, где их девушка Сакинат, просили вызвать её на «слово».
КГБ-шники приняли решение перевести её к себе в Управление. Там она жила довольно долго, пока и там её «не вычислили». Более того, какой-то из её соратников узнал телефон в её комнате (предательство тогда было везде) и по телефону предложил встречу («забил стрелку»). И эта дура чуть было не пошла (а захоти, выскочила бы из КГБ, нашла бы способ), поверив в порядочность своих бывших друзей.
- Да к тебе никто даже не подойдёт! Ты будешь убита с очень дальнего расстояния из винтовки с оптическим прицелом! Неужели сама, такая умная, не «допетриваешь»?! Твои «друзья» из того, как долго ты живёшь у нас, поняли, что ты пошла на сотрудничество, и тебе уже подписали приговор! – Так вразумляли её оперативные сотрудники КГБ ДАССР.
Короче, её перевели на загородный передающий центр КГБ, где она жила до самого направления дела в суд. Что с ней стало дальше, не знаю. Исчезла. Выехала ли куда-то с помощью КГБ или сама?! Или её всё-таки разыскали бывшие «друзья»? Но суд состоялся. И она там показания дала. Это позволяет надеяться, что КГБ-шники её не бросили.
Как только по делу Ибрагимхалилова и др. началось «движение», поведение Сапожникова коренным образом изменилось. Если раньше он ничего слышать по этому делу не хотел, то теперь потребовал от меня докладывать о каждом своем шаге по этому делу, а в моё отсутствие пытался расспрашивать Сакинат, что она уже мне рассказала. Я доложил об этом Казаку, тот объявил Сапожникову, что надзор за следствием будет осуществляться им самим. И тогда Сапожников просто стал вредить – лишил меня транспорта. Если бы дело не забрал КГБ, сомневаюсь, что оно бы дошло до суда.
Итак, из «округа» прибыл Казак. А я к его приезду «нашёл» Амедханову, добился её показаний, а потом провёл с её участием, закрепляя её показания, следственный эксперимент с применением видеозаписи.
А потом стал «колоть» преступников. И начал с их главаря - Ибрагимхалилова. Допрос проходил в помещении КГБ ДАССР. Допрашивал я. Сам Казак А.Н., включённый в состав группы старший следователь ВП СКВО капитан Мерзлов и все следователи КГБ ДАССР ждали результата в коридоре. Уж очень важный был момент! Для продления срока стражи нужны были доказательства. Без продления срока стражи дела бы не было.
И я легко выиграл у Ибрагимхалилова этот поединок. Он был уверен в успехе, расслабился и поплатился за это. Я же, наоборот, понимал, как много зависит от результата моего труда, предельно мобилизовался и отработал эти несколько часов «на все сто».
Я понимал, что раскаяния от Ибрагимхалилова ждать не приходится, что чистосердечного признания не будет. На прямые улики я ставку не делал. Их почти и не было. Я взялся за косвенные. Когда их много, они вполне заменяют прямые.
Часа три мы мило улыбались друг другу (как обмолвился Ибрагимхалилов: «Мы же офицеры, а к тому же приятные собеседники с широким кругозором»), говорили о том и сём (причём, Ибрагимхалилов ни разу не «засёк», как я то и дело задаю вопросы, «пограничные» уголовному делу). Он так увлёкся беседой со мной, ему так хотелось меня очаровать, что на все вопросы он старался отвечать пространно, чтобы «не дать повода заподозрить его в запирательстве, неискренности, желании что-то скрыть». Наше «общение записывалось на видеомагнитофон.
Наконец, когда я почувствовал, что я «готов», а Ибрагимхалилов «дозрел», я задал ему вопрос «в лоб»:
- Ибрагимхалил Магомедович, когда же вы начнёте говорить правду?
- Какую правду? – искренне удивился он. – Я Вам только её и говорю!
Ему не хотелось верить, что он «проиграл».
- Правду о том, как вы убивали Бацарова!
- Да бог с Вами, Анатолий Иванович! Что Вы такое говорите?!
- Да Вы, Ибрагимхалил Магомедович, практически всё уже мне рассказали, и кто внимательно просмотрит отснятый видеоматериал, может убедиться в этом?
- Когда я рассказал? Что я рассказал?
- Если бы это были не Вы, а кто-то другой (не такой умный и образованный, как Вы), я бы не стал ему ничего объяснять. Но Вам я скажу. Есть такое понятие как прямые улики или доказательства. Это когда человек сам говорит: «Я совершил то-то». Или его задержали на месте совершения преступления. Или его кто-то видел там. Или на его одежде остались следы преступления. Ну и т.д. А есть доказательства косвенные. Когда человек проявляет свою осведомлённость, рассказывая о том, о чём вроде он и знать не должен (если сам в этом не участвовал). И когда таких косвенных доказательств много, они позволяют создать целостную картину произошедшего. Этим я с Вами и занимался целых три часа, а Вы этого и не заметили.
Ибрагимхалилов пошёл «пятнами». Он понял, что прокололся. И с ходу, не подумав, заявил:
- Но мы вынуждены были обороняться! Мы оборонялись!
- Расскажите, пожалуйста. – Предложил я.
Он стал на ходу придумывать что-то, а я скрупулёзно всё это записывал в протокол. Когда он закончил, я дал ему прочесть, он всё подписал, после чего я ему опять сказал:
- Я должен Вам сказать, Ибрагимхалил Магомедович, что и этого не было. Всё было совсем по-другому. - И разбил своими доводами всё его «построение». Он был так ошарашен, что ему ничего не оставалось, как рассказать, как всё было на самом деле.
Когда его увели, а я вышел в коридор, Казак А.Н., А.Мерзлов, Х. Джарулаев и его подчинённые устроили мне овации, а затем подхватили на руки и стали подбрасывать на руках вверх. Это был момент «славы». Со мной такое было впервые. Тем более что среди «подбрасывавших» меня был мой начальник. Он был «здоровый лось» (высокий и сильный) и радовался очень искренне, так как в целом был человеком «со стержнем» и с преступностью боролся не по формальному нахождению на должности.
Потом от всех этих лиц (от тех, кто «подбрасывал» меня) я получу массу негатива, но вот то чествование из памяти уже не вытравишь. Это было!
Срок содержания обвиняемых под стражей нам продлили. Мы никого не «выпустили».
«Расколоть» остальных преступников было уже попроще. Вначале я привёл к признанию Шамсудинова, потом Яхьяева.
Дело состоялось, и пусть только через год оно прошло через суд, по тем временам это был большой успех.
Не только Казак, КГБ-шники, та же Ахмедханова видели во мне человека, способного «сделать дело». Понимали это и преступники.
Так, во время одного из допросов Шамсудинов попросил меня выслушать его, не перебивая, и сказал следующее:
- Я у своего отца – единственный сын. Любимый сын. Что такое сын на Кавказе, Вы, уверен, знаете, так как долго прослужили здесь. Мой отец – очень богатый человек. Он готов был обеспечить нам с Ибрагимхалиловым безбедную жизнь до старости в Иране. Не пожалеет он никаких денег и сейчас. Я Вам предлагаю следующее: посчитайте, какую сумму денег Вы получите от государства, состоя на службе. Далее, определите, сколько Вы планируете прожить после службы, и в какой сумме пенсия Вам положена. Сложите всё вместе и умножьте несколько раз. Я Вам предлагаю эту сумму (детали, как эти деньги, ценности передать, обговорим потом, сейчас важно всё решить принципиально). Так вот, от Вас всего-то и требуется - просто «уйти из дела» под любым предлогом: заболел и надолго лёг в госпиталь, уволился со службы… да мало ли что! Ничего фальсифицировать не надо. Ничем злоупотреблять не надо. Ничего преступного. Только это. Без Вас дело «рассыплется», что нам и надо. К тому же, Вы ведь не следователь, а прокурорский работник, и сейчас занимаетесь не своей работой. Подумайте! Не торопитесь отвечать!
- Да я, Шамиль Магомедович, отвечу сразу, чтобы не соблазнять Вас несбыточными надеждами. Не смогу я принять Вашего предложения. Дело ваше брать в производство я не хотел, и с радостью «выйду из него». Но сам что-то делать из сказанного Вами не смогу. Да и не желаю. Я по призванию пришёл служить в прокуратуру. И потом не смогу жить спокойно. Тем более пользоваться Вашими деньгами.
Что-то в этом роде, насколько я помню.
Как мне стало известно потом, Шамсудинова «забили» до смерти в местах лишения свободы буквально через месяц после приговора. Полагаю, что расправились с ним чеченцы. Такой исход он чувствовал заранее.
Казак А.Н. возвращался в Ростов-на-Дону триумфатором. Мне он предложил написать рапорт с изложением ситуации по делу и тех препятствиях, которые чинил расследованию Сапожников.
Я поверил и написал. Негатива для себя не предвидел. Я ведь был победителем, спас честь военной прокуратуры, у меня был авторитет среди работников ВП СКВО и после сделанного мной сейчас он должен был подняться ещё выше. Сапожников же, наоборот, разоблачил себя как нечистоплотный человек и, по идее, должен был быть отстранён от должности.
Но я не учёл, что «бытие определяет сознание». Что Соловьеву скандал «с прокурором гарнизона» был ни к чему, а у Сапожникова был мощный покровитель в Москве, и Сапожников был нужен ему именно здесь (в Махачкале) и именно в том же качестве (военный прокурор гарнизона).
При таком «размене» мои достоинства бледнели. Сапожникова «выгородили», а меня «опустили». Причём, перед всем составом ВП округа и гарнизонов. И сделали это психологически очень толково.
Вот тот мой рапорт.
Примерно о том же (о какой-то непонятной заинтересованности Сапожникова в расследовании дела) пояснила в своём заявлении на имя военного прокурора СКВО и потерпевшая Ахмедханова.
И что же наши «умельцы» из ВП СКВО придумали?! Они признали, что сообщённые мною сведения подтвердились «частично». Самое интересное, в какой части! Не о попытке вмешательства Сапожникова в расследование острого дела, а в использовании служебного автомобиля в личных целях. Сапожников с готовностью признал, что «как-то ездил на служебном автомобиле на рыбалку и охоту» и выразил готовность оплатить использованный в личных целях бензин. Но после этого всем стал заявлять, что Завгородний – стукач. Отношение ко мне в корне изменилось. Дело в том, что использовать служебный автомобиль, в том числе и в личных целях, у всех прокуроров зазорным не считалось.
Пикантность ситуации придало одно маленькое, но в данном случае немаловажное, обстоятельство. Сапожников пояснил, что, возвращаясь с рыбалки, он «несколько раз угощал рыбой» и меня. Такого никогда не было, и меня никто об этом не спросил и не уведомил, я узнал об этом лишь при ознакомлении с материалами дела в отношении меня, когда в 1992 году меня отдали под суд (т. 1 л.д. 18). Но те, кому было надо, знали. Вот и получалось, что «рыбу» я от начальника брал и ел, а его потом «закладывал» за «нецелевое использование служебного автомобиля». Так и создавалось общественное мнение обо мне как о непорядочном человеке.
Сапожников должен был быть, как минимум, отстранён от должности и выдворен с насиженного мест «от греха подальше». Он же, по-существу, отделался «ничем». Это был ему (и не только ему) карт-бланш и дальше творить, что заблагорассудится. Он, в первую очередь, взялся целенаправленно мстить своему обидчику, не гнушаясь средствами.
Прокуратура здесь была маленькая: три офицера и двое служащих (секретарь и делопроизводитель). Группировок быть не могло по определению. Одна группировка – прокурорская. Всё – по-семейному, если у тебя с прокурором, конечно, всё хорошо. А если нет, то это – ад. В ад я и опрокинулся. Причём понял это сразу.
Я всё также оставался в составе следственной бригады по делу Ибрагимхалилова, но руководителем этой группы назначили моего бывшего «подчинённого» капитана Мерзлова («Ты же просил, чтобы дело принял к производству старший следователь ВП СКВО?!») и надо мной, наряду с Сапожниковым, появился ещё один начальник. Служебным автомобилем, выделенным для расследования, распоряжался теперь тоже он. Считал нужным требовать отчёта и делать мне замечания. При встречах же один на один он терялся и начинал оправдываться. Не забыл, что я, будучи в прокуратуре округа зональным прокурором, проверял его работу и во время работы по нераскрытым преступлениям был его непосредственным руководителем и знал ему «цену».
Очень непорядочно повели себя руководители следственного отделения КГБ ДАССР полковник Чуденко Виктор Иванович и подполковник Джарулев Габиб Магомедович.
Они понимали, что без меня дело не осилят. Но тактику удержания меня в группе выбрали гнилую – тактику стравливания меня с Сапожниковым. Чисто КГБ-шный метод. Чтобы я не стремился возвратиться в прокуратуру.
Помню, мне Татьяна Дмитриевна (секретарь прокуратуры) сообщила, что Сапожников на её место берёт свою любовницу. Я ещё не знал, что речь шла о Кудрявцевой. Просто понял, что это очень плохо для дела. Поэтому из КГБ ДАССР тут же позвонил Казаку А.Н. и сообщил о полученной информации. Эти же «козлы» сообщили о моём звонке Сапожникову, тот Кудрявцевой. У меня появился лютый враг, который будет мне всячески мстить и подпитывать ненависть ко мне Сапожникова.
6 ноября 1990 года мы всей бригадой проводили с Ахмедхановой следственный эксперимент по отысканию трупа одной из жертв. Мерзлов не поехал, сославшись на то, что у него болит желудок, и ему надо отлежаться. Поздно вечером я пришёл в прокуратуру гарнизона (я ко всему прочему был в этот день ещё и дежурным по прокуратуре) и там застал пьяненького Мерзлова. Он так, видимо, расслаблялся и, одновременно, лечил желудок.
- Да, Анатолий Иванович, попал ты в передел! – «Посочувствовал» он мне. - Теперь держись! Твой главный враг не Сапожников, а вот эта «п….(нецензурное название женского полового органа) военной прокуратуры Махачкалинского гарнизона Елена Георгиевна. Она настраивает против Вас и Сапожникова, и всех других. Помирись как-то с ней!
Стараниями Сапожникова и Кудрявцевой к моему «титулу» «стукач» добавился «сплетник». Потом будет ещё и «клеветник».
Это «закулисная» возня так мешала расследовать очень острое, сложное и опасное дело.
Вот справка о том, что расследовалось в деле на тот момент.
Преступники достаточно хорошо изучили меня и поняли, что угрожать мне бесполезно. Решили заняться моими близкими.
Перед новым (1991) годом, прямо в его день рождения, кто-то в лифте нашего дома избивает моего сына Дениса. Причём, говорит такую фразу: «Отцу скажи спасибо!».
На остановке автобуса (а в это время был гололёд) кто-то толкает под автобус мою жену. Хорошо, что автобус вовремя остановился. Мне это не понравилось. Уж очень попахивало местью со стороны родственников или друзей преступников.
Я доложил об этом начальнику следственного отделения КГБ ДАССР полковнику Чуденко В.И. Тот к моему сообщению отнёсся очень серьёзно.
- Похоже на правду. Похоже, что это друзья наших арестантов передают нам (Вам) привет. – Сказал он. – Я доложу руководству, и, думаю, мы примем свои меры.
Меры приняли. Очень действенные. Может, не стоит и рассказывать, ибо они на грани криминала. Но, с волками жить – по волчьи выть. Преступники понимают только силу.
Как я потом узнал, оперативные работники КГБ пригласили к себе «на беседу» родственников кого-то из арестованных мною бандитов и поговорили «конкретно». А конкретно было сказано, что если с родными подполковника юстиции Завгороднего что-то случится, то Ваш сын будет убит при попытке к бегству. Говорили так, чтобы у этих родственников не возникло никакого сомнения, что никакой попытки к бегству не будет. Просто их сына убьют, а оформлено всё будет, будто он пытался убежать из-под стражи. Те поверили и… как бабка пошептала. Меня будут брать на излом Сапожников, Кудрявцева, продажные офицеры прокуратуры и суда. Но со стороны преступных элементов ни по отношению ко мне, ни в отношении моих родных больше никаких поползновений не будет.
Прямо как в том анекдоте о футболистах:
Футбольный тренер в спешке вместо карточки показал игроку презерватив. До конца матча больше никто не нарушал правила.
Сапожников теперь стал доказывать руководству прокуратуры округа мою никчёмность как работника. И что дел у меня было не десять, а семь (будто сам же в многочисленных донесениях в прокуратуру округа не говорил совсем другое, и даже большее количество дел называл). И принимал я, дескать, эти дела чуть ли не три недели. И моё участие в их расследовании было недостаточным. И позволял я себе отказываться от выполнения его приказов.
А на прошедшей в декабре аттестации я получил всего второй класс, как тот же Крылов, что не позволяло мне получить какую-то надбавку к денежному довольствию («Ведь мы оцениваем Вас как прокурорского работника, а прокурорский надзор Вы знаете слабо»). Капкан какой-то: работать по занимаемой должности не дают, а оценивают именно по занимаемой должности.
Я писал Казаку А.Н., Соловьеву, Главному военному прокурору, просил вывести меня из состава группы. Мне отказывали. Дело Ибрагимхалилова и др. повисло на мне крепко. Удавкой, в прямом смысле этого слова.
Как встретил этот Новый (1991) год, не помню, но уже 3 января был в командировке во Владикавказе. Наших подследственных перевели в тамошний следизолятор КГБ, работать приходилось там. Из группы меня не выводили, как я этого ни требовал.
Осложняла жизнь и начавшаяся «национализация» всего и вся в республике. У меня были друзья, ещё с первого Махачкалинского периода моей службы, и я старался не терять их. Как только прибыл в Махачкалу, сразу навестил Толю Павленко. Он был в госпитале, и был тронут вниманием. В мой первый «Махачкалинский» период службы Толя был экспертом-автотехником Дагестанской НИИЛСЭ. Проводил сложные экспертизы. Уже покинув Махачкалу, я продолжал, в случае такой необходимости, приезжать к нему сюда для консультаций при сложных автопроисшествиях или при назначении экспертиз. Начальство удивлялось:
- Да зачем так далеко ездить?! У нас здесь навалом экспертов-автотехников!
- Павленко я доверяю каждому слову, а это очень важно.
Во второе моё «пришествие» в Махачкалу Толя был уже зам. начальника отдела ГАИ МВД республики. Но, чувствовалось, что служба его утомила. Не сумев «купить» его, ему неоднократно устраивались аварии: то колесо отваливалось на ходу, то тормоза отказывали. Ему чуть ли не в глаза говорили, что если он пришёл сюда «работать», то лучше (и безопаснее) для него же самого найти для этого другое место. Он не скрывал, что готов уйти. Русскому и честному всё труднее работалось в Дагестане.
- Поверь мне, я знаю, что говорю. Здесь без денег ничего не решается. Я просто не могу больше этому препятствовать, поэтому и ухожу.
Толя тогда, по-существу, озвучил начавшийся процесс «национализации» общественной и государственной жизни Дагестана. Раньше на всех ключевых руководящих должностях здесь были русские. И сами дагестанцы признавали это правильным. Русские были свободны от «клановости» и могли принимать кадровые и иные решения на пользу всем дагестанцам. Прокурор республики, Министр внутренних дел, Председатель КГБ, Министр юстиции, военный комиссар республики и т.д. и т.п. были русские. Много квалифицированных специалистов на оборонных предприятиях Дагестана было тоже русскими. Теперь же, на волне «демократизации» и «суверенизации» практически везде на руководящие должности стали назначать дагестанцев. «Пена» полезла из всех щелей. Появилась масса проповедников новых демократических принципов «на общечеловеческих заповедях ислама», требовавших введения «в обязательном порядке» изучения в общеобразовательных школах арабского языка, вернуть исторические названия всем переименованным населённым пунктам… Под соусом популистских обещаний (молодым семьям – беспроцентный кредит при рождении первого ребёнка на покупку участка и строительство своего дома; женщинам, имеющим детей дошкольного возраста, платить ежемесячную государственную зарплату; горожанам – дом с участком или дачу) новоявленными политиками людям внушалась мысль, что всё это возможно лишь при возврате к традиционным ценностям ислама и возврату к историческим корням. А на деле хлебные места раздавались «своим». Очень часто малообразованным и необразованным вовсе. Но своим…
Есть анекдот на эту тему. Вернее, он не только об этом, но и об этом тоже. Интересно, что рассказал мне его дагестанец-же – бывший политработник контр-адмирал Гаджиев Имадутдин Магомедович, младший брат подводника-героя Советского Союза М.М. Гаджиева.
В армии зверей произошло сокращение. За «профнепригодность» были уволены в запас многие начальники со следующими формулировками: Слон – за неповоротливость, Жираф – за верхоглядство, Баран – за тупость, Волк – за дерзость, лиса – за хитрость Осёл – за упрямство, Заяц – за трусость, Петух за аморальное поведение и т.д. Все уволенные подали апелляцию, и их восстановили на службе со следующими формулировками: Слона – за авторитет, за вес, Жирафа – за дальновидность, Волка – за смелость, лису – за творческие способности, Зайца – за осторожность, осла – за принципиальность, Петуха – за высокую общественную активность, а Барана просто как местного кадра.
Действительно, достаточно было быть «местным», чтобы занять должность или продвинуться по карьерной лестнице.
Работу приходилось «тянуть» русским, которые оказались бесправными. Их некому было защитить. Если раньше вторым секретарем обкома партии (считай, главным) был русский, да и вообще на всех ключевых должностях были русские, то теперь были «националы». Клановые, по национальностям, связи были здесь всегда сильны, а теперь они расцвели как бузина весной. Русские были козлами отпущения. Их винили во всём.
Вспоминается случай: В троллейбусе воришка-дагестанец залез в карман старику (тоже дагестанцу). Воровство было замечено и пресечено. Парня вышвырнули из троллейбуса. Но вот интересная концовка. Старик в возмущении произнёс: «До чего русские довели!». Будто воровство изобретение русских и будто не воровством и грабежами (набегами) жили народы Дагестана, укрывшиеся в горах.
Знакомая рассказывала, как к ним на крупнейшую автобазу города прибыл новый начальник из «местных». Собрав всех рабочих, он заявил, что будет их всех каждый день «****уть», чтобы они хорошо работали.
Так было на всех предприятиях и учреждениях. Русские хлынули в Россию. На них грех было на этом не нажиться. У них за бесценок, а то и вовсе бесплатно отбирали дома, квартиры и другое имущество. Руководство республики, якобы обеспокоенное творящимся беспределом, ввело беспредел свой, обязав русских «продавать» свое имущество по фиксированным (установленным этим же руководством) ценам. Понятно, что цены эти были нерыночными и почти ничего не компенсировали.
Когда осенью 1996 года я уезжал из Дагестана, там не только на ключевых государственных должностях, но и на всех мало-мальски значимых местах уже сидели дагестанцы: и прокурор, и военком, и председатель суда, и Министр внутренних дел… да что там перечислять.
И что для меня «ближе», прокурором гарнизона был назначен уже упоминавшийся мной помощник военного прокурора Грозненского гарнизона лезгин майор Шабанов Хидирнаби Яхьяевич. И уж один он в полной мере проиллюстрировал пагубность этого назначения. Даже от того, что доходило до меня, становилось не по себе:
Один кабинет с телефоном в прокуратуре занял его родной брат Курбан – работник Госстраха, никакого отношения к прокуратуре не имевший.
Электриком он назначил своего двоюродного брата.
Дневальным по прокуратуре в апреле-мае 1994 года стал его племянник рядовой Шабанов Муслим. Вместе с другим дневальным-дагестанцем они издевались над русским солдатом по имени Олег. Заставляли за себя мыть полы, избивали, грозились изнасиловать. Когда об этом стало широко известно, подполковник Шабанов историю «замял», в возбуждении уголовного дела отказал, а племянника перевёл дослуживать в/ч 63354 кладовщиком.
Систематически он на несколько дней на служебном автомобиле выезжал к родным в Курах (это очень далеко, горный район на самом юге Дагестана). В результате обе автомашины прокуратуры (одна абсолютна новая) оказались разбиты, и работники прокуратуры вынуждены были просить автомобиль для выезда по сигналам о происшествии в поднадзорных воинских частях.
В частности, 20.08.1993 года, Шабанов Х.Я. выехал в Курах на служебном автомобиле УАЗ-469 № 00-36 БВ (водитель Гашимов Гашим Ахмедханович, потом работал водителем в Каспийском ГОВД), будучи в отпуске (Врио прокурора ВП МГ оставался наш знакомый подполковник юстиции Сапожников В.Е.), и находился в Курахе по 27.08.1993 г.
Возвращался в Махачкалу Шабанов пьяным с четырьмя родственниками. Машина была перегружена фруктами. Примерно в 15-16 часов они повернули с улицы Ленина на улицу Дахадаева, где наехали на семилетнюю девочку Мамаеву Патимат из села Нечаевка Кизилюртовского района (мать – Сааду, отец – Магомед). Девочка получила ушиб головного мозга легкой степени, закрытый перелом теменно-височной кости слева и была госпитализирована в детскую многофункциональную ЦРБ.
Шабанов Х.Я. милицию не вызвал и с места происшествия уехал (якобы, чтобы увезти девочку в больницу) вместе со свидетелем Саломянской Ларисой Николаевной, прож. по пр. Кирова, 79 «а», кв. 37.
Лишь через три дня (30.08.1993 года) Врио военного прокурора гарнизона подполковник юстиции Сапожников В.Е. за исх. № 840 затребовал в республиканской детской больнице справку о состояния здоровья девочки. 01.09.1993 года получил на запрос ответ. Но реальная проверка по автопроисшествию была им начата лишь 10.09.1993 года (хотя объяснение Шабанова на имя ВП СКВО Соловьёва значится написанным 27.08.93, виза Сапожникова о проведении проверки датирована 10.09.93 г. и этим же числом – 10.09.93 г. происшествие зарегистрировано по книге № 1 под № 14/07/0063-93 м).
Проверка практически не проводилась. Свидетели не устанавливались.
12.09.1993 года в ВП МГ приезжал отец пострадавшей девочки и заявил Сапожникову, что работникам ВП МГ он не доверяет и давать им показания отказывается. Если дочери будет плохо, обещал потребовать возбуждения в отношении Шабанова уголовного дела.
Но как-то всё утрясли (по-дагестански). И дело «замяли».
В ВП СКВО о происшествии так и не было доложено. 20.09.93 г. в возбуждении уголовного дела отказано, копия постановления об этом в ВП СКВО не направлялась.
Эту информацию мне давал кто-то из офицеров прокуратуры. То есть там тоже возмущались безобразным поведением Шабанова Х.Я. Дорвался «национал» до власти, называется.
Но я отвлёкся, забежал вперёд.
В феврале 1991 года руководством КГБ ДАССР было, наконец-то принято решение о том, что дело Ибрагимхалилова и др. должен принять к своему производству заместитель начальника следственного отдела КГБ ДАССР подполковник Джарулаев. Как он этого не хотел и старался избежать! А потом «ухватился» за меня, чтобы я был в составе группы до самого завершения следствия.
С Джарулаевым мы познакомились ещё в мой первый период службы здесь. Оба тогда были лейтенантами. Сейчас оба были подполковниками. Он вырос на месте до замначальника следотделения КГБ республики, я – поколесил по стране и приехал сюда помощником военного прокурора гарнизона (да, собственно, тем же заместителем руководителя). Но у меня был огромный опыт, чего у Джарулаева не было и быть не могло, ибо у них не было практики. Они обленились. Работать не умели и не хотели. Они и дело-то у нас забрали (политически важно было взять) с условием, что вместе с делом в КГБ «передадут» и меня. Прекрасно понимали, что сами они всем своим огромным штатом (шесть человек) и несоизмеримыми с нашими оперативными и материальными возможностями дело «не потянут».
В свете изложенного будет понятнее мой рапорт на имя военного прокурора СКВО Соловьёва от 19.03.1991 г.:
Военному прокурору СКВО
генерал-майору юстиции
тов. Соловьеву В.Ф.
помощника военного прокурора
Махачкалинского гарнизона
подполковника юстиции Завгороднего А.И.
рапорт.
Товарищ генерал-майор, после нашего с Вами последнего разговора в г. Ростове-на-Дону я, действительно, хотел выполнить наиболее сложные следственные действия по делу об убийстве Бацарова Х.Х. (в частности, проверки показаний обвиняемых на мете совершения преступления, очные ставки между ними и пр.) после чего поставить перед Вами вопрос о выходе из следственной группы по этому делу. С таким настроением и прибыл в г. Махачкалу.
Проверку показаний обвиняемых на месте совершения преступления я провёл (со всеми, а не только с Ибрагимхалиловым). Планировал вскоре провести очные ставки между ними и другие следственные действия. Однако сложившееся в следственной группе положение заставляет меня обратиться к Вам с рапортом раньше. Дело в том, что кагэбэшники и не собираются нас с Мерзловым отпускать из группы, пока всё дело вообще не будет закончено. И не наиболее сложные следственные действия мы с Мерзловым должны выполнить. И не только то, что касается старшего лейтенанта Ибрагимхалилова. А вообще всё – то есть сдать эпизоды «под ключ». И вся их организация работы сводится к этому. Сейчас к направлению в суд готовятся три эпизода. Два из них, наиболее сложные, закреплены за мной и за Мерзловым. И лишь один – за одним из следователей КГБ. Остальные же их следователи будут «в необходимых случаях помогать» нам. Не мы им помогаем, а они нам. Отсюда и их отношение к работе. Например, во время выезда в горы для проверки показаний обвиняемых на месте совершения преступления старший следователь майор Гимбатов заявил мне, что его дело – только производить видеосъёмку, ибо он лишь помогает мне, а вся организация следственного действия, получение арестованных, составление потом протокола и т.п. лежит на мне. Даже арестованных, которые числятся за ними и которых брал под охрану их же конвой, по разумению Гимбатова должен был получать я. Хотя он такой же член следственной группы. Вот и получается, что ещё до выезда в командировку у меня работа – надо продумать схему проведения следственного действия, тщательно проштудировать показания обвиняемых, другие материалы. И во время его проведения надо ведь с учётом всех предыдущих показаний обвиняемых осветить все обстоятельства преступления наиболее полно. И после проведения следственного действия я, проведя более десяти часов в дороге, садился составлять подробный протокол, а Гимбатов в это время с остальными участниками смотрел видеофильмы, да к тому же просили меня уйти в другую комнату, чтобы не мешал им. О том, чтобы составить в это время схему, что-то сделать по делу ещё даже мысли не возникало. Он ведь и так «помогает», и за это я ему должен сказать спасибо. Когда же я пытался возражать, что дело-то их, поэтому они больше всех и должны работать, меня усиленно убеждали, что раз я включён в группу, я - следователь. А раз за мной закреплён эпизод, я всё и должен делать.
Почему же я, и старше по званию, и по возрасту, и по стажу работы должен был работать в бОльших, чем они, объёмах.
Удивление вызывает и то обстоятельство, что Гимбатов, который в группе с момента её создания, до сих пор не знает дело. Сколько раз я ему оставлял дело, чтобы он его изучил. Каждый раз он от этого под различными предлогами уклонялся. Зато, когда потом возникала необходимость что-то сделать, он заявлял: «Я дело не знаю, пусть сделает Завгородний, он всё знает!» Удобная позиция.
Такую же позицию избрал и бригадир – п/п-к Джарулаев. Он тоже в группе почти с самого начала, а сейчас принял дело к производству. Однако дело до сих пор не изучил и не пытается это сделать. Он даже дело при себе не держит. Вначале оно лежало в сейфе в пустующем кабинете, а ключ был у Чефанова. Сейчас оно в сейфе в кабинете, который отвели нам с Мерзловым, а ключ у Мерзлова. Все документы, в том числе постановления о продлении сроков следствия и стражи, справки, планы для Джарулаева составляет Мерзлов. Джарулаев разбил дело, назначил ответственных и свою задачу видит лишь в роли надзирателя – ходить по кабинетам и следить, чтобы все работали. Сам он за всё время выполнил не более трёх второстепенных допросов. Регулярно питается, нормально спит, никуда не ездит, не утруждает себя и ничем не рискует. Регулярно посещает спортивные занятия и спец. учёбу. А вот когда я сказал, что буду с работниками МВД ходить на плавание, он заявил, что запрещает мне это делать, что позвонит в бассейн и потребует, чтобы меня туда не пускали, хотя бассейн КГБ не принадлежит, а я ему не подчинён. Эффект от моей работы и её объём больше, чем от работы всего их отдела. Да и Министр обороны требует посещения физ. занятий.
Учеба у меня тоже заброшена. А когда я на полдня пошёл в прокуратуру, чтобы ознакомится с приказами, которые не читал с сентября прошлого года, Джарулаев воспринял это болезненно: тебя отдали в группу, будь добр работай и не отвлекайся.
Получается, пусть у меня скапливается работа, не изучается литература, не решены бытовые вопросы – ему до этого дела нет. Лишь бы двигалось дело, которое за ним закреплено. Но двигалось чужими руками.
Да и кто кому должен помогать?! У них шесть человек в отделе и всего одно уголовное дело, которое, кстати, я расследовал ранее один, наряду с другими делами и заданиями.
У нас же в прокуратуре 3 человека. А дел больше десятка и другой работы невпроворот. В прокуратуре округа всего два следователя, и работы навалом. Так кто кому должен помогать?! Не стыдно им вообще заикаться о какой-либо помощи?! Они просто боятся остаться один на один с этим делом, ибо от многолетнего безделья разучились работать.
Как не хотел Джарулаев принимать это дело! Ведь с декабря по февраль, пока решался вопрос о передаче этого дела в КГБ, по делу почти ничего не делалось. Сколько раз я подходил к Джарулаеву и говорил, что нельзя дорогое время впустую расходовать. Не убедил! Он всё надеялся, что дело передут кому-то другому, не ему. Теперь время упущено. Надо навёрстывать. Но работать не хочется. Вот и пытается он меня заставить работать без выходных и допоздна каждый день. То есть на чужом горбу в рай, ничего при этом не потеряв.
Но я-то не хочу быть чьим-то рабом и не потерплю подобного к себе отношения. Помните у Крылова: «Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдёт и выйдет из него не дело, только мука». Здесь же не только нет согласия, а налицо неприязненные отношения. Чем они могут завершиться, трудно сказать. Я уже слышал от Джарулаева гадости. Раз сдержался. Но не уверен, что сдержусь и в следующий раз.
Пока мы с Мерзловым в деле, у Джарулаева есть основания строить иллюзии, что можно закончить дело, не работая самому.
Когда же он увидит, что больше прятаться не за кого, он, может впервые за много лет, поймёт, что надо работать самому и заставит работать своих подчинённых.
Прошу вывести меня из состава следственной группы и вернуть к исполнению своих служебных обязанностей.
Пом. ВП МГ
п/п-к юст-и А.И. Завгородний
19.03.91 г.
Необходимый комментарий: Ну, первое. Речь в рапорте идёт о следственных экспериментах с обвиняемыми. Это не простое следственное действие. А в данном случае ещё и очень трудоёмкое и опасное. На тот момент наша работа переместилась во Владикавказ, где в следственном изоляторе КГБ содержались наши обвиняемые (в Махачкале такого изолятора не было, вернее, он не функционировал, был «законсервирован»). Все эти «выводки на место» начинались здесь, во Владикавказе. Отсюда мы везли их в Чечню, где на автовокзале в Грозном, преступники встретились со своей жертвой, потом в Дагестан, где Бацаров был убит и захоронен, а его автомашина сожжена. По завершении следственного действия вновь пересекали Чечню. Регион и время были очень опасными. На нас могли напасть, арестованных освободить или, наоборот, убить. Требовалась особая тщательность в подготовке следственного действия (сопровождение, соблюдение секретности, продумать, где и как кормить людей, где отправлять естественные надобности). По времени это был более чем полный рабочий день. А мне ещё по возвращении надо было оформлять протокол.
Второе. Я понял, что Сапожников остался на месте и мне предстоит ещё от него получить «сдачу». Надо возвращаться на службу и как-то урегулировать отношения. Но, не добившись вывода из состава сл. группы КГБ ДАССР, я настроил против себя теперь и их (кагэбэшников).
Джарулаев мне тоже потом будет «отдавать». Он ведь, действительно, натерпелся со мной. Не мог он без меня, вот и вынужден был многое терпеть. Это с его-то апломбом и амбициями.
Не без его участия мне навесили одно, потом чуть было не навесили ещё одно взыскание.
Об этом в прилагаемых документах (моих обращениях к Главному военному прокурору и прокурору округа).
Необходимый комментарий: Итак, я возвратился в военную прокуратуру гарнизона из КГБ ДАССР с победой. Большое, трудоёмкое и сложное, дело направлено в суд. Но меня ждало не поощрение, а наказание. Более того, активно велась работа, чтобы «навесить» второе взыскание. Меня пытались обвинить в бездельничанье во время нахождения в КГБ. Меня, который, по-существу, «сделал» дело («расколол» обвиняемых, провёл с каждым из них следственные эксперименты и очные ставки друг с другом). И неблагодарные облагодетельствованные мной кагэбэшники не только не поставили вопрос перед моим руководством, чтобы отдать должное за мою работу, а, по-существу, способствовали Сапожникову в его неправедном деле.
(Копаясь позднее в материалах своего архива, я обнаружил в служебной карточке своего личного дела - мне его выдал позднее кадровик ВК РД полковник Ермоленко А.В. - запись, что согласно приказу № 45 от 11.04.91 г. военным прокурором СКВО «за расследование разбойного нападения и умышленного убийства гр-на Бацарова, проявленные при этом профессиональное мастерство и трудолюбие», я награждался «ценным подарком»).
Ну, что сказать?! Никакого ценного подарка я не получал. Более того, не знал об этом «поощрении». Мне о нём никто не сообщил. Да, думаю, его и не было. Иначе… не стыкуется как-то это «поощрение» с последовавшими тремя месяцами позже выводами «высокой» комиссии во главе с самим А.Н. Казаком на имя военного прокурора округа о том, что я «не желаю напряжённо трудиться». Я ведь только что военным прокурором СКВО награждён как раз за «проявленное при раскрытии и расследовании тяжких преступлений профессиональное мастерство и ТРУДОЛЮБИЕ». В докладной записке упоминается, что я привлекался к дисциплинарной ответственности (приказ ВП СКВО № 64 от 05.06.91 г., строгий выговор «за нарушение воинской дисциплины, выразившееся в отказе от заступления на дежурство по военной прокуратуре и игнорирование указаний прокурора Махачкалинского гарнизона»), но не упоминается об этом поощрении. Как-то несерьёзно для такого «серьёзного» документа и выдвигаемых серьёзных претензий. Да и сам приказ ВП СКВО № 64 от 05.06.91 г. вряд ли мог состояться, если бы был его же приказ № 45 от 11.04.91 г. Как-то непоследовательно и противоречиво, а для такого высокопоставленного должностного лица и недопустимо, несерьёзно, легковесно.
Сама запись в служебной карточке сделана коряво, каким-то явно некаллиграфическим почерком с недопустимыми сокращениями. Уверен, что эта запись внесена в моё личное дело позднее, когда я стал активно защищаться и дело затребовали в ГВП. Испугались ребята! Вынуждены были показывать «объективность». Как далека была наша «юстиция» от истинной «ЮСТИЦИИ» («справедливости»).
Вот запись о приказе о «поощрении» (внизу).
А вот приказ о наказании (тоже внизу). Совсем другое дело: чётким почерком и без сокращений.
Позднее, во время судилища в отношении меня, я узнал (т.1 л.д. 46), что Чуденко нашему «кадровику» Войту охарактеризовал меня отрицательно. Заявил, что он удивляется, как ещё Сапожников терпит меня. Сказал, что его подчинённые жаловались на постоянные конфликты со мной. Что я отказывался работать по субботам, по характеру упрям, вспыльчив, высокомерен, «не умеет себя вести и работать в коллективе». А вот Сапожникова охарактеризовал положительно.
Чего ж держал, спрашивается?! Даже «держался за меня» так крепко?! И что ж ты передо мной демонизировал того же Сапожникова, если он такой хороший?! Из сиюминутной выгоды?!
Тогда же из объяснений Сапожникова я также узнал (т. 1 л.д. 13), что «в июле 1991 года по указанию полковника юстиции Казака работники КГБ сделали выборку работы Завгороднего по делу Ибрагимхалилова. Анализ (материалы находятся у Казака) показал, что Завгородний по нескольку дней в неделю бездельничал… Да и отзывы о его работе сотрудников КГБ были отрицательные…»
Верю этому (то есть сказанному Сапожниковым). Только вопрос к кагэбэшникам: «Что же держали бездельника у себя?!».
После того, как дело было направлено в суд, и я стал не нужен, за моей спиной, оказывается, исследовали мою работу, делали такие выводы, не спрашивая моих пояснений. Уж кто-кто, а Казак должен был знать, что порой одно успешное следственное действие готовишь несколько дней, а завершаешь за час-другой. Но без серьёзной подготовительной работы и результата того не было бы.
В свете всего этого не удивителен и вывод той «июльской» комиссии ВП СКВО в отношении меня.
В июле 1991 года в ВП МГ прибыла комиссия из ВП СКВО (Казак, Копылов, Назаров), якобы проверять прокуратуру, а по-существу, дополнительно что-то «нарыть» на меня. В докладной записке от 07.08.1991 года на имя врио военного прокурора округа полковника юстиции Афанасьева эти деятели написали следующее:
«...Подполковник юстиции Завгородний не желает напряжённо трудиться. Авторитетом у сослуживцев не пользуется. По отзывам офицеров военной прокуратуры и работников канцелярии тов. Завгородний не всегда ведёт себя тактично с ними, высокомерен, противопоставляет себя военному прокурору гарнизона и коллективу. Неоднократно проводившиеся с ним беседы военным прокурором гарнизона и руководством военной прокуратуры округа положительного результата не дали. За нарушение воинской дисциплины подполковник юстиции Завгородний привлечён к дисциплинарной ответственности…»
Это я «не желаю напряжённо трудиться!? Я не пользуюсь авторитетом у сослуживцев?!
Это кто подписал?!
Казак А.Н.? Тот, который подбрасывал меня на своих руках, своего подчинённого, когда я «расколол» Ибрагимхалилова?! Который верил каждому моему слову и доверял во всём, что касается расследования дела?!
Копылов?! Он на год раньше меня закончил наш факультет РГУ. И тогда, правда, говнистым (покорным руководству) был (был секретарём комсомольской организации факультета, и по указанию секретаря парткома факультета «зарубил» мне поездку летом 1972 года в Болгарию («в Шушенское по ленинским места надо ехать, если деньги появились!»). Мы вместе служили в прокуратуре округе. Во время этой «проверки» я от него не услышал ни единого замечания! «За глаза» подписывал гадость обо мне.
То же самое Назаров, который начинал службу в ВП Краснодарского гарнизона, где я был старшим следователем и безусловным авторитетом для него, а потом в ВП округа был зональным прокурором их гарнизонной прокуратуры! За туфли для жены из Махачкалинского Военторга «сдал» меня.
Афанасьев! Мы с ним (и его женой Тамарой Самарской) учились вместе не только на курсе и в группе, но и в подгруппе по немецкому языку, а два года жили на одной квартире. В апреле 1983 года, когда я отдыхал с семьей в «Океанском» санатории во Владивостоке, а он был помощником военного прокурора Владивостокского гарнизона, он пригласил меня с семьёй на выходные к себе домой, и радостно с Тамарой встречали нас. Правда, надо отдать должное, в Ростове-на-Дону он меня домой уже не приглашал. Оно и понятно, в 1983 году я был уже в прокуратуре округа на подполковничьей должности, а он – в гарнизоне и на майорской. Теперь он был моим начальником: и в звании, и в должности опередил. Правда, не за какие-то особенные качества его выдвигали. За личную преданность. Рассказывали, что прокурор гарнизона полковник Попов брал Василя с собой на рыбалку. Василий Захарович «нанизывал» рыбу на крючок. Так отзывались о нём сослуживцы. Когда Попов стал Главным военным прокурором, Афанасьев стал прокурором гарнизона (во Владивостоке), потом первым замом прокурора Северного флота, а потом рассчитывал стать прокурором СКВО и «получить генерала». Но «маза» закончилась». Попов уволился, а у нового Главного были свои люди на эту должность. Так Василий Захарович и уволился с должности первого зама прокурора СКВО. Мне он ничем не помог. И Тамара даже не вспомнила, хотя муж, наверняка, ей обо мне и моих перипетиях рассказывал.
И, тем не менее, брошенный всеми, я удержался. Не решился Соловьев В.Ф. навесить мне ещё одно взыскание. Прислал гневную тираду и «поставил на вид» («строго указываю»).
В своём письме за № К/5016 от 14 августа 1991 года он писал:
«Проведённым расследованием установлено, что 26 июня 1991 года пом. военного прокурора Махачкалинского гарнизона подполковник юстиции Завгородний А.И., получив указание военного прокурора гарнизона прибыть на службу, ссылаясь на заболевание, не выполнил его, не представил справки из медицинского учреждения о своей болезни, в установленном порядке не получил разрешения на освобождение от исполнения служебных обязанностей.
Тем самым тов. Завгородний допустил нарушение воинской дисциплины, на что ему строго указываю. Такой мерой ограничиваюсь лишь потому, что тов. Завгородний действительно в течение нескольких дней находился на излечении.
Требую от подполковника юстиции Завгороднего П.И. коренным образом изменить своё отношение к исполнению служебного и воинского долга и предупреждаю, что при повторении нарушения воинской дисциплины будет решён вопрос о привлечении его к дисциплинарной ответственности.
Прошу разъяснить подчинённым порядок освобождения офицера от исполнения служебных обязанностей»
Сразу, как только в Ростов-на-Дону уехала облагодетельствованная им и облагодетельствовшая его комиссия, Сапожников В.Е. ушёл в отпуск, оставив исполнять свои (прокурора) обязанности меня. Да если бы он и в самом деле ушёл, а то болтался здесь и мешал работать.
Вспоминается Дальний Восток. Я из прокуратуры округа прибыл в командировку в Сковородино. Там будущий мой начальник по ГВП, а тогда заместитель прокурора гарнизона майор юстиции Яковлев Ю.П., жаловался мне, что прокурор гарнизона В.Чернов убыл в отпуск, но продолжает пользоваться служебной автомашиной. Когда он предложил Чернову не трогать служебный автомобиль (дескать, как же мне работать), тот заявил: «А что же я в отпуске без машины делать буду?!» То есть прокуроры считали, что автомобиль им выделен персонально.
Сапожников действовал соответственно. У меня сохранился черновик моего рапорта от 12.08.91 г. на имя прокурора округа по этому как раз поводу:
«09.08.91 г. в 20 часов водитель автомобиля ВП МГ рядовой Омельченко сообщил мне, что ему необходимо ехать в аэропорт, так как Сапожников приказал его встретить.
Согласившись с этим, я предложил Омельченко сразу же после этого поставить автомобиль в парк, в субботу и воскресенье из парка не выезжать, провести время вместе с приехавшими к нему родителями.
10.08.91 г. в 22 час. 30 мин. жена, вернувшаяся с собаками с прогулки, сообщила мне, что ещё полчаса назад к дому подъехал Омельченко. Она спросила, не случилось ли чего, и не за мной ли он приехал. Омельченко ответил, что ничего не произошло, просто его вызвал Сапожников. Он поднялся к Сапожникову, а затем стал ждать чего-то.
Я решил разобраться, что случилось, спустился вниз, но автомашины уже не застал. Соседка сказала, что как только моя жена ушла, Омельченко три раза посигналил фарами. Тут же в гражданской одежде спустился Сапожников, сел в автомобиль, и они уехали.
Я решил дождаться Сапожникова, чтобы выяснить, почему он это себе позволяет, просидел до 1 часа ночи, но Сапожникова так и не дождался. Позвонил оперативному дежурному Дагвоенкомата, в гараже ли автомобиль. Он ответил, что автомобиля в гараже нет, и что его не было в гараже с пятницы.
На следующий день, то есть 11.08.91 г. я пришёл в прокуратуру. Автомобиль стоял здесь. Спросил у Омельченко, куда он ездил ночью, и почему не выполнил моего распоряжения и не поставил автомобиль в гараж. Он ответил, что выполняет приказ прокурора.
Вечером, в 22 час. 30 мин. я пришёл в прокуратуру, чтобы проверить, всё ли в порядке. Омельченко не было. Его отец сказал, что сына к 22 часам вызвал прокурор. Он сетовал на то, что сын попал служить в военную прокуратуру. Лучше бы он был в войсках, чем лакеем у кого-то. Не вовремя кушает. Спит в автомашине, чтобы её не угнали. Приезжает поздно, и не известно, где ездит. За прошедшие два дня они видели сына урывками: то надо прокурора отвезти на пляж, то потом забрать, то ещё куда-то отвезти, а ночью в обязательном порядке ехать с ним куда-то.
Я с отцом просидел до полуночи, но Омельченко так и не дождался.
В 6 часов 12.08.91 г. меня вызвали на происшествие. Придя в прокуратуру, я от отца Омельченко узнал, что приехал сын в прокуратуру лишь в 1 час. 30 мин., а к 6.30 прокурор приказал ему вновь приехать за ним.
После возвращения с места происшествия я пытался говорить с Сапожниковым, но разговора не получилось. Вначале он пробовал врать, что ездит по делам службы, но поняв, что я достаточно хорошо информирован о его поездках, стал орать на меня, что он – прокурор, и его никто ещё не снимал, что в случае чего он сам ответит за своё поведение, пытался запугать меня. Одним словом, разговор закончился ничем.
В 17 час. Омельченко пришёл и заявил, что прокурор вызывает его к себе домой. Приехал он лишь в 20 час. Но когда я ему предложил ехать на ужин, а затем поставить автомобиль в гараж, он заявил, что к 22 часам вновь должен ехать к Сапожникову.
Получается, я должен исполнять обязанности прокурора, а он – пользоваться правами.
Прошу избавить меня от забот о прокуроре-отпускнике. И без того забот хватает.
Врио ВП МГ
п/п-к юст-и А.И. Завгородний
12.08.91 г.»
Конечно, это был глас вопиющего в пустыне. Никаких мер никто не предпринял. Это в отношении меня так старались найти какие-то улики. А здесь и искать не надо, бери только. Но…Фемида у нас и слепая, и глухая, лишь, когда начальству так надо; когда же ему (начальству) надо другое, то она будет и зрячая, и хорошо слышащая.
Кстати, когда надо мной позднее устроят судилище и будет сфабриковано уголовное дело, я при ознакомлении с материалами этого дела узнаю (из объяснений Сапожникова, л.д. 13), что «…даже будучи в очередном отпуске» он «почти ежедневно приходил на службу для оказания помощи». Вот, оказывается, зачем он приходил.
21-23 августа 1991 года была попытка государственного переворота. Власть в стране попытался взять самозваный ГК ЧП. Сапожников тут же заявился в прокуратуру и развил бурную деятельность: стал вызывать людей, вести переговоры. Естественно, всецело был за ГК ЧП (потом отказался, и никто его уличать не стал). Причём, не удосужился официально выйти из отпуска. То есть обязанности его, всё так же были на мне.
История получила продолжение 11 сентября 1991 года. Теперь я находился в отпуске и готовился к отъезду в Закарпатье (я взял на всю семью путевки на турбазу МО СССР в г. Мукачево). Приезжает водитель с запиской от Сапожникова: «Анатолий Иванович! За Вами секретный документ. Прошу срочно прибыть и отчитаться за него». Хотел проигнорировать: я в отпуске, а документов за мной никаких не числится. Но Татьяна уговорила сходить: «Не обостряй обстановку!». Пошёл.
- Анатолий Иванович! Помните, я приходил на службу, когда был ГК ЧП?
- Помню.
- Я тогда получил в канцелярии секретный приказ, он до сих пор числится за Вами.
- Как может за мной числиться документ, полученный Вами?
- Но я же тогда числился в отпуске, на себя я его не мог получать?
- Ко мне какие претензии?
- Документа нет, а Вы должны были проследить за его сдачей в секретное делопроизводство.
- Да я знать не знал, что Вы там берёте, документа в глаза не видел, и за секретаря тогда не оставался.
- Я доложу, что Вами документ утрачен.
- Ага, и убить я Вас собирался! Что ещё?!
Короче, очередной раз разругались.
Документ он, видимо, всё же нашёл, так как никаких разбирательств по этому поводу не последовало.
Моё письмо родным от 31.10.1991 г.:
«Здравствуйте, мои родные! Пишу всем сразу, так как кто его знает, когда выдастся свободное время для этого… Сразу после моего прибытия из отпуска прокурор лёг в больницу на лечение, следователя отправил в очередной отпуск, а секретаря отправил в отпуск по семейным обстоятельствам, автомашину поставил на ремонт. Так я остался без подчинённых и транспорта, но зато с большим объёмом работы. Вы, наверное, слышали, что у нас дороги блокировали, митинговали – одним словом неспокойно было, а мне надо и за прокурора работу делать, и за следователя, и свою…
…Мам, если появится Сергей, узнай, не попадался ли ему станок, о котором мы с ним говорили. Если нужны будут деньги, пусть даст знать. Если сможет купить сразу, то ещё лучше…
…Да, Лариса, и к тебе у меня просьба. Когда мы с тобой ходили в книжный магазин, я там видел книгу «Выращивание винограда на приусадебном участке», стоит 5 рублей, повертел-повертел, да и отложил. А сейчас жалею: вдруг на своём участке смогу развести. Если не затруднит, и если они ещё остались, купи, пожалуйста…
Необходимый комментарий:
Сапожников откровенно выживал меня из прокуратуры. Создавал невыносимые условия для работы. У меня сохранился листок со списком уголовных дел, бывших у меня тогда в производстве – 24 уголовных дела. И просто для следователя это много. А на мне ведь висела вся работа в гарнизоне (и за прокурора, и за следователя, и за секретаря, и за себя, конечно). Обстановка была тяжелейшая. Свои части солдаты покидали десятками и сотнями. И с этим ничего нельзя было поделать. Силёнок не хватало бороться. Средств на командировки, да вообще на всё, не было.
Помню, какой-то негодяй из Туркмении мне прислал материал исполненного нашего отдельного поручения о допросе родных какого-то солдата на… туркменском языке. Задание-то наше было на русском языке, и он разобрал, что надо делать, но на русском языке отвечать не стал, и «приводить его в чувство» было некому. Начинался парад суверенитетов.
Да, и русские были не лучше. У меня сохранилась телеграмма от 30.11.1991 года в Буйнакский госпиталь из Смоленска. Мать военнослужащего Морозова Валерия Владимировича требовала от сына: «Сынок срочно комиссуйся, никаких лечений. Дома вылечу. Мама». Как всё было просто, и сходило с рук. И в такой момент Сапожников оставил меня одного «воевать» со всем этим беспределом. Понятно для чего – чтобы я сломался.
О том, что мне придётся уходить, я уже не просто думал, а готовился к этому. Об этом свидетельствуют мои просьбы о станке, о руководстве по выращиванию винограда… Дальше будет ещё хуже, и для меня это станет настоящим «фетишем»: я внушал себе, что это мне надо, потребуется. У меня до сих пор в ящиках много инструмента, который приобрёл тогда на рынке: отвёртки, рубанки, свёрла, строительная каска, маска для электросварщика и многое-многое другое. Всё это позволило мне выжить, выстоять. Это была какая-то иллюзия цели, какое-то стремление к чему-то, когда ничего не хотелось. И ещё я врачевал душевные раны на даче. Там тоже была какая-то перспектива. В противовес сиюминутной безнадёге.
Когда отношения у нас с Сапожников испортились, да он ещё взял руководителем канцелярии свою любовницу Кудрявцеву, я вообще оказался один в недружественном окружении. Прежняя зав. канцелярией Татьяна Дмитриевна (знакомая ещё по первому периоду моей службы в Махачкале) и её дочь Олеся в счёт не шли. Олеся, в принципе, продолжала относиться ко мне неплохо, а мать тут же «перекрасилась» и потом ещё против меня «давала показания». Лишь бы остаться в стороне.
А вот ещё одно письмо домой (ноябрьское):
«…У меня всё по-прежнему, за исключением того, что очень плохо тёще. Татьяна и Василь, сменяя друг друга, дежурят возле неё день и ночь. А у неё (у Тани) ещё занятия, да и дома работы невпроворот.
Высылаю вам газету «Дагестанская правда», где на 3 и 4 стр. напечатана статья о расследованном мною деле. Правда, меня там отодвинули на предпоследнее место, но на самом деле всё основное и главное по делу сделал я…
Все праздники работал, да и субботы и воскресенья тоже. Тани всё равно дома не было.
7 ноября проснулся (спал в одежде, так как у нас до сих пор не топят, а уже холодно), час лежал, вылазить из-под одеяла не хотелось. Вспомнил, как раньше на этот праздник приезжал домой. Папа смотрел парад, ты жарила картошку с уткой, и так было спокойно и уютно, что захотелось вновь вернуться в детство, и хоть какое-то время побыть без забот. И понимаешь, что это возможно лишь в воспоминаниях. Полежал-полежал, поднялся, да поехал работать…»
Необходимый комментарий: Тёща умерла 18 ноября 1991 года. Как раз в мой день рождения (по документам). С этого времени мы мой день рождения в этот день старались больше не отмечать. Отмечали в день моего фактического рождения – 18 октября.
А в тот вечер мы собрались дома и стали думать, как организовать похороны, где и что купить (выручил Военторг да то, что я оставался тогда за прокурора) и где добыть деньги.
Газета «Дагестанская правда», № 225 (20327) от 12.11.1991 г.:
8 октября 1991 года военным судом СКВО было рассмотрено дело в отношении Ибрагимхалилова и его сообщников. Все они были осуждены. В частности, сам Ибрагимхалилов по ст. 102 пп. «а» и «е», ст.146 ч. 2 пп. «а», «б», «в» и «д», ст. 144 ч. 2 и ст. 195 ч. 3 УК РСФСР был приговорён к 15 годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии усиленного режима, Шамсудинов – к 12 годам ИТК усиленного режима, Яхьяев – к 10 годам усиленного режима.
Номинальный руководитель следственной бригады Джарулаев Г.Д. получил звание заслуженного юриста ДАССР. Все (кроме меня) участники следствия были награждены. И только обо мне даже не вспомнили. Я боролся за своё существование.
И здесь претензии не к дагестанцам. Они вообще признают только силу и дружат с сильным и влиятельным. Обмануть для них не проступок, а доблесть. Верить им ни в чём нельзя.
Вспоминается такой момент. 3 июля 1990 года в наш служебный автомобиль (УАЗ-469 № 50-51 ДХ, водитель рядовой Шенфельд) на перекрёстке у автовокзала врезался на своей автомашине некто Саадулаев С.Н. Никто из нас или его пассажиров не пострадал, он свою вину в нарушении правил дорожного движения признал, пообещал добровольно восстановить повреждения на нашем автомобиле и попросил работников ГАИ не вызывать. Дал «в залог» своё удостоверение участника войны в Афганистане, техпаспорт на автомобиль и своё удостоверение тракториста-машиниста. Стреляный я был воробей, а поверил. Более того, мы отбуксировали его автомобиль в ремонтную мастерскую… А Саадулаев отказался восстанавливать повреждения на нашем автомобиле. Пришлось просить начальника отдела ГАИ МВД ДАССР провести расследование.
Джарулаев оказался ничем не лучше. Обещаний раздавал море!
Но такими же оказались и мои «славянские» начальники генерал-майор юстиции Соловьев и полковник юстиции Казак. Тоже обещаний было немало, только дело закончи…
Вспоминается один телефонный разговор. Осенью 1991 года в прокуратуру позвонил из ГВП Леонид Копалин. Во время учебы в университете мы с ним жили в одной комнате в общежитии. Очень дружили, и я его очень уважал. Собственно, он меня тоже, и был обо мне очень высокого мнения. Лёня старше меня по возрасту, но позже меня поступил в университет. В январе 1975 года, когда я уже служил в военной прокуратуре, я навестил его в новом общежитии университета на Западном. Тепло поговорили. Он подарил мне свою фотографию с надписью «помни о 121-й» (это наша комната в старом общежитии на пр. Октября), сказал, что тоже хочет после окончания университета пойти в военную юстицию, а мне пророчил «быть Главным военным прокурором»:
- Что смеёшься?! Я серьёзно! У тебя для этого есть все данные! Ты умён, образован, целеустремлён и порядочен!
Потом, когда Лёня будет призван в военную юстицию, и мы будем служить вместе, даже в одном кабинете в ВП Краснодарского гарнизона располагаться, у Лёни появится чувство соперничества, и душевность в наших отношениях исчезнет. Ради карьеры он от многого откажется, станет ловко карабкаться вверх. У полковника Шорохова он «выпросит» должность помощника военного прокурора гарнизона в Краснодаре. Потом его двинут на должность заместителя в прокуратуру Батайского гарнизона (Ростов-на-Дону). Рассказывают, что он здесь активно «таскал вещи» прокурора округа генерала Провоторова, за что был удостоен должности военного прокурора Грозненского гарнизона. Убывая в Москву (в ГВП), Провоторов заберёт с собой и так хорошо зарекомендовавшего своей личной преданностью Копалина. И там Лёня не затеряется. Он двинется по партийной линии (будет членом парткома ГВП) и осядет на должности заместителя в Управлении реабилитации (не трудоёмкое и не очень ответственное, но громкое, на злобу дня, управление). Не раз с Главным военным прокурором съездит в Германию. Будет таскать его (Демина) чемоданы и гладить его брюки (сам рассказывал). То есть дороги наши окончательно разойдутся. Одно время в Москве мы будем жить в одном подъезде, но ни разу друг у друга не побываем. Он меня будет сторониться, поскольку я всегда был на «острие» («я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал»), Лёня же всяких конфликтов избегал. Мне он ни разу и никакой помощи не окажет.
Но в ту осень 1991 года я был рад его звонку, и я всё ещё надеялся, что он мне поможет. Не мог он не знать о моих проблемах. Ну, и … не должен, как порядочный человек оставаться в стороне. Остался… Даже с Сапожниковым не переговорило «партийное руководство ГВП» о необходимости корректного поведения с подчинённым. Он и не ко мне-то звонил, звонил Сапожникову по какому-то своему вопросу (они как прокуроры соседних прокуратур ранее встречались).
А я-то как обрадовался:
- Лёня, привет!
Отвечал он мне холодно и как бы свысока. Не удержался похвастаться своим головокружительным успехом (я секретарь партийной организации ГВП). О моих делах спрашивать не стал и попросил пригласить к телефону Сапожникова. С ним он говорил долго и, судя по голосу Сапожникова, дружески.
Лёня предпочёл «не знать» моих проблем. Прямо как в том анекдоте:
Теплоход проходит мимо небольшого острова в океане, на котором бородатый мужчина что-то кричит, отчаянно размахивая руками.
- Кто это? – спрашивает капитана пассажир.
- Понятия не имею. – Отвечает он. - Каждый год, когда мы здесь проходим, он вот так же сходит с ума.
Да меня предадут таким же образом и все остальные сослуживцы. Очень уж преданны будут субординации.
Как там у Иосифа Бродского:
Когда он входит, все они встают.
Одни по службе, прочие – от счастья.
За счастье почитали выполнить волю преследовавших меня руководителей Кураков А.Н., Мартолог С.Б., Афанасьев В.З., тот же Казак А.Н., Петряев В.С., Назаров С. и многие-многие другие. Не удивительно, что друзей в юстиции у меня не осталось. Даже не друзей, а людей, с кем хотелось бы продолжать общение. Вот такая плата за желание оставаться собой и добросовестно выполнять свой служебный долг.
Мои попытки добиться отмены несправедливого и незаконного приказа о моём наказании за невыход на дежурство на майские праздники закончились ничем. Футболили мои жалобы и ограничивались отписками не по существу. Вот что я писал в повторной жалобе от 05.12.1991 года на имя Генерального прокурора СССР.
Ответа я не получил. Союз (СССР) распался, некому было отвечать. Закончился такой короткий, но острый этап российской истории. Многие называют этот период Советской империей. В самом деле, Сталин сохранил Российскую империю почти в тех же границах. Только царство Польское, да Великое княжество Финляндское стали самостоятельными государствами. Но присоединилась Тува.
В той стране (Империи) я родился, состоялся как личность и стал тем, кем являюсь сейчас, прожил активные детство, молодость, зрелость - около сорока лет. Какой бы она ни была, это – мой Дом.
В одном из журналов прочёл стихотворение Юрия Ряшенцева «Прощание с Империей». Не совсем согласен (оно, на мой взгляд, излишне критиканское), но кое-что задело.
Юрий Ряшенцев, «Прощание с Империей»
«Гуд бай, Америка, о…»
(из репертуара «Наутилуса»)
Что – пергамент? На шкуре на собственной
письмена не бледнее, поди…
На рублёвой бумажке, на сотенной
Кремль - как в жизни. А жизнь – позади.
Там уключина дачного ялика –
как шарманка… Там вор-понятой…
Там колено подруги – как яблоко,
тот же райский налив золотой.
Там тепло улыбается Берия
за стеклом нелюдского литья.
И гремит алым шёлком Империя.
О, Империя, юность моя!..
Как ты смотришь светло и бессмысленно,
своего не предвидя конца.
«Браво, Фигаро, браво, брависсимо!»…-
Парикмахер сажает певца,
и сажает певец парикмахера.
И сидят они оба. Но – там!..
Здесь плывёт москворецкое марево,
согревая подбрюшья мостам.
Здесь Тракай розовеет. Иверия
хоровое заводит питьё.
Там – авария, рот. Здесь – Империя!
О, Империя, счастье моё…
Есть великое благо Отечества –
стариковская трусость вождя.
Ваше Волчество, Ваше Овечество,
право, чокнемся! С Богом!.. Хотя
жалко гения – умер непонятым,
жалко мастера: понят, сидит, -
но под месяцем этим непоротым
тот, кто жертва, – уже не бандит.
Ну а кто же не жертва за столиком
и за общим имперским столом?
Этот – живчиком, тот – меланхоликом –
оправдаемся: не перед злом!..
А у Бога тепла и доверия –
для гадюки найдётся самой.
Потому – за тебя, о, Империя,
За тебя, вытрезвитель ты мой!
На распаде имперского города
Призрак храма встаёт неспроста.
Воссоздатель обрящет ли Господа?
Если Господа, то, - не Христа.
Фарисейская воля горластая
всё наглее являет свой пыл…
Но как искренно стонем мы, шастая
по камням мимо тёмных стропил,
по траве, надочажной, надсудебной,
мимо призрачных бывших огней,
по своей по державе особенной,
по Империи бывшей, по ней…
Что была за формация? Молодость…
Положение? Раб своих чувств…
Где ты, старость, усталость, измотанность
в час, как родом и градом кичусь?!
Сохрани только эту скамеечку,
эту лавочку в мёртвом саду,
где на клёне счастливую меточку
мы оставили в мёртвом году.
Не к суме, не к тюрьме – к высшей мере я,
к вечным снам присуждён я. Зови,
О, Империя – о!... о, Империя,
свальный грех накануне любви…
Согласен с автором, что эпоха – это фон для жизни каждого человека. Насколько она была наполненной и интересной, зависело, в основном, от каждого человека. Я жил наполнено, поэтому и есть о чём написать. Согласен и с тем, что мы обречены постоянно вспоминать Союз, возвращаться туда мыслями, даже во сне.
Развалил Союз Ельцин Б.Н. и прощения ему за это не будет.
Но в то время особого времени на рассуждения не было. Жизнь поменялась кардинально: трудностей прибавилось неимоверно, а возможностей добиться правды стало меньше.
7.01.92 г.
Здравствуйте, мои родные! Как бы я хотел сейчас побывать дома. И не для того, чтобы взять продуктов – душой хоть немного отойти, размякнуть. Тяжёлым было время с моей последней побывки. Сразу я остался один в прокуратуре: прокурор лёг в больницу, следователя отправил в отпуск, секретарше тоже дал отпуск, а машину поставил на ремонт. Да хоть бы, действительно, лежал, а то только числится. Постоянно шатался в прокуратуру, военторг, забирал, что причиталось на прокуратуру. Работы себе, конечно. никакой не брал. Только уголовных дел в производстве у меня было двадцать шесть, а ведь была и прокурорская работа.
18 ноября умерла тёща. Сами понимаете, сколько проблем свалилось на мои плечи. До сих пор ещё не все решены. Маму тёщи мы так и не известили, боялись, что не выдержит, она ведь старенькая. Решили потом съездить к ней в Баку. Но потом я не смог. А без меня ничего так и не заладилось. Я молчу, они молчат.
Вышел на работу прокурор (хотя что значит вышел, только формально). Ещё хуже стало. То я сам себе был хозяин, теперь эта сволочь выкомаривать стала. Не секрет, что в декабре перед свободными ценами все старались что-то купить по старым ценам. Так вот этот негодяй тоже старался, хотя они со следователем и так за год нахапались. Это я за весь год ничего не взял. А чтоб я не мешал, меня насильно с одобрения окружного начальства направили расследовать дела в Буйнакске. Здесь куча хищений со складов. Сразу кучу зайцев убили: дела будут расследованы; я не увижу, как они будут хапать и, конечно же, я ничего взять не смогу. Пытался я брыкаться, звонил в округ: почему следователь, который должен расследовать, сидит в Махачкале, почему прокурор, который должен надзирать за следствием, сидит в Махачкале, а я, который по идее к следствию отношения не имею, один и расследую дела. Да где там! Кому до меня дело!
Жду, когда эта сволочь уедет в Москву на операцию. Несколько месяцев его не будет. От него толку по работе мало. Каждый день пьёт. В прокуратуре нет тепла, трубы прорвало. Он ждёт, когда я добуду трубы и всё сделаю.
Я уже больше месяца простуженный на работу хожу! Отопления дома нет, горячей воды - тоже. Температура в комнатах – 13-14 градусов. Дома в холоде, на работе – холод и на улице – холод.
Вот такие дела.
Володя мне писал письмо. Просил приехать. Да где там. Объясните ему, что мне и ответить некогда. Собственно, не то, что некогда, а до того задёрган, что ничего не хочется. Придёшь домой, укроешься потеплее и двигаться не хочется. Ему, если он считает, что с Ириной обошлись несправедливо, следует обратиться в суд. Я ему тут ничем помочь не могу. Разве что с кем-то там поругаться. Но я и без того устал от ругани и разных проблем.
Ваше сообщение, что Сергей уехал на лесозаготовки в Вологду всколыхнуло ещё одну мою проблему. Вы знаете мои жилищные условия: теснота (Денис с Наташей спят на одной кровати, часть вещей до сих пор лежит в прокуратуре), а город квартир военнослужащим больше давать не будет. Вот и остаётся только самому строить себе дом. Участок (4,5 сотки) обещали дать. Но тут сразу поднимается ряд проблем: деньги, стройматериалы и т.д. Одних только лесоматериалов надо 30-40 кубометров. Конечно, вряд ли это будет. Но на всякий случай, узнайте у Сергея, может он сможет выписать леса больше, чем ему требуется на его дом, с тем, чтобы я его мог купить. Я думаю, это было бы дешевле, чем покупать у государства. Захочет ли Сергей? Был бы жив папа, думаю, он помог бы добыть в колхозе и лес, и кирпич, и шифер. Тяжело одному без поддержки.
Поскольку моя к Вам бандероль шла 40 дней, посылаю маме свой подарок к дню рождения заблаговременно. Всего тебе доброго, мама, а главное – здоровья. Пусть тебя согреет этот платок. Если добуду, вложу в бандероль и лекарство.
Тебе, Лариса, высылаю книгу Фрейда. Сейчас все его читают. Себе добуду. Всё равно пока читать некогда. Забыл, когда читал последний раз газету. Тебя прошу, если сможешь, вышли мне книгу «Разведение кроликов в домашних условиях». Я её кажется видел в магазине в Развильном. Дело в том, что мясо сейчас очень дорогое, и Татьяна с Василём хотят в подвале квартиры Василя поставить клетки и разводить кроликов себе на питание. Сейчас многие горожане так делают. Не знаю, что у них получится, но со своей стороны хочу им помочь.
Саше высылаю последние из оставшихся румынских сигарет. Случайно обнаружил их среди вещей. Остались от отпуска.
Всего Вам доброго.
До свидания.
Толик
29.01.92 г.
Здравствуйте, мама, Лариса, Саша, Гриша, Сергей. Привет остальной родне.
Лариса, я вчера получил от тебя письмо и тронут твоим вниманием и заботой.
Всё у меня нормально. Не беспокойтесь. Конечно же всё, о чём ты пишешь, есть (холодно и дома, и на работе, плохо с продуктами, сложная обстановка в республике, да мало ли чего ещё, но, надеюсь, всё пересилим.
Пишу редко, потому что я дома бываю редко. Мой начальник, сволочь, всё делает, чтобы:
во-1-х, у меня было работы за глаза, я её всю делал, а он тогда сможет пьянствовать, что он и делает регулярно;
во-2-х, он пытается сделать так, чтобы я всё время был на выезде и не видел, как он пьёт, ему кажется. что так я не узнаю о его проделках;
ну, и в третьих, это способ как-то насолить мне. Он-то своей семьёй не празднует, и ему не нравится, что я – семьянин. Он везде, где только можно. пытается сделать мне гадость.
Сейчас находится в Ростове на совещании. Просил взять, говорил, что у мамы день рождения, заеду. Не взял. Вначале, как причину указал – нет денег. Я сказал, что готов поехать за свои. Тогда заявил, что не на кого оставить прокуратуру. Я ему напомнил, что и раньше оставляли прокуратуру на следователя, ничего с ней не станется. Тогда заявил, что нечего разъезжать, надо работать. Вот так и живём.
Я уже недели три как выслал маме подарок ко дню рождения, чтобы пришёл вовремя. Неужели опять опоздает?
Рад за вас, что у вас хорошо, насколько это может быть хорошо. Я тоже буду стараться удержаться.
Всего Вам доброго.
До свидания.
Толик
Необходимые комментарии к письмам:
Первое: Эти письма – достоверные свидетельства того времени. Писал искренне, самому близкому человеку, всё как было. Их сохранила мама, поэтому-то сейчас и есть возможность «заглянуть в прошлое» своими же глазами «того человека», которым я был тогда. После смерти мамы Сашка-племянник (Ларисин сын) пытался сжечь их, посчитал ненужным хламом. Хорошо, что то ли Лариса, то ли Люда вовремя сообщили об этом, и я пресёк уничтожение.
Очень интересные бытовые детали того времени. Ну, додуматься, разводить кроликов в подвале! Ничего из этой затеи не получилось, но она показывает, как трудно в то время было прожить.
Второе: К бабушке в Баку (Шувеляны) я смог вырваться лишь 8 марта 1996 года. Как она-то выживала в это страшное время?! Когда я поздно вечером 8 марта 1996 года прибыл к ней и разложил на столе купленные по дороге продукты: фрукты, овощи, мясные изделия, печенье, конфеты, она долго просто смотрела на всё это изобилие, покачиваясь, как пьяная, из стороны в стороны – наголодалась.
Брошенная внуками на произвол судьбы, она вынуждена была обратиться ко мне. Прислала в прокуратуру письмо: «Толик, ты к своей маме, наверняка, ездишь. Почему же меня забыли?!» Это письмо мне с издевкой вручила Кудрявцева (ещё одно направление рассказывать гадости обо мне). Когда стал выговаривать «внукам», Василь отмолчался, а Татьяна заявила: «Ну, сука, вздумала писать. Я ей надаю «трандулей». Мне стыдно было получить такое письмо, а им нет.
Татьяна поедет в Шувеляны уже после смерти бабушки весной 1997 года (продавать её дом), Василь так и не поехал. Я бы и рад, но меня держали как раба на галерах: работай, работай, работай, и только и ждали, чтобы где-то сорвался. Разговора о поездке в Баку не могло быть: Твоя бабушка? Жены?! Вот пусть она и едет! А у неё там ещё и брат - взрослый детина - есть! И, действительно, нечего возразить. Потом границу с Азербайджаном вообще закрыли. Я и в 1996-то году пересёк её с трудом.
Наконец, третье: В декабре 1991 года Сапожников навязал мне расследование нового громоздкого дела в городе Буйнакске. В нашем основном соединении (110 гвардейской артиллерийской дивизии) склады обворовывать стали сами часовые (дело Арцева и др.). Более полугода я буду заниматься этим делом. К уголовной ответственности будут привлечены семь человек. Какой объём работы мне предстоит выполнить! Это помимо прокурорской работы. И опять за эту колоссальную работу я никакого поощрения не получу. Даже вал репрессий в отношении меня не уменьшится.
Сапожникову я был не нужен даже в качестве ломовой лошади. Он был бы рад, если бы я с работой не справился. Для него стало делом принципа, либо сломать меня и превратить в послушного раба, либо выпихнуть из прокуратуры.
Ещё во время моей работы в КГБ ДАССР по делу Ибрагимхалилова и др. начальник тамошнего следственного отделения Чуденко как-то в порыве «расположения ко мне» посоветовал:
- Анатолий Иванович! Ты бы «пригнулся» перед Сапожниковым, признал бы, что он «выше» тебя!
- Что значит «выше»?! Старше по должности? Так я это прекрасно понимаю!
- Ему важно знать, что ты выполнишь любое его распоряжение.
- Да здесь он может не сомневаться: любое его законное распоряжение я выполню.
- Вот видишь, как ты ставишь вопрос! А ему важно, чтобы ты просто «любое» его распоряжение выполнил.
Через семь лет, уже в ГВП, того же самого от меня захочет Сагура А.Л., и Турецкий М.А. будет меня убеждать в том же, что и Чуденко: «Ему просто важно, чтобы Вы были «под ним».
Добиваться своего Сапожников старался всеми способами. Не давал мне посещать бассейн Джарулаев. Позднее тоже самое делал Сапожников. Он «министерские» (Министра Обороны РФ) два часа на физподготовку разбил на всю неделю (по 20 минут в день) только бы не дать мне возможности ходить в бассейн. Транспорта у меня не было. Какие-либо товары от Военторга я не получал. Работой был загружен сверх всякой меры. С любой просьбой к нему было обращаться бесполезно. Звонки в «округ» к бывшим сослуживцам (в первую очередь это начслед полковник Казак А.Н.) не действовали.
В марте 1992 года в прокуратуру приехала комиссия из ВП СКВО.
Все знакомые, и вроде как бы уже и не знакомые. Сторонились они меня. Удивил меня Александр Николаевич Кураков. Мы с ним учились на одном факультете. Он старше меня на два года, но на два курса был младше. В одном стройотряде мы в 1972 году работали в винсовхозе «Цимлянский». Ну, а когда его в 1976 году назначили следователем к нам в прокуратуру, не дружить было нельзя. Вернее, это была не дружба, а моё «патронирование» его. У него служба не «пошла», было много нареканий. Он много курил. Сильно похудел. Как-то военный прокурор гарнизона подполковник Толокольников попросил меня:
- Ты поговори с ним. Он очень много курит. Скоро его вместе с шинелью можно будет вешать на одни плечики.
Я его всячески успокаивал, помогал, учил. И квартиру свою он получил с моей помощью тоже. Её кто-то вознамерился захватить. Я взял несколько чемоданов, завёз туда – квартира оказалась «уже занята» нами.
Вместе ездили отдыхать на море, встречались у него дома.
На верхнем снимке я с Татьяной в гостях у Кураковых (в «отвоёванной» мной квартире) 8 мая 1977 года. С нами жена Александра Николаевича Ирина. На руках у Татьяны их (Кураковых) первенец. Фотографирует нас Кураков А.Н.
На втором снимке мы с Кураковым А.Н. 13 августа 1978 года на дивизионном (в/ч 29964) пляже между Махачкалой и Каспийском.
Он отдавал должное моим личностным и профессиональным качествам. Уже когда я служил в Хабаровске, то есть через пять с лишним лет, а он в ВП Ростовского-на-Дону гарнизона, у нас была короткая переписка. Он прислал мне поздравление с Новым (1987 годом) и письмо (от 26.12.86 г.), в котором довольно высоко оценивал меня.
В частности, он пишет:
«… С удовольствием поздравляю тебя с присвоением очередного и высокого звания – «подполковник». Желаю, чтобы на погонах у тебя появилась третья звезда. Всегда привожу тебя в пример, когда говорю о следственной работе молодым следователям. Пример принципиальности, скрупулёзности и в хорошем смысле слова «въедливости». Так что твоё сообщение о расследовании сложных хозяйственных дел я воспринял как закономерность. Успехов тебе и в дальнейшем…»
А дальше говорит о том, что Махачкалу «не могу забыть, добрый кусок жизни всё же оставил в Дагестане. Собственно там я во многом начинался. И хорошо, что начинать мне пришлось с людьми порядочными…»
Исходя из текста письма, «в святцах» Куракова А.Н. я тоже относился к этим «порядочным» людям.
И деловых своих качеств я не растерял, и с моральными всё было «в норме». Сам Саша изменился. Повторюсь, он по своей сути был карьерист. В его продвижении по службе помогал старший брат Женя. Он был где-то в руководстве ЦК ВЛКСМ, оттуда был направлен в Службу Внешней разведки и погиб во время этой новой службы где-то за границей.
Показательна реакция Александра Николаевича на сообщение о смерти брата.
- П….ц (конец) карьере! – Первое, что пришло ему в голову, и что он произнёс, когда ему сообщили о смерти брата. Это мне позднее рассказывал мой сослуживец по Главной военной прокуратуре, а его (Куракова А.Н.) сослуживец по Таджикистану (Кураков А.Н. в то время был военным прокурором Душанбинского гарнизона; «Я, по существу, был главным военным прокурором Таджикистана!» -Заявлял он потом всем).
Женя Кураков – второй слева. Очень обаятельный парень. Он тогда приезжал в гости к брату. Мы на дивизионном (в/ч 299640) пляже под Каспийском. Лето 1978 года. Крайний слева – военный прокурор Махачкалинского гарнизона подполковник юстиции Толокольников Александр Николаевич. Посередине – жена Куракова А.Н. Далее – моя жена Татьяна и я. Фотографирует Кураков А.Н.
Увидев в составе приехавшей комиссии Куракова А.Н., я обрадовался. Он же от общения уклонялся, разговаривал при встрече холодно, односложно, демонстративно «на Вы». Лишь только когда нам пришлось вместе ехать на проверку в Буйнакск, и я стал расспрашивать его о семье, он несколько «помягчел», стал что-то рассказывать.
О своей «ситуации» я ему особенно-то и не рассказывал, заручиться какой-то поддержкой не пытался. Просто очень хотелось «окунуться» в то время, когда «было хорошо».
А вот он мои побуждения истолковал дурно. Как он потом заявит в своем объяснении прокурору округа (т.1 л.д. 128), «Завгородний под тем предлогом, что он ранее проходил службу со мной в ВП МГ, стал рассказывать…».
А «рассказал» я, оказывается, ни много ни мало о том, что «секретарь является любовницей Сапожникова, не приводя никаких доказательств». «И в конце, и в начале разговора Завгородний говорил, что рассказал всё это по товарищески, для облегчения души, а не для передачи руководству ВП СКВО… Однако впоследствии выяснилось, что эту информацию он также «конфиденциально» передал и Петряеву, который сказал, что, получив такую информацию, он не может не побеседовать с Сапожниковым. Считаю это правильным, так как Завгородний рассказал мне обо всём конфиденциально, а сам втягивает меня в эту склоку. Таким образом, сам не сдержал своего слова о том, что эта информация носит личный, а не служебный характер».
Запутался Саша и искал повода как-то оправдаться. Я ведь никому не рассказывал, о чём с ним вёл речь и поэтому ничего ему не угрожало.
На оперативном совещании в ВП СКВО 15.04.92 он тоже повёл себя «неспортивно».
Ну, нечего человеку было сказать обо мне плохого, но ведь извернулся, нашёл, «вплёл свой голос негодования» в общий хор осуждающих. Он попросил слова и стал рассказывать о том, как он трудился в составе комиссии в Махачкале в марте того года:
«Я поехал туда не совсем здоровым. Принимал лекарства, но работал. – И, далее, повернувшись ко мне и обращаясь ко мне, гневным голосом продолжил. – А Вы что утверждаете, что мы там пьянствовали?!»
Это было настолько неожиданно и нелепо, что я мог только спросить: «С чего это ты взял?!»
В своих объяснениях я о нём совсем ничего не говорил. О Петряеве В.С. высказался нелицеприятно, что тот за прощальным ужином не сдержался и поведал Сапожникову о нашем разговоре в процессе проверки.
- Ты-то чего туда лезешь?! – хотелось спросить его. Хотя и сам знал ответ. Кураков зарабатывал «очки». Вскоре он возглавит в ВП СКВО отдел общего надзора и получит звание полковника. Я ему «пригодился», чтобы проявить верноподданнические чувства.
Возглавлял комиссию мой давний сослуживец по Дальнему Востоку полковник юстиции Петряева В.С. (Наконец-то мы дошли до него!) Теперь он служил в ВП СКВО.
Ко мне он относился дружелюбно, как к старому товарищу-сослуживцу по Дальнему Востоку. Даже как бы покровительственно. Помнил, что когда-то я внёс свой вклад в благополучное продолжение им службы в льготном районе.
Во время проверки он на правах «старого знакомого» принес мне проект моего представления со своими правками и дружеской надписью (как он сам пояснил): «Тов. Завгороднему. Образец того, как не надо писать представление. С уважением и на память. Петряев В.С. 20.03.92 г.»
Разговорились. Разговор у нас был наедине, личный. Я признал, что документ, конечно, можно было бы «отшлифовать», но у меня на это просто нет времени. Дескать, я сейчас в Буйнакске расследую несколько объединённых в одно производство и возбужденных в условиях неочевидности (то есть преступления пришлось раскрывать после возбуждения дел) несколько десятков посягательств на хранилища дивизии. Большую часть времени провожу там, но и от прокурорской работы, то есть от работы по занимаемой должности, меня никто не освобождает. Причём, наиболее сложные уголовные дела у меня в производстве с самого приезда меня сюда. У меня просто нет возможности осваивать свою «прокурорскую» должность (надзор).
- Да, я знаю тебя как исключительно добросовестного работника. Но почему-то прокурор гарнизона отзывается о тебе очень плохо.
- У нас с ним конфликт уже почти два года в связи с очень неблаговидным поведением Сапожникова во время расследования мной дела Ибрагимхалилова. Он тогда «прокололся». Просматривалась его заинтересованность в деле. Но руководство прокуратуры округа этого усмотреть не пожелало. Теперь Сапожников съедает меня.
- А эта ****ь чего на тебя взъелась?! Я имею в виду Кудрявцеву Е.Г. Она о тебе такую гадость говорит!
- Да, она говорит то же самое, что Сапожников. Они живут вместе. И об этом я тоже докладывал в округ, но никого это не заинтересовало. А такая «семейственность» очень опасна. Вы это знаете.
- Толя, да пусть он её е...(имеет)! Тебе это надо?!
- Конечно, не надо, но Вы же спросили!
- Может, тебе уехать отсюда куда-то, раз служба не сложилась?! Могу помочь возвратиться в Ростов-на-Дону.
- Да куда же я уеду?! Сейчас столько бесквартирных военнослужащих, а жильё не строится. Я сюда-то убегал из Ростова-на-Дону от бытовой неустроенности. Здесь у меня, хоть две маленькие комнатки есть. На новом же месте и этого не будет. Жить без семьи? Вы знаете, сколько мне приходилось быть в командировках на Дальнем Востоке. И в ВП СКВО мне не дали спокойно работать.
- Ну, тогда, Толя, терпи! Что я ещё могу сказать?! Нужна будет помощь, звони.
Помог, зараза! Ой, как помог! И так дёшево продался!
Я не думал, что об этом разговоре Петряев расскажет Сапожникову же, и это ещё более разожжёт конфликт.
Провожая их (комиссию) в Ростов-на-Дону по завершении работы, Сапожников приготовил им «продовольственные пайки». За деньги, конечно, но по государственным ценам, когда по ним ничего (или почти ничего) купить было нельзя. Что там было, точно не знаю. Мне сказали, что были консервы, крупы (та же гречка). И отвёз их поужинать в военторговскую столовую. Наверняка, со спиртным. Там благодарный Петряев и рассказал о нашем с ним разговоре. Как говорится, «после бутылки коньяка беседа превратилась в утечку информации».
Это я узнал от Кудрявцевой. Она сразу, на следующее же утро, пришла ко мне скандалить. На судебном процессе она признала, что после её сообщения о предательстве Петряева я ей сказал: «Пусть это будет на совести Петряева, так как разговор у нас носил личный характер».
Видимо, на том же ужине Петряев попросил Сапожникова об услуге («всё выжать из ситуации»). У нас в коридоре на первом этаже прокуратуры очень долго лежало штук десять металлических труб большого диаметра длиной до 10 метров. Сапожников их привёз, кажется, со складов в пос. Белиджи, для своей дачи (в качестве опор для какого-то строения). За пьянкой ему некогда было установить их, а просто бросить там, означало облагодетельствовать любого вора. Вот они и лежали у нас в коридоре, мешали ходить. Так вот вслед за окружной комиссией в Ростов-на-Дону поехали и эти трубы. Сапожников отправил большегрузную автомашину. От меня всё держалось в тайне, но я слышал, что на дачу тому же Петряеву. По-существу, банальная взятка. Я и предлагал потом «окружным проверяющим»: «Посмотрите на даче Петряева: если эти трубы, действительно, там, то всё становится предельно понятным». Но меня никто не слушал.
Но и это не вся его гадость. Позднее, оправдываясь, Петряев просто оклеветал меня, и в суде давал против меня ложные показания. Вот так отблагодарил.
На следующее утро после уезда комиссии Сапожников пригласил меня в свой кабинет и спросил (спокойно так, без криков и ругани):
- Зачем Вы распространяетесь с посторонними обо мне и Елене Георгиевне?!
Я «в тон» спросил:
- А Вы зачем черните меня?! И не с посторонним человеком я распространялся об этом, а со своим сослуживцем по Дальнему Востоку. И не от нечего делать, а чтобы этот сослуживец понимал, чего это Вы «в одну дуду» с Еленой Георгиевной говорите обо мне гадости.
Вот и всё! На том всё и закончилось (словесно, по крайней мере).
Просто Сапожников для себя сделал вывод, что он меня не «додавил» и в ближайшие дни предпринял действия по «додавливанию» и представлению меня к новому взысканию, а там и выдворению из ВП МГ. По смехотворному поводу он назначил оперативное совещание, где вместе с двумя следователями (Крыловым и Ахмедовым) мне было высказано неудовольствие и предложено написать объяснение о причине неисполнения очередного его указания.
Я уже тоже устал терпеть, поэтому написал всё, что думал (или почти всё): остро и откровенно. Понимая, что это будет знаменовать новое обострение отношений, я сразу не стал отдавать написанное: вдруг, Сапожников «остынет». Не остыл, настаивал и, сволочь, изгалялся, мешал работать.
31 марта 1992 года я запланировал в Буйнакске проведение очных ставок между обвиняемыми по делу Арцева и др. Это зараза не отпускала меня, пока я «не представлю ему план работы».
- Да какой план работы?! Я еду проводить очные ставки одному из обвиняемых с другими, а их десять человек! Сколько успею, не знаю: три, четыре, пять, чем скорее выеду, тем больше успею!
- План представьте! Без этого я разрешение на Ваш выезд не дам. Написал я заразе этот план, а он утвердил. Вот он:
Но и после этого он отпускать меня не хотел:
- А теперь представьте мне своё объяснение по результатам проведённого на прошлой неделе оперативного совещания. Без него я Вас тоже не отпущу!
Плюнул я на всё и написанное уже объяснение отдал: «Жуй! Ты сам хотел этого!». А сам, наконец, уехал.
Он «жевал» моё объяснение весь день и весь вечер и, видимо, понял, что задача раздавить меня ему не по силам. Не раз прикладывался к бутылке «для успокоения», но от этого только больше разгорался. И в пьяную голову пришла единственная мысль. Около полуночи он заявился ко мне с ружьём и твёрдым намерением убить меня.
Я приехал из Буйнакска усталым. Покушал и лёг спать. Татьяна ещё бодрствовала: каникулы у детей закончились и на следующий день они должны были идти в школу. Она готовила им одежду. Да и брат её был в гостях.
Проснулся я от шума в коридоре, криков моей жены и Сапожникова (конечно же, пьяного). Хлопнула входная дверь. И Татьяна, войдя ко мне в комнату, попросила в коридор не выходить, там пьяный Сапожников с ружьём. Он может выстрелить через дверь.
Она пояснила, что, когда в дверь позвонили, она спросила, кто. Узнав, что Сапожников, и решив, что он меня посылает на происшествие, открыла. Тот поинтересовался, где муж, попросил убрать собаку. А потом вскинул из-за спины ружьё и двинулся в комнату с криком: «Выходи, сволочь, я тебя убивать пришёл!» Татьяна схватила дохляка за шиворот и вытолкала его из квартиры.
Она позвонила в милицию, потому что Сапожников продолжал орать в коридоре, а потом с балкона, а я позвонил, чтобы доложить о произошедшем, в прокуратуру округа (в 23.50, как потом узнал из материалов дела в отношении меня). И попал я на …. Шуру Куракова.
Тот растерялся:
- А ты не мог бы позвонить утром Лепёхину. Он дежурный, а я просто «поддежуриваю».
- Да ты просто запиши сообщение о происшествии в книгу. А докладывать прокурору округа будет он!
- Нет, ты лучше сам перезвони ему утром.
Не захотел Кураков связывать себя как-то с произошедшим. Может, понимал, что это они за прощальным ужином подбросили дров в тлеющий конфликт.
Но не захотел докладывать о произошедшем прокурору округа и штатный дежурный Лепёхин (мой звонок в ВП СКВО в 08.10):
- Толя, позвони новому дежурному. Ну, чего я буду «влазить» в дело: я с тобой хорошо, я с ним (Сапожниковым) хорошо.
- Да ты как дежурный обязан проинформировать прокурора округа о происшествии.
- Ну, всё равно.
В итоге докладывал о происшествии прокурору округа новый дежурный подполковник юстиции Толстых. Вот порадовался, наверняка: оба врага попали в историю.
А я, понимая, что будут предприняты меры замолчать историю, написал рапорт прокурору округа и заявление Министру внутренних дел республики (они это заявление 29.04.92 г. перешлют в ВП СКВО «по подследственности»).
В этот же день с Татьяной пожелала пообщаться Кудрявцева. Та сразу попыталась поставить условие:
- Поговорите с мужем! Если он «забудет» историю, то, может, ещё и останется здесь. А если будет настаивать на расследовании, то его ждут тяжкие испытания.
Со мной она не говорила, так как понимала бесполезность этого. Через жену и семью пыталась давить. И потом она довольно активно лила грязь на меня.
Татьяна несколько раз бралась писать письма в вышестоящие прокуратуры, но так, по-моему, и не «осилила» этого. Хотя один какой-то ответ нам обоим (ей и мне) присылали. Писать пришлось мне, так как прокуратура округа сразу взяла курс на очернение меня и выгораживание Сапожникова.
Как я узнал потом, при ознакомлении с уголовным делом в отношении меня, Афанасьев В.З. на рапорте Толстых А.А. о происшествии от 01.04.92 г. наложил следующую резолюцию: «т. Войт В.Ф. прошу выехать на место и провести проверку, срок командировки 5 дней (подпись) 1.04» (т. 2 л.д. 1)
В установочной части своего «творения» по результатам проведённой проверки (т. 2 л.д. 132) Войт отметил «личностные качества и амбициозность Завгороднего, склонность его к конфликтным ситуациям, игнорирование отдельных указаний ВПГ, распространение им слухов, позорящих честь и достоинство работников прокуратуры, с другой стороны – несдержанность ВП подполковника юстиции Сапожникова в связи с указанными выше действиями Завгороднего»
В заключительной части (т. 2 л.д. 135) он написал:
«Таким образом, анализируя материалы проверки, следует прийти к выводу, что неправомерные действия Сапожникова, связанные с появлением в ночное время 31.03.92 г. с ружьём на квартире Завгороднего, и его недостойное поведение были вызваны совокупностью предшествовавших этому обстоятельств, а именно: открытым противостоянием Завгороднего Сапожникову по службе, конфликтностью склада его характера, распространением Завгородним слухов в отношении Сапожникова и Кудрявцевой, высказыванием словесных оскорблений в адрес Сапожникова и другими негативными моментами.
На основании изложенного полагал бы в целях глубокого и всестороннего анализа причин произошедшего в ВП МГ заслушать на оперативном совещании при ВП СКВО подполковников юстиции Сапожникова и Завгороднего, после чего принять Вам решение об ответственности каждого из них. Войт»
Соловьёв В.Ф. на заключении Войта по материалам его проверки наложил следующую резолюцию: «тов. Афанасьеву В.З. подготовьте материалы на оперативное совещание (Ваш контроль)7.04.92» (т. 2 л.д. 132)
Афанасьев на том же заключении наложил резолюцию: «С предложением согласен. Ходатайствую перед Вами о принятии решения об «разъединении» указанных офицеров. Первый зам. ВП СКВО полк. юст. В.З. Афанасьев (подпись) 7.04.92» (т. 2 л.д. 135).
Стоит отметить, что моими хулителями как-то не понималось простое, если не простейшее. Те мои «личностные качества» как-то (в их, конечно, понятии) «амбициозность» (а на самом деле уважение к себе), «склонность к конфликтным ситуациям» (а на самом деле готовность отстаивать свою правду) и «игнорирование отдельных указаний ВПГ» (а это последовательность в отстаивании своих принципов, ибо речь идёт об указаниях незаконных) как раз и позволяли мне раскрывать преступления, добиваться привлечения виновных к законной ответственности. Это и дело Ибрагимхалилова. И новое дело в отношении Арцева и др. Я раскрыл все эти преступления (дела были возбуждены в условиях неочевидности, то есть не было известно, кто совершил преступления, этих лиц надо было установить) и направил дело в суд. Не политкорректный и исполнительный Крылов, не сам душка-прокурор Сапожников, а «амбициозный» Завгородний.
Всё моё очернялось. Но – это азбука - если бы я не мог строить отношения с людьми, о каком результате могла идти речь. В том-то и дело, что я был яркой личностью. Это-то Сапожникову в первую очередь (а заодно и обслуживаемому им начальству) и не нравилось.
Все положительные, а то и просто хвалебные, отзывы обо мне замалчивались.
Ну, например, 12.11.1992 г. в ВП МГ поступило и в этот же день зарегистрировано за вх. № 834 по книге жалоб за № 60) письмо от 29.10.92 г. военному прокурору гарнизона от матери и тёти обвиняемого Плотникова Н.Г. Он был мною привлечён к уголовной ответственности, арестован и отдан под суд вместе с другими расхитителями (дело Арцева и др.) Другими словами, для него и его родных я был, если не враг, то всё же и не друг. А как в этом письме обо мне отзывались простые русские женщины:
«…Просим прощения, если что не так, тов. военный прокурор, но промолчать нельзя… Мы никогда не имели дел ни с судами, ни с военными, тем более с прокуратурой… И когда ехали в марте 92 года в Буйнакск, так всё трудно было для нас, что и сказать нельзя… Но как же мы были удивлены и благодарны по сей день, что на месте «жуткого» следователя оказался такой умный, порядочный, умеющий работать с людьми человек. Он строго, знающе ведёт дело… Жалко, что редко на высоких постах такие люди.
Дай бог Вам здоровья, тов. Завгородний.
С большим уважением к Вам мать и тётка солдата Плотникова»
Я этих женщин совсем не помню. Не помню, о чём говорили. О деле, конечно. По тексту самому видно, что письмо не постановочное. Да и написано около полугода спустя, и для меня было полной неожиданностью. Очень приятной, не скрою. Оно никак не отразилось на моей службе и судьбе. Его просто «замолчали». И, тем не менее, большое спасибо, уважаемые женщины, за ваши добрые слова и пожелания здоровья. Дай бог и Вам всего доброго.
Мои утверждения о предвзятости ВП СКВО не были преувеличением. Меня «чернили» по полной программе. Чернилось всё, даже успешно расследованное дело Ибрагимхалилова.
Вот что написал 08.04.1992 г. в объяснении на имя ВП СКВО мерзкий тип капитан юстиции А.Мерзлов (т.2 л. д. 139-140):
«…Из-за склочного характера Завгороднего у нас сложилась нездоровая, деморализующая обстановка.
Завгородний мне, как руководителю группы (Да какой ты к херам руководитель?! Что ты вообще умел, и каков был твой вклад в расследование?! – эмоции мои А.З.), неоднократно высказывал своё недовольство тем, что он, подполковник, вынужден подчиняться «ничтожеству» - капитану (Ничтожеством ты и был. Только не потому, что капитан, а потому что ничего за душой не было! – мои замечания, А.З.), открыто отказывался выполнять мои поручения, предусмотренные планом расследования (Который составил я! – моё замечание, А.З.). В присутствии членов бригады оскорблял, в том числе нецензурными словами (А чего ж ты тогда молчал?! Согласен был?! – моя вставка, А.З.).
Часто (1 раз и то с разрешения Джарулаева – моё пояснение, А.З.), безмотивно, сказавшись больным, не выходил на службу, бывало, по целым неделям (Кто же тебе дело расследовал в таком случае?! Ни ты, ни твои дагестанские собраться сами ни на что способны не были! – мои эмоции, А.З.). Оправдательные документы не представлял. Насколько я знаю, в ВП МГ с рапортом об освобождении по болезни не обращался, и тот его от службы не освобождал.
В тот период, точное время не помню, Завгородний необоснованно развязал конфликт с Сапожниковым, обвиняя его безмотивно во всех грехах: в бездеятельности, взяточничестве, пьянстве. И, более того, в аморальном поведении. Он, помню, заявил, что Сапожников имеет интимные отношения со своим секретарём по имени Елена Георгиевна (фамилии не помню). Это он заявил в присутствии работников следственной бригады, потерпевших (Да, у нас всего одна потерпевшая на тот момент и была! – моё пояснение, А.З.), а порой – в порыве необоснованных обид – и в присутствии обвиняемых по делу (Да как же ты мог слышать это, если я их допрашивал наедине, и никогда с твоим участием?! – моё возмущение, А.З.). Более конкретно по этому вопросу пояснить ничего не могу, так как прошло много времени, и конкретных очевидцев этого не помню (Прямо по поговорке: плохо, когда чего-то не знаешь, да ещё и забудешь! – моя вставка, А.З.). Но это – члены бригады и другие работники КГБ ДАССР (Короче: Ищите и обрящете! Кто-нибудь что-нибудь, да и расскажет! – моё замечание, А.З.)
Могу категорически заявить, что все заявления Завгороднего являются не более чем (мягко говоря) вымыслом. Сапожникова знаю по работе и в общении вне службы (Ну да, вместе пили! – моё дополнение, А.З.). На такие «подвиги» он не способен и подобного не допускал. У той женщины, я знаю, двое детей, муж, и в семье у неё, с её слов (А что ещё она тебе рассказывала, доверчивый ты наш?! Чего ж ты её мне наедине называл грязным словом?! – моё замечание, А.З.), прекрасная обстановка. Сам Сапожников на эти клеветнические версии Завгороднего реагировал спокойно, с достоинством, заявляя, что понимает амбиции Завгороднего, поскольку последнего задевает требовательность прокурора гарнизона к подполковнику работать на уровне помощника ВП МГ, а не как «руками водить», то есть вообще не работать, что не без успеха делал Завгородний (Ты же, негодяй, сам подбрасывал меня на руках вместе с Казаком! Неужели бездельников так чествуют?! – моё замечание, А.З.)… Завгородний создал…нездоровую, нервозную, мешающую нормально работать обстановку (Чего ж не отпускали из группы, пока я всё дело вам не закончил и не оформил?! – моё возмущение, А.З.)
Но ещё больше старался ещё один негодяй - Крылов. Статус его отца на меня никакого впечатления не производил, я с него, оставаясь за прокурора, спрашивал в полной мере. Сейчас наступил его час.
Именно со слов Крылова Кудрявцева заявила, что «Завгородний приезжал в воинские части и ходил с «протянутой рукой»: где-то попросит сахара, сухого молока или чего-то ещё…»
И вот это не стеснялись выслушивать и записывать. А суть ведь в том, что в то время что-то из продуктов купить в свободной продаже было невозможно, а на рынке очень дорого. Продукты отпускались по линии Военторга в закрытые магазины. Меня Сапожников от Военторга «отсёк», о моей семье заботы не проявлял, и я сам на месте (в Махачкале) стараниями Сапожникова не сидел. Вот и приходилось, работая где-то в гарнизоне, при поступлении продуктов просить «выделить что-то и мне». И возражений никогда не было, ибо я покупал то, что и другие военнослужащие и в том же количестве. Чтобы как-то решить вопрос с обеспечением семьи продовольствием, я написал рапорт по команде, чтобы мне так называемые «пайковые» деньги выдавали продовольственным пайком в натуре: мука, крупы разные, рыба, жиры, масло, картофель и овощи и т.д. (36 рублей в сутки, но по государственным, твёрдым, ценам на продукты). Это ведь не от хорошей жизни.
Но этого мало, этот мелкий негодяй пытался меня изобразить и не вполне здоровым психически человеком: «Мне кажется иногда, что у него не все дома». Без всяких доказательств. Вот, кажется, и всё. Или вот от кого-то он слышал, что «Завгородний непоследовательно высказывал свои мысли…». От кого, когда, что именно?! Проверяющие этого не спрашивали.
Рассыпавшись в дифирамбах в отношении Сапожникова, обо мне он выразился так: «Завгороднего не хочу охарактеризовывать. Мне его по-человечески жалко, но я его не люблю, поэтому могу показаться необъективным в своих оценках…». Как будто уже высказанные мерзости были объективными. Пожалел бы себя, жалельщик.
Не удержался негодяй и поведал о своей обиде: «По нескольку раз черкал мои постановления, и Татьяна Дмитриевна их перепечатывала». - Действительно, на удивление был безграмотен.
Я вообще не понимаю, как лейтенанта, подчинённого, можно было расспрашивать о подполковнике, начальнике. Да ещё не о чём-то конкретном по какому-то делу, а по скользкой теме, что же там было у двух руководителей.
В осуждающем уклоне дал пояснения и другой следователь Ахмедов (его до увольнения с военной службы Крылова держали у нас каким-то образом за штатом): «Считаю поведение Завгороднего на оперативном совещании нетактичным. Со своей сторон, предвзятости в отношении прокурора к Завгороднему не усматриваю» (л.д. 67).
Делопроизводитель Мугидова Зумруд, с которой я практически не общался, и то заявила, что «Завгородний придирчивый. От него, по-моему, хорошего ждать нельзя. Коллектив в целом у нас хороший. Кроме тов. Завгороднего, который конфликтует с прокурором, создаёт обстановку нервозности, напускает всякие сплетни…»
- Ну, откуда ты знаешь о конфликте, о каких таких сплетнях и т.д.?! Кто тебе рассказал?! Об этом её должен был спросить проверяющий, но не спросил.
Сапожников заявил, что и из КПСС меня исключили (хотя я сам приостановил своё членство в партии), что с Крыловым я вёл себя не совсем правильно, подчёркивал своё старшинство, проявлял бестактность, властные полномочия вместо оказания практической помощи. Что и к расследованию дела Расулова я отнёсся безответственно. Сам ни разу не допросил обвиняемого. И с работы я ухожу в рабочее время. И что его замечания очень часто «встречал истерикой». И что от Мерзлова он слышал, что «Завгородний в КГБ называл меня и Казака проститутками» (на суде потом Мерзлов скажет, что проституткой я называл в КГБ Кудрявцеву, о Казаке и Сапожникове не упоминал). Что в КГБ быстро раскусили мою «гнилую суть», кляузный, сутяжный характер. Что, оставаясь за прокурора, я больше отдыхал, чем работал. Все мои прокурорские проверки были «пустые». И по своему делу я практически не работал, и дела Крылова не изучал.
Изложил своё кредо (л.д. 39):
«Уйти из Махачкалы – это в глазах окружающих признать, что Завгородний во всём прав, а я уступил ему «поле боя». Я лучше уволюсь, отправлю отсюда семью (она и так уже на тот момент уехала, так как Вы развелись и разменяли квартиру - моя ремарка, А.З.), а сам останусь здесь и выведу Завгороднего на чистую воду. Это уже дело принципа».
«Анализ его (моей) работы в 1992 году показал, что за четыре месяца (да ещё и 4-х месяцев не прошло, - моё замечание, А.З.) 30 дней вообще ничего не делал».
В ВП МГ «сварганили» на имя военного прокурора СКВО коллективную жалобу, что вообще-то в армии категорически запрещено. А тут ещё и на официальном бланке и с регистрационным номером! Но на что только не закроешь глаза ради «правого» дела!
Угловой штамп ВП МГ Военному прокурору СКВО
09.04.92 г., исх. № 179
В связи с тем, что уже более двух лет в коллективе ВП МГ обстановка крайне нестабильная из-за отношения подполковника Завгороднего к нам и к Сапожникову, и мы устали от бесконечных его жалоб во все инстанции и от многочисленных проверок, от его высокомерия и наглости, что создаёт в коллективе напряжённую обстановку, просим вас рассмотреть вопрос о переводе последнего из г. Махачкалы из за невозможности работать далее с помощником ВП МГ подполковником юстиции Завгородним.
Следователь ВП МГ ст. л-т юст-и (А.В. Крылов)
Нач. канцелярии сл. СА (Кудрявцева Е.Г.)
Зав. делопроизводством сл. СА (Мугидова З.П.)
Необходимый комментарий: Вот подтверждение того, почему нельзя допускать замещение должностей в прокуратуре близкими людьми. Вон как «развернулась» Кудрявцева! Она уже и указывает, куда, кого переводить! Ну, нет «возможности работать» - увольняйся! Никто же не держит! Ведь, действительно, какая наглость! Кто подписывает эту ахинею: следователь-двухгодичник, который ухватил от государства двухкомнатную квартиры и тут же уволился, да две бабы, которым бы сидеть да помалкивать.
Не поддержали меня и работники милиции, выезжавшие в ту ночь к Сапожникову по звонку Татьяны. Это были оперативный дежурный Советского РОВД г. Махачкалы лейтенант милиции Занкидаров Руслан Гаджиевич и сержант Шахновазов.
Они заявили (т. 1 л.д. 60), что «внешне нельзя было сказать», был ли Сапожников в нетрезвом состоянии. Запаха от него они не слышали. То есть вызов был ложным. Я пытался с ними встретиться. Ну, хотя бы, чтобы посмотреть им в глаза. Но есть ли глаза у дагестанцев?! В одном из руководителей полка патрульно-постовой службы МВД РД (в начальнике штаба подполковнике Муратханове Мансуре Тажутдиновиче) я узнал своего бывшего «подследственного». В свой первый «махачкалинский период» я расследовал автопроисшествие с его участием (он тогда был старшим лейтенантом, служил где-то за пределами Дагестана в одной из частей МВД СССР, здесь находился в отпуске и на своей личной автомашине сбил мальчика по пр. 26 Бакинских комиссаров). Я тщательно проверил тогда все обстоятельства происшествия, провел необходимые экспертизы и доказал, что в той дорожной обстановке у офицера не было возможности предотвратить наезд. Короче, не позволил поломать офицеру жизнь и карьеру. Он тогда не знал, как меня благодарить.
Вот он Муратханов М.Т. Весна 1976 года. В машине – моя младшая сестра Лариса и брат Татьяны Василь. Татьяна готовит обед. Я фотографирую. Муратханов тогда уговорил съездить на Чиркейскую ГЭС, а на обратном пути мы остановились пообедать.
Увидев его теперь, я так рассчитывал, хоть на какую-то, помощь от него, но не получил никакой. Он дал понять, что никакой другой реакции от милиционеров и быть не могло, ссориться с военными они не будут. Да, это только я многими (17-ю) годами раньше не боялся ссориться с кем угодно, доказывая его невиновность.
А 15.04.92 г. в ВП СКВО состоялось оперативное совещание по обсуждению той пьяной выходки Сапожникова. Но как-то так получилось, что обсуждали и осуждали меня.
Согласно утверждённому В.Ф. Соловьевым протоколу № 4 оперативного совещания (т. 2 л.д. 147-157) присутствовали, кроме него, Афанасьев, Казак, Петряев, Немировский, Войт, Субботин, Толстых, Кураков, Костюченко, Лямцев, Лаптик, Назаров и Мокрицкий. Из них только Субботин (у него на квартире я жил, когда служил в ВП СКВО), Костюченко и Лямцев промолчали. Все остальные старались осуждать, даже когда было не в чем. О Куракове я говорил. Капитан Мокрицкий заявил, что ему о Махачкале уже слышать не хочется: один офицер там пьяница, другой – кляузник. Спрашивается, с чего ты взял, что я «кляузник»?! Ты читал мои жалобы?! Чем же они тебе напомнили кляузы?! И это человек, с которым мы не только не были знакомы, но даже не встречались до этого.
На совещании было зачитано заявление Кудрявцевой, датированное 30.03.92 г. (вх. ВП СКВО № 2450 от 15.04.92. т. 2 л.д. 141). Гадкое, даже, правильнее сказать, гаденькое. Сбор того, что и где она что-то обо мне выспросила плохого. Но интересно другое: как оно оказалось в ВП СКВО. Конверта при нём не оказалось. Скорее всего, его привёз сам Сапожников. И ещё одна странность: резолюция Соловьева на нём была датирована 14.04.92 г. (то есть ещё до официальной регистрации), а затем изменена на 15.04.92. Сапожников привёз, показал, они согласовали линию поведения (а именно здесь они решили добиваться возбуждения в отношении меня руками Кудрявцевой уголовного дела по обвинению меня в клевете) и резолюцию тут же наложил, поторопился. Потом исправил.
А резолюция была такая: «тов. Войту Ф.Я. в течение проверки дать ответ заявителю, что она может обратиться в суд». И такой ответ был ей дан (исх. № к/2464 от 20.04.92, т. 2 л.д. 145):
«15.04 с.г. Завгородний был заслушан на оперативном совещании при ВПО. За нетактичное поведение и создание причин нездоровой обстановки в коллективе ему строго указано. Одновременно разъясняю, что в соответствии со ст. 130 УК РСФСР Вы вправе обратиться с заявлением о наказании Завгороднего непосредственно в суд».
Они (Кудрявцева 17.04.92 г., а Сапожников 18.04.92) и направили свои заявления об этом в военный суд Владикавказского гарнизона.
Интересно отменить, рассматривали на оперативном совещании вопрос о пьяной выходке Сапожникова (покушении на убийство и хулиганстве), но как-то так получилось, что заслушали меня за «нетактичное поведение и создание причин нездоровой обстановки». Чудеса, да и только!
Большого мужества требовалось, чтобы в этой обстановке остаться самим собой. Тем более, что Сапожников и Кудрявцева в средствах воздействия на меня не церемонились. Вплоть до посылки наёмников для расправы со мной.
Я требовал возбуждения в отношении Сапожникова уголовного дела.
А дальше случилось вот что:
Я этот момент очень хорошо помню. В этот день (23.04.92 г.) я с утра пошёл на какую-то проверку в Дагвоенкомат, а затем зашёл к военному комиссару республики генерал-майору Жлобо Николаю Ивановичу. Между нами начали устанавливаться доброжелательные отношения.
Во-1-х, Сапожников своим поведением вызывал отторжение. Жлобо был семьянин, и оправдывать аморальное поведение Сапожникова не мог. К тому же он был начальником гарнизона и в какой-то мере отвечал за весь гарнизон, в том числе и за прокуратуру гарнизона (в этом плане).
- Я его другу Туринцеву сказал: «Поговори с Сапожниковым. Что он эту… таскает везде по городу с собой. Народ всё понимает и возмущается!». А Туринцев мне отвечает: «Я ему говорил. Он не хочет слушать» - Так делился со мной Жлобо.
Во-2-х, отзывы обо мне, да и просто наблюдение за работой создали мне авторитет. И в этот раз Жлобо Н.И. предложил мне:
- А чего ты держишься за прокуратуру?! Переходи ко мне в военкомат! Он тебе всё равно не даст там жизни.
И, действительно, очень многие люди перестали со мной общаться, а увидев меня, переходили на другую сторону улицы, чтобы даже не здороваться.
Позднее, когда я из ГВП приехал в Дагестан летом 1997 года (вскоре после того, как по центральному телевидению – первому каналу – было упомянуто моё имя в связи с арестом генерала армии Кобеца К.И.) все, наоборот, старались выказать мне своё расположение. Были и такие, которые просили прощения за игнорирование меня раньше:
- Ты извини, Анатолий Иванович, что сторонился тебя и при встрече даже переходил на другую сторону улицы. Сапожникова боялся. Ты же знаешь, какой он мстительный. А он хотел, чтобы с тобой никто не общался.
Но в тот момент я не был готов к переходу в военкомат. Ну, какое военное образование у меня было? А в прокуратуре я был ассом. Не всё же время мне служить под Сапожниковым! Отказался я от предложения.
Во время нашего разговора раздался звонок:
- Да, он у меня. – Ответил военком. И потом мне – На, Сапожников звонит.
- Анатолий Иванович! Я Вас жду!
- А что случилось?! У меня здесь проверка, плановая проверка, и я её пока не закончил.
- Ну, Вы поторопитесь, я Вас жду.
- Да, что случилось то?
- Ничего, просто работа!
- Так и я здесь не на отдыхе!
- Ну, я Вас жду!
Положил я трубку, а Жлобо спрашивает:
- А чего ему надо?
- Сам не знаю. Ничего не сказал. Да, пошёл он… Наверняка, опять какая-то гадость!
Как в воду глядел! Но, поскольку мне ещё не были переданы затребованные мной документы, я ещё около часа остался у военкома, и мы продолжали общаться.
Ещё звонок, и опять Сапожников:
- Анатолий Иванович, Вы скоро?
- Владислав Евгеньевич! У меня эта проверка была запланирована, и Вы план утвердили. В прокуратуре я буду к полудню, так как у меня там на это время назначена встреча. Раньше прийти не могу.
- Ну, я Вас жду.
Когда я подошёл к прокуратуре, обратил внимание, что возле неё стоит какая-то иномарка и к ней бежит Кудрявцева. Это как-то боковым зрением заметил, но не придал значения. А служебный УАЗик прокуратуры стоит прямо у входа. Я прошёл в кабинет Сапожникова, спросил, зачем вызывал:
- Да, просто хотел узнать, чем вы занимаетесь?
- Доложить?
- Нет, нет. Не надо. Идите работайте.
У моего кабинета уже стояли офицеры каспийской авиаэскадрильи. Я просмотрел привезённые ими материалы по крушению экраноплана, условились, что по ним надо сделать, и я отпустил их. Было обеденное время, и я хотел пройти на почту (что-то узнать или отправить, уже не помню).
- Ребята, до почты довезёте? – спросил я авиаторов.
- Конечно, довезём!
- Ну, тогда подождите меня. Я сейчас уберу документы в сейф.
- Мы пойдём покурить. Будем ждать на улице.
Только они вышли, как в кабинет один за другим вошло три абрека. Заросшие, со свирепым видом, и явно спортивные. Посчитав, что это посетители и им требуется консультация, я сказал:
- Ребята! Уже обеденный перерыв. Подходите через час.
- Какие мы тебе ребята! - Зарычал тот, который шёл впереди.
Далее он подходит ко мне, широко раскинув руки, кладёт их на мой стол, наклоняется к моему лицу, и, оскалясь, спрашивает:
- Ты почему жить спокойно не хочешь?! Ты знаешь, что с такими здесь делают?! Их отвозят на гору Тарки и там…
Два его сообщника обходят меня с двух сторон. Один вырывает провод телефона, другой, предварительно закрывает дверь на защёлку.
- Кто вы и чего хотите? – Спросил я.
- Не важно кто, а пришли расправиться с тобой!
Я это и сам понял. Понял и другое: они настроены на расправу, но им нужен какой-то повод. Им нужен был сигнал от «жертвы», что она испугалась. Всё это мгновенно пронеслось в голове. Я не попытался ни звонить, ни звать дневального, вообще никаких активных действий не предпринял. Я, спокойно глядя в глаза главного из них (который был напротив, «глаза в глаза»), спросил:
- Вы наёмники?!
Это был удар в точку. Даже бандиты стараются придать своим действиям какую-то справедливость.
- Какие наёмники! Мы за справедливость!
- Тогда мы поладим! – Заявил я. - Я ведь тоже «за справедливость». Я по призванию пошёл в юстицию, а юстиция в переводе означает как раз справедливость. Я понимаю, что кто-то вам рассказал что-то плохое обо мне, а вы поверили. Но… я ничего плохого, ничего постыдного не совершал. Я готов выслушать претензии ко мне и ответить, а вы почувствуете, правду я говорю или нет. Или с Вами выехать куда угодно: на совет старейшин в селение (годекан), к уголовным авторитетам, в государственный суд, наконец. Вы сильнее. Вас больше. Наверняка, вооружены, а у меня оружия нет. Но я и не подумаю оказывать вам сопротивление. Вы же за справедливость!
Мой спокойный тон, отсутствие страха в глазах (а они внимательно смотрели на меня), готовность предстать перед любыми авторитетами, сбили их настрой и породили сомнение:
- Нам сказали, что ты плохо себя ведёшь!
- Да кто сказал? И что плохого я сделал?!
- Ну, мужик, ты подумай. – Сказал главный из них, уже поворачиваясь к двери. Следом за ним пошли и два остальных. – Мы должны были тебя предупредить, мы предупредили.
- Но я не услышал никаких конкретных претензий.
Ответа не последовало.
Они вышли, вслед за ними пошёл и я. И вот, что интересно: Кабинет Сапожникова был открыт, но его там не было, то есть он был где-то здесь, поблизости. В канцелярии ни его, ни Кудрявцевой тоже не было. Сидела одна Мугидова.
Я их (Сапожникова и Кудрявцеву) «нашёл» на улице у прокуратуры. Оба сидели в УАЗике и глядели на входные двери. Они хотели насладиться видом избитого недруга, и очень были разочарованы, увидев, что я своим ходом вместе с бандитами выхожу из прокуратуры.
Ведь если бы Сапожников был в прокуратуре, и там случилось происшествие, с него бы спросили: «А каковы были твои действия?!» А так была отговорка: «Меня в тот момент в прокуратуре не было».
Теперь я понял и настойчивые вызовы Сапожникова меня из военкомата. И чего это при виде меня бежала к одной из машин Кудрявцева. Как я потом узнал у дневального по прокуратуре, эти абреки ждали меня несколько часов. Не рассчитала Кудрявцева, вернее не знала моего плана работ на этот день, и они ждали меня с самого утра, притомились.
Прямо из дома я попытался сообщить в ВП СКВО о случившемся, но меня телефонистка не соединила («нет связи»), а после обеда Кудрявцева выдала себя, показала свою осведомлённость о моих попытках выйти на «Ростов» и признала, что это она подослала ко мне молодцов:
- Но они должны были не говорить с Вами, а избить Вас!
Позднее, когда я уже проходил службу в Дагвоенкомате, та телефонистка нашего узла связи («акварель»), которая «заблокировала мой выход на «акацию» (округ) призналась, что делала это по указанию Сапожникова. И вообще, они докладывали ему о наиболее важных моих разговорах (сами оценивали важность). Старались угодить Сапожникову (на всякий случай).
То есть я был полностью «заблокирован» («Замуровали демоны!», как сказал герой из фильма «Иван Васильевич меняет профессию»). Отовсюду ему докладывали, куда поехал, с кем и по какому поводу встречался, куда и зачем звонил.
Я написал заявление в прокуратуру республики, чтобы разобрались с этим вопиющим случаем, но материалы проверки из прокуратуры как-то фантастически «испарились». Их потом так и не нашли. Якобы отправили в прокуратуру округа. Мои «родные» военные тоже ничего не сделали. Вот какова была коррупция!
3.05.92 г.
Здравствуйте, мама, Лариса, Саша, Гриша, Сергей, Володя и Сергей с семьями!
Извините, что не сразу ответил. Только приехал – завертелся, как белка в колесе, не позавтракав. Сразу побежал на работу. чтобы не опоздать. Наша борьба с прокурором ещё не окончилась, и когда и чем закончится – неизвестно. Начальство пытается всю «историю» замять, спустить на тормозах. На мои жалобы ответа нет. Он же действует, и как только может - гадит. Ко мне уже и людей с угрозами расправиться подсылали, и на дачу они приезжали, давая понять, что знают, где она, могут сжечь, разорить. Вынужден был обратиться к местным правоохранительным органам за помощью. Скорее бы его, скота, убрали отсюда.
Вы понимаете, каким светлым пятном была на этом фоне поездка домой. Хоть немного душой отошёл. Но не наговорился с Вами, не насмотрелся на Вас. Не «набылся» в Развильном. Чего там – ночью приехал, а в обед уже уезжать. Люду не увидел, Володю. Вроде бы с Саней понятно объяснились. Я ведь ради этого и за билетами на воскресенье столько дней бегал, чтобы потом две ночи побыть дома. Поэтому-то я раньше ехал прямо домой, не заезжая ни к кому, чтобы ни от кого не зависеть. Но в этот раз, надо отдать должное, у меня остались тёплые воспоминания от посещения Сани. Здесь меня и встретили хорошо. и принимали хорошо, и проводили хорошо. Четыре ночи я у них ночевал, на работе у них был дважды, так что наговорились вдоволь. Осталось тёплое чувство, и меня. конечно. впредь к нему будет тянуть. Вот только в Развильном у нас произошла осечка.
Буду ждать следующей возможности. Этот-то скот вряд ли разрешит заехать, так может новый (я всё надеюсь, что его снимут).
Саше армейскую флягу я добыл и в следующий раз привезу. А вот кружка одного для своей печи (самого большого) я не добрал. Я взял два самых маленьких, а они проваливаются. Надо ещё третий. Попроси Сашу поискать. Приеду – заберу.
Ну вот пока и всё.
Буду ждать новой встречи.
До свидания
Толик
Комментарий: Лишь только в ответ на эту жалобу мне сообщили из ГВП (Главное управление по надзору за исполнением законов в Вооружённых силах), что Сапожников освобождён от занимаемой должности (№ Ж-18 от 16.06.92 г.)
Мой комментарий: «хохлушка (её прежняя фамилия – Натычко) вдруг отыскала в себе «дагестанскую кровь». Примазывалась к националам, сказывались новые веяния в политике.
А в Махачкалу приехал ещё один мой бывший сослуживец и товарищ. Вроде бы, товарищ. Ну, я до того момента так считал.
Придя как-то домой, обнаружил там кем-то оставленную записку:
«Анатолий Иванович! Татьяна! Я приехал по поручению Соловьёва В.Ф. Мне нужно от вас получить объяснения и поговорить завтра 19.05. в 10.00»
Поскольку подписи не было, я пришёл в недоумение: кто это ещё, и какие нужны объяснения. Утром увидел в прокуратуре Мартолога С.Б. и обрадовался: «свой» человек приехал, уж он-то карьеристом никогда не был и поэтому вряд ли «перекрасился». И как-то сразу мне не пришло в голову, что этот «свой» человек вечером ко мне в гости на правах старого знакомого (и моего, и Татьяны) так и не пришёл. А надо было бы сразу подумать!
Видимо, я устал от противоборства, что так хотелось верить в чью-то порядочность, в какое-то постоянство во взаимоотношениях.
С Сергеем Борисовичем мы вместе служили в ВП Краснодарского гарнизона. Я был старшим следователем, он – просто следователем, только что выпустившимся из Военного университета. Кабинеты были по-соседсву. И жили по соседству, в одном районе (даже микрорайоне). Татьяна дружила с его матерью (он сам из города Шахты, земляк). Старшие дети у нас были примерно одного возраста. Мы вместе, всей прокуратурой с детьми выезжали на море в район Джубги.
Сергей был бабник, но бабник, который вызывает симпатию. Он, наверное, всех девок в прокуратуре перепробовал. Однажды, когда он вдруг потребовался в рабочее время, его стали искать дома (жена отсутствовала), а он там закрылся с нашей машинисткой. Чуть было скандал не разразился. Но пронесло. Творил он и другое. Таскал девок в прокуратуру вечером и в выходные дни прямо с улицы (прокуратура располагалась на главной улице города, где всегда было многолюдно). Устраивал «ложе» он всегда на полу. Стелил, что придётся на пол для мягкости, и на полу же ставил настольную лампу (для «интимного освещения»). Это его сосед по кабинету Ю.Полиниченко рассказывал. Он не раз заставал такую картину утром. Но однажды Мартолог умудрился взять на «подстилку» изъятые Полиниченко по делу о хищении из Военторга рулоны велюра и на них умудрился оставить следы своих ночных утех.
- Сволочь такой! - утром кричал ему Полиниченко. – Как я их теперь сдавать на склад буду?!
Но как-то всё замяли. До начальства не дошло. А дошло до начальства другое. На суде выяснилось, что он сам от имени нарколога подделал какую-то справку. Его наказали и сослали куда-то. Знаю, что потом он был в Астрахани, из неё попал в Афганистан, из Афганистана - в Самарканд (он там после возвращения из Афганистана был заместителем прокурора гарнизона).
В апреле 1986 года я от ВП ДВО проводил следственные действия в нескольких городах в Средней Азии, в том числе и в Самарканде. Он не хотел слышать ни о какой гостинице, потащил домой.
Несколько дней я тогда прожил у него. Я отравился чем-то в городе Мары, и его жена Люся (врач) лечила меня кашами. Об устройстве меня в гостиницу он и слышать не хотел. Лишь только, когда его направили в командировку в Муйнак (это на Арале), переселил меня на одну ночь в гостиницу. Сам гуляка, он никому жену не «доверял». Может, и правильно.
Впечатления с обеих сторон остались самые тёплые. На прощание он подарил мне вот эту семейную фотографию.
В 1989 году я с семьёй (уже из Ростова-на-Дону) ездил в отпуск в Среднюю Азию. Здесь в Ташкенте встречались со своими краснодарскими сослуживцами Григорием Сосновским (из ВТ Краснодарского гарнизона) и Серёжей Мартологом. Сергей встретил нас в Ташкентском аэропорту. Татьяне вручил букет цветов. Галантный был кавалер.
И вот он приезжает в Махачкалу проводить расследование.
Я не знал о его переводе по службе в Ростов-на-Дону, это было приятной неожиданностью, и я тут же позвонил Татьяне: «Серёжа Мартолог приехал! Он будет проводить расследование!»
Но Серёжа показал своё лицо в первый же день. Сапожников при нём стал выговаривать, что я не работаю в выходные дни. Я возразил, что для работы есть рабочие дни, а в выходные я должен уделить внимание своим делам и своей семье.
- Так увольнялись бы с военной службы, раз Вы так преданы своей семье! – Выдал Мартолог на радость Сапожникову.
А я, признаться, растерялся. Чья бы, как говорится, корова мычала… Но не стал «тыкать» его, великого труженика, мордой, как нашкодившего котёнка. Понял, что справедливости от Мартолога ждать не приходится, но надеялся, что хоть наши с Татьяной объяснения запишет правильно. Ну, мои-то он мог в своем постановлении просто переврать. А Татьянины он мог сразу «подкрасить» в нужный цвет. Она говорила, что Сапожников был пьян. Мартолог указал, что «как мне показалось, Сапожников был пьян», и т.д.
Уже потом, знакомясь перед судом с материалами уголовного дела в отношении меня, я узнал и о том, что Мартолог позволил Кудрявцевой говорить грязные слова обо мне и записывал их в протокол, что недопустимо вообще. Он знакомил Сапожникова (а тот Кудрявцеву), а может, и напрямую Кудрявцеву, с тем, что пояснил я. Короче, пакостник.
И в своём постановлении об отказе в возбуждении уголовного дела (вынес он его 27.05.92 (т. 2 л.д. 193-198) Мартолог «опустил» меня. Вот установочная часть этого постановления:
«…Подполковники юстиции Сапожников и Завгородний проживали в г. Махачкале в одном подъезде одного и того же дома на соседних этажах.
В конце 1991 г. - первой половине 1992 г. Завгородний распространил среди работников республиканского военкомата, прокуратуры и госбезопасности сведения о якобы имевшей место интимной связи между Сапожниковым и секретарём ВП МГ служащей СА Кудрявцевой…»
«Распространил» (ходил и раздавал, как газету), «о якобы имевшей место» (ой, как трудно было установить истину, о которой знали все, тем более что Сапожников со своей женой уже, даже формально, не жил, она уехала в Новочеркасск, а квартиру свою они разменяли, и Сапожникову досталась квартира по адресу: Махачкала, ул. Виноградная, 12, кв. 86. Среди работников республиканского военкомата (я попаду туда на службу лишь в следующем году, а до того я там ни с кем не общался)?! Прокуратуры?! (да в той прокуратуре всего-то людей и было: Сапожников, я, Крылов и Кудрявцева с Мугидовой; кому я там мог что-то «распространять»: Сапожникову, Кудрявцевой…?!) О, Господи!
Отто Бисмарк как-то сказал, что «глупость – это дар божий, но им не стоит злоупотреблять». Мартолог явно злоупотребил, но этого почему-то никто не заметил. Или не захотел замечать.
В постановлении Мартолога, наконец, была закреплена официально выработанная с участием генерала Соловьева версия произошедшего (то самое, без конверта, и с его исправленной резолюцией заявление Кудрявцевой, датированное 30.03.92 г., но зарегистрированное только 15.04.92; это, оказывается оно, а не моё объяснение с негативным мнением о стиле и методах его работы, дало в ночь с 31.03.92 на 01.04.92 толчок праведному гневу Сапожникова.
И ещё. Мартолог изобразил всё так, что Сапожников пришёл ко мне с незаряженным ружьём лишь «попугать» меня, зная «склад характера Завгороднего». Какой ещё такой склад?! Не решился Сергей Борисович сказать, какой. Остатки совести мешали. Но, приводя пояснения Сапожникова, он этот эпитет добавил: «Трусливый!» - Это когда же и кто видел проявление трусости с моей стороны?! Да я в самое трудное и опасное время демонстративно не снимал военную форму, никогда не уступал диктату и угрозам!
Но у Мартолога эта тема (моей трусости) то тут, то там возникала неоднократно. Например, Завгородний так и не вышел к Сапожникову («Сапожников пытался вызвать Завгороднего на разговор, а когда тот не вышел…»). Всячески чернил меня мой бывший сослуживец.
Отказал Мартолог в возбуждении дела в отношении Сапожникова на основании п. 2 ст. 5 УПК РСФСР (за отсутствием состава преступления) и сообщил нам об этом письменно (исх. ВП СКВО № 2/3022 от 28.05.92 г., вх. ВП МГ № 361 от 10.06.92 г.). Не хватило духу позвонить и сообщить лично. Собственно, и общения между нами больше не было.
Как такое (решение Мартолога) могло быть?! Ведь даже то, что признал Сапожников (что он с ружьём ночью приходил ко мне домой, чтобы «попугать» меня) содержит признаки уголовно наказуемого деяния?!
Я обжаловал это решение, и получил отказ за подписью полковника Казака. Дескать, «Сапожников не предпринял конкретных действий по реализации своих угроз, хотя имел такую возможность. А другим лицам, находившимся в квартире, вообще никак не угрожал».
Не даёт мне покоя мысль, что именно сшибка Александра Николаевича с его совестью явилась причиной его болезни, а потом и ухода из жизни. Чистый он был человек, правильный. Понимал, что меня неправедно преследуют. Тяготился тем, что вынужден принимать в этом участие.
Иначе как понимать случившееся: Получил прекрасную квартиру в центре города. Красил полы или окна, якобы надышался краской, и вдруг полностью отказывают почки. Его увольняют со службы, он устраивается в ВП СКВО гражданским специалистом, еженедельно ездит в госпиталь на какие-то процедуры с почками. А после того, как его жена стала открыто появляться со своим любовником-студентом, отказывается от очередного визита в госпиталь и погибает.
Но это так, к слову, просто мои мысли. С Александром Николаевичем мы ещё не раз будем общаться. И он мне поможет в трудной ситуации, а потом выскажет мне такую высокую оценку меня, как личности и профессионала.
А по поводу доводов Александра Николаевича в ответе на мою жалобу на решение Мартолога С.Б. несколько позднее (6.08.93), обращаясь за помощью к народному депутату ВС РФ Багандалиеву М.Б., я иронизировал:
«Помилуйте, но ведь моя жена успела вытолкнуть его раньше, чем он успел реализовать свои намерения. Ну а то, что он не угрожал детям, наверное, их, детей, вполне должно удовлетворить. Отец для них посторонний человек. Так выходит. Да и время визита – около полуночи – самое подходящее для визита. И экипировка - с ружьём - не исключает добрых намерений, и состояние – пьяный – располагает к общению. Как бы мне посмеяться над этим ответом ВП СКВО, если бы он не касался меня лично…»
Сапожников, вроде отстранённый от должности, продолжал её исполнять. Он и потом, назначенный на какую-то должность в ВП СКВО, будет долго сидеть здесь, а потом и вообще будет переведён (хотя он никуда и не уезжал отсюда) в военную прокуратуру МГ заместителем военного прокурора. С января 1993 года такая должность появится, прокуратуру расширят до 5 человек (появятся должности заместителя, старшего следователя) а вот должность помощника, моя должность, будет ликвидирована. Но как только я уйду в военкомат, её восстановят. Вот какими силами обладали враги, ведь изменение штатной структуры проходит через Генеральный штаб! Серьёзно ко мне относились!
Так вот, уверен, Сапожникова там держали, чтобы он «ел меня поедом» и всячески вредил. Это будет видно, хотя бы, на примере того же дела Арцева и др.
Это в тот момент было главное дело в прокуратуре. К уголовной ответственности привлекалась большая группа нарушителей. Семь месяцев я расследовал дело. Отпуск у меня был запланирован на июль. Я приобрел на всю семью путевки на Байкал, купил билеты. Это всё было бы возможным, если я сдам дело для направления в суд. Сапожников всё и делал, чтобы я этого не мог сделать. Запрещено работникам ВПГ было оказывать мне любую помощь: отвлекать кого-бы то ни было на размножение выделяемых материалов, изготовление копий я не мог. Мне даже печатать обвинительное заключение в прокуратуре он запретил. Это по главному-то делу прокуратуры.
- Где хотите, там и печатайте!
- Хоть деньги выделите!
- Ищите сами, денег нет.
И, тем не менее, я к назначенному сроку принёс Сапожникову готовое дело. Завтра нам ехать, сегодня я сдаю дело.
Сапожников отказывается его принять:
- Мне надо дело изучить!
- Что раньше-то мешало?
- Мой рабочий день уже закончился!
Садится в автомобиль и уезжает. Канцелярия тоже закрыта.
Что делать?
Звоню Казаку А.Н. в Ростов-на-Дону. Слава богу, он оказался на месте. Выслушал он меня, и то ли ответственность за одно из важных окружных дел взяла верх, то ли всё-таки тёплые чувства ко мне остались, то ли просто совесть заговорила:
- Есть кто-нибудь ещё в прокуратуре?
- Есть. Следователь Ахмедов.
- Пригласите его к телефону. А бланк отпускного билета с печатью у вас есть?
К счастью такой бланк у меня оказался. Казак приказал Ахмедову принять у меня дело и подписать, как врио прокурора гарнизона мой отпускной билет.
Сапожников оказался с носом. Спасибо Александру Николаевичу! Да и Ахмедову тоже. Мог бы, потакая начальнику, и «испариться» куда-то. Короче, пронесло! Отпуск мне испортить Сапожникову не удалось.
На Байкал мы ехали через Москву. Татьяна договорилась остановиться у наших сослуживцев по Хабаровску Андрея и Галины Сагур, которые сами жили у старшей Галкиной сестры на квартире. Кровать Андрея в коридоре стояла. Но приняли радушно. И встретили, и проводили.
Я намеревался через Андрея «пропихнуть» материалы о своих «хождениях по мукам» в газету. Андрей созвонился с редакцией газеты «Красная звезда». Те вначале заинтересовались, сказали, давай материалы. Но когда увидели, что в них затронуты и Главная военная прокуратура, и Генеральная прокуратура РФ, материалы возвратили, заявив, что ссориться с этими ведомствами им ни к чему. Наша свободолюбивая пресса дала «задний ход»:
- Нет, с прокурором гарнизона мы ссориться не будет. А о прокурорах рангом выше даже говорить не хотим.
Так что провозил я свои материалы впустую. Никто их смотреть не стал.
Отдыхал я себе и не знал, что в отношении меня готовится судилище.
А готовилось судилище в Краснодаре. С Владикавказом что-то у них не получилось. Не захотели тамошние ребята меня осуждать.
Подстраховывался Владислав Евгеньевич. На всякий случай и по «незарегистрированному пьянству» бил. Ну, и по «интиму» тоже.
Когда узнал об этом, попытался обжаловать постановление об отказе в возбуждении уголовного дела в отношении Сапожникова. Дескать, раз ты хочешь крови, получи её.
Но мне тот же А.Н. Казак своим исх. № 2/6052 от 22.09.1992 года уведомил, что «оснований к изменению принятого решения не имеется», и повторил выводы Мартолога: «Сапожников не имел умысла лишить Вас жизни. Во время инцидента Вы находились в другой комнате и к Сапожникову не вышли. Сапожников не предпринял конкретных действий к реализации своих угроз, хотя имел такую возможность…»
А в сентябре в прокуратуру приехал новый прокурор – майор юстиции Шабанов. Он когда-то был помощником в одной из моих «поднадзорных» прокуратур (Грозный), я отменял его необоснованные постановления о прекращении дел и был невысокого мнения, как о нём самом, так и о его способностях. Теперь он приехал руководить мной. Вместе с Сапожниковым.
Шабанов рьяно бросился выполнять поставленную ему задачу. Работой я был загружен выше всякой меры. У меня никто не забирал прокурорскую работу, но, помимо этого, у меня всегда было в производстве более 20 уголовных дел. Каждое утро Шабанов начинал со следующего церемониала:
- Анатолий Иванович! Несите сюда все Ваши дела, будете докладывать, что сделали вчера!
- Да, я готов доложить и без них!
- Нет, несите Ваши дела в мой кабинет.
Может, тогда Вы ко мне в кабинет подойдёте (это через кабинет, буквально пять метров – пояснение моё, А.З.)?!
- Я сказал, ко мне в кабинет!
Развалившись в кресле, он ждал, пока я притащу все свои дела. Порой в несколько приходов.
Потом я начинал докладывать, по каким делам я прошедший день работал и что сделал, но Шабанов перебивал меня:
- Давайте мне Ваши дела, я буду спрашивать Вас сам!
Тут надо сообщить о такой тонкости, как с делами надо работать. Нельзя делать в день «по чайной ложке» по каждому из находящихся в производстве дел. Так можно их расследовать годами. Необходимо посмотреть, какое дело можно закончить быстрее, сосредоточиться на нём и быстро закончить, уменьшив свою нагрузку. Далее, есть дела, которые требуют срочной работы по ним, ибо доказательства могут будут утрачены, а есть дела, которые и полежать могут.
Не знал этого Шабанов (вполне может быть), а скорее так было легче меня уесть, но он открывал по очереди каждое дело и констатировал:
- Так. По этому делу Вы вчера не работали, и по этому тоже, и по этому. Да, я смотрю, Вы вообще вчера работали по двум (или трём делам!). Так не годится. Вы волокитите работу! Или Вы не в состоянии работать с большим объёмом работы?! Странно, о Вас говорили, как о следователе с большим опытом!
Издевался сволочь! Пояснения не принимались, да и не требовались. Он собирал таким образом материал по моей дискредитации.
Вёл себя безапелляционно, просто по-хамски. Орал мне: «Я Ваш гонор сломлю! Я Вам не Сапожников».
Кстати, Сапожников после отстранения от должности прокурора гарнизона был назначен военным прокурором отдела по надзору за органами федеральной безопасности ВП СКВО (очень неплохое, «не пыльное» место), но всё время торчал в Махачкале. А 24.03.1993 г. приказом ВП СКВО № 8/сл вообще переведён (с понижением) на должность заместителя военного прокурора Махачкалинского гарнизона «в целях создания необходимой укомплектованности и с личного согласия» (т. 1 л.д. 212).
Эти… затрудняюсь их назвать «беседами»… у себя в каждодневных записях о проделанной работе я называл просто «разборки с Шабановым»: «8.40 – 9.00 – разборки с Шабановым».
Да, мне пришлось вести свой хронометраж времени, так как Сапожников и Шабанов стали мне доказывать, что я «работаю неэффективно», не умею должным образом организовать работу, то есть пытались доказать, что и в следствии я (в прошлом – старший следователь прокурора округа, в будущем старший следователь по особо важным делам ГВП, да и здесь, в ВП СКВО и ВП МГ «перелопативший» столько сложных, трудоёмких и совершённых в условиях неочевидности дел) из себя ничего особенного не представляю.
Шабанов взялся мне по каждому делу давать обстоятельные указания, где писал общеизвестные банальные истины, а то и вовсе ахинею.
Так в одном из указаний по делу Михно и др. 22.09.82 (так у него указано, зарапортовался - моё замечание, А.З.) в п. 5 он мне предложил: «Решить вопрос об ответственности Савенко и других - за умерщвление собаки (в том числе и материальную ответственность)». Ну, что такой статьи в Законе нет, он наверняка не знал, а, может, не задумывался. Далее, речь идёт не о какой-то породистой собаке – о дворняге, когда и иска никем не заявлено? Делать человеку было нечего!
Вот он как начинал эти указания:
Уже упоминавшиеся по делу Михно и др.:
«…Изучение уголовного дела показало, что вами в течение трёх недель (с 7 сентября) по этому делу ничего не сделано, что терпимым быть не может…»
Вот указания от 28.09.92 г. по делу Иванеженкова и Арзиманова:
«…Изучение уголовного дела показало, что оно расследуется очень пассивно и беспланово…»
Вот ещё одно указания по тому же делу от 26.10.92 г.:
«Изучение уголовного дела…показало, что Вы игнорируете мои письменные указания по этому делу… Требую коренным образом изменить своё отношение к исполнению служебных обязанностей. В кратчайший срок наладить плодотворную работу по находящимся в Вашем производстве делам…»
А указания были очень важные! Я бы сам никогда не догадался! -Истребовать личные дела, «полный характеризующий материал», сведения о судимости, выписки из приказов о вступлении в должность, уходе в отпуск и возвращении из него… получить заключение экспертизы» и т.д.
Ниже документы с его резолюциями, хамскими и безграмотными:
Приходит личное дело призывника Гаврикова. Для дела надо снять копии. Он отдаёт распоряжение об этом не в канцелярию, а мне («Снимите копии»). Там много работы? А у меня что меньше?!
Отдельное поручение из прокуратуры в/ч 9311 из Перми (даже не из военной юстиции, и о допросе не наших субъектов (военнослужащих), а гражданских лиц. Такие поручения должны направляться в территориальные органы. 25.08.92 года Шабанов отписывает его следователю Ахмедову («прошу исполнить к 5.09.92»). Это вместо того, чтобы направить в территориальные органы. Ахмедов отдельное поручение не исполняет. Может, потому, что в то время дисциплины в стране не было никакой, и гражданские лица нас (военную юстицию) просто игнорировали.
11.09.92 г. Шабанов отписывает исполнение поручения мне («прошу исполнить в кратчайший срок через дознавателей»). У меня была мысль возвратить отдельное получению инициатору с предложением обращаться по адресу (в территориальные органы), но не стал конфликтовать: написал «чурка-начальник» исполнить через дознавателя, исполню.
Трижды ходил дознаватель, а ему даже не открывали дверь. Тогда я направляю документ на исполнение в горотдел милиции со ссылкой на требование Закона. Из горотдела поручение направляется в Ленинский РОВД, но там очередной «чурка-начальник» пишет резолюцию: «Отправьте назад. Свою линию пусть обслуживают своими силами». И материалы возвращаются назад (кстати, без составления какого-то письма, просто наше письмо со своими резолюциями возвращают).
Вместе того, чтобы это письмо тут же отправить в прокуратуру города и призвать хама к ответственности, хам-Шабанов пишет мне следующую резолюцию: «тов. Завгородний Хватит позориться беспомощностью и требую исполнить лично и незамедлительно». То есть он не только не знает Закона, русского языка, просто с правилами приличия незнаком.
Сейчас может показаться со стороны, что излишне лоялен я был. Как можно было такое терпеть?! Конечно, с большим трудом. Сорваться не имел права. От меня только этого и ждали. Ни Шабанов, ни Сапожников (что он делал в Махачкале, кроме долбания меня, не знаю; в ВП СКВО, где он числился, работы не было, что ли?!) и не скрывали, что собирают материалы для моего нового наказания. «Рвануть на груди рубаху и двинуть на пулемёты» - это конечно здорово, эффектно, но у меня была семья, и ответственность за неё заставляла сдерживаться, терпеть.
Какую они мне, негодяи, аттестацию дали! Шабанов рекомендовал меня перевести на должность старшего следователя ВПГ. Я тогда ответил, что уже был им 14 лет назад и больше не хочу. Вся она (эта аттестация) у нормального человек должна была вызвать чувство недоумения, но ведь не вызвала. Даже после моих возражений.
Руководство ВП СКВО (Афанасьев, кадровик С.Карпов и Соловьев) не приняли доводы Шабанова и утвердили аттестацию с выводом, что я должности помощника военного прокурора гарнизона (объединения) соответствую.
Последним моим делом в Махачкале было дело в отношении руководителей в/ч 55084 (склад в пос. Белиджи) майора Иванеженкова (командир части) и капитана Арзиманова (заместитель командира).
Я тогда был рад, что моими стараниями дело в отношении Иванеженкова было прекращено. Наработанные мною материалы не позволили Шабанову привлечь его к уголовной ответственности.
Он (Иванеженков) спокойно уехал к новому месту службы где-то в России, а ко мне в госпиталь, где я в это время оказался, даже не подумал зайти: даже попрощаться, не то чтобы поблагодарить своего спасителя. Бывает такое. И дольно часто.
Но по порядку.
Что такое были эти склады?!
Это были склады закавказской армии ПВО. То есть все типы ракет для самолетов, различное стрелковое оружие и боеприпасы.
В это время назревали войны по всему периметру России. Все национальные республики пытались оставить оружие бывшей Советской армии на своей территории, а командование всеми силами старалось вывезти его в Россию.
Помню свою встречу с Министром внутренних дел РД генерал-майором милиции Абдуразаковым. С какой ненавистью он вопрошал меня: «Почему вы из Буйнакска вывозите вооружение?! Оставляйте его нам!»
А что такое была эта 110 гвардейская артиллерийская дивизия. Это была дивизия прорыва. Их всего несколько было в Вооружённых Силах СССР. Пять её полков обладали такой огневой мощью! Там было всё: от лёгких пушек до реактивных установок «град» и пр. Я видел эти системы в действии. Они из Буйнакска могли «накрыть» Махачкалу и не оставить там камня на камне. С огромным трудом, но всё-таки основное удалось вывезти.
То же самое было и в Белиджи. Только кое-что добавилось. Это – лезгинская территория. Лезгины проживают в нескольких районах на территории Дагестана и в нескольких районах на территории Азербайджана, и в головах националистов давно гуляли планы создания единого Лезгинистана. Как потом стало известно в процессе расследования, на базе склада в Белиджи как раз и планировалось создать армию нового государства. А капитан Арзиманов (лезгин) планировался её командиром. Хитрой бестией он был, и не сразу его удалось разоблачить.
Меня направил туда Шабанов, когда склады осталось без охраны. Некому их было охранять. Все солдаты разбежались.
Выехал я туда обычным поездом. Не дал Шабанов автомобиля. Правда, посоветовал ехать в гражданской одежде, так как поезд приходил очень поздно, а в том районе было «неспокойно».
Я не посчитал нужным прятаться. Поехал в форме. Надеялся, что меня встретят на вокзале. Но меня никто не встретил. Было непонятно, почему. Пошёл пешком, а это километра три вдоль всего посёлка. Ко мне тут же приклеилось несколько местных (может и ждали меня). Сопровождали до самой части, но напасть не решились.
А утром я увидел полностью выбитого из колеи майора Иванеженкова. Он рассказал, что к нему уже неоднократно приходили делегации от местных. Предлагали добровольно уехать отсюда:
- Покажи любую точку в России, куда ты хочешь. Мы организуем твой перевод туда. Дадим денег на дорогу, магнитофон хороший, чтобы не было скучно. Только не вывози отсюда оружие.
Когда отказал, стали угрожать жене и дочери. Он запретил им появляться на улице.
А потом разом из части исчезли все солдаты, сбежали.
Я принялся не расследовать дело, а организовывать охрану хранилищ. Предложил Иванеженкову поставить на посты офицеров и прапорщиков, а тем временем предпринять меры к возвращению в часть солдат. Арзиманов вызвался помогать мне в этом.
Поскольку в части было много местных солдат, «отловить» их особых трудностей не составило. Я стал беседовать с ними, и здесь почувствовал, что Арзиманов ведёт какую-то двойную игру. Я усомнился, что он правильно переводит мои слова солдатам, а мне - их слова. Я каждому разъяснял требования закона, чем им грозит оставление части. И вот, когда Арзиманов стал очередному солдату что-то говорить, тот не выдержал и сказал, по-русски: «Да, Вы же сами отправили меня домой и сказали, чтобы не приходил в часть до особой команды!». То есть сам Арзиманов и создал критическую ситуацию на складах.
Удалось нам вернуть солдат на посты, Иванеженков вывез вооружение и боеприпасы. А Арзиманов был арестован и привлечен к ответственности. И самое обидное для него было, что арестовывал его не я (русский), а другой такой же лезгин (майор Шабанов). То-то и сам Шабанов этого не хотел, а вынужден был, так как мне то ли надо было ехать в суд, то ли я слёг в госпиталь.
Перед негодяями стоял очень важный вопрос (как мне потом передали ребята из ВП КГ): а как доказать, что Завгородний что-то Петряеву В.С. говорил. Он может просто сказать, что никакого разговора с Петряевым не было, и Петряев оговорил его. На этом всё и закончится. Зачем огород городить?!
Ведь был бы я нечестным человеком, каковым меня пытались представить Сапожников и Кудрявцева, а вместе с ними и свора из ВП СКВО, так бы всё и было.
- Не, не, не! - Заверил судью Куца Сапожников. Этот не откажется! Этот скажет, как на самом деле всё было!
То есть, расчёт-то как раз и был на мою порядочность. В ней, оказывается, Сапожников и не сомневался. Тем более мерзко было всё последовавшее.
18 ноября 1992 года (мой день рождения) к нам пришли подруги Татьяны (Ирка Тихонина, кто-то ещё). Татьяна накрыла на стол. Помню, кто-то из девчонок мне пожелал, чтобы я «поскорее дослужил до пенсии» (мне и оставалось-то до этого времени около полутора лет). Мне такое пожелание не понравилось, и я поправил: «Да не надо торопить события! Надо жить каждым днём!»
Когда пошли суды, они мне не раз напоминали мои слова:
- Мы тебе желали поскорее пройти этот отрезок времени, а ты хотел «жить каждым днём»!
Но и сейчас не жалею о том, что не впал в летаргический сон. Честно и полностью прошёл всё, выпавшее мне на долю.
На суде Мерзлов свои претензии ко мне «убавил». Гадости уже не говорил. Всего-то и сказал:
- Называл Кудрявцеву проституткой в присутствии кого-то (кого, не помню) из работников КГБ.
То-то Кудрявцева потом сокрушалась, что Мерзлов на суде сказал не всё то, что ей говорил наедине. Оказалось, что говорить мерзости в лицо гораздо труднее, чем за «глаза».
Саша Кураков, видимо, забыв, что говорил Войту, заявил в суде:
- По существу разговоров о Кудрявцевой и Сапожникове, их взаимоотношениях, не было. Слышал об этом разговоре со слов Петряева. При мне Петряев сказал Сапожникову, что был такой разговор, и если это так, то надо изменить свои отношения.
Меня он очень хорошо охарактеризовал по совместной службе («очень принципиальный, очень пунктуальный, целеустремлённый» и т.п.), «но в последнее время, я должен сказать и ему, он стал хуже; не надо было доводить дело до «атомной войны», в которой победителей не бывает».
Мой комментарий:
Слышал, что если человека достаточно долго называть свиньёй, то он, наконец, захрюкает. Очень трудно не поверить в плохое, когда тебе постоянно говорят об этом. Меня останавливал разум: но я ведь ничего плохого не сделал! Не было логики в утверждениях моих хулителей.
Ну, вот тот же Кураков в подтверждение своего тезиса, что я «в последнее время стал хуже», привел довод, что я «довёл дело до атомной войны, в которой победителей не бывает». Победителей не бывает, так как такие, как он, не хотят видеть очевидное. Легче обвинить меня. Хотя, в чём обвинить? На человека упала глыба с крыши – сам виноват, что там стоял. Напали хулиганы или бандиты – то же сам виноват: нечего было там ходить и т.п. Я улавливал эту фальшь и не воспринимал такие «дружеские» напутствия.
Разве я хотел конфликта с Сапожниковым?! Да я прекрасно жил в Махачкале! И дальше хотел жить так же! Ни Ибрагимхалилова и его подельников, ни Бацарова и его родню я не знал и знать не желал. Если бы дело взяли в округ и гробили бы там, не вмешался бы (не мой грех). Но допустить, чтобы дело было «загублено» у меня, я не мог и обрёк тем самым с себя на «атомную войну» (говоря словами Куракова).
Господа офицеры, попрошу Вас учесть,
Кто сберёг свои нервы, тот не спас свою честь.
Да, нервов мне это стало ого-го. И не только нервов!
Петряев на суде разошёлся не на шутку. Видимо не понравилось, какие пояснения я давал о нём и предположения о причинах его «раскола». Он заявил:
«Завгородний несколько раз подходил и спрашивал, будут ли с ним беседовать. Говорил, что не хочет работать больше Сапожникова. Хотел показать, какой плохой человек Сапожников. Я не стал ему говорить, что он мог бы работать и лучше. Не ожидал, что как юрист и прокурорский работник он слаб.
Я видел, что он из себя представляет как юрист. Но я решил всё же поднять его (хотя, по сведениям, раскрытие преступления и не было его заслугой), поэтому попросил поощрить его.
Он не мог не предполагать, что я сообщённые им сведения не сообщу выше, ибо я был председателем комиссии.
В округе я сообщил о сведениях Завгороднего и сказал, что они ничем не подтверждаются.
Беседа у нас была официальная. Думаю, он понимал (а нет, так должен был понимать), что я их сообщу, и хотел создать представление, что Сапожников плохой.
Близких отношений у нас с ним не было. Ещё из ВП ДВО знал, что с ним надо быть особо осторожным. Всякий факт может извратить в свою пользу. За глаза может говорить плохо. Что с ним надо быть осторожным».
Мой комментарий:
Петряев не просто говорил неправду. Он клеветал на меня. Вот он «знал» из ДВО, что со мной надо быть «осторожным» потому-то и потому-то. Если бы суд был непредвзятый, следовало бы спросить, от кого конкретно и что конкретно в этом плане тебе известно, иначе все Ваши утверждения, господин полковник от юстиции, смахивает на простое охаивание.
Ну как можно было не обратить внимания на такое несоответствие:
Петряев видел, что как юрист я никакой, и работаю недостаточно, тем не менее, просит руководство о поощрении меня. Где логика?! Тем более что давно (ещё из ДВО) знает, что я человек просто гадкий и опасный.
«У нас с ним не было близких отношений»! Тем не менее, преподносит мне отредактированный им документ с надписью «с уважением и на память». Так не бывает у нормальных людей.
Сапожников и Кудрявцева брызгали слюной и изрыгали гадости в отношении меня. «Подлец», «негодяй» и т.п. довольно часто звучало в зале, и судья их не останавливал, что само по себе характеризует атмосферу суда и его «объективность» и «непредвзятость».
У меня была заготовлена речь. Неплохая речь. Но по большому настоянию старшего следователя ВП КГ майора юстиции Гришина (а он сослался не только на свой разговор с судьёй Куцем, но и на беседу военного прокурора Краснодарского гарнизона полковника юстиции Махмурьяна с председателем военного суда КГ) я молчал, а потом сказал, что вот, дескать, мне так казалось, но раз они говорят, что это не так, значит не так.
Я долго не соглашался на такую свою роль, но меня Гришин убедил:
- Толя, ну ты же должен понять, что Куцу в этой ситуации и так не просто. На него давят со всех сторон. Подыграй ему, хоть немного.
Но меня, как оказалось, обманули, или просто кинули. Изобразили, будто я выкручиваюсь.
Но и без этого приговор был беспомощным. Основан на предположениях («Завгородний, имея большой следственный опыт, должен был понимать, что оснований для подозрений недостаточно»). Да может следственный опыт подсказывал мне как раз другое. Ведь все сомнения должны трактоваться в пользу подсудимого.
Я был уверен в положительном для меня решении вопроса, и лишь хотел, чтобы суд закончился поскорее, так как хотел успеть на поезд, который едет в сторону Развильного (к маме хотел заехать, пользуясь случаем).
Довольно долго, стоя в коридоре, я наблюдал, как Куц А.Н. то и дело выбегал из совещательной комнаты в свой кабинет, откуда потом был слышен его громкий голос (он говорил с кем-то по телефону). Несколько раз работники военного суда заходили к нему в совещательную комнату. И то, и другое категорически запрещено Законом. Само по себе это - основание для отмены вынесенного решения по делу. Не решался Куц А.Н. принять угодное руководству решение, и на него «давили».
Приговора пришлось в тот вечер ждать часа два, а когда Куц провозгласил его, у меня внутри как будто что-то рухнуло. Трудно и сейчас описать то моё состояние.
Я пошёл на юридический факультет из желания установить справедливость. Очень скоро я понял тщетность этих своих мечтаний, но грел себя мыслью, что хоть в радиусе «своей досягаемости» я могу нести эту справедливость окружающим. От меня, действительно, очень много (если не всё) в масштабах расследуемого мной дела зависело.
Но вот только что мне было доказано, что я сам себя защитить не могу от государственной машины, и все разглагольствования о верховенстве Закона о правах человека – туфта, если кому-то они (законы) будут мешать.
Тяжело давалась мне эта новая реальность. Я не знал, что делать,
- Толя, поезжай в Ростов, к Соловьёву. Только он тебе сейчас может помочь.
Так напутствовал меня майор Гришин, и я вместо Развильного поехал в Ростов-на-Дону, оставив в суде кассационную жалобу.
10.12.92 г. к началу рабочего дня я уже был в приёмной генерала Соловьева. Я был «раздавлен», и он не мог не видеть этого.
Сообщил ему о судилище и попросил, как у гаранта законности в округе, помощи в восстановлении справедливости.
Не знал я, у кого прощу помощи. Это был один из виновников всех моих бед. Лишь позднее я узнаю, что Соловьевым не просто была подана Сапожникову и Кудрявцевой идея обратиться в суд. Именно Соловьев направил жалобы Сапожникова и Кудрявцевой в военный суд СКВО для возбуждения уголовного дела. Председатель военного суда СКВО генерал-майор юстиции Котов, не видя каких-либо оснований к возбуждению уг. дела в отношении меня по заявлениям Сапожникова и Кудрявцевой о клевете, возвратил эти материалы в ВП СКВО «за необоснованностью». Но Соловьев вновь направил их в суд с требованием рассмотреть. Тогда Котов направил их в ГВП, но и оттуда они возвратились с тем же требованием, и в этот раз трибунал «не устоял». Поэтому–то так «долго» решался вопрос о судилище: с апреля по ноябрь.
Как я потом узнал от одного из судей, в Москве (ГВП) ждали обвинительный приговор, чтобы меня «с позором изгнать из армии». Куц даже приговор (уже оглашённый) переделал, чтобы он больше соответствовал поставленной задаче. Кто-то там честно отрабатывал коньяки и фрукты, полученные от Сапожникова.
Соловьев ничего ободряющего мне не сказал, ничего не пообещал («Вы обжалуйте!»). От внесения протеста на приговор, от дачи заключения при рассмотрении кассационной жалобы он (ВП СКВО) уклонился. Ну, ещё бы! И в дальнейшем он остался моим врагом. Когда суд расписался в своей беспомощности держать меня в «виновном пространстве», материалы дела они направили в ВП СКВО, и Соловьев без моего согласия «прекратил дело с признанием в моих действиях состава преступления», и долго мне пришлось добиваться отмены этого решения, и не сам Соловьев отменил его. Он приложил руку к тому, чтобы я не смог уйти из прокуратуры в военкомат (хотел «схарчить» в прокуратуре), а потом и из военкомата в ГВП. Пытался дискредитировать меня перед Главным военным прокурором. Та ещё сволочь!
Короче, я возвращался в Махачкалу без всяких ободряющих перспектив. Оставалось только надеяться, что мне удастся убедить в своей правоте надзорную инстанцию (Военный суд СКВО). Враги потирали руки, они знали, что там всё уже было «на мази». Порой неведение благодатно. Я не знал всего этого, и, следовательно, допускал (надеялся) и на положительный для себя результат.
Он будет. Я ещё буду ставить вопрос о суде над самим судьёй А.Н.Куцем (безрезультатно, правда).
Из моего письма маме от 24.12.1992 г.:
«…на следующий день (15.12.92 г.) увидел, какой объём работы меня ждёт, а также узнал, что вновь 21.12.92 надо ехать в Ростов. Сил моих уже не было. Пошёл к врачу. Она сказала, что у меня сильное переутомление и недели две надо полежать. Я сообщил об этом в суд, чтобы перенесли рассмотрение моего дела. Но здесь вплоть до сегодняшнего дня меня с работы не отпускали, пока я не поддержал в суде обвинение по всем имевшимся нерассмотренным делам. А это неделя в холодных залах, простыл. Сейчас первый день дома. Отлежусь до Нового года, а там – снова в бой…»
Не знал я, что «мешаю врагам карты». Там уже был готов негодяй, который должен был «автоматом» утвердить решение Куца. Он мне сам в этом признался в марте 1993 года, когда я прибыл в военный суд СКВО на кассационное рассмотрение:
- Ваше счастье, что мне надо было уезжать в январе! А то были бы уже виновным и вылетели бы из армии!
Тварь продажная не скрывала своих гнусных мыслей и намерений.
Но я забежал слишком далеко вперёд.
А пока, хоть на время, лишившись служебного хомута (оказавшись на больничном), я тут же пошёл (пополз) в ВК РД к Жлобо Н.И. рассказать ему о суде с тайной надеждой, что он согласится дать показания «в мою пользу» или даст кому-то такую команду. Я его ни о чём не просил, но он сам догадался и сказал:
- Ну, сам понимаешь, в свидетели я не пойду. И никто не пойдёт. Ты вот давай поторопись, переходи ко мне, пока место есть. Тут даже виновным дослужишь до пенсии.
Мне, в самом деле, ничего не оставалось, как уходить в военкомат. Я тут же написал соответствующее ходатайство в ВП СКВО.
Сразу после Нового года я выехал в Краснодар, чтобы в военном суде ознакомиться с протоколом судебного заседания. И правильно сделал. Я узнал, что не только протокол заседания был фальсифицирован, но и сам приговор переписан (ужесточены формулировки, добавлено мне требование возместить судебные издержки).
Я написал на шести печатных листах свои замечания к протоколу, где указал, что вынужден представить дополнительную кассационную жалобу на приговор и что передам её непосредственно в военный суд СКВО после поступления туда дела и уведомления меня об этом, а также о времени рассмотрения.
Я ещё раз «запретил» рассматривать дело в кассационной инстанции без меня. И последующие события показали, что делал я всё правильно.
Вроде бы я и согласовывал с Шабановым свой выезд в Краснодар, но почему-то по приезде меня обвинили в самовольном выезде и потребовали писать объяснение. Собственно, меня не только в этом обвинили. Шабанов на двух листах собрал информацию о моих «прегрешениях»: там плана нет, там игнорируются его указания, там ничего не делается, то-то не подготовил. Всего 13 пунктов.
Я на тот момент ещё не знал, что Жлобо под давлением на него (кто и откуда, могу только догадываться, он мне не сказал) уже отказался брать меня к себе (отозвал своё отношение об этом). Готовилась новая расправа. Я очень перенервничал и у меня «встала» поясница. Я не мог двигаться. Каждый шаг отдавался острой болью. Едва доплёлся до санчасти МВД РД (поскольку военных медицинских учреждений в Махачкале не было, я стоил на медицинском обслуживании там). Меня сразу стали класть в стационар.
- Мне надо сдать в канцелярию уголовные дела и вещественные доказательства!
- И как Вы пойдёте?!
- Потихоньку, как-нибудь!
- Ну, мы Вас ждём.
Но Шабанов и слышать не хотел ни о каком лечении.
- Я сейчас позвоню туда и прикажу, чтобы Вас не принимали! Работать надо!
- Да, Вам-то это учреждение не подчинено!
- Я запрещу канцелярии принимать у Вас дела и вещественные доказательства!
- Я тогда их просто оставлю там!
- Если так нацелились лечиться, то поезжайте в госпиталь в Буйнакск. Заодно пусть Вас проверят, годны ли Вы к военной службе, что-то часто болеете.
- Я туда просто не доеду! Мне каждое движение отдаётся в пояснице острой болью.
- Это Ваши проблемы!
Я занёс в канцелярию все бывшие у меня в производстве дела и вещественные доказательства.
- Я принимать не буду! – Заявила Мугидова.
Спорить с ней не стал, ушел.
Доплёлся я домой и оттуда позвонил в «округ» Казаку. Он, к счастью, был на месте. Выслушав меня, он сказал:
- Ложитесь на лечение в Махачкале. Скажите, что я разрешил.
До сих пор я сохраняю теплое отношение к нему, несмотря ни на что. Хоть он и был в стане врагов, но в трудные минуты я мог всё же обратиться только к нему, и он помогал мне.
Если бы мне пришлось ложиться в госпиталь в Буйнакске, кто его знает, как решилась бы моя судьба. Оттуда мне труднее было бы решить вопрос перевода по службе в ВК РД. Здесь всё-таки всё было под рукой. Здесь ко мне могла подойти Татьяна и что-то я смог решить через неё. Здесь семья была рядом.
Рядом был и Шабанов. И он всё делал, чтобы омрачить мне лечение. Чуть ли не каждый день ко мне являлись дознаватели, чтобы сообщить, что они чего-то не досчитались из вещественных доказательств, что-то не нашли в материалах дела, требовали решений по куче всяких, связанных с расследованием дел, вопросов (дескать, Шабанов направил к Вам). У меня и так нервы были на пределе, а тут я вообще перестал спать (ну, как спокойно воспринять заявление, что куда-то подевалось оружие; оно потом-то нашлось, оно никуда и не девалось, надо было просто мне создать нервотрёпку). А потом заявился сам Шабанов и потребовал, чтобы меня представили пред его «очи» (в палату идти он отказался). Я едва доплёлся, он видел это, но, тем не менее, стал требовать, чтобы я «на время» выписался из санчасти и поехал на суд в Ростов («Будьте мужчиной! Не прячьтесь от суда! Разберитесь с судом, а потом лечитесь!», - Заявлял этот негодяй, близко не знакомый с понятием чести, в частности, мужской.). А когда лечащий врач категорически отказалась меня выписывать, предложил:
- Ну, тогда напишите, чтобы суд состоялся без Вас!
Ну, не мразь ли?! Как ему хотелось впихнуть меня в виновное (осужденного) пространство! И это «прокурор», законник!
Как потом я узнал, у врагов начинало «не получаться». Послушный холуй должен был куда-то уехать, вот и старались любой ценой приговор «затвердить».
Выпишут меня из больницы месяца через полтора и то недолеченого. Когда я поеду на суд в Ростов, я буду с трудом переносить каждое резкое движение, каждый толчок. Очень-очень постепенно шло выздоровление. Только к лету я мог сказать, что боли почти полностью ушли.
О посещении меня Шабановым, его «необычных» требованиях и своих чувствах по этому поводу я сообщил по телефону Казаку. Спросил, до каких пор Шабанов будет ко мне придираться, я ведь всё равно ухожу в Военкомат.
Александр Николаевич немного помялся, а потом спросил:
- А Вы разве не знаете?! Военком отказался Вас брать!
- Как?! Я же Соловьеву вместе с рапортом присылал и его (ВК РД) отношение!
- Он прислал телеграмму, что отказывается брать Вас!
Я был «раздавлен» второй раз. И ведь никто мне об этом не сказал своевременно, узнаю об этом в лечебном учреждении. Хорошо, что позвонил Казаку. Спасибо ему, что он всё-таки сказал, не отмолчался.
Я тут же позвонил Жлобо. Он был на месте. Я не говорил, я кричал:
- Николай Иванович, мне сказали, что Вы отказались меня брать. Это правда?! А если правда, то как это понимать?! Вы же мне обещали, а я Вам верил!
Видимо, даже по телефону Жлобо почувствовал моё состояние, а может, совесть ещё оставалась:
- Да, понимаешь, Завгородний, мне позвонили, сказали, зачем берёшь? Но я опять напишу, что возьму. Пусть та должность ушла, найдём какую-то другую.
Не время было выяснять, когда он отказался от меня, и куда ушла «моя» должность, кто ему звонил по поводу меня. Я лишь попросил:
- Я прошу, дайте телеграмму сегодня же.
- Хорошо, Завгородний.
Уже не доверяя ему, я позвонил через несколько часов на узел связи и убедился, что телеграмму Жлобо дал. А ещё через две-три недели я узнал, что мой перевод в военкомат состоялся. Я ушел из-под удара Соловьева и его компании. Сразу меня как-то и перестали дёргать по мелочам, отпала необходимость меня наказывать, «съесть» - то уже всё равно не могли.
17.01.93 г.
Здравствуйте, мои родные!
Пишу из больницы, но всё по порядку. В Краснодар я доехал нормально, но оказалось, что документы готовы не были и целый день у меня был свободен. Ходил по городу. Но знал бы такое, лучше бы дома ещё день побыл. На следующий день ознакомился с документами и выехал в Махачкалу. Что сказать о документах?! – Сволочь судья, приговор он переписал и добавил туда, что я ещё должен заплатить почти 2 тыс. рублей (расходы по явке в суд жалобщиков).
В Махачкале сразу на вокзале встретил другую сволочь – прокурора. Видимо, специально поджидал меня. Татьяна сказала, что каждый день звонил домой и расспрашивал её и детей, когда я уехал, куда, когда буду, почему я на праздники не остался дежурить. Он, видимо, догадался, что я поехал вначале домой, а уже потом в Краснодар.
Ну и началось. Потребовал отчёта по всем делам за декабрь-январь, хотя знал, что я в это время то в суде был, то болел. Но для него-то, как я понял, важно просто выбить меня из колеи. Заявил, что я ничего не делаю, что его моя работа не устраивает, что я незаконно, без его разрешения, ездил домой, будто я его собственность. Одним словом, вновь потребовал писать объяснение, почему я не выполняю его указаний и не работаю. Потребовал, чтобы я собирал все свои дела и вёз в Ростов, пусть там посмотрят на мою работу. Я сказал, что я не грузчик, чтобы таскать такие тяжести, да и не следователь, пусть, если хочет, везёт дела сам: ну и пошло. Я уже его рожу видеть не могу!
Да, я забыл сказать, мне сообщили, что моя должность здесь ликвидирована. Теперь, если меня не уволят и не переведут в военкомат, мне надо либо соглашаться быть здесь следователем (но он меня здесь заест), либо куда-то переводиться и дослуживать где-то без семьи! Сволочи они все! Ведь специально так сделали, не дожидаясь, чем закончится суд. Так уж я им насолил.
Попросил у сволочи разрешения взять путёвки в отпуск на июнь, чтобы детей не срывать со школы, – поставил в графике назло с 25 августа. Вот так и живём.
У меня и так поясница болела, а тут, видно, понервничал, совсем скрутило. Пошёл к врачу – сказали, что надо ложиться в больницу. Уложили здесь, в Махачкале. Но меня совесть мучит – надо сдать дела. Отпросился. А эта сволочь заявляет: «А я Вам не разрешаю ложиться, работать надо, мы все болеем. А уж если Вы так настаиваете, то я Вас направляю в госпиталь в г. Буйнакск (50 км через перевал в горах), пусть заодно Вас обследуют, годны ли Вы к службе в армии, а то Вы что-то часто болеете». Издевается сволочь. Послал меня за мед. документами, а я ходить не могу. Пришёл домой, позвонил в округ начледу. И Татьяна с ним говорила, и я. Разрешил лечь здесь. Ведь понятно, что в Буйнакск скот меня посылал, чтобы я был подальше от семьи.
Ну вот пока и всё.
До свидания.
Толик
20.02.93 г.
Здравствуйте, мама, Лариса, Саша, Гриша, Сергей, другая родня (если она появляется у Вас)!
Что-то долго от Вас нет ответа.
Я всё ещё в больнице. И хотя полного выздоровления нет, тянет правую ногу, меня хотят выписать, так как превышена норма нахождения в больнице по этому заболеванию. Удивительно, что выписывать будут нездорового человека никого не волнует.
Но решил я Вам написать, чтобы поделиться с Вами радостью. Пусть небольшой, но сейчас и этому приходится радоваться. Вчера я узнал, что подписан приказ о моём переводе из прокуратуры в военкомат.
Конечно же, это означает, что я проиграл, что меня выжили, наконец. Неизвестно, как сложится моя служба на новом месте, будет ли здесь (и если да, то где, ибо в Махачкале свободных мест нет) для меня должность или нет и тогда придётся увольняться. Ещё остаётся в силе приговор суда, и нет уверенности, что трибунал округа отменит его. Все эти проблемы остаются, но, вместе с тем, ясно и другое – у моих врагов тоже не всё получилось так, как они хотели. Главного они не достигли, мне удалось уйти от основного удара. Не будет увольнения без пенсии, не будет увольнения с позором. То есть, если мне не найдётся должности в военкомате, я буду уволен по сокращению армии, то есть тысяч восемь (если не поднимут зарплату, как обещали) я буду иметь. Хоть что-то на первый случай, пока не найду работу. Да и не будет у меня «чёрного билета», то есть упоминания, что я уволен за что-то плохое и, следовательно, легче будет найти работу.
Конечно, я руки не сложил, буду бороться. Написал о своей истории в один из центральных печатных органов. Готовлюсь к отстаиванию своей правоты в военном суде округа в г. Ростове-на-Дону, куда буду вызван после выписки из больницы. Особых надежд нет, но бороться надо.
Неприятность этого вояжа скрашивается тем, что смогу заехать к Сане, постараюсь и к Вам. Поэтому-то не высылаю подарков к празднику и дням рождения. Привезу сам! И почта сейчас ненадёжна, и очень дорога пересылка.
В больнице мне только и оставалось читать. Прочёл много журналов. Несколько интересных произведений решил отправить Люде, о чём и попросил Таню. Та пошла на почту, и за эту небольшую бандерольку с неё потребовали 650 рублей, так это ещё без объявления ценности. Она бандероль отправлять не стала. Я её завезу Сане или Вам, а вы передадите, когда Люда приедет.
Кстати. о ценах у нас на рынке: 1 кг мяса – 500 руб., 1 кг сливочного масла -1100 руб., 3 литра молока – 250-300 руб., ну и так далее. Зарплату же в январе платили, как и раньше – 12 тыс. руб. В феврале пока вообще не давали, нет денег. Я не жалуюсь, Вы не думайте, всем сейчас трудно. Просто делюсь с Вами. С кем мне в больнице разговаривать.
Интересно отметить, что за более чем месячное нахождение в больнице, меня с работы никто ни разу не проведал. Собственно, приходили и следователь, и прокурор, и дознаватели и т.п., но всем надо было, чтобы я выходил на работу. Хоть помирай, а работай. Ещё и поэтому я рад переводу в военкомат. Надоела грязная система военной прокуратуры. Ни разу не зашли к Татьяне, не поинтересовались, может чем помочь, а они все долго лежали с гриппом.
В марте, наконец, уезжает в Израиль Василь. Грех признаться, но я рад этому. Хоть одной болячкой станет меньше. Помощи-то от него не было никакой, только Татьяне лишние волнения. К бабушке так и не поехал. От Татьяниной подруги узнал, что, когда Татьяна предложила ему съездить к бабушке, он заявил: «Вы можете ехать. А мне надо деньги делать». Он сейчас ездит в Москву, покупает там импортные сигареты, а здесь их перепродаёт. Вот такой сволочью оказался. К нам он сейчас не ходит, мы к ним – тоже. Бросить старого человека на произвол судьбы?! Я устроюсь на новом месте, сам съезжу. Вы только об этом ничего не пишите. Мы с Татьяной о нём не разговариваем, чтобы не ругаться.
Квартиру он свою (да какая она его? – родительская, то есть в том числе и Татьянина) сдаёт внаём кому-то, чтобы получать деньги. Как время меняет людей.
Пишите мне теперь по следующему адресу: 367030, г. Махачкала, пр. Кирова, 61а. кв. 9, для Завгороднего А.И. Это в том же доме. Там живут наши знакомые Туляковы.
Ну вот, собственно, и все мои новости. Я ведь сразу после приезда из Краснодара попал в госпиталь, и, кроме Тани и детей, никого не вижу. Могу звонить по телефону после 16 час., когда в фойе выставляют телефон. Но сейчас, когда известно, что ухожу из прокуратуры, на мои просьбы, как раньше, уже не отзываются. В лучшем случае обещают, но не выполняют. Я до сих пор не смог добыть для тебя лекарства. Да и то, что ранее обещалось для меня, тоже не выполняется. Через это тоже придётся пройти. Человека у нас ценят по его должности.
Очень соскучился. Часто вспоминаю детство. Так хотелось бы весной или летом приехать на недельку, побродить по полям, где ходили в детстве. Это, я думаю, будет лучшее лекарство для психики. Когда человеку трудно, ему нужны положительные эмоции. Чаще всего это возвращение в детство.
Ну вот и всё. Если позволите, одна просьба. Если Вовкино предложение о цене на подсолнечное масло в силе, Вы взяли бы для меня литров десять. Когда заеду, деньги отдам. Бидон тоже верну. Я ведь использую каждую возможность, чтобы заехать домой.
До свидания.
Толик
Даже находясь в больнице, я не прекращал попытки добиться справедливости. В частности, 16.01.93 г. обратился к журналисту Дмитрию Быкову (автору статьи «Осенний призыв» в №№47-49 журнала «Огонёк).
Я писал: «В статье Вы затронули важную тему армейской жизни, причём сделали это резко, не сглаживая углов и не боясь вызвать неудовольствие у заинтересованных лиц высокого ранга.
Это дало повод мне обратиться к Вам с вопросом, а не хотели бы Вы взяться за другой, связанный с рассмотренным Вами и не менее важный срез армейской жизни – деятельность военной юстиции. Здесь проблем не меньше, но вот ввязываться в них, затрагивая при этом и Главную военную прокуратуру, и Генеральную прокуратуру РФ, я пока желающих не нашёл. Если Вас или кого-то из Ваших коллег заинтересует эта проблема, я мог бы представить в качестве отправной точки некоторые материалы, а именно, мою переписку с этими грозными учреждениями. Вернее, мои письма, рапорта, жалобы и отписки на них. Уже из этих материалов можно увидеть много интересного.
Суть дела в следующем:
(Далее я излагал суть дела)
… кстати, одно из действующих лиц этой истории - бывший старший следователь прокуратуры РД Махачев Махач, который передавал мне то уголовное дело, сейчас живёт в Москве и работает в РИА Новости. Его служебные телефоны: 201-56-65, 201-34-30, референт 201-32-02, домашний адрес: ул. Шаболовка, 22, кв. 5, тел. 237-22-42. Он может там, на месте дать первичную информацию…
Таким образом, я предлагаю Вам взглянуть на жизнь военной юстиции изнутри. Тогда станет понятно, насколько она готова в этом качестве оказывать влияние на положение дел в армии.
Я пытался летом через сослуживца передать имевшиеся у меня материалы в «Красную Звезду». Там вначале заинтересовались. Но увидев, что в них затронуты и ГВП, и ГП РФ, материалы возвратили, заявив, что ссориться с этим ведомством им ни к чему…
Не удостоил меня Быков ответом, и Махачеву не позвонил (а ведь, казалось бы, коллеги, и должность у Махачева была «не маленькая»- так, на всякий случай).
Да и сам М. Махачев мне никак и ничем не помог. Только кормил обещаниями. Все основные документы у него были, но я теперь сомневаюсь, что он их вообще кому-нибудь показывал. Начатое им дело было успешно завершено расследованием. Его взяли работать в группу ГП РФ по какому-то резонансному делу (некто Лернер его опекал). А дальше… он увольняется из прокуратуры, получает высокий пост в РИА «Новости» (начальник договорно-правового отдела). В его шикарных апартаментах с такой же секретаршей на Садовом Кольце неподалеку от станции метро «Парк Горького» мы с Татьяной позднее были. Получил шикарную же квартиру (две расположенных рядом на одной лестничной площадке) в центре города. А дело, по-моему, прекратили, что-то он по этому поводу старался не распространяться. Мог ли он болеть за меня?! Кстати, на суде Сапожников заявил, что ложью является моё утверждение о том, что я от Махачева получал какую-то компрометирующую его информацию. Он, дескать, спрашивал об этом у Махачева, и Махачев это отрицал. Не исключаю, что так и было. Дагестанцы ради кого-то портить отношения с властью не будут. Как хорошо, что я отказался пересказывать Казаку слова Махачева, а только свёл их вместе и даже при их разговоре не присутствовал. А то бы ещё одну «клевету» мне приписали.
22.02.93 года меня вдруг (до выздоровления) выписали из санчасти МВД. Кто-то где-то там в руководстве обратил внимание, что я лежу более месяца, а это «превышает все нормативы». Лечащий врач мне сказала: «Сколько могла, держала Вас тут. Дольше не могу, мне ни к чему ссориться с руководством!» Она (татка) как раз собирала документы, чтобы выехать в Израиль. Лишние проблемы ей были не нужны. Но я ей благодарен, что не выставила меня в самый острый период болезни, когда об этом так настойчиво требовал Шабанов.
Я ещё не раз (в марте, июле, августе 1993 года) с этим диагнозом буду находиться на амбулаторном лечении.
Мой основной диагноз был «астено-невротический синдром». Ходил я с трудом, как бы волоча правую ногу. У меня очень часто эту ногу сводили судороги. Это могло быть ночью (и тогда я поднимался и ходил по комнате, пока судороги не проходили, и боль не отпускала), в поезде, в том числе (и тогда я мерил шагами вагонный коридор, разминал ногу, пока мышцы не расслаблялись). Эти боли бывают и сейчас, но редко, а тогда это было очень часто. Я очень сдал и внешне, да и внутренне (чувствовал себя очень плохо и допускал, что возможно скоро придётся «уйти совсем»).
Я видел это «расставание» так, будто я куда-то уезжаю (поездом?), а моя семья остаётся (на перроне). Мы все понимаем, что это навсегда, насовсем. Они плачут, и мне трудно сдержать слёзы. Но я обещаю им, что я и «оттуда» буду помогать им, только и они сами должны стараться что-то делать. Вот такая картина не единожды рисовалась в моей голове во сне (полусне, может, забытьи) и наяву.
Нет, я не опустил руки. Даже в таком состоянии я продолжал бороться и поехал на суд в Ростов-на-Дону.
Проект этой жалобы показал Володе Соболю (заместитель председателя Военного суда Владикавказского гарнизона, он как раз приехал в Махачкалу рассматривать какое-то дело). Он одобрил, сделал некоторые замечаний. Вычеркнул лишние пассажи в моих речах, которые я готовил, но так и не произнес в военном суде Краснодарского гарнизона. Я учёл эти замечания и с учётом их составил свою речь в кассационной инстанции.
Ниже эта жалоба с его отметками.
Рассмотрение моей жалобы прошло быстро и в доброжелательной атмосфере. Окружной суд приговор в отношении меня отменил, а дело направил на новое рассмотрение в другой суд.
Конечно, я просил меня оправдать, а дело прекратить. Но и это была победа.
Я как благодарный человек считан своим долгом сказать судье-докладчику (майору Ершову) спасибо за справедливость.
Дождавшись его у входа в военный суд, я стал говорить ему…ну, что в таких случаях говорят. Но он прервал меня:
- Да ладно Вам! Что я такого сделал! Что я не знаю, кто такой Сапожников?! Да я, когда у вас там рассматривал своё дело и в неурочное время зашёл в прокуратуру, чуть ли не прямо на Кудрявцевой застал Сапожникова!
Я был ошарашен услышанным:
- Так почему Вы об этом не скажете руководству!
- В свидетели идти, что ли?! Э, нет, в свидетели мы идти не можем!
- Так почему тогда не оправдали сразу?!
- А сразу не получается. По ряду причин. Но оно (дело) и так развалится. Нет там ничего!
Слаб я ещё был. В дороге у меня опять обострились боли. К тому же подхватил ОРЗ. Так что по возвращении опять вынужден был лечиться, и в военкомат смог попасть только в конце марта 1993 года.
А пока находился на больничном, вновь попытался обратиться к прессе (подключить её к решению своих проблем). Есть у меня запись о звонке ответственному редактору газеты «Дагестанская правда» В. Ратенкову. Я ему выслал свой фельетон «Преступление без наказания». Но, это было местной газете явно не по силам. Мне даже ответа не прислали.
Преступление без наказания (фельетон)
Жил был военный прокурор. Ну, скажем, подполковник юстиции Сапожников. И был у него помощник. Назовём его подполковником юстиции Завгородним. А было это, условимся, в г. Махачкале.
Очень не любил прокурор своего помощника. И за его строптивость, и за нежелание пить с ним и признавать в нём великого человека и безропотно выполнять каждое его желание. Да многое не нравилось Сапожникову в Завгороднем. Например, что был семьянин, каждой отпуск всей семьей уезжал по путевкам куда-либо на турбазу, по субботам и воскресеньям вместе ходили в кино, гуляли, ездили на дачу. Очень это было завидно второй жене Сапожникова (которая вскоре ушла от него), выговаривала она мужу. Тот ссылался, что вынужден отсутствовать дома, в том числе и в выходное дни, из-за того, что не дорабатывает Завгородний, и их отношения ухудшалась еще более. Тем более, что характер у Завгороднего был упрямый, и уступать капризам Сапожникова он не хотел.
Последовали санкции.
Вначале Завгороднему (прослужил в юстиции чуть меньше Сапожникова, был в одном с ним звании, а получил звание даже раньше, около восьми лет до этого прослужил в прокуратурах округов) было запрещено без предварительного разрешения Сапожникова даже на минуту выходить из прокуратуры, чего не 6ыло, даже когда он начинал службу. 3атем Сапожниковым начальнику Военторга было предложено ничего не продавать Завгороднему, пока он не повинится перед Сапожниковым, а поскольку тот так и не сделал выводов, то и распределяемые на прокуратуру книги и другие промышленные товары миновали Завгороднего. Даже когда Сапожников был в отпуске и обязанности прокурора исполнял Завгородний, "обчищал" Военторг все тот-же Сапожников.
Жалобы по этому поводу в ВП СКВО и в ГВП результата не имели. Всех проверяющих Сапожников, как на экскурсию (по словам самого начальника Военторга Сайгитмагомедовой), вёз на склады Военторга, а после этого осуждать в чём-либо Сапожникова было трудно.
Но и Завгородний не смирялся. Уж чего-чего Сапожников не придумывал, чтобы убрать его из Махачкалы, но всё не впрок. Например, прослушивал все его разговоры, устраивал слежку, чтобы добыть на него компромат. Даже организовал «исключение» Завгороднего из КПСС по позорящим основаниям и представил документ об этом в ВП СКВО.
Но ничего не помогало. И вот, будучи, не в себе (а он часто позволял себе напиваться вусмерть, чувствуя свою безнаказанность и поддержку свыше), решил он Завгороднего убить. Взял ружье и в 24-м часу ночи обманным путём проник в квартиру Завгороднего, заявив жене последнего, что случилось ЧП, и спрятав за спином ружье. Лишь в квартире он заявил о цели своего визита: «Выходи, сука, я тебе убивать пришёл!», - но был оперативно вышвырнут женой Завгороднего за порог, так и не успев выполнить задуманное. Уже из-за двери грозил всех «поубивать», требовал выйти на «разборку», пока не вызвали милицию. Тут он сразу "протрезвел", заявил милиции, что это чья-то глупая шутка, и стал думать, как выкручиваться из щекотливой ситуации. А думал об этом он вместе с приехавшим из ВП СКВО проводить расследование полковником Войтом. Настойчиво стали искать что то плохое в поведении подполковника юстиции Завгороднего, что можно было бы изобразить как повод для ночного визита Сапожникова. В качестве такового выбрали то, что 11 дней назад Завгородний своему бывшему сослуживцу полковнику Петряеву рассказал о существующих между Сапожниковым и секретарём прокуратуры Кудрявцевой неслужебных отношениях. Запугивать Завгородного взялась Кудрявцева, которой почему-то в точности становилось известно всё, что люди говорили Войту, даже, что потом не пошло в протокол. Кудрявцева, угрожая расправой, требовала от Завгороднего отказаться "от своей лжи", утверждала, что Сапожникова всё равно оставят на прежнем месте (то же самое Завгороднему внушал и Войт), а вот себе он навредит. Ничего не подействовало. И на оперативном совещании в ВП СКВО по результатам проверки было принято решение о снятии Сапожникова с должности.
Выполнять же это решение никто не торопился. Сапожников продолжал исполнять обязанности прокурора и всеми возможностями «съедал» Завгороднего без всякого стеснения. К Завгороднему подсылались «тёмные» личности, которые прямо в кабинете у Завгороднего и на даче угрожали ему убийством и советовали ему "спокойно жить". Обращение Завгороднего «по команде» воздействия не имели. А дело о хулиганских действиях Сапожникова в нетрезвом состоянии в ночь с 31 марта на I апреля 1992 года и с попыткой применения огнестрельного оружия при этом (ст. 206 ч. 3 УК РФ) военной прокуратурой СКВО оставлено без последствий – отказано в возбуждении по ст. 5 п. 2 УПК РФ, поскольку " как установлено проверкой", Сапожников Завгороднего хотел лишь "попугать".
Вот так и совершаются преступления без наказания. В заключение хотелось бы признать, что описываемые события имели место на самом деле в г. Махачкале, и фамилии действующих лиц и обстоятельства дела описаны верно.
Поражает лишь непоследовательность ВП СКВО и ГВП. Уж если им Сапожников так дорог, то, зная упрямство Завгороднего, его следовало бы "убрать" из Махачкалы и даже вообще из юстиции. Не успокоится он, будет писать и дальше во все инстанции, выносить такой грязный сор из «солидной» избы. Решать же любой вопрос надо основательно, капитально и навсегда.
Автор
10.06.92
Р.S. Мы ошиблись несколько в непоследовательности защитников Сапожникова. О Завгороднем никто и не думал забывать. 12 ноября 1992 года, по надуманный основаниям (заявления Сапожникова и Кудрявцевой о клевете на них) в отношении Завгороднего по настоянию руководства военной прокуратуры (дважды в трибунал округа для этого направлялись материалы ВП СКВО и один раз ГВП) было возбуждено уголовное дело по ч. I ст. 130 УК РФ. 9 декабря 1992 года, вопреки всем фактам, Завгородний был осужден по этой статье, лучше которой и придумать ничего нельзя, ибо сразу сводила на нет все его предыдущие обращения к руководству. Хотя позднее этот незаконный приговор был отменён, но «дело» было сделано. Завгородний в гарнизоне был опозорен, работать в военной прокуратуре уже не мог и вынужден был перейти на службу в военкомат. Не мытьём, так катаньем гадкого утенка удалили из юстиции.
I апреля 1993 г. автор
СПРАВКА
Завгородний Анатолий Иванович, 1952 года рождения, окончил в 1974 году юридический факультет Ростовского-на-Дону государственного университета и с этого времени служил в военной прокуратуре, имеет большой следственный опыт. 14 лет находился непосредственно на следственной работе, но и остальные четыре с лишним года занимался раскрытием и расследованием наиболее сложных и тяжких преступлений. Расследовал уголовные дела практически любой категории сложности, за что неоднократно поощрялся ГВП, ВП СКВО, ВП ДВО, командованием военного округа. Своего «последнего слова» на следствии до увольнения из военной прокуратуры не сказал, и мог бы плодотворно работать на поле борьбы с преступностью, что очень актуально в нынешнее время.
автор
В этом очерке, говоря о себе (от имени автора) я заметил, что Завгородний был вынужден уйти из прокуратуры в военкомат, и «своего «последнего слова» на следствии не сказал.
Провидчески написал. Будет ещё моё слово на следствии. Будет дело генерала армии Кобеца, будет работа по делу Макарова и других о хищении авиатехнического имущества, когда я в Польше обнаружу большое количество похищенных со складов ВВС РФ авиадвигателей, редукторов и другого оборудования.
А в военном комиссариате всё для меня было вновь. Нет, это были те же люди, с которыми я общался. Но общался в другом качестве, когда я был на своём месте. Теперь же я был явно не на своём месте. Вообще был без места. Я был «за штатом». То есть в подвешенном состоянии. Долго так продолжаться не могло. Это вносило элемент нервозности.
В мае или и июне 1993 года, то есть когда уже подходил к концу мой лимит нахождения «за штатом» (два месяца) меня вызвал к себе Жлобо Н.И.
- Поступило указание из округа всех «заштатников» переводить на должности, доукомплектовав все военкоматы, а тех, для кого должности не найдётся, увольнять с военной службы. Что делать будем? У нас есть вакантные должности только в горных военкоматах. Поедешь?
Он показал мне директиву.
Горные военкоматы! Туда не хотели ехать даже сами националы. Это бездорожье. Отсутствие всякой цивилизации. Негде жить. Языковой барьер и национальная специфика жизни. К тому же надо было знать свою работу. Там спрашивать не у кого! И семью туда везти исключалось.
- Если ничего другого придумать нельзя, придётся ехать. – Сказал я. – Но, может, можно ещё что-то придумать?!
- Ладно, иди! – Покачал он головой. – Буду думать!
Два срока продержал он меня «за штатом». И я это всегда буду помнить. Ну, как бы я отбивался от моих гонителей, если бы оказался в богом забытом селении?! Как бы там обеспечивал призыв абреков в армию?! Где бы я с моим тогда шатким здоровьем лечился?! И как бы вообще перенёс неблагоприятные климатические условия?!
Лишь 31 августа 1993 года появилась возможность «воткнуть» меня в штат – освободилась должность помощника начальника военно-морского отделения ВК РД.
С какой радостью я писал рапорт: «Сего числа согласно Вашему приказу принял дела и должность…» Я остался в Махачкале. Более того, в Военкомате республики, где штат был большой и движение кадров всё-таки происходило. То есть оставалась надежда занять должность, которую я смог бы исполнять. Нельзя ведь долго рассчитывать на расположение к тебе начальника. Нельзя чтобы кто-то выполнял твою работу. Нужно и самому работу делать. Эта должность была для меня временной, просто чтобы не увольнять.
Начальник военно-морского отделения майор Малков (был у меня дознавателем по одному из дел) не знал, чем меня занять. Мобилизационную работу я не знал, и он затруднялся, что же мне поручить. Спасало расположение ко мне Жлобо (его авторитет был беспрекословным) и тот пиетет, который всё ещё окружал меня, как работника юстиции.
Постепенно он, правда, рассеивался. Как-то (я уже был в оперативно-плановом отделении) врач военкомата майор Ибрагимов посчитал возможным отказаться выполнить моё решение заступить в наряд, и у нас чуть не дошло до драки. Эта сволочь посчитала возможным презрительно относиться ко мне. Сам он военкому был очень нужен. Он решал, кого комиссовать, кому какое выдать ограничение. Этим и козырял. Он так и не был наказан, хотя другие офицеры подтвердили, что вёл себя он беспардонно.
Без смеха, даже благожелательно относившиеся ко мне офицеры (тот же начальник отделения кадров полковник Ермоленко), не могли наблюдать за моими действиями на строевой подготовке. Над тем, как я отдавал строевые команды и т.д.
Постепенно я войду в курс дела, получу постоянную должность и неплохо освою её. Короче, не зря буду хлеб есть, и мой труд в военкомате будет ощутим. Но, тем не менее, своим там я так и не стану. И не только для офицеров, но и для служащих.
И здесь дело не только в личностных качествах (меня и их). Я всё-таки оставался «подполковником юстиции», а у каждого здесь были свои грешки, интересы, свои секреты (военкомат есть военкомат) и, на всякий случай, передо мной душу не открывали. Я был «случайно залетевшей туда птицей», и мой уход через несколько лет в Москву, в высшую инстанцию военной прокуратуры только подтвердили эти их мысли. Меня ни с кем не сравнивали, и особенно не удивлялись. Сколько разговоров, ахов и охов было, когда пришёл приказ о переводе одного из офицеров на равнозначную должность в какой-то районный военкомат Московской области. А мой перевод в ГВП все восприняли спокойно, без удивления, без ахов и охов. Может и потому, что и до моего прихода в военкомат, и в процессе работы в военкомате обо мне не могли сказать что-то предосудительное. Знали, что в конфликте с Сапожниковым я пострадал необоснованно. Видели во мне «птицу высокого полета». Многие офицеры военкомата были ранее моими дознавателями по расследованным мною громким делам. Так, один из моих начальников (Саша Юсин) был дознавателем по делу об убийстве у них в части). Все знали о деле Ибрагимхалилова, о хищении со складов дивизии, о катастрофе экраноплана. Да мало ли каких дел я касался, и везде отмечался мой высокий профессионализм. Да, им было дико видеть, как этот человек был беспомощен при решении вопросов, которые им касались несущественными (та же строевая подготовка, командирская подготовка, мобилизационная подготовка).
А тут ещё не давали покоя суды. Уже в апреле поступило требования прибыть на суд в Краснодар 6 мая 1993 года. Потом время изменили на 21 мая 1993 года, и об этом перенесении времени рассмотрения судом дела уведомляли меня через оперативного дежурного военкомата. Сообщалось, что «состоится судебное заседание по обвинению подполковника Завгороднего А.И. в совершении преступления, предусмотренного ст. 130 часть 1 УК РФ». Ну, какой авторитет после этого будет?! Но к чести личного состава военкомата НИКТО и НИКОГДА меня этим не уколол. В мою виновность здесь не верили.
Но в гарнизоне (не только в Махачкале, а в целом по Дагестану) мой авторитет упал. Со мной не церемонились. Я ещё в 1992 году оплатил в Буйнакской КЭЧ несколько мешков цемента для строительства на даче. Но то ли цемента не было, то ли сразу не мог забрать, но в апреле 1993 года без предупреждения мне привезли его в Махачкалу. Приехала целая орава на грузовой машине. Складировать его мне было негде, в квартире даже балкон был забит разным имуществом. Попросил отвезти всё на дачу, в кунг, который установил там. Те согласились, но сказали, что хотят есть. Я их по-дагестански пригласил домой и всё, что было в холодильнике, выложил на стол. А их было 6-8 человек. Уже одно это должно было создать какой-то заслон дурным мыслям! Не сработало. Те приехали потом на дачу в моё отсутствие (увидели, что наше дачное товарищество практически не охраняется), спилили замок и вывезли из будки и участка всё, что можно было увезти (инструмент, одежду, строительные материалы, даже ёмкости для полива). Естественно, они всё отрицали. Попытка побудить милицию установить и привлечь виновных к ответственности не увенчалась успехом. До министра внутренних дел республики дошёл и всё впустую. Дело возбудили, даже потерпевшим меня признали, но виновных так и «не нашли». Сколько выходных потратил я сам, прочесывая соседние общества, чтобы найти что-то из похищенного (те же ёмкости для полива). Ничего так и не нашёл.
Очень трудно были смириться с потерей, и обидно осознавать, что на добро тебе ответили свинством. Это я о тех двух прапорщиках, которые привозили мне на дачу злосчастный цемент. А они, помню, тогда так тщательно выспрашивали, когда люди здесь бывают и кто и как всё это охраняет. Я же не допускал мысли, что они посягнут на моё имущество. Я всё ещё мыслил себя величиной, человеком, который служит справедливости. Для негодяев же мой авторитет пропал вместе с должностью. А новое моё место службы их не впечатляло. По их понятиям в военкомате всё взяточники. Конечно, они ни в чём не признались. Это просто мои мысли.
А потом с территории милицейского батальона командир части майор Трусов вывез и продал находившийся там на хранении мой кунг, который я планировал установить на участке строительства дома. Год я потратил на то, чтобы добиться возврата похищенного, обращался к окружному командованию. Вернул мне Трусов кунг, но уже конечно не в том состоянии, в котором он был.
Я к чему всё это упоминаю? Ушёл я из юстиции, упал мой авторитет, и этим тут же воспользовались нечистоплотные люди. Знали, что ничего в отношении них не смогу сделать, власти той уже нет.
Да что там посторонние люди! В своей семье не всё было хорошо. Стало изменяться отношение ко мне и здесь. Денис забросил учёбу. Стала вести себя по-другому, неуважительно, жена.
На новый процесс вызывал меня «новый» судья – подполковник юстиции Карпенко (заместитель председателя военного трибунала армии из Краснодара). Он «посоветовал» помириться с Сапожниковым В.Е., дескать, тогда «я лишения свободы тебе не дам, а прекращу дело вследствие изменения обстановки». Ещё до рассмотрения дела в суде делиться такими откровениями! Понятно, что был из той же шайки-лейки, что и Куц.
21.05.93 г.
Здравствуйте, мама, Лариса, Саша, Гриша, другая родня!
На 31 мая меня снова вызывают на суд в Краснодар. Постараюсь после суда заехать, тогда подробнее расскажу о своей жизни. Ну и пока кратко могу сказать, что существенно в лучшую сторону положение не изменилось. Не оставили враги меня своим вниманием. До сих пор не решён вопрос с судом, не отказались от мысли сделать меня виноватым. Не определилось со службой. Я всё ещё в неопределённом положении и без должности. Очень медленно идёт выздоровление: малейший ветерок – и заболел, малейшее беспокойство – и пропадает сон. А тут ещё и добавляется забот со стороны. Денис на грани оставления на второй год. По-варварски обворовали дачу. У меня ведь теснота в квартире, поэтому я всё, что покупал, отвозил туда. Так вот какие-то сволочи спилили замок и, пользуясь тем, что сторож отсутствовал, вывезли всё, что хотели: два полушубка, два меховых жилета, чугунную печку, ручной насос, рулон линолеума, брезент, практически весь инструмент, все гвозди и т.п., так что мне сейчас нечем работать. Увезли также ящики. Ёмкости для полива. Таким трудом всё это копилось. И всё пошло прахом. Теперь никого не найдёшь, с кого спросить. Сторож, дескать, инвалид, у него большая семья, да и он тут же уволился. Общество заявляет, что у него нет средств на возмещение убытков. Милиция ничего не ищет, ссылаясь на занятость, а я сам не могу, так как во-1-х, меня никто не отпустит со службы, во-2-х, это далеко, а транспорта у меня нет. Да и где искать. Кто меня пустит в дом. Я так переживал, когда узнал, ночи не спал от безысходности. Полоса какая-то невезения. И не на кого опереться. Где силы взять, чтобы выдержать? Хоть бы с судом отбиться! Все знают, что я не виноват, но никто об этом не заявит официально. Те же сволочи настойчиво гнут своё. Справедливости от нашего суда, прокуратуры не дождёшься. Ладно, приеду – поговорим. Расслабился я что-то, а расслабляться мне нельзя.
До встречи 1 или 2-ого июня.
До свидания
Толик
В назначенное время я прибыл в военный суд армии в Краснодар. Я даже раньше прибыл. Побродил по городу, прошелся по Набережной и ещё до 9 часов был в суде. Подошел к кабинету «моего» судьи Карпенко. Дверь была приоткрыта, и он с кем-то разговаривал по телефону. Не понравилось то, что я услышал:
- Нет, ещё не приехал. Но должен приехать. Так сказали. Всё помню. Сделаю, как договорились.
Я как-то сразу отнёс всё это к себе, и спросил, войдя:
- Это по мою душу разговаривали?
- Да нет, это совсем по другому поводу. – Как-то неубедительно ответил он, изображая, впрочем, радушие.
С ним мы раньше встречались в Ростове-на-Дону. Я был в прокуратуре округа, он в трибунале округа. Не скажу, что дружили, но, так скажем, врагами не были.
- Слушай! Я хочу тебе помочь! – Начал он. – Но для этого ты должен несколько изменить свои показания, чтобы мне было легче принять нужное решение. Во-1-х, не настаивай, что Сапожников и Кудрявцева – любовники.
- Да я и у Куца А.Н. не настаивал, а он меня осудил.
- Ну, со мной такого не будет.
- Ну, а второе-то что?
- А второе: Ты не должен настаивать, что у тебя с Петряевым были какие-то личные отношения, и ваша беседа носила личный характер.
- Но у нас, действительно, до того момента были неформальные, товарищеские отношения. И разговор был личный.
- В этом случае и получается, что ты распространял ложные сведения. А вот если ты доложил официально, как председателю комиссии, то это – проявление активной жизненной позиции.
- Да, уж какая там позиция! У нас просто был разговор двух ранее знакомых и хорошо относящихся друг к другу людей. Я ж показывал в суде документ, где он сам надписал «с уважением и на память».
- Сейчас об этом говорить не надо!
- Не знаю. Я не могу кривить душой и говорить неправду. В прошлый раз покривил, поддался на уговоры не настаивать - и получил…
- Да чего ты всё Куца поминаешь?! Вы с ним знакомы не были, а мы знакомы…
Суд должен был состояться в Доме офицеров. Он стал собираться туда:
- Пойдём вместе?
- Да, пойдем.
- Ну, сейчас я. Подожди.
Я вышел и пошел по кабинетам. Набрёл на кабинет Юры Полиниченко. Он закончил наш университет, на год или два после меня. Вместе работали в ВП Краснодарского гарнизона. Что-то у него не заладилось со следствием, и он решил перейти в судьи.
Когда я к нему зашёл, он, видимо, подумал, что я его буду спрашивать о деле, поэтому сразу заявил:
- Мне твоё дело давали, но я отказался под тем предлогом, что мы вместе служили.
- А не пытался ты как-то донести до руководства своё мнение по этому поводу? Ты ведь знаешь, что я на подлость не способен, и здесь не виноват!
Замялся Юра.
Понял я, что не «пытался» он и ничего подобного «не хотел». И этот решил остаться в стороне.
Ну, а тут подоспел Карпенко, и мы пошли на суд. По дороге он продолжил склонять меня поступиться истиной:
- Анатолий Иванович! Ну почему Вы не хотите прислушаться к моим советам и дать такие показания, как я сказал?!
- Да я уже сказал: потому что было не так. Раз. Я врать не могу. Два. А, в третьих, я уже однажды «прислушался» к совету судьи…
- Опять ты за своё!
И в третий раз он ко мне обратился с тем же предложением уже непосредственно перед судебным заседанием, в Доме офицеров.
Напомнил ему старую истину: если не знаешь, как поступить, поступай по совести.
И как хорошо я сделал, что его не послушал. Действительно, «на собачьем месте – собака». Как мне потом пояснил Володя Соболь, доказательств моей вины не было и быть не могло, я сам должен был обвинить себя. Карпенко, который взялся выполнить волю начальства, и побуждал меня поступить в нужном для моего осуждения направлении. И если бы я «купился» на его посулы, то окончательно захлопнул бы ловушку для себя. Это было бы то, чего не хватало для стабильного обвинительного приговора при отсутствии других доказательств моей виновности.
Как назвать такое поведение судьи и его самого как человека? Провокатор, подонок или как-то ещё?
Он раскрыл свою сущность сразу же, как только начал судебное заседание. Вопреки Закону, он сразу расширил исследуемое время и круг подлежащих допросу свидетелей.
Я заявил протест. Дескать, приговор отменён по моей жалобе, и эти действия суда незаконны. Он мой протест отклонил, но, как я узнал потом, ознакомившись с делом, в протоколе об этом протесте и своём решении по нему, не упомянул.
Ничего нового на суде не показали ни Чуденко, ни Мерзлов, ни Сапожников, и Кудрявцева. Оба последних утверждали, что если бы дело рассматривалось в Махачкале, то там нашлась бы масса свидетелей. Карпенко и огласил своё решение продолжить рассмотрение дела в Махачкале 7 июня 1993 года. Казалось бы, рассмотрел, что тебе представили заявители (это дело частного обвинения), нет доказательств – оправдывай! Карпенко же ехал искать доказательства моей виновности.
Я понял, насколько серьёзно за меня взялись, и по приезде сразу обратился к Жлобо:
- Николай Иванович! Помогай. Кто-то должен сказать в мою пользу. Пусть не Вы, кто-то другой…
Отмолчался Николай Иванович.
И тут случилось ЧУДО. Помощь пришла оттуда, откуда не только я, вообще никто не мог и не должен был ожидать.
Дома я обнаружил записку:
«Толя, здравствуй. Был у тебя в 11.00. Завтра с 15 до 16.30 должен быть в Махачкале и зайду на работу (подпись) Смирнов»
- Какой Смирнов?! – Я не мог понять. Перебирал всех знакомых. Я и подумать не мог, что это начальник особого отдела Буйнакской дивизии подполковник Смирнов Александр Николаевич. А когда вспомнил, то новый вопрос появился: что ему-то от меня надо?! Или моя «судимость» ему не нравится?! Но приговор ещё не вступил в законную силу! Чего от него ожидать?!
Дело в том, что у нас с ним не было никаких отношений. Моя деятельность носила процессуальный характер, его – неофициальный, оперативный. Встречи с его коллегами научили держаться от них в стороне. Короче, хорошего ничего не ждал. Тем более удивился, когда встреча состоялась:
- Толя, что происходит? Собственно, что происходит, я знаю. Меня интересует, почему твоё руководство не защищает тебя. Все ведь знают, что творит Сапожников, они (твои руководители) не исключение.
Я ему рассказал о судах и о роли в них того самого руководства.
- Ах, вон как?! – изумился он. – Они так, а мы так! Тогда я пойду свидетельствовать в суд твою правоту! Нам не рекомендуется «выставлять себя напоказ», но случай требует этого. Я дам показания в суде и после них никаких вопросов к тебе не останется. Пусть приезжает суд!
Как он мне пояснил, квартира для встреч Сапожникова и Кудрявцевой (кв. 4 по Аэропортовскому шоссе, дом 15) располагалась в том же подъезде, где он (Смирнов) жил в 1990-1992 годах. Он неоднократно видел, как Сапожников с Кудрявцевой приезжали в эту квартиру на ночь и оставались там одни. Автомашина военной прокуратуры ждала их внизу до утра. У Сапожникова был ключ от этой квартиры, и он сам открывал дверь. Эта квартира принадлежала в/ч 83415 (ракетчики), которая им (Смирновым А.Н.) обслуживалась в оперативном плане. И он знал, что тот человек, на которого была оформлена эта квартира, в ней не проживал, так как жил у своих родителей.
И ещё один человек – Горбунов Александр Владимирович (бывший водитель товарища Сапожникова – полковника Туринцева, который возил Сапожникова к Кудрявцевой на любовные свидания к ней домой на ночь, и которому Сапожников признавался, что любит её) тоже согласился дать показания против Сапожникова.
Я теперь спокойно ждал суда. Но суд не состоялся. Каким-то образом там узнали, что Смирнов А.Н. и Горбунов А.В. будут давать показания (могу предположить, что Александр Николаевич рассказал о своём решении руководству, а уже оно предупредило врагов – коррупция есть коррупция) и Карпенко не мог допустить моего оправдания. А поэтому дело направил «для производства предварительного следствия» (это по делу–то частного обвинения) в ВП СКВО.
Потом, ознакомившись с делом, я увидел, что и протокол судебного заседания (т. 3 л. д. 125-146) и документы, якобы принятые во время заседания, были сфальсифицированы.
Мои показания (т.3 л. д. 136-137) были записаны сумбурно. А в определении о направлении дела в ВП СКВО и вообще неверно. Неверно записаны и сфальсифицированы показания Чуденко (т.3 л. д. 139-141) и Мерзлова. Не было в протоколе упоминания о принятом решении рассматривать дело в Махачкале, не было в деле и соответствующего решения суда.
Короче, суд не состоялся. Оправдания моего не произошло, и мне не представилось возможным в последнем слове на суде выразить своё возмущение длящимся беззаконием.
А в ВП СКВО дело переслали понятно зачем. Там его прекратили с признанием в моих действия состава преступления (по ст. 6 УПК РСФСР) и отказывались что-то менять, давать мне материалы для ознакомления.
Ещё полгода я буду добиваться отмены этого решения, и поможет мне в этом опять же случай, когда уже руки опускались и надежда покидала меня.
А пока я рьяно взялся обжаловать решение суда. Написал жалобу на действия Карпенко, а заодно поднял вопрос о моём незаконном привлечении к уголовной ответственности и нежелании ВП и ВТ СКВО выпустить меня невиновным из «лап правосудия» Генеральному прокурору РФ, председателю постоянной комиссии по законодательству и охране правопорядка Верховного Совета РФ и в отдел писем и приёма граждан Администрации Президента РФ. Все мои обращения отослали «для проверки и сообщения Вам о принятом решении» в … ВП СКВО. Отвечал Соловьев. Понятно, что он мог ответить («оснований для изменения принятого решения не имеется»).
Ниже привожу мою не произнесённую в суде речь, а также жалобу в военный суд СКВО на неправосудное направление дела в ВП СКВО.
Потом, по ознакомлении с материалами суда, я напишу более конкретное гневное обвинение в подлоге и фальсификации доказательств. Но кто меня будет слушать?!
11.06.93 г.
Здравствуйте, мама, Лариса, Саша, Гриша, Сергей, другая родня!
Приехал я сюда вовремя и добрался нормально, успел подготовиться к суду, а он выкинул фокус – не приехал. В назначенное для суда время местный прокурор объявил мне, что судья направил дело для расследования в прокуратуру округа. Вам, может, трудно понять, но всякому юристу понятно. что тем самым суд разоблачил себя, показал, что он на стороне Сапожникова, ему надо, чтобы любой ценой была доказана моя вина, а ведь суд должен быть беспристрастным. Нормальному человеку эта фантасмагория непонятна. Так думал, что в отпуск поеду, доказав свою невиновность. Не получилось, к сожалению. Суд ушёл в сторону. Видимо как-то пронюхали, что я готов к суду.
Подал рапорт на отпуск. Взял уже билеты. Два дня, в субботу и понедельник, отдежурю, и в среду поедем в Теберду.
Ну вот, собственно, и всё.
Писать вроде бы и нечего, а может быть я просто под воздействием учинённого судом свинства, что ничего не интересует и не радует. Они меня, видимо, хотят взять измором, вымотать постоянными судами, вызовами. Но я теперь к ним повернусь той же стороной. Воевать- так воевать. Написал жалобу в военный суд округа. Генеральному прокурору, в Верховный Совет, Президенту. С волками жить, по волчьи выть.
Ну ладно. Видите, я ни о чём другом не могу говорить.
До свидания.
Толик
7 июля 1993 года я написал в те же инстанции (Генеральному прокурору РФ, председателю постоянной комиссии по законодательству и охране правопорядка Верховного Совета РФ и в отдел писем и приёма граждан Администрации Президента РФ) повторную жалобу.
В ней, в частности, я указывал, что «писал я Вам, минуя ВП СКВО и ГВП не из-за невежества и не из желания «бить челом самому царю-батюшке». А потому, что предыдущие инстанции мною были уже пройдены, и справедливости там я не нашёл. Да и лица, изучавшие моё письмо, должны были понять, что раз человек, проработавший так долго в юстиции, не прибегает к их помощи, значит, тому есть веские основания».
Я просил, чтобы мою жалобу кто-то прочёл, пусть не обязательно юрист, лишь бы это был просто порядочный человек. Ещё не очерствевший и свободный от «корпоративной солидарности» работников прокуратуры… Суть произошедшего он поймёт, и вряд ли сможет остаться равнодушным.
И это моё обращение было направлено «для проверки и разрешения по существу» … в ВП СКВО.
Мамимо письмо от 24.06.1993 года:
«Здравствуйте мои дорогие деточки Толя, Таня и внучатки Деня и Наташенька. Письмо я твоё сынок получила. Узнала, что доехал благополучно. Я переживала за твою дорогу, но всё обошлось. Ещё переживала, что не дала тебе денег на дорогу. С вечера не дела, а утром забыла, а ты не напомнил…
…Меня беспокоят твои дела. Я так не пойму, за что тебя судят? Что ты им плохого сделал? Вот не врублю в свою башку. За что суд без конца? Почему они тебе мстят? Люда пишет, чтоб ты оттуда уезжал, а то угробят. Всё будут мстить. То дачу обобрали, могут ещё и подпалить. Да ещё хуже, или тебя могут прибить, или кого из семьи. Очень страшно так жить, когда постоянно тебя преследуют. Надо что-то придумать. Выехать оттуда. Иначе сердце одно, и его трудно лечить. Сердце встанет и всё, уже не поправишь.
Ты уже сынок такой больной. Истрепанный, вздёрганный работой, постоянно неспокойный. Ослаб уже организм. К нему все болячки прилипают. Ты, когда этот раз приехал к нам, измученный, бледный, просто жёлтый, словно разлилась желчь. Я перепугалась, но виду не подала. В душе себе переживала, но показать на виду… Я этого никогда не делала, когда и маленькие были. Где-то тайком заплачу, но виду не подам, чтоб не спугнуть, не расстроить. Как же, сынок, изнуряют тебя дороги. Да хотя бы радостные, а то тревожные. То и гляди, чтобы всё осторожно. Береги себя, сынок. Будь они все богом прокляты. Плюнь на всё. Уезжайте оттуда, иначе доконают. Хотя бы ушёл на заслуженный отдых и пожил в спокойствии и радости…»
В июле 1993 года у меня был отпуск. Я взял путёвки на военную туристическую базу в Теберде.
Там тоже были проблемы (с тем же подъёмом национализма), но в целом эта поездка была «глотком свежего воздуха»
Мы (с дочерью Наташей) на отдыхе в Теберде
12.08.93 г.
Здравствуйте, мама, Лара, Саша, Гриша, Сергей!
Извините, что запозднился с ответом. Вначале думал, что удастся приехать. Потом хотел хоть чем-то порадовать. Закончился мой отпуск. Вышел я на службу. Сейчас – ночь, и я на дежурстве.
Но всё по-порядку. Две недели мы были в Домбае. Повезло нам с погодой. Детям очень понравилось. Но сейчас всё дорого. Там мы потратили все свои отпускные. Так что в Махачкале по возвращении сидели без денег. Поэтому ни домой я не съездил, ни в Баку. Я рассчитывал, что нам, как и обещали, поднимут зарплату, и я получу разницу. Но этого не произошло, перебивались тем, что Таня где-то одалживала. Сегодня получил деньги, рассчитаемся с долгами. Этот месяц я не просто сидел дома, а пытался что-то делать: писал письма в различные инстанции по своему делу. Пытался добиться, чтобы милиция разыскивала воров, обокравших дачу. Пытался вернуть украденную у меня будку. Надеялся на успех, этим и пытался всех порадовать, поэтому и не писал ни Вам, ни Люде, но пока ничего не получилось.
Уголовное дело на меня прекратили, но с признанием моей вины, поэтому я сам сейчас настаиваю на суде, надеясь, что добьюсь там справедливости. Ты спрашиваешь, за что меня так преследуют. Да за то и преследуют, что на других не похож, что не хочу ни перед кем пресмыкаться, и покровителей нет, да и денег тоже. По всем правилам должен вести себя покорно, а я вот себе позволяю быть самим собой. Конечно. надоело воевать, но ведь другого выхода нет.
Со службой у меня всё так же неопределённо. Должности нет. Я уж решил – будь, что будет. Но самому всё бросить, а тем более уезжать?! Ну куда я поеду? И что я буду делать? Тут месяц без зарплаты посидели – и то тяжело. А срываться и ехать куда-то?! Я считаю это – безрассудство. Тем более, пока не гонят.
Дома побывать, конечно, хотелось бы. И планировал, и отпуск большой был – деньги подвели. Был и ещё один момент, но о нём расскажу при встрече. Когда удастся приехать, ответить затрудняюсь.
Дениса я определил в ПТУ учиться на столяра (строительного) и плотника. Учиться надо три года. дают и среднее образование. Учиться желанием не горит. Но в школе оставлять его не соглашались, а работать ещё рано. Попытаюсь хоть ремесло какое ему дать, хоть он никакой тяги к этому и не испытывает.
Сейчас дети дома. Ходят на море. Занятия у обоих с первого сентября. Я тоже стараюсь бывать на море по вечерам. По субботам ездим на дачу. Заканчиваю сколачивать из старых досок туалет и кладовку. Татьяна говорит, что неплохо получается. Талант новый у меня проклёвывается. Пытаемся делать на зиму заготовки, но всё очень дорого, а на даче нашей в этом году, как никогда, пусто. Немного закрутили абрикос, немного слив. Огурцов бы хотелось, да дорого.
Саше я приобрёл поплавки, зимнюю удочку. Ларисе – книги, тебе, мам, - красивые галоши, Грише – шары. Как только приеду – привезу.
До свидания.
Толик
4 августа 1993 года я получил уведомление из ВП СКВО о том, что уголовное дело в отношении меня с согласия венного прокурора СКВО прекращено по ст. 6 УПК РФ за «изменением» обстановки, то есть с признанием состава преступления.
Синхронно с этим Кудрявцева направила в Советский райнарсуд города Махачкалы иск ко мне о защите её чести и достоинства, оценив их в 2 миллиона рублей. Соотносительно с моей зарплатой тогда (около 8 тыс. рублей в месяц) с меня она хотела собрать моё денежное содержание за 20 лет службы.
Вот для чего дело прекращалось с признанием состава преступления и почему мне упорно отказывали дело направить в суд для рассмотрения. Для «гражданского» суда виновность моя была установленной, и вопрос шёл только о размере «возмещения» (мной) ущерба.
Кудрявцева работала «в унисон» с ВП СКВО и ГВП. Кто-то эту совместную деятельность координировал.
Я тут же потребовал от военного прокурора СКВО представить мне копию постановления о прекращении дела, а также копию решения суда о направлении дела в ВП СКВО, так как суд сам об основаниях и мотивах принятого решения меня не уведомил.
Главного военного прокурора я попросил отменить незаконное постановление ВП СКВО. Мою жалобу направили на разрешение в ВП СКВО.
Ответили мне Казак и Афанасьев.
Казак мне отказался представить копию постановления о прекращении дела (законом это не предусмотрено), а Афанасьев В.З. заявил, что «с прекращением дела по ст. 6 УПК РФ согласен военный прокурор СКВО, и Вашего согласия не требуется».
Я после этого сказал ему: «Сними погоны. Ты не юрист. Тем более не прокурор».
Прекращение уголовного дела с признанием состава преступления допустимо лишь с согласия того лица, в отношении которого принимается решение. Если же оно вину отрицает и не согласно с таким основанием прекращения дела, дело подлежит направлению в суд. Суд рассматривает дело и или осуждает этого человек, или оправдывает.
Мне в этом противозаконно отказывали.
Я уже упоминал, что в военкомате я порой мало мог быть полезен по занимаемой должности, но старался, чтобы моя работа была значима. Любил свою работу, с интересом готовил лекции для всех категорий слушателей. Я брался за всё, что предлагало руководство. Все расследования (на какой бы должности я ни был в данный момент: за штатом, помощник начальника военно-морского отделения, помощник начальника оперативно-планового отделения, старший помощник начальника отделения воспитательной работы) всегда проводил я.
Отсюда и пришла мне помощь.
Официальной юстиции я не доверял. Как я писал в одном из обращений, «как девчушке, подвергшейся изнасилованию в подворотне группой подонков трудно поверить в любовь и порядочность мужчин, так и мне после пережитого не верится в Ваше правосудие». Я буду обращаться к государственным и общественным деятелям, писателям. Удача улыбнётся лишь в одном случае, но он всё окупает. Он позволил мне пробить «блокаду», установленную ВП СКВО.
Как-то в военкомат по какому-то служебному вопросу прибыл помощник народного депутата Верховного Совета РФ Багандалиева М.Б. – Мирзамагомедов Мирза Магомедович. Ему я и изложил свою беду и просьбу о помощи:
- Что от меня-то надо?!
- Организуйте мне, пожалуйста, встречу с Магомедом Багандалиевичем. Он как представитель Верховной власти вправе сделать по моей проблеме депутатский запрос в прокуратуру.
- Хорошо, я поговорю.
И он выполнил своё слово. Вскоре позвонил и сказал, когда меня готов принять народный депутат в своей приёмной по адресу: гор. Махачкала, пр. Калинина, 58 (это неподалеку от моей квартиры в мой первый «махачкалинский» период). Предупредил, что к сообщённой информации Багандалиев отнёсся с недоверием.
Недоверие читалось на его лице, и когда я излагал свою «сагу».
- Не верю я, что такое может твориться в наше время!
- Я Вам могу представить все документы. Но я прошу Вас совсем о немногом. Вы не верите, что такое может быть. Вот и спросите у генерального прокурора, правда ли то, что Вы услышали от меня?
- Ну, хорошо, напишите мне подробно. Я дам поручение составить запрос в Генеральную прокуратуру.
И я «написал» (06.08.93 г.) на четырёх машинописных листах, а Мирзамагомедов подготовил соответствующий запрос.
Примерно через месяц ему (а он передал мне) пришёл ответ от имени другого моего дальневосточного сослуживца – начальника управления по надзору за исполнением законов органами дознания, предварительного следствия и оперативно-розыскной работы ГПВ (в то время Главного управления по надзору за исполнением законов в Вооруженных силах) Яковлева Юрия Петровича.
Сообщалось, что уголовное дело в отношении меня затребовано в ГВП для проверки полноты расследования, а также о том, что постановление об отказе в возбуждении уголовного дела в отношении Сапожникова 16.08.93 г. отменено, и дополнительная проверка поручена военному прокурору СКВО.
Не удивительно, что уже 15.09.93 года в возбуждении уголовного дела в отношении Сапожникова вновь было отказано. Но сообщалось об этом не Багандалиеву, а только мне.
Но, и это главное, моё дело забрали из лап ВП СКВО. Долго мурыжили в ГВП, потом направили в прокуратуру Ракетных войск. Тоже военная юстиция, но не настолько заинтересованная в «конечном результате». К концу года дело в отношении меня будет прекращено за отсутствием состава преступления (ещё до рассмотрения в суде гражданского иска ко мне Кудрявцевой). Я вновь спутаю негодяям карты.
29.09.93 г. я вновь обратился к Багандалиеву. Поблагодарив его за попытку помочь мне, я сообщил ему, что Сапожников вновь стал невиновным, а по мне решения до сих пор нет, то есть я остаюсь виновным. «Пользуясь этим решением прокуратуры, Кудрявцева обратилась в суд с иском о взыскании с меня 2 млн. рублей за якобы нанесённое ей оскорбление»! Я прямо указал, что «создаётся впечатление, что кто-то, занимающий довольно высокое положение в прокуратуре, координирует действия моих процессуальных противников и помогает им, саботируя мои (и ваши) обращения».
Я попросил Магомеда Багандалиевича «как представителя высшей государственной власти потребовать от Генерального прокурора РФ затребовать материалы… в ГП».
Я и сам направил в генеральную прокуратуру РФ гневное письмо (09.09.93 г.):
Мне сообщили, что мои заявления в ГП РФ приняты к разрешению в ГВП.
Не дождавшись ответа, 28.09.93 г. я направил в ГП РФ очередную жалобу. В ней, в частности, я писал, что не уверен, что и это моё письмо «сработает». Но я готовлю материалы для печати и, в значительной степени для тех уже лиц (не юристов) я «разжевываю» в своих письмах те безобразия, которые творятся в военной юстиции.
Как и следовало ожидать, и это моё обращение было направлено для разрешения в ГВП. Но сменился генеральный прокурор страны. Теперь (06.11.93 г.) я писал уже Казаннику А.И. и, обосновывая свое недоверие военной юстиции, я писал:
«…Поймите Вы, в этой организации властвует не Закон, как его понимаете Вы и другие люди, а его армейская мутация, сущность которой выражается в формуле «приказ начальника – закон для подчинённого». Кто бы в армейской юстиции ни занимался сейчас моими обращениями к Вам, решение будет то же, что и раньше. Ибо оно и раньше определялось руководством, а не конкретным исполнителем. Я много прослужил в военной юстиции, знаю многих работников, как в ГВП, так и в аппаратах ВП округов, и скажу прямо, что там нет лиц, которые способны пойти против воли руководства ради какого-то постороннего человека. Наоборот, всё сделают, чтобы строптивец был наказан, пусть он сотню раз будет прав («мы терпим, а ты чем лучше?!»). Года три назад у одного из офицеров военной юстиции был необоснованно (и безрезультатно) проведён в квартире обыск. Потом дело в отношении него было прекращено по п. 2 ст. 5 УПК РСФСР. Он написал жалобу и потребовал наказания виновных. Что же сделала ГВП?! Это шедевр! Виновных ведь там не бывает! Чтобы строптивого правдоборца наказать, следствие по делу возобновили, предъявили ему какое-то обвинение, попугали, а затем дело прекратили за недоказанностью его участия в совершении преступления. Нет, увольнять не стали! Это было бы перебором! Но дали понять, на что они способны и что жаловаться больше не следует…»
Это я рассказывал историю Андрея Сагуры в Венгрии.
Ничего я не дождался и от Казанника.
Много позднее, оказавшись в городе Омске и увидев там сквер «им. Казанника», очень удивился, ибо на посту генерального прокурора он и продержался недолго и не сделал ничего путного. Короче - пустое место. За что же тогда такая честь?! За то, что просто «занимал стул»?!
Я решил обратиться к совести нации – писателям Нагибину Ю.М. и Приставкину А.И. (на презентации романа последнего «Ночевала тучка золотая» я присутствовал в декабре 1987 года в Ленинграде, когда был там на учёбе). Исходил из того, что «поэт в России больше чем поэт».
Не «сработали» обе «совести нации». Ответов я не получил. Более того, когда жена поехала в Москву и попыталась вручить обращение и материалы им (писателям) лично, то в офисе Нагибина ей просто не открыли. А секретарша (или вахтерша) Приставкина обругала её, что та беспокоит попусту («ходют тут, ходют»). А как красиво писали! Какими мужественными выглядели в перестройку.
Собственно, чему удивляться?!» Нагибин был бабником, пять или шесть раз женат. Сожительствовал с одной из своих тёщ, а когда тесть (руководитель ЗИЛа) застал его со своей женой, вынужден был спасаться «в окно».
О Приставкине говорили, что он был литературным стукачом КГБ с агентурной кличкой «Шелкопёр», а потом «Баклажан». Их «правильные» произведения были не образом жизни (и способом жизни), а способом зарабатывания благ и привилегий.
Тяжело было разочаровываться, но столько уже было разочарований, что одним больше, одним меньше, уже не существенно.
А на 16.09.93 года меня пригласили в Советский райнарсуд г. Махачкалы в связи с иском ко мне Кудрявцевой.
В своём заявлении по этому поводу от 28.09.93 г. на имя народного судьи Зайнудиновой Ш.М. я попросил её:
«…основанием своих абсурдных требований Кудрявцева считает прекращение в отношении меня уголовного дела по ст. 6 УПК РФ. Я же никогда себя виновным не признавал, считаю, что само уголовное дело в отношении меня возбуждено незаконно…. Поскольку вопрос о моей виновности или невиновности при рассмотрении иска является ключевым, и, не решив его, нельзя принять обоснованное и справедливое, а, следовательно, и стабильное решение, прошу Вас затребовать из ВП СКВО материалы уголовного дела и направить их в ГП РФ для дачи заключения о законности принятого по делу решения».
Одновременно я возобновил поиски своего обращения в прокуратуру города по поводу «подсылания» ко мне Кудрявцевой наёмников для расправы в кабинете и на даче. Узнал я потрясающую вещь. Оказывается, эти материалы были направлены в ВП СКВО и там «канули».
6 ноября 1993 года я обращаюсь в комиссию по правам человека при Президенте РФ. Пишу, что я «…безрезультатно прошёл все инстанции в юстиции (включая ГП РФ), государственной власти (вплоть до администрации Президента), прессу («Красная Звезда», «Огонёк», «Известия» и др., ряд писателей и журналистов. Мне либо не отвечали, либо пересылали мои обращения в ВП СКВО, чьи действия я как раз и обжаловал. Меня берут «измором», ждут, когда я выдохнусь. И чем больше и дольше попирается Закон, тем больше настойчивости у моих преследователей. Они понимают, что в случае моей реабилитации им придётся ответить за свои неправые и неправедные действия.
Осудили меня без доказательства вины (суд и прокуратура в армии часто работают очень согласованно и дружно). Продолжается судебное преследование меня. Правда, теперь в порядке гражданского судопроизводства. И претензии ко мне исчисляются миллионами. Воистину, когда бог спит, чёрт не дремлет.
Никому до меня нет дела. А может, магически действует позиция ГВП. Порядочные люди не могут и представить, что в столь высоком учреждении способны на произвол. Но ведь история нашей страны и не то знала. Там (в военной юстиции) тоже живые люди со своими интересами. На этот случай и создана ваша комиссии. Только на неё мне и остается уповать»
И эта инстанция ничего мне не дала. Но теперь мои заявления пересылались уже не ВП СКВО, а в ВП в/ч 52740 (прокуратура ракетных войск), а это, хоть и военная юстиция, но всё же не совсем то же, что ВП СКВО.
Наряду со мной в борьбу с моими недругами включилась юрист нашего военкомата Черникова Вера Николаевна. Она действовала как частное лицо. Как и я, по принципу «пускай врагу наносит вред не каждый воин, но каждый в бой иди». Но всё-таки это был не я, и она мне даже не родственница. На это должны были враги обратить внимание. Нашёлся смелый человек, который не боится высказать своё мнение, противное верхушке правоохранительной системы.
Мы с ней очень близко «сошлись». Она из простых людей. Была рабочей на стройке, закончила по заочной форме юрфак, стала работать в прокуратуре. Перед выходом на пенсию и приходом в Военкомат занимала какую-то должность в прокуратуре республики. Ей так же, как и мне, писали отписки, а она всё писала и писала. Жена моя не делала этого, и во время поездки в Москву к писателям не проявила должной настойчивости и твёрдости («послали» её, она и пошла, не настояла на приёме). Вера Николаевна была со мной до конца, пока «мы не победили». Спасибо ей огромное за это! Очень поддерживала меня морально её помощь. А позднее, уже на заключительной стадии рассмотрения иска Кудрявцевой против меня в Верховном суде РД, она напрямую вышла на судью и попросила принять к сведению, что она просит за «очень хорошего и порядочного человека». Уверен, это тоже сыграло свою роль.
И дело всё-таки «сдвинулось» с мёртвой точки. Приехал проводить расследование человек «оттуда» - помощник военного прокурора в/ч 34192 (г. Капустин Яр в Астраханской области) капитан юстиции Стебаков.
Дело в отношении меня он вынужден был прекратить по п. 2 ст. 5 УПК РСФСР (за отсутствием состава преступления). Правда заодно по тем же основаниям он прекратил уголовное дело и в отношении Сапожникова (хотя дело в отношении него так и не возбудили).
Когда прекращённое дело по запросу Советского райнарсуда потом пришло в Махачкалу, я ознакомился с ним и увидел, что расследовалось оно тем же Стебаковым неровно. Я не могу отказаться от мысли, что поначалу он собирал материалы против меня и «не замечал» «рукоблудия» своих предшественников из суда и прокуратуры.
Это гадко, не только строго-официально, а и по моральным основаниям. Понятно, на него «давили», но… Во время моей службы старшим следователем ВП Краснодарского гарнизона тот же Стебаков (ещё курсант Военного университета) был у меня на следственной практике. Я много дал ему по будущей профессии, а по окончании практики очень хорошо охарактеризовал. То есть его служба в юстиции начиналась с моего доброго посыла. И он хорошо относился ко мне и благодарил за учёбу. Как можно было это забыть, даже под чьим-то давлением, не знаю?! Я ему потом своё «фи» высказал и пожелал «быть счастливым», «если сможет».
Чтобы уголовное дело в отношении меня можно было прекратить по ст. 6 УПК РСФСР в т. 2 л. д. 140-142) в нём были заменены листы протокола судебного заседания. Эти листы отличались от остальных по шрифту и густоте его окраски (перепечатывали на другой машинке или с другой лентой). Оба протокола судебного заседания (и Куцевский, и Карпенковский) фальсифицировали. Этого Стебаков не мог не заметить. Таким образом «выправляли» показания Мерзлова и Чуденко. «Вкладывали в их уста» то, что они на суде не говорили, чтобы они потом могли повторить на допросе Стебакову. Фабрикованы доказательства… ну, пусть не вины, а моей «неправоты».
В результате на допросе 17.11.93 г. (14.45 до 16.05) Чуденко сказал то, чего в суде не говорил, но что потом было сфальсифицировано кем-то (Стебаковым ли, кем-то другим):
«Данные мною ранее показания на судебном следствии я полностью подтверждаю….
Из личного общения с Завгородним я вынес впечатление о нём, как о человеке со «странностями». То есть как о личности, допускающей поступки, суждения, не адекватные сложившейся ситуации. Крайне вспыльчивого (Тебе бы пережить эту «ситуацию», как бы «адекватно» реагировал ты?! – мои эмоции, А.З.)…
Дважды или трижды Завгородний в моём присутствии и в присутствии работника ВП Мерзлова (и здесь опять Мерзлов! – моя заметка, А.З.) намекал о том, что между Сапожниковым и Кудрявцевой видимо, помимо служебных, сложились любовные отношения. А однажды, когда отношения с Сапожниковым у него испортились окончательно, он заявил об этом, т.е. об интимных отношениях, какому-то работнику ВП СКВО по телефону, позвонив с моего телефона в моём кабинете…
(Да как раз тогда я впервые и говорил на эту тему! – мои эмоции, А.З.)
…впоследствии обо всём об этом я давал письменные показания работникам ВП СКВО и в военном суде…
(Как раз тогда ты говорил совсем другое и неужели с 03.04.92 г., т.е. более чем через полтора года, ты всё вспомнил лучше?! – мои эмоции, А.З.)»
Я записывал его показания на суде. Мои эмоции не с бухты-барахты.
Но Стебаков не спросил Чуденко о причинах этого противоречия. Плохо изучил материалы? Или по какой-то другой причине не хотел ворошить учинённую кем-то из заинтересованных лиц грязь – подлог протокола.
Показания Чуденко Стебакову лишь подтверждают тот факт, что Чуденко уже знал о подлоге протоколов судебного заседания, что в них (протоколах) есть ссылка на Мерзлова (об этом ему мог сказать только Сапожников; не Стебаков точно: очень уж опасно) и давал соответствующие показания.
Итак, Сапожников знал о подлоге. Кто мог сказать об этом ему?! Уж точно не Соловьев. Не по рангу и не его «сфера». По идее только Казак! Но как он мог пойти на это?! Грех-то какой!
Так же Стебаков постарался «выхолостить» («размыть») показания Смирнова А.Н. и Горбунова А.В. Именно так я воспринимаю проведённые им очные ставки с Сапожниковым и Кудрявцевой. Непонятно, зачем он их провёл. Это право следователя, а вовсе не обязанность. Я как следователь с большим стажем не вижу других причин, как выхолащивание. Это видно любому, прочитавшему протоколы. Надеялся Стебаков, что свидетели моей невиновности откажутся от своих показаний?! Ведь в суд-то направлять Сапожникова и Кудрявцеву он явно не собирался!
Но и Смирнов А.Н., и Горбунов А.В. проявили твёрдость, и тогда, как я предполагаю, Стебаков сделал свой «выбор» и в постановлении о прекращении дела негатива в отношении меня уже не приводилось. Наоборот, анализировались все обстоятельства в мою пользу.
Итак, Смирнов Александр Николаевич, 17.07.59 г. р., уроженец с. Купино Сычёвского р-на Смоленской области, русский, с высшим образованием, командир в/ч 21045, подполковник, призван на военную службу Сычевским РВК в 1976 году, прож. в г. Буйнакск, ул. Леваневского, 3 «а», кв. 12, женат, не судимый показал 21.11.93 г. капитану юстиции Стебакову с 11.45 по 12.50 следующее (т.3 л.д. 78-81):
«В г. Махачкале по адресу: шоссе Аэропортовское, д. 15, кв. 10 я проживал в период с 1990 г. по 1992 г. Офицеров военной прокуратуры подполковников Сапожникова и Завгороднего я знал, поскольку в то время работал в МБ РФ. Лично с Сапожниковым знаком не был. Знал его в лицо. С Завгородним общался редко и только по службе, поэтому объективно охарактеризовать их не берусь. Однако утверждаю, что личных неприязненных отношений и личных счетов между нами нет. Мне известно также, что в отношении Завгороднего по жалобам Сапожникова и Кудрявцевой возбуждено уголовное дело за клевету. Завгородний обвиняется в том, что умышленно распускал слухи об интимной связи Сапожникова и Кудрявцевой. По данному факту могу пояснить, что летом 1991 г. я, приходя домой со службы, неоднократно видел у своего подъезда УАЗик с военными номерами. Поскольку это было неоднократно, я поинтересовался у водителя, чья это автомашина. Т.е. номера были мне не знакомы. Водитель мне ответил, что это автомобиль военного прокурора подполковника Сапожникова, который, якобы, приехал в гости. В один из следующих приездов я обратил внимание, что Сапожников входит с женщиной. Видел я это неоднократно в окно. Я узнавал и Сапожникова, и автомобиль, и женщину, так как женщина была одна и та же. Женщину я тоже знал, так как неоднократно приходил по делам службы в военную прокуратуру и видел её там. Это была Кудрявцева. Более того, однажды я, поднимаясь по лестнице на свой этаж, на втором этаже у квартиры, по-моему, № 4 (2 этаж налево), встретил Сапожникова и Кудрявцеву. Сапожников открывал дверь своим ключом. Мне точно известно, что в то время эта квартира пустовала. Мне известно это потому, что эта квартира принадлежала в/ч 83415, которая мной оперативно обслуживалась, и я знал, что человек, на которого оформлена эта квартира, постоянно проживает у своих родителей. Кроме этого, могу ещё сказать, что нередко прокурорская автомашина оставалась у подъезда до утра. Каких-либо посторонних лиц вместе с Сапожниковыми и Кудрявцевой я никогда не видел, что даёт основание утверждать, что приезжали они вдвоём. Никаких выводов из этих фактов я не делаю, однако категорически утверждаю, что они имели место, и я это могу подтвердить в суде»
На очных ставках с Сапожниковым (25.11.93 г., с 13.25 по 14.40, т. 3 л.д. 117-122) и с Кудрявцевой (25.11.93 г., с 15.15 по 15.45, т. 3 л.д. 123-126) Смирнов А.Н. свои показания подтвердил.
Сапожников заявил, что приезжал с Кудрявцевой к общей знакомой Мамаевой на празднества с участием хозяйки. Своего ключа у него не было. Автомашина прокуратуры приезжала также в связи с уголовными делами для вызова и допроса свидетелей.
Кудрявцева заявила, что в отсутствие Мамаевой она вдвоём с Сапожниковым на эту квартиру не приезжала.
А что им оставалось говорить?!
Горбунов Александр Владимирович, 04.09.63 г.р., уроженец пос. Октябрьский г. Воркуты, русский, со средним образованием, водитель вагонного депо, женат, не судим, прож. в г. Махачкале, ул. Нахимова, 6, кв. 11, показал капитану Стебакову 21.11.93 г. с 17.20 до 18.15 (т.3 л.д. 82-85) следующее:
«В 1991 -1992 гг. я работал водителем Ленинского РВК. Возил военкома полковника Туринцева. По роду занятий мне приходилось встречаться с офицерами военной прокуратуры гарнизона подполковниками Сапожниковым – военным прокурором и его помощником Завгородним. Каким-либо образом их объективно охарактеризовать я не берусь, так как близких отношений ни с одним из них я не поддерживал. Однако я могу утверждать, что личных счетов у меня с ними нет. Так как Туринцев иногда представлял свою автомашину Сапожникову для служебных и личных поездок, мне приходилось возить его. В силу этого я могу сказать, что Сапожников часто ездил со мной, будучи в состоянии алкогольного опьянения. Нередко он был сильно пьян. Кудрявцеву я знал ещё по работе в Ленинском РВК, затем она перешла работать в ВП гарнизона. Мне также известно, что Кудрявцева вторично была замужем, и муж уехал жить в Белоруссию. Об отношениях Сапожникова и Кудрявцевой я могу утверждать, что они выходили за рамки служебных. Я могу это утверждать, так как зимой 1991 года, точнее указать дату я не могу, так как специально не отмечал, я лично неоднократно привозил Сапожникова домой к Кудрявцевой, и он там оставался на ночь. Я точно знаю, что в то время Кудрявцева уже жила одна. Адрес я точно назвать не могу, но помню, что её пятиэтажный дом находится на улице Тимирязева. Привозил я его и вечером, и глубокой ночью, поэтому я и утверждаю, что между Сапожниковым и Кудрявцевой существовали интимные отношения. Сапожников этого не скрывал и открыто при мне заявлял, что любит Кудрявцеву. Я, конечно, не был свидетелем их интимной близости, но факты, о которых я указал, говорят сами за себя.
Я также знаю в общих чертах о конфликте Сапожникова с Завгородним. Знаю, что Завгородний обвиняется в клевете. Однако не считаю клеветой утверждение о том, что между Кудрявцевой и Сапожниковым существуют интимные отношения. По крайней мере, они существовали в 1991 г. Я эти свои слова могу подтвердить и на суде, если таковой состоится.
С Завгородним я общался меньше, но могу сказать, что он прямая противоположность Сапожникову. Трезвый, интеллигентный человек. Такое у меня сложилось о нём мнение...»
Как верно сказал Александр Владимирович! Вот в чём причина нашего конфликта! Мы с ним (Сапожниковым) противоположности во всём. И примириться как-то вряд ли получилось бы, даже если бы не было дела Ибрагимхалилова. Другое какое-то было бы.
Но на очной ставке с Кудрявцевой (25.11.93 г., с 15.50 по 16.20, т. 3 л.д. 127-128) и Сапожниковым (25.11.93 г., с 16.25 по 18.20, т. 3 л.д. 129-131) он несколько уступил свои позиции. Понятно, что противники были очень активны.
На очной ставке с Кудрявцевой он сказал, что не может утверждать, оставался ли Сапожников у Кудрявцевой или уходил домой, так как сам уезжал. Самое позднее, он привозил Сапожникова по окончании рабочего дня. Могло быть и так, как говорит Кудрявцева. Она же заявила, что приезды Сапожникова к ней домой вызывались или служебной необходимостью, или Сапожников приезжал с кем-то с рыбалки.
А на очной ставке с Сапожниковым Горбунов сказал, что «конкретно пояснить по поводу отношений между Сапожниковым и Кудрявцевой он не может, поскольку с ними практически не общался. Однако однажды, возвращаясь с рыбалки, Сапожников при нём сам заявил, что любит Кудрявцеву». В каком смысле это было им сказано, он утверждать не берётся. Сапожников же заявил, что «ездил к Кудрявцевой на служебной автомашине. У Кудрявцевой не ночевал. В отношении показаний Горбунова о его заявлении о любви к Кудрявцевой может пояснить, что этого не помнит, однако вполне допускает, что в какой-либо форме мог пошутить.
Короче, 6 декабря 1993 года Стебаков уголовные дела на нас обоих прекратил, о чём уведомил и меня, и Черникову, и Сапожникова, и Кудрявцеву.
Я остро воспринял тогда это решение. «Сапога» опять «спрятали», избежал он ответственности, и, как мне казалось, Стебаков «подыграл» ему. Сапожников отказался давать показания о своём «подвиге» 31.03.92 г., мотивируя это «отсутствием возбужденного уголовного дела по этому факту», и Стебаков «отступился», не проявил активности в этом направлении. Я тогда очень обиделся на него, написал гневное письмо. Но сейчас думаю, а мог ли он (Стебаков) противиться указаниям своего (и не только своего) руководства? Только я, наверное, такой был в военной юстиции.
Что касается меня, в постановлении о прекращении дела (т. 3 л.д.132-144) Стебаков поступил очень корректно, и, описывая само событие, и показания свидетелей.
Показания Мерзлова не приводились в постановлении вообще. Показания Чуденко были приведены «мягко» («Завгородний упоминал о связи Сапожникова и Кудрявцевой без какого-либо умысла, ущерба тем самым Сапожникову причинить не мог» – т. 3 л. д. 19-26)
Свидетели Ахмедов и Мугидова (работники ВП МГ) показали, что «в их присутствии» я не заявлял о наличии между Сапожниковым и Кудрявцевой любовных отношений (т. 3 л. д. 86-90, 108-110).
Кроме Чуденко, из работников КГБ РД приводятся показания лишь Идрисова А.К., который «не слышал» от меня грубых и резких высказываний в адрес Сапожникова и Кудрявцевой (т.3 л. д. 27-28)
Вот, что писал Стебаков в постановлении о прекращении дела (листы 9-10):
«…анализируя в ходе следствия доказательства в их совокупности, следует прийти к следующим выводам:
Во-1-х, сведения о наличии любовной связи Сапожникова и Кудрявцевой, которые распространил Завгородний, не носили для последних заведомо ложный характер, а были основаны как на конкретных фактах, известных ему лично, так и на сведениях, поступивших к Завгороднему из других источников.
Во-2-х, утверждения Сапожникова и Кудрявцевой о том, что целью распространения Завгородним сведений об интимном характере их взаимоотношений является корыстный интерес, заключающийся в намерении дискредитировать Сапожникова как руководителя и тем самым обеспечить себе продвижение по службе, являются несостоятельными, поскольку как видно из материалов дела, сам Сапожников давал основания для подобного реагирования подчинённым на его поведение. Тем более, что форма доведения до последнего этих сведений была корректной и до известных событий, имевших место 31.03.92 г., не вызывала со стороны Сапожникова и Кудрявцевой какой-либо реакции.
В-3-х, вызывает обоснованное сомнение факт отправки Кудрявцевой 30.03.92 г. жалобы в ВП СКВО с просьбой оградить её от клеветнических высказываний Завгороднего, поскольку об этих высказываниях Кудрявцевой было известно с 1991 года. В материалах дела отсутствует почтовый конверт со штемпелем места и даты отправки (я на это обстоятельство обратил внимание сразу и не раз говорил проверяющим, моя вставка – А.З.), и, наконец, дата регистрации заявления в ВП СКВО (15.04.92 г.) совпадает с датой проведения оперативного совещания, на которое вызывались Сапожников и Завгородний.
Всё это даёт основание полагать, что заявление Кудрявцевой явилось ответным действием Сапожникова на представленную Завгородним в прокуратуру округа информацию о происшедшем 31.03.92 г.
…Таким образом, следствием установлено, что Сапожников встречался с Кудрявцевой вне службы при компрометирующих его как руководителя обстоятельствах, что наносило вред авторитету возглавляемой им прокуратуры, порождало слухи и сплетни.
Завгородний как военнослужащий и работник прокуратуры, действуя в интересах службы, обращал внимание Сапожникова на эти обстоятельства, а затем, будучи уверен в достоверности полученной информации, доложил по команде представителю вышестоящей прокуратуры СКВО полковнику Петряеву в процессе беседы с последним, отвечая на вопрос последнего о причинах конфликта с Сапожниковым и охарактеризовав отношения между Кудрявцевой и Сапожниковым, как «любовные», а не как интимные.
С учетом изложенного, данные действии Завгороднего нельзя признавать распространением заведомо ложных и позорящих другое лицо измышлений. Тем более, как видно из показаний Кудрявцевой, об этих высказываниях Завгороднего ей стало известно из подслушанного разговора самого Сапожникова с руководством прокуратуры СКВО. А из показаний Сапожникова видно, что он об этом узнал от полковника Петряева, которому Завгородний сообщил свои сведения в официальном порядке…»
Объективно говоря, это была большая победа, и я тут же воспользовался этим, чтобы написать свои возражения на иск Кудрявцевой. Естественно, обжаловал решение о прекращении дела на Сапожникова. Поставил перед судом и прокуратурой вопрос о принесении мне публичных извинений за незаконное привлечение к уголовной ответственности, а также о возмещении мне материального и морального вреда. Если Кудрявцева нашла такую возможность, мне-то сам бог велел. Я по судам ездил не по своему желанию и за свои кровные.
Требовал привлечь к уголовной ответственности за противоправные действия судей Куца и Карпенко.
Забегая вперёд, скажу, что ничего я этим не добился. Плетью обуха не перешибешь. Когда потом я восстанавливался в военной юстиции, и меня брали сразу в ГВП, мне было сказано, что я должен «забыть» всё, что произошло. И я смирился.
21 ноября 1993 г.
Здравствуйте, мама, Лариса, Саша, Гриша, привет Сергею, Володе и их семьям!
Я – на дежурстве и пишу письма.
У меня всё нормально, как оно может быть нормально в это время.
18 ноября повторно отметили мне день рождения. Кроме Василя с семьёй, никто не пришёл. Сидели при свечах, так как сейчас из-за холодов и перегрузки электросети часто отключают свет. Порой днями нет света, а значит – нельзя сготовить кушать (у нас ведь эл. плита). Нечем обогреться (отопление не работает, воды горячей нет). Сразу после ноябрьских праздников у нас установились сильные морозы, выпало много снега. Не работал транспорт, в школах отменили занятия. Для Махачкалы такая погода – редкость. До сих пор болеют и не ходят на занятия дети. Вот, собственно, и всё.
До свидания.
Толик
2.01.1994 г.
Здравствуйте. Мама, Лариса, Саша, Гриша. Привет Сергею и Вовке с их чадами и домочадцами.
С Новым Вас годом и всяческих вам благ в этом году. Тебе, мам, главное – здоровья.
Я снова на дежурстве, и пользуясь случаем, пишу всем письма.
Несколько часов назад проводили Василя с женой и дочкой, а также родителей жены. Уехали они в Израиль. Теперь у Татьяны здесь никого из родни нет. Тётка (старшая сестра отца) уехала раньше в г. Волжский. Осталась бабушка в Баку. И теперь забота о ней ляжет на меня. Надо будет туда съездить, проведать её. Может, удастся убедить её переехать в Махачкалу.
Другие события не столь существенны, и о них расскажу, когда удастся вырваться к Вам.
Погода у нас сейчас тёплая, сухая. Снег полностью растаял. Как будто ранняя весна. Люди едут на дачи и огороды, обрабатывают землю. Но мне пока не до этого, да и ехать не на чем. Заводской автобус пока не ходит, а рейсовые ходят нерегулярно.
До свидания.
Толик
Необходимый комментарий: Как только я узнал, что председателем военного суда округа назначен Виталий Горобец, я тут же позвонил ему. Знакомы мы были с самого начала моей службы. Он был капитан, я лейтенант, но вёл он себя по отношении ко мне (да и не только ко мне) корректно, дружески. Генеральский сын, его отличал соответствующий уровень культуры (общей и профессиональной). Он одно время жил в гостинице КЭЧ в Ростове-на-Дону, а нас (молодых следователей) собирали на сборы и размещали там. Там мы и общались.
Но сейчас Горобец ответил мне очень и очень холодно. Говорил сквозь зубы и только официально: «Пишите, мы разберёмся».
По ходу переписки, я чувствовал, как растёт градус его «кипения». Он уже терпеть меня не мог. Иначе, как «гражданин Завгородний», он меня теперь не называл. Это был совсем другой человек. И возникал вопрос, какой же гадкой должна была быть система, чтобы из доброго приветливого человека сделать такое ...
Писал в газету «Красная звезда»:
Моё письмо редакция отправила в ГП РФ. Не заинтересовавшись сообщённым мной, просила «о результатах сообщить Вам» (то есть мне).
Так же поступила и прокуратура РД с моим обращением к ним. Его отправили для «повторного расследования» в прокуратуру Махачкалы».
Понятно, что его (материал) там (в ВП СКВО) и «похоронили».
И всё-таки я добился того, что 29 ноября 1994 года Главной военной прокуратурой уголовное дело в отношении Сапожникова было возбуждено. Правда, и возбудили его «не так», и прекращено оно потом будет.
Военной прокуратуре СКВО я, естественно, доверить расследование дела Сапожникова не мог, поэтому тут же заявил ей отвод.
Ответ мне пришёл от старшего следователя СО ВП СКВО майора юстиции А.Барашко (исх. 2/2166 от 10.03.1995 г.): «Сообщаю, что Ваше ходатайство об отводе ВП СКВО от расследования уголовного дела в отношении Сапожникова В.Е. удовлетворено. В соответствии с указаниями заместителя Главного военного прокурора генерал-майора юстиции Гавето С.Э. указанное уголовное дело передано для дальнейшего расследования военному прокурору в/части 34142».
Мной был подготовлен и иск о возмещении мне причинённого материального и морального вреда. В нём я расписывал, какие утраты были мною понесены. Уже не помню, что остановило меня от подачи этого иска. Может, это было условием возврата в военную юстицию. Может, реально рассчитал бесполезность занятия. А может, просто не захотел больше судов.
10.05.1995 года военный прокурор в/ч 34192 подполковник юстиции Проничев А.Н. уведомил меня, что 29.04.95 г. уголовное дело в отношении Сапожникова В.Е., возбужденное по п. «а» ст. 260 УК РФ прекращено на основании п. 2 ст. 5 УПК РФ (за отсутствием состава преступления). Предложил, в случае желания, приехать в свою прокуратуру (г. Знаменск Астраханской области) для ознакомления с постановлением.
Я тут же по получении этого уведомления попросил направить дело в ВП МГ, где я мог бы ознакомиться с ним, поскольку мне детей оставить не с кем (жена - военнослужащая, находится в зоне чеченского конфликта).
Одновременно я обжаловал принятое решение военному прокурору ракетных войск и написал личное письмо Истомину И.Ю., который вёл дело Сапожникова.
От Истомина ответа я не получил, и не мудрено. Обидное письмо я написал.
Но более трёх месяцев не было ответов и от военных прокуроров (гарнизона и ракетных войск).
И тогда я вновь обратился к Главному военному прокурору:
Это был уже, по существу, последний выстрел с моей стороны. Устал я. Да и о другом надо было думать.
Ответ пришёл быстро. 20.09.95 г. начальник отдела ВП в/ч 52740 Самусев В.Н. (будущий прокурор прокуратуры в Знаменске и мой будущий, последний, начальник в СУ ГВП) сообщил, что по моей жалобе решение о прекращении дела в отношении Сапожникова отменено и предварительное следствие возобновлено.
18.01.96 г. тот же Истомин, но уже заместитель ВП в/ч 34192 за исх. № 108 сообщил мне и Сапожникову, что уголовное дело в отношении Сапожникова по п. «а» ст. 260 УК РФ «постановлением от 30 декабря 1995 года прекращено на основании ст. 5 п. 2 УПК РФ… Материалы дела в отношении Сапожникова о хулиганстве, угрозах убийством прекращены на основании п. 3 ст. 5 УПРК РФ за истечением сроков давности». Ознакомиться с постановлением опять предложил в Знаменске. Я его ответом не удостоил.
В тот же день за № 109 он то же самое сообщил военному комиссару РД и предложил ему «уведомить» меня о принятом решении.
Естественно, я никуда не поехал.
И в отношении судей мне так ничего добиться не удалось, ибо как писал в ответе на моё обращение в Верховный суд РФ председательствующий судебного состава Военной коллегии Верховного суда РФ В. Белявский «утверждение в письме об умышленном нарушении военными судьями требований закона при рассмотрении дела в ходе проверок, проведённых военным судом округа по Вашим жалобам аналогичного содержания, подтверждения не нашло… Ваше предположение о причастности к рассмотрению дела и принятии по нему решения работников Военной коллегии ни на чём не основано и является несостоятельным…»
Ну, конечно… Да мне об этом сказали сами военные судьи, которые не прерывали со мной товарищеских отношений!
16.02.94 г.
Здравствуйте, мама, Лариса, Саша, Гриша! Привет братьям и их семьям.
Извините, что задержался с ответом. Я всё надеялся вырваться домой: вначале на Сашин юбилей, потом на Татьянин и твой, мам, дни рождения. потом на 23 февраля. Теперь, думаю, даже на 8-е марта вырваться не удастся. Замучили меня суды. Никак не обобьюсь. Уже и Татьяна в Москву ездила, пыталась к кому-то пробиться, да всё без толку. Никого чужая беда не интересует. Вот и отбиваюсь сам, как умею. Да и вопрос со службой у меня до сих пор не решён, нахожусь на куриных правах. Так что «рыпаться» даже думать не приходится.
Всё остальное по-прежнему. Собственно, если бы приехал, рассказать-то было много чего, но в письме-то всего не напишешь.
Дениса всё так же колашматят в училище националы, а он, тварь трусливая, нет, чтобы дать сдачи. Убегает. А попробуй что сказать, так куда уж тут. Они с Татьяной найдут кучу оправданий. Она уж везде его сопровождает, или Наташку с ним посылает, и тот воспринимает это как должное. Баба да и только! Ни гордости, ни чести мужской! Кого она растит?! А попробуй скажи, так, оказывается, я во всём виноват. Да я вообще везде виноват! Раз что-то где-то плохо, должен же кто-то быть виноватым. Молю бога, чтобы здоровье было на службе удержаться, да от судов отбиться, а то не представляю, что будет в противном случае. Всё благосостояние семьи держится-то на мне. Они этого или не понимают, или понимать не хотят. Давай, тяни, не разговаривай и не задумывайся!
А вообще соскучился я по Вас. Хоть немного бы расслабился и душу бы «размягчил». Заботы заели.
У нас сейчас снова похолодание. Отопления нет, воды горячей – тоже. Ну, как всегда в таких случаях. Наташа простыла и сегодня в школу не пошла. Что-то она хуже стала учиться, и в школу её не тянет. Может это всё сказываются неурядицы. А может пример Дениса. Тот и в училище ничего не учит. Но я уже устал, чтобы ещё туда вмешиваться. Не семижильный же!
Ну, всё пока у меня.
До свидания,
Толик
Необходимый комментарий: Вот это письмо и последующий снимок показывают, насколько я устал. Борьба высасывала силы.
Я ещё тогда назвал этот этап жизни и службы «хождением по мукам». Здесь сформировались те качества, которые позволят мне выстоять следующие семь лет службы в ГВП и преодолеть «второе хождение по мукам». После «Махачкалы второй» я был битый, но из тех, за которого двух небитых дают. Именно там мне как бы стала предметно понятна религиозная поговорка, что «если Бог закрывает перед тобой двери, он где-то открывает форточку», то есть что безвыходных ситуаций не бывает. Надо только эту «форточку» в любой, даже кажущейся безвыходной, ситуации найти. Не потерять веры и настойчивости.
Здесь продолжал формироваться мой характер, способность мобилизовать все свои силы (мужество, ум, находчивость, настойчивость) и противостоять неудачам.
В этот махачкалинский период я, по-существу, потерял свою семью. Официально она распалась уже в Москве, но развалилась именно здесь, в Махачкале. Не выдержала испытания трудностями и лишениями.
Дома подпитки было всё меньше и меньше. Жена, по-существу, составляла оппозицию (пока скрытую). Позднее мне её товарищ детства и сосед по квартире Вадим Алфёров рассказал, что она систематически (в моё отсутствие) внушала детям, что их отец «какой-то не такой»: не может строить отношения с людьми, не может отдыхать, деньги зарабатывать. Её подругами в это время стали содержанки богатых дагестанцев: Окалита, Ленка «Лёлькина» и т.д. Оттуда она приносила домой для коллекции красивые бутылки из-под модного тогда «Амаретто». Нравилось ей у них бывать, и детей туда таскала. Поэтому последовавшее позднее её грехопадение неожиданным не назовёшь. Я только долго не мог (не хотел видеть) этих изменений. Не пресекал такую дружбу. Она не так безобидна. Не зря говорят: с собакой ляжешь - с блохами встанешь. Упустил я момент, прошляпил. И её, и детей. Но где было тогда взять на все силы?!
На службе меня никто не жалел. По 2-3 раза в неделю я ходил в суточные наряды. Вначале помощником оперативного дежурного, потом оперативным дежурным. Командовал водителями, сторожами, уборщицами. Конечно, авторитета в глазах семьи это не прибавляло.
Канули в прошлое времена, когда я с семьёй ездил на выходные дни по базам отдыха, и Денис кричал при подъезде к какой-либо закрытой базе или месту отдыха: «Машина заместителя прокурора гарнизона! Открывайте!»
Тот же Алферов Вадим позволял себе предлагать Татьяне стать его любовницей («я хоть тебя обеспечу, а от этого что ожидать?!»), и она молчала об этом.
Он позволял себе «в глаза» откровенно издеваться надо мной, а я принимал это за чистую монету. Не допускал такой непорядочности и коварства. Говорю я Денису, что надо заниматься, что только знания смогут дать дорогу в будущее. Денис отмалчивается (ибо мать там уже в моё отсутствие провела работу: «Что вашему отцу дали его знания, его книжечки-книжулики?!»), а этот негодяй (Вадим Алферов) вклинивается в разговор (он часто тогда бывал у нас), якобы, на моей стороне:
- А вот зря ты, Денис, носом воротишь! Я вот, например, подумываю о том, чтобы поступить на юридический. Сейчас это очень актуально!
Денис улыбается. Он знает, что это «хохма», издевательство над отцом. Отец только этого не знает и радостно подхватывает:
- Правильно, Вадим! Всегда надо к чему-то стремиться!
Эта сволочь потом говорила Татьяне и детям:
- Вы же видите, он как идиот зашоренный. Всё за чистую монету принимает!
Как я радовался тогда простому приветственному адресу на день рождения, где офицеры отдела оставили свои подписи. Рад был даже этому крохотному знаку внимания.
В военкомате я принимаю участие в значимых акциях, готовлю все торжественные мероприятия. Но поощряют не меня, а моего начальника. На снимке внизу я снят у Вечного огня в парке Ленинского комсомола после проведённого мероприятия. Все уже ушли, я задержался. Фотограф мной заинтересовался и предложил снять.
Вот тот снимок у вечного огня в парке им. Ленинского комсомола в Махачкале. Я снят 22.02.94 после окончания торжественной церемонии
А я, честно сказать, думал в этот момент о том, почему так много несправедливости. Только что в ВК РД было совещание, объявлен приказ о поощрении лучших работников. Я с учетом моего вклада в подготовку праздника рассчитывал на добрые слова. Проехали! Не то, что поощрения, - даже упоминания не было. Жлобо не хотел вызывать лишние нарекания от Сапожникова и Шабанова. А мне так требовалось признание моих заслуг. Ни в семье, ни на службе я этого не находил.
Летом 1994 года Татьяна, наконец, вышла на службу писарем в конвойный батальон МВД РД. И с этого момента у меня начались новые проблемы. На интересную, красиво одетую женщину там сразу обратили внимание и стали приглашать её на разные вечеринки. Поначалу она отказывалась («без мужа не пойду»), но потом её убедили, что «вы - не пара» (ты такая интересная, а он…)», и та поверила. Как только я заступал в наряд, она тут же «выпархивала» куда-то на гулянку. И дети покрывали её. Обстановка в республике была крайне неспокойная. К русским отношение – хуже некуда. Естественно, я переживал за семью, и время от времени звонил домой, всё ли у них в порядке. Без этого не мог лечь отдыхать. Дети не поднимали трубку телефона, пока не появлялась мать. А я не мог уснуть, пока не убежусь, что дома всё в порядке. А для отдыха-то у оперативного дежурного всего два часа и предусмотрено. И вот далеко за полночь мне отвечали (ла), якобы заспанным голосом: «А-л-ё… А мы спим! Не слышали никаких звонков!» С этого времени вранье отцу становится нормой и для матери, и для детей.
У неё стали меняться понятия. Если раньше она гордилась, что её муж занимается такой важной и ответственной работой, то теперь заявляла, что у меня не «мужская работа» («подумаешь, бумажки перекладываешь с места на место!»). Если раньше, напуганная дебошами отца, она не давала мне на торжествах даже пригубить рюмку с вином («не пей!»), то теперь с апломбом заявляла, что настоящий мужчина должен пить, курить, драться и ругаться. «Перестань говорить своим книжным языком!», - вопила она, когда я пытался объяснить ей, что она не права.
От меня сейчас она хотела совсем другого, чем то, что видела во мне в первый махачкалинский период.
Да, я чувствовал, что на личном фронте мои дела шли ко дну, но жил разумом (нужно жене доверять). А она сразу же «легла» под командира батальона подполковника Дальнова. Я им туда (на позиции) возил фрукты, овощи, мясо. Подкармливал, короче. От близости со мной она отказывалась. Но… объясняла это высокой ответственностью за выполняемый долг (нам для ночлега предлагали комнату в доме в соседнем селе). Я для Дальнова (его семьи) нашёл бесплатную трехкомнатную квартиру с мебелью (бывший дознаватель подполковник Зайцев оставил, уезжая в Москву). Далее, я организовал призыв жены Дальнова на военную службу. И я же затыкал рты людям, которые уличали их в недозволенной связи. У них обоих хватило наглости заявить мне, что на них клевещут, и попросить «поставить клеветников на место». Интересно, на что они рассчитывали?! Ведь нет ничего тайного, что когда-то не стало бы явным!
Дети тосковали по матери. А отец… Он надоедал уроками, напоминал о необходимости каждому выполнять свой долг, чего-то требовал. То ли дело мама, которая ничего не требует. А если приезжает, то сразу всего много на столе. А она таким образом за день-два расходовала всю свою зарплату и потом уезжала «в окопы», оставляя мне необходимость думать, как содержать семью и производить все платежи. Они, глупые, попались на «блёстки» и не понимали, кто на самом деле был с ними, решал вопросы их жизнедеятельности и был для них опорой.
А я старался всё сделать, чтобы жизнь у детей была счастливой, интересной, обеспеченной. Несмотря на существовавшие трудности, каждое лето в отпуск я организовывал интересные поездки на турбазы МО РФ. Дважды (в 1994 и 1995 гг.) Наташа (Денис один раз) была в окружном лагере «Восход» и один раз (в 1995 г.) - во Всероссийском молодёжном лагере «Орлёнок». Я детей туда отвозил, я их забирал.
Не сложилась с женою жизнь. Но оставались дети.
Развестись легко только с женщиной. А не с детьми, и они по жизни мои.
Чем опасен развод - умирают первичные межличностные связи. Общество у нас и так разобщено и с каждым днём это разобщение усиливается. А тут ещё развод – разрыв важной связи с одним из родителей, с родственниками этого родителя, с его друзьями… С миром конкретного папы. Миром богатым, интересным, насыщенным. В нашем случае более светлым и благородным чем тот, в котором они оставались бы без меня.
Решил ради детей терпеть.
По-прежнему тепло, относились ко мне лишь мои родные. Только их письма грели душу:
Люда в своём письме от 4 марта 1994 года писала:
«…как я тебя понимаю, братик, и сочувствую. И самое удручающее, что ничем мы в сложившейся ситуации не можем помочь. Такой беспредел в стране, что ни до кого не достучишься. Единственно, желаю тебе стойкости, мужества. Сопротивляйся, как можешь. Не дай им тебя сломить. Ты прав, а правда рано или поздно восторжествует. Были бы деньги, наняли бы хорошего адвоката. Может, он смог бы тебя защитить. А может, и правда адвоката нанять нужно. Саня - брат говорил, что скоро у него будет работа, где он по миллиону будет зарабатывать. Как бы там ни было, временами он шабашки неплохие зарабатывает, и мог бы помочь материально. Напиши, возможно ли уладить всё при помощи адвоката, и сколько он берёт за это, а я организую собрать нужную сумму. Надо же что-то делать. В одиночку тебе трудно. И вообще надо вам оттуда выбираться, пока не поздно…»
Мама 14.12.94 г. писала: «Очень пришлось долго ждать весточки… Я уже начала волноваться, не случилось ли что? По такому времени можно всего предвидеть… поздравляю сынок тебя и всю твою семью с Новым годом. Пусть тебе этот год принесёт много хорошего…»
Люда 15.12.94 г. писала:
«…Береги братик себя. Не бери близко всё к сердцу, не нервничай… Обстановка в Чечне накалилась, и, если вдруг случится, что война подступит к Махачкале, не мешкайте, бросайте всё и уезжайте. Жизнь дороже всего… Можете приехать к нам. А ещё есть возможность: у соседки нашей мать весной умерла, а дом целиком пустует. Продавать они его не будут, потому что одному из внуков дом. Но внук ещё учится в 6 или 7 классе. И они хотели бы пустить на несколько лет квартирантов бесплатно… Им выгодно, чтобы люди доглядывали за домом…»
Я продолжал, как вол тянуть свою «повозку». И на службе, и дома. И на фронте борьбы со своими бывшими коллегами. А способ был здесь один: писать, писать, писать. Другого-то ничего и не придумаешь. И, уверен, как раз эта настойчивость, в конце концов, и дала свои результаты.
4 января 1994 года я направил свои обращения заместителю Генерального прокурора РФ государственному советнику юстиции третьего класса Кехлерову Сабиру Гаджиметовичу. Думалось, «дагестанская» тематика его заинтересует. Отмечал, что «мне обещал помочь встретиться с Вами в Махачкале или организовать через Вас изучение дела в ГП РФ Ашурбеков Т.А. Обещал содействие в этом же вопросе М.Махачев. Писала Вам личное письмо с просьбой на эту тему Черникова В.Н. Но всё безрезультатно…»
В этот же день я направил обращение президенту страны Ельцину Б.Н. (третье по счёту). В нём я просил его вмешаться, так как «система юстиции предала одного из наиболее добросовестных и последовательных своих бойцов. Не ради меня Вам следует вмешаться. Такая юстиция Вас может подвести в самый неподходящий момент. Законность ведь не может быть частичной. Или она есть, или её нет…»
10.02.94 я написал очередное (трудно сказать, какое по счёту) обращение в ГП РФ. Я подчёркивал, что «...Сапожников до сих пор олицетворяет в Махачкале военную юстицию и являет собой для всех, знающих его «подвиги», живое воплощение попрания законов и справедливости… Видимо кто-то в «высоких» инстанциях военной прокуратуры боится, что окажись Сапожников «за решёткой», он может рассказать, кто и за что «отбивал его от тюрьмы».
А от Сапожникова как можно скорей следует избавиться. Он «ходячее ЧП». Рано или поздно он вновь что-либо «отчебучит».
Надеюсь на Вашу помощь. Теперь уже моя невиновность доказана, и мне можно верить. Наоборот, действия Сапожникова больше «не обеляет» «благородный гнев», и вместо сочувствия (как раньше) они «должны вызывать лишь омерзение».
В этот же день (10.02.94) я обратился к Начальнику управления военных судов генерал-лейтенанту Муранову А.Н. с предложением вмешаться в рассмотрение вопросов о фальсификации протоколов судебного заседания судьями Куцем и Карпенко, об их ответственности, а также об ответственности за заведомо ложный донос и лжесвидетельство на суде Сапожникова и Кудрявцевой. Я, в частности, указал, что военный суд СКВО не в состоянии обеспечить справедливое решение, поскольку «запятнал» себя «сотрудничеством» по этому поводу с ВП СКВО.
15.02.94 г. – к председателю Госсовета РД Магомедову М.М. Не то, чтобы я очень уважал этого человека и верил ему. Это был ходячий анекдот. Его послушать – обхохочешься! В одном простом слове «убурунуспусубнусть» он умудрился сделать 7 ошибок. Я всего-навсего просил сделать депутатский запрос в ГП РФ, попросить изучить уголовное дело и отреагировать на допущенные нарушения, так как «Закон – не балалайка, не на любителя рассчитан».
24.02.94 – военному прокурору СКВО и председателю военного суда СКВО (в «обе Ваши неуважаемые мною организации»), поторапливая принести мне публичные извинения.
11.04.94 г. – начальнику управления военных судов МЮ РФ генерал-лейтенанту юстиции Муранову А.И., где опровергал утверждения ВС СКВО о том, что мои письма к ним не поступали. Я приводил конкретные примеры и писал: «…надеюсь, я Вас убедил, что в военном суде СКВО ребята «поднаторели не получать» неприятных бумаг, когда на них не хочется отвечать. По-моему, пора этот опыт изучить и отреагировать на него…»
Я не жалел красок и сарказма. Например, в письме от 8.02.94 года на имя председателя военного суда СКВО и военного прокурора СКВО указал:
«Теперь доказано, что сообщённые мною Петряеву сведения о характере взаимоотношений Сапожникова и Кудрявцевой клеветническими не были.
Оклеветав меня (обвинив в клевете) перед ВП СКВО, Сапожников и Кудрявцева не остановились и перед заведомо ложным доносом на меня в суд, а затем и перед заведомо ложными показаниями. То есть совершили преступление, предусмотренное ч. 2 ст. 130, ч. 2 ст. 180 и ч. 2 ст. 181 УК РФ и должны понести ответственность.
Дело военной прокуратуры, кого они у себя держат (Сапожников сейчас исполняет обязанности военного прокурора Махачкалинского гарнизона, а Кудрявцева там же возглавляет канцелярию). Может, ВП СКВО для выполнения своих задач такие люди и нужны (как раньше нужны были в НКВД). Но неужели военный суд смирится с отведённой ему Сапожниковым и Кудрявцевой унизительной ролью быть орудием их мести. Они же надругались над судом. Использовали суд, как, скажем, используют презерватив.
В известной детской сказке кот Базилио и лиса Алиса одурачивали глупенького Буратино. Наши же герои одурачивали в Вашем лице государство. Неужели и это сойдёт им с рук?! В таком случае суд повторно себя опозорит. Но теперь уже сам. Без чьей-либо помощи»
На мои обращения лениво «отбрехивались» Горобец (ВС СКВО, «Вам уже были даны ответы»), Максимкин (Управление военных судов, «Ваши жалобы о возмещении материального ущерба… не поступали»), Казак (ВП СКВО, «Во время нахождения уголовного дела в ВП СКВО изменений в протокол судебного заседания не вносилось»).
Я снова писал.
Например, 7 мая 1994 года я направил письма в Верховный суд РФ («Есть данные, что «дирижировал» всей неправедной компанией, направленной на осуждение меня, по просьбе друзей моего недоброжелателя подполковника юстиции Сапожникова В.Е. из военной прокуратуры кто-то из членов военной коллегии Верховного Суда РФ»), прокурору республики Дагестан («как из такого солидного учреждения могут бесследно исчезать серьёзные заявления…») и депутату Государственной Думы РФ Толбоеву М.О.
На последнего я возлагал особые надежды. Я ему писал:
«… вынужден обратиться за помощью к Вам, так как попытки найти помощь и поддержку у политиков «старшего» поколения оказались безрезультатными. Видимо, они считают, что необходимые «балы» ими уже набраны, и отягощать себя даже минимальными заботами они не хотят. Я Вам пересылаю моё обращение к Магомедову М-А.М. К нему меня так и не допустили, передав, что после доклада обо мне он заявил, что вмешиваться в работу юстиции он не вправе. Мои возражения как юриста, что он как руководитель, пусть маленького и союзного, но всё же государства, не только вправе, но и обязан оказать гражданину этого государства, пострадавшему от действий центральных властей, необходимую помощь. Понятное дело, за свои слова я отвечаю, ручаться за меня не надо. Я прошу лишь направить депутатский запрос Генеральному прокурору РФ и в Верховный суд РФ, правда ли то, о чём указано в моём обращении. А если правда, то почему эти высокие учреждения не вмешаются. Да, я даже Верховный суд не трогал, просил только о Генеральном прокуроре РФ.
По отзывам о Вас в республике, в частности, заместителя военного комиссара республики по работе с личным составом подполковника Магомедбекова Д.Г., Вы демократичны, доступны, отзывчивы и деятельны. Я очень надеюсь на это и, следовательно, на Вашу помощь. Мы будем рады Вас видеть в военном комиссариате республики, а пока я прошу Вас направить депутатский запрос Генеральному прокурору РФ (пока что все мои обращения пересылались в Главную военную прокуратуру, где всё это «неправедное» дело и «заваривалось», так что справедливости оттуда ждать не приходится) и попросить дать Вам ответ:
Обоснованно ли освобождён от уголовной ответственности подполковник юстиции Сапожников В.Е, не было ли нарушений в самом первом комплексе мероприятий (первоначальные следственные действия). А если да, то как и кто за это ответит.
Почему военная прокуратура на всех уровнях бездействовала, когда надо мной творилось неправосудие, а затем и сама военная прокуратура допустила беззаконие.
Почему никто не пытается установить лицо, допустившее подлоги в протоколах судебного заседания. Почему до сих пор не поставлен вопрос об ответственности судей и работников прокуратуры, учинивших произвол.
Почему до сих пор не решён вопрос об ответственности Сапожникова и Кудрявцевой за заведомо ложный донос, клевету и заведомо ложные показания в суде.
Почему мне до сих пор не принесены публичные извинения за необоснованное привлечение к уголовной ответственности и не возмещён причинённый мне этим материальный ущерб…»
Допуская, что он мне не поверит, я сослался, что все документы он может увидеть у бывшего следователя прокуратуры РД Махачева в Москве (давал его домашний и служебные телефоны): «О многом Махачев Вам может рассказать и сам. Думаю, встреча двух земляков будет приятна и полезна обоим».
Не ответил мне хвалёный летчик-испытатель.
13.04.94 г.
Здравствуйте, мама, Лариса, Саша, Гриша. Привет братьям и их семьям!
Извините, что долго не отвечал. Во-1-х, всё собирался приехать. А во-2-х чем-то обрадовать. Вначале я собирался приехать на Санин юбилей. Потом на твой день рождения. Потом на 8 марта или на день рождения Ларисы. У меня и подарки заготовлены заранее. Но не получилось вырваться из-за судов.
В течение всего этого времени я старался решить две главные задачи:
удержаться на службе,
отбиться от судов.
Перовая задача, похоже, решена. Приказа ещё нет, но говорят, что он подписан 2.04.94 г. Должность незавидная, рабочая – старший помощник начальника оперативно-планового отделения. Работы всегда – сверх головы. Но я рад и этому, иначе пришлось бы увольняться.
Вторая задача всё ещё не решена. Уж очень мои враги лютуют. А у них, к сожалению, много помощников в верхах. Но я не сдаюсь. Ещё 6.12.93 г. было прекращено за отсутствием состава преступления возбужденное в отношении меня уголовное дело. Вот уже почти полгода добиваюсь, чтобы мне были прокуратурой и судом принесены публичные извинения и возмещён причинённый материальный ущерб, а также наказаны виновные в моих мучениях и позоре. Пока безрезультатно. Далее, остался гражданский иск ко мне на 2 млн. рублей. 15.03.94 г. суд, наконец, этот иск отклонил. Но мои враги не согласились с этим и обжаловали решение суда. 27.04.94 г. их жалоба на решение суда будет рассматриваться в Верховном суде республики. Дай бог, чтобы она была отклонена. Тогда решение суда вступит в силу, и я смогу, наконец, вздохнуть с облегчением. Дай бог, чтоб так было, я уже устал. Тогда можно будет думать об отпуске, о поездке домой.
Помимо этих двух главных проблем, много проблем и поменьше. Нерегулярно стали выплачивать зарплату. За прошлый месяц ещё не выплатили, а пора давать за апрель. А у меня ведь, помимо зарплаты, других источников дохода нет. Сейчас, правда, Таня продала щенков, так что как-то протянем.
Неспокойно у нас. Я сейчас на дежурстве, так час назад поступило сообщение, что на станции Дагестанские Огни возле Дербента взорван вагон пассажирского поезда Баку-Москва, есть жертвы.
До этого чеченцы налетели на поезд «Дагестан», ограбили его, захватили и увели с собой молодую проводницу, а потом, вдоволь наиздевавшись над ней, подбросили к другому поезду.
Как-то ночью какие-то скоты сбили петли с двери в коридор у нашей и соседней квартир. Милиция приехала и уехала. На том всё и закончилось, а мне пришлось вызывать мастеров и чинить дверь.
Высылаю Вам копию жалоб, какие сейчас шлют нам. О русских сейчас приходится слушать и похлеще. Причём, с этим пришлось сталкиваться и мне, и Татьяне, и Денису.
Часто болеют дети и вынуждены пропускать учёбу. Я стараюсь держаться из последних сил, ибо на мне всё держится.
Понемногу делаем в доме ремонт. Дважды выезжал работать на даче.
Пока всё у меня. До свидания.
Толик
Но вот по линии гражданских судов у меня был прогресс. 15.03.94 Советский суд г. Махачкалы отказал Кудрявцевой в её иске ко мне.
В апреле 1994 года я был назначен на должность старшего помощника начальника организационно-планового отделения. Теперь я был на месте, и опасаться досрочного увольнения не приходилось. Я осваивал полученную, наконец, такую долгожданную должность.
Вообще-то «моей» должностью была (должна была быть) должность старшего помощника начальника отделения ВК РД по воспитательные работе по социально-правовой работе. Именно на эту должность изначально приглашал меня в военкомат Жлобо Н.И. Но эта должность "ушла" раз, потом (когда я уже был в военкомате) "прошла мимо" ещё раз.
Должность старшего помощника начальника оперативно-планового отделения была мне близка и понятна, и с этой должности меня никто уже не мог убрать «за несоответствие» (как в военно-морском отделении). Начальником здесь был другой мой дознаватель по ракетной бригаде (её расформировали незадолго до этого) подполковник Юсин Александр Николаевич. Толковый офицер, да и человек неплохой. Мне с ним служилось неплохо. Он никогда не проявлял «чванство» и не указывал «место».
Что-то конечно и мы (военкомат) возбуждали, и я после проведения дознания передавал эти материалы в ВП Махачкалинского гарнизона.
Был я следователем всех рангов, теперь пришлось побыть дознавателем. В прокуратуру я передавал практически готовые дела.
Много я трудился в ВК РД. Старался всё делать предельно быстро и качественно, но ни разу Жлобо не поощрил меня в приказе (да и на словах тоже). Слава богу, что до того момента, как Жлобо Н.И. изменил ко мне отношение, я уже получил свою «штатную» (ту, на которую он меня приглашал ещё в 1992 году) должность старшего помощника начальника отделения воспитательной работы по социальной работе.
Интересный человек был Николай Иванович. Но наряду с положительным, было у него и… не вмещается это в голове, и назвать затрудняюсь это качество. Корыстным, жадным, скупым? Всё не совсем точно. Лучше приведу пример.
Помню, был я в наряде оперативным дежурным. Помощником у меня был прапорщик Масимов. Звонит Жлобо:
- Ты пошли кого-либо за водой. Холодненькой. Пить хочется.
Я и прошу Масимова послать кого-то из солдат за графином, чтобы набрать Жлобо воды. А сам удивляюсь: неужели он не мог у себя на этаже набрать или кому-то поручить (тому же секретарю)?
Масимов оказался умнее меня:
- Не вздумайте посылать ему обычную воду! Скандал будет! Надо так понимать: надо кого-то послать в магазин и там взять воду из холодильника.
- А деньги где?!
- А его это не волнует! Он задачу поставил, а ты думай, как её выполнить. Он и водителей своих меняет, если только кто-то из них вякнет о деньгах. А то едет, просит остановить и говорит: «Пойди сходи за мороженым!» (или ещё за чем-то), а денег при этом не даёт. Не купишь или лишние вопросы задашь – снимет с машины.
Потом я то же самое слышал и от одного из водителей. Так дико было это слышать! Но сейчас надо было решать, что делать мне.
- Так что же мне делать? У меня самого денег нет! Заставлять кого-то платить свои, не могу?! – Спросил я у Масимова.
- А ничего! Если снова позвонит, скажите, что никого под рукой нет, посылать некого.
Я так и сделал.
Моя служба продолжалась. Продолжалась и моя борьба. Малое осталось: «утвердить» решения Советского суда в Верховном суде РД, так как Кудрявцева подала туда жалобу.
Возражения самой Кудрявцевой на судебное решение я приводить не буду. Они вздорные и суть их будет понятна из моих возражений на её кассационную жалобу.
Верховный суд встал на мою сторону. Не выгорело дело у современных кота Базилио и лисы Алисы.
Всё! Суды закончились, теперь я мог подумать о возвращении в военную юстицию.
В октябре 1994 года я предпринял первую попытку восстановиться в органах военной юстиции. Дерзкое было желание. Ездил в Ростов-на-Дону на встречу с Главным военным прокурором генерал-полковником юстиции Паничевым. Генерал Соловьев сорвал всё! Более того, попытался представить меня в таком неприглядном свете! Не остановился перед ложью. Хорошо, что я на эту ложь «не купился».
Воистину, «Людям надо доверять. Не деньги, конечно. И не секреты. А так, вообще». (шутка)
Конечно, мысль о службе вновь в военной прокуратуре появилась в самое неподходящее время. Год назад я «с треском» ушёл из прокуратуры в военный комиссариат РД «под аккомпанемент» уголовного преследования. Но, видимо, Бог помог. Не без этого! Отбил я все атаки. На службе у меня было всё хорошо. Я уже уверенно чувствовал себя «на месте», мой вклад в общую работу военкомата был значим, и никем не оспаривался.
А когда получил официальное уведомление о прекращении в отношении меня уголовного дела в связи с отсутствием в моих действиях состава какого-либо преступления, решил восстановиться на службу в военную юстицию. Но ведь враги и гонители продолжали оставаться на своих высоких постах!
В то время военная юстиция испытывала дефицит кадров. Преступность росла, а люди уходили со службы из-за бытовой неустроенности, малой, да и то нерегулярно выплачиваемой заработной платой (денежного довольствия). Из войск в юстицию призывались офицеры-заочники (учившиеся в юридических вузах заочно). В интервью корреспонденту журнала «Армия» Главный военный прокурор (тогда ещё государственный советник юстиции 3 го класса) Паничев Валентин Николаевич посетовал:
«…Должен отметить, наши возможности … ограничены острой нехваткой кадров, недоукомплектованностью многих военных прокуратур… Для борьбы с корыстными посягательствами на государственное имущество посредством создания всякого рода структур, комиссий …требуются квалифицированные специалисты…».
Я таким специалистом как раз и был. Потом в ГВП так и заявляли: «На самое громкое дело (дело в отношении генерала армии Кобеца К.И.) мы взяли некоррумпированного профессионала из провинции».
Я направил заявление прокурору округа. Оно осталось без последствий: потерялось, и концы «не могли» найти.
- Да, скоро сюда сам Паничев В.Н. (Главный военный прокурор) приезжает. Приезжай, попросись на приём! – Предложил Соловьёв В.Ф., чтобы «замять» неловкость. Я же «писучий» был, а тут такой повод для жалобы. В отрицательном же ответе Паничева В.Н. Соловьев В.Ф. был уверен. Паничев В.Н. сам был из Ростова-на-Дону (до назначения Главным военным прокурором был прокурором Ростовской области). Говорили, что Соловьёв В.Ф. «присматривал» за его дачей, ещё какие-то личные поручения выполнял. Я этого тогда не знал, да и выхода другого всё равно не было.
Для полноты картины (в частности, о коррупции) привожу статью из газеты «Аргументы и факты» примерно того времени:
В назначенный день я в парадном мундире прибыл в ВП СКВО на Будённовском проспекте, 69 и прямо в дверях столкнулся в Паничевым В.Н. Тот любил людей аккуратных, моё «облачение» произвело на него благоприятное впечатление (потом это будет и в ГВП). Он тепло ответил на моё приветствие и просьбу принять по личному вопросу:
- Давайте пообедаем, а потом и поговорим! - Предложил он.
Но обедал-то он не со мной, а с Соловьевым В.Ф., и тот его «просветил» соответствующим образом. После обеда это был уже другой человек. Во-1-х, он заставил меня ждать, а, во-2-х, разговаривал откровенно недоброжелательно.
- А чего это вдруг Вы решили возвращаться в юстицию?!
- Чтобы с наибольшей эффективностью использовать свой потенциал!
- Но ведь Вы сами ушли из юстиции!
- Я был необоснованно обвинён в неблаговидных действиях и должен был отмести наветы, чтобы продолжать служить в прокуратуре. Сейчас моя невиновность доказана, и я вновь могу служить на этом особо важном участке.
- Ну, можете написать рапорт, мы его рассмотрим. – Без особого энтузиазма предложил мне Паничев В.Н.
И вот здесь впервые прозвучала Москва.
- Товарищ генерал-полковник! Поскольку доказывание моей невиновности носило драматический характер, и многие мои сослуживцы проявили себя по отношению ко мне довольно необъективно, нам трудно будет сейчас совместно решать какие-то служебные вопросы. Полагаю, мне лучше продолжить службу в другом округе. Я просил бы Вас направить меня на службу в создаваемую прокуратуру пограничный войск в Москву. У жены в Подмосковье родственники, нам легче будет адаптироваться на новом месте.
Конечно, это было дерзко. Меня, только что принудившего военную прокуратуру принять нежелательное для неё решение и признать поражение от какого-то одиночки без каких-либо связей и поддержки, никто не хотел видеть в своих рядах вообще. Нигде! А он просит Москву!
- Ну, Вы пишите, пишите. Мы рассмотрим.
Конечно, мне отказали («Нет такой необходимости!»), хотя прокуратура испытывала голод в кадрах. Всё способное стало из неё увольняться. Как я уже упоминал, брали из войск офицеров, которые учились заочно.
Соловьев В.Ф. постарался и здесь представить меня непорядочным. То ли уж очень меня ненавидел, а, может, просто Паничев В.Ф. колебался.
- Завгородний А.И., а почему бы тебе не пойти служить в военную прокуратуру Северо-Кавказского пограничного округа в гор. Ставрополь к генерал-майору Чернову В.Г. Он при мне сам сказал Паничеву, что с удовольствием возьмёт тебя к себе (помощником или заместителем, уже не помню). Пиши: «согласен на …» – предложил мне Соловьёв В.Ф., когда я сел писать свой рапорт.
С Черновым В.Г., ещё подполковником, прокурором Сковородинского гарнизона ДВО (Дальневосточного военного округа), я был знаком по службе в ДВО. Какой-либо дружбы между нами не было. Тем больше я был тронут. Так редко в то время мне приходилось слышать о себе положительные отзывы. И вот почти посторонний человек протягивает мне руку помощи и не стесняется говорить обо мне что-то хорошее.
- Я сейчас переговорю с ним!
- Да он уже уехал! Но перед отъездом у нас был с ним разговор. Он спросил: «Что здесь делает Завгородний А.И.?», - а когда узнал, что ты уходил из юстиции, а теперь хочешь восстановиться, сразу и предложил.
- Спасибо ему большое! Но мне ведь он ничего не говорил, как я могу об этом писать Главному военному прокурору?
- Ты что мне не веришь?!
- Да нет, не в этом дело. Просто, не могу я писать того, о чём сам не слышал.
- Ну, как знаешь. – Сразу поскучнел мой «доброжелатель».
Я написал рапорт. По заверениям генерала Соловьёва В.Ф., он «сам написал сопроводительную и отправил», но в ГВП мой рапорт так и не поступил. Обманул Соловьёв В.Ф.
Я написал рапорт ещё раз, и получил отказ.
Но я забежал вперёд. А пока… Из Махачкалы я позвонил в Ставрополь:
- Всеволод Георгиевич, большое спасибо!
- За что, Завгородний?
- За то, что замолвили за меня доброе слово. За то, что выразили готовность взять к себе на службу.
- Да не было ничего такого! Кто это тебе сказал? На эту должность я как раз приглашаю Сапожникова В.Е., с которым у тебя нелады.
Как обухом по голове ударил! А я-то «расквасился»!
В каком свете я бы предстал перед Паничевым В.Н., другими руководителями?! Проходимцем каким-то: согласен он, видите ли, на должность, на которую его никто не приглашал, более того – приглашается совсем другой человек. Вот бы посмеялись они! Да, коварства «нашему брату» не занимать…
Грустно было видеть, на что способен прокурор округа и генерал. Я ему написал «очень личное» письмо (ниже я приведу это письмо). Уличил его в непорядочности. В том плане, что если Вы не хотели меня видеть в военной юстиции, то лучше было бы сказать об этом прямо. Из уважения, если не ко мне, то к себе самому.
Ничего мне не ответил Соловьёв В.Ф. Он потом отыграется на мне и провалит мою вторую (осенью следующего, 1995, года) попытку восстановиться в юстиции (теперь уже конкретно в ГВП).
Итак, мой рапорт:
Заместителю Генерального прокурора РФ-
Главному военному прокурору
генерал-лейтенанту юстиции
тов. Паничеву В.Н.
рапорт.
В марте прошлого года я перешёл на службу в военный комиссариат Республики Дагестан, до этого более восемнадцати лет прослужив в военной прокуратуре в Северо-Кавказском и Дальневосточном военных округах.
За истекшее время я более ясно понял, что моим призванием является служба в военной юстиции. Поэтому прошу вновь принять меня в военную прокуратуру.
Если Вы сочтёте возможным удовлетворить мою просьбу, хотел бы служить в создаваемой прокуратуре пограничных войск (у жены из родственников осталась тётка в Подмосковье).
подполковник юстиции (А.И.Завгородний)
15 ноября 1994 года
367012, г. Махачкала, ул. Ленина,
18, кв. 39, тел. дом. 5-26-98
служ. 7-40-76
И ответ на него (отказ). Он из ГВП пришел на имя Шабанова. Знал Соловьев, как меня больнее ударить! Шабанову предложили «уведомить» меня об отказе, что он с удовольствием и сделал (по телефону), ну а всем другим заинтересованным лицам рассказывал в обычном порядке. Чтобы все порадовались.
Угловой штамп ВП СКВО Военному прокурору
19 января 1995 г. Махачкалинского гарн-на
№ К/328 подполковнику юстиции
Россия, 344011, тов. Шабанову Х.Я.
г. Ростов-на-Дону,
пр. Будённовский, 69 г. Махачкала
(8632) тел. 32-35-79
32-28-44
Штамп входящих документов ВП Махачк. гарн-на № 104 от 02.02.95 г.
Виза Шабанова: с/мне (подпись) 2.02.95 г.
(Вот это его «с/мне» мне всегда так «нравилось». Ну, оставь себе нужный документ. Сделай с ним, что считаешь нужным, потом сдавай. Нет, отдаёт секретарю, чтобы потом ещё раз получить. НАЧАЛНЫК! ПАНЫМАТЬ НАДА! – мои эмоции, А.З.)
И ещё одна (без даты): С/ в Н-16 (подпись)
Прошу уведомить подполковника юстиции Завгороднего А.И. о том, что его рапорт об откомандировании в органы военной прокуратуры для последующего назначения в военную прокуратуру Пограничных войск рассмотрен в Главной военной прокуратуре. В его просьбе отказано.
Старший помощник ВП СКВО
подполковник юстиции (подпись) В. Синявский
На обратной стороне справка Шабанова Х.Я.:
Справка
7 февраля 1995 года в 10 часов по телефону 7-93-10 текст полностью мной доведён до подполковника юстиции Завгороднего А.И.
Военный прокурор
Махачкалинского гарнизона
подполковник юстиции (подпись) Шабанов Х.Я.
7.02.95 г.
То-то был рад Шабанов Х.Я., объявляя мне этот сообщение ВП СКВО.
2.12.94 г.
Здравствуйте. Мама, Лариса, Саша, Гриша, Сергей, а также братья, племянники, племянницы (если Саня приедет) и невестки!
Извините, что долго не писал.
И болел после возвращения, и занят был, да и нечем было похвастаться. Оно и сейчас нечем, разве что тем, что, слава богу, без особых происшествий.
Жизнь вновь вошла в прежнюю колею: с понедельника по субботу – работа, в воскресенье на даче. Татьяна тоже работает. Дети учатся. День похож на день. Вечером придёшь, почитаешь – и спать.
У нас до сих пор не топят. Температура выше 18 градусов не поднимается. Воды горячей нет. Чтобы помыться, надо греть воду на плите. Хорошо, что на улице пока ещё плюсовая температура.
Пока, собственно, и всё. Как дела у вас? Всего вам доброго. До свидания.
Толик
Мне в то время было очень важно, чтобы до Главного военного прокурора дошла объективная информация обо мне. Чтобы, хоть кто-то рассказал ему, что я за человек. И не находилось таких людей.
И вот в одну из своих командировок в город Ростов-на-Дону, мой родной город, я случайно встретился с выпускниками нашего юридического факультета РГУ братьями Барановыми. Один из них (Павел) окончил юрфак раньше меня, другой (Дима) позже. Но оба помнили меня и оказались в курсе моих проблем.
- Толя! А почему ты не обратишься за помощью к своему же однокурснику Геннадию Кретенчуку. Он одно время был начальником юридического отдела Ростовского-на-Дону областного исполкома. Паничев В.Н. в то время был прокурором области. Они довольно «плотно» общались. И отношения между ними были неплохими. Обратись к нему. Ему ничего не стоит позвонить по старой памяти Паничеву и рассказать о тебе, каким он тебя знал по учёбе в университете. Да и потом вы, наверняка, общались. Его звонок для Паничева будет значим.
- А ведь и правда! – Ухватился я за эту мысль. – Как бы всё было замечательно!
Внешне привлекательный и физически развитый, Гена был всеобщим любимцем и баловнем. Занимался борьбой. Был очень доброжелателен ко всем. Он был из другой учебной группы, дружбы между нами не было, но, конечно же, мы общались. И во время учёбы, и позднее. Как-то, уже будучи старшим следователем ВП Краснодарского гарнизона, капитаном, я, находясь в служебной командировке в Ростове, встретил Гену на улице Энгельса. Он по доброму позавидовал мне:
- Уже капитан! И старший следователь! А у меня что-то «не вытанцовывается» со службой.
Он, по его словам, был в то время где-то тренером по карате или самбо, и его это не устраивало.
Потом я надолго убыл по службе на Дальний Восток. В это время Гена и взлетел по службе «на самый областной верх»: общался с прокурорами, судьями, адвокатами. На момент нашей этой, последней, встречи он «адвокатствовал». Встретил меня радушно:
- Конечно, Толя, позвоню! Какие проблемы?!
Я поверил и стал ждать. Казалось бы, действительно, никакой проблемы позвонить человеку, с кем отношения были чуть ли не товарищеские, не было. Тем более, что я и просил-то дать характеристику меня по учёбе в университете, ну, и пока мы общались. Но Гена всё не звонил и не звонил. Оправдания были несерьёзными:
- Знаешь, был в командировке по делам клиента.
- А что, там связи не было?! И до убытия в командировку не нашлось несколько минут?!
- Да, позвоню я, позвоню! Не переживай!
Несколько раз выслушав такое, я понял, что звонить он не будет, и спрашивать перестал.
Потом однокурсники мне сказали, что сгубили Гену женщины и спиртное. Он, оставаясь внешне таким же обаятельным, изменился внутренне. Он и умер-то рано от этих своих увлечений.
Жаль его. И мне не помог.
Вторую попытку восстановиться в юстиции я предпринял осенью 1995 года, уже с помощью своего сослуживца по Дальнему Востоку А.Л.Сагуры.
Мысль о Москве (о переводе туда) подал мне, сам не ведая того, Махачев Махач. Его «взлёт» заставил меня задуматься. Я ведь был не глупей, а опыта даже побольше.
Ещё когда он работал в следственной группе ГП РФ, я просил его «провентилировать» ситуацию, смогу ли я возвратиться в прокуратуру.
Он мне рассказывал, что там (в прокуратуре Москвы) создаётся на новой основе отдел по расследованию заказных убийств. Что туда будут набирать особо одарённых следователей, создавать им все условия для работы, обеспечивать от государства жильём. Короче, делать всё, чтобы «поднять» на новый, более высокий, уровень борьбу с этим новым видом (направлением) преступных посягательств.
Я понимал, что работа в этом отделе будет «расстрельная» (и в прямом, и в переносном смысле), но ради семьи, будущего детей готов был «подписаться». Просил Махачева предложить мою кандидатуру. Тот обещал, тянул-тянул, а потом порекомендовал «обратиться к военным» (ГВП).
Зная, как ко мне относятся там (в ГВП), долго всерьёз предложения Махачева не воспринимал. Рассчитывал, что с ним я скорее добьюсь чего-то. Напрасно ждал «с моря погоды». Поняв это, попытался решить этот вопрос сам.
Всё складывалось прекрасно. Уже мне уголовное дело для расследования в ГВП подготовили. Считалось, оформление документов - лишь формальность.
Начальник следственного управления ГВП В.С. Шеин затребовал в ВК РФ моё личное дело, представление о переводе в органы прокуратуры и служебную характеристику. Всё было подготовлено. И представление, и характеристика были положительными. Даже исключительно положительными. И, тем не менее, всё было провалено. И провалено Жлобо Н.И. Тайно от меня и кого-либо ещё.
Рапорт о переводе в Главную военную прокуратуру я написал, когда Жлобо Н.И. на месте не было. Мой рапорт направлял заместитель военного комиссара полковник Малинин Н.И. Это было кстати. Со Жлобо Н.И. у меня к тому моменту отношения уже были «не ахти». Как-то выветрилось из его головы, что я ранее служил в прокуратуре гарнизона, и, когда требовалось, он обращался за советом и помощью ко мне, не доверяя военному прокурору гарнизона Сапожникову В.Е. Вместе с этим «выветрилось» и доброжелательное отношение ко мне. Подрастерял он к тому моменту интерес ко мне, поступал порой несправедливо и грубо.
Малинин Н.И. на мой перевод был согласен.
Заместителю Генерального прокурора РФ-
Главному военному прокурору
генерал-лейтенанту юстиции
тов. Паничеву В.Н.
Штампик «исходящих документов» ВК РФ: «исх. № 4603. 02.10.1995 г. ВК ДАССР»
Представляю рапорт старшего помощника начальника отделения воспитательной работы военного комиссариата Республики Дагестан подполковника юстиции Завгороднего А.И.
На перевод его по службе в Главную военную прокуратуру согласен.
Врио военного комиссара Республики Дагестан
полковник (подпись) Н.И.Малинин
Вскоре пришёл запрос из ГВП моего личного дела офицера.
угловой штамп ГВП Военному комиссару
17 ноября 1995 г. Республики Дагестан
№ 29/00-0040-95 генерал-майору
103160, Москва, К-160 Жлобо Н.И.
Хользунов переулок 14 Республика Дагестан,
гор. Махачкала
Уважаемый Николай Иванович!
В связи с решением вопроса о переводе подполковника юстиции Завгороднего А.И. для дальнейшего прохождения службы в Главную военную прокуратуру на должность следователя по особо важным делам прошу Вас безотлагательно представить в ГВП:
- личное дело подполковника юстиции Завгороднего А.И.;
- представление о переводе его в органы военной прокуратуры;
- служебную характеристику на Завгороднего А.И.
Начальник следственного управления
Главной военной прокуратуры
генерал-майор юстиции (подпись) В.С. Шеин
Штамп «входящих документов ВК РФ: «№ 6496. 20.11.96)
Виза Жлобо Н.И.: НО-3 (подпись исполнителя)
Акаеву (подпись Акаева)
- к исполнению
ген. м-р (подпись Жлобо Н.И.)
20.11.95 г.
и т. Магаляс
к исполнению
м-р (подпись) Самойлов
20.11.95 г.
Видимо, Николай Иванович не вчитался внимательно в текст запроса. Это покажет последующий разговор с ним.
Я был оперативным дежурным по военкомату, а Жлобо Н.И. уезжал домой со службы. Лениво, без особого интереса он поинтересовался:
- В гарнизонную прокуратуру забирают тебя?
Смолчи я или солги, всё глядишь, и пронесло. Но… как же я могу говорить неправду!
- Нет.
- Что «нет»? В округ, что ли? – Жлобо Н.И. остановился и повернулся ко мне. Игра начинала менять оборот.
- Нет.
- В ГВП?!! – Жлобо Н.И. явно был напуган.
Он уже поставил на мне «крест», как на чём-то не перспективном, не раз позволял себе хамство в отношении меня, откровенно «манкировал» мной, и потому откровенно испугался того, что я перехожу в ГВП. Боялся, что я отвечу ему тем же?! Теперь можно было ждать и «отдачи»!
Как я узнал потом, он позвонил прокурору округа генералу Соловьеву и сообщил, что меня забирают в ГВП. Знал, кому звонить!
Тот был напуган не меньше Жлобо Н.И., и, в свою очередь, позвонил начальнику следственного управления ГВП генерал-майору юстиции Шеину В.С.:
- Кого Вы берёте? Вы делаете большую ошибку!
Ему удалось посеять у Шеина В.С. сомнения, да такие, что Шеин В.С. ради того, чтобы их развеять, вылетел в Ростов-на Дону. Но не развеял. Соловьев В.Ф. здесь напустил ему такого тумана, что Шеин В.С. по возвращении в Москву заявил Паничеву, что от своего ходатайства «перевести в ГВП Завгороднего А.И.» следственное управление отказывается.
А запрошенные в ГВП документы туда пошли. Отправляя их, Жлобо Н.И. уже знал, что мой перевод туда не состоится. Исполнял запрос потому, что его (запрос) никто не отменял.
Представление
Подполковник юстиции Завгородний Анатолий Иванович – старший помощник начальника отделения воспитательной работы по социальной работе военного комиссариата республики Дагестан (10.12.1994 г.)
Воинское звание по занимаемой должности майор; штат № 3/432-52.
Дата рождения – 18.11.1952 г. Национальность – русский.
Воинское звание присвоено Начальником ГПУ СА и ВМФ 31 марта 1986 года, приказ № 089.
В Вооружённых Силах СССР с 1 июля 1974 года
Гражданское образование – Ростовский госуниверситет в 1974 году.
Военное образование - Военная подготовка при Ростовском госуниверситете в 1973 году.
Участие в боевых действиях, ранения – не участвовал, не имеет.
Вывод по аттестации за 1992 г. должности помощника военного прокурора гарнизона (объединения) соответствует.
Личный номер Л-159442.
Основания
Представляется к переводу в органы военной прокуратуры в целях использования по полученной специальности.
За время прохождения службы в должности старшего помощника начальника отделения воспитательной работы по социальной работе подполковник юстиции Завгородний А.И. зарекомендовал себя исполнительным и дисциплинированным офицером. К исполнению служебных обязанностей относится добросовестно. Руководящие приказы, наставления в объёме занимаемой должности изучил и правильно руководствуется их положениями в своей повседневной служебной деятельности. Внёс большой вклад в улучшение воспитательной работы, повышение эффективности командирской подготовки. В работе организован и целеустремлён. Способен выделить главное и выполнить поставленные задачи с хорошим качеством и в установленные сроки. В сложной обстановке не теряется, ориентируется быстро и принимает правильные решения. Много внимания уделяет работе по укреплению связей с местными правоохранительными органами, средствами массовой информации.
По предметам командирской подготовки и результатам служебной деятельности за 1995 год оценен хорошо. В коллективе военного комиссариата пользуется заслуженным авторитетом и уважением. На критику и замечания реагирует правильно, указанные недостатки устраняет быстро.
В строевом отношении подтянут. Физически развит хорошо.
Имеет опрятный внешний вид. Во взаимоотношениях вежлив, тактичен, выдержан. Морально устойчив.
Вывод: ходатайствую о переводе подполковника юстиции ЗАВГОРОДНЕГО Анатолия Ивановича в органы военной прокуратуры в целях использования по полученной специальности.
Заключение постоянно действующей аттестационной комиссии военного комиссариата Республики Дагестан:
Ходатайствовать о переводе подполковника юстиции Завгороднего А.И. в органы военной прокуратуры в целях использования по полученной специальности.
Протокол № 19 от 14 ноября 1995 г.
(ниже карандашом вписано 18 июня 1996 ВРИД – это уже на следующий год документы запрашивались опять).
Военный комиссар республики Дагестан
генерал-майор (подпись) Н.Жлобо
гербовая печать ВК РД
20 ноября 1995 г.
Ниже карандашом проставлено: «июня 96» (это когда второй раз писали на следующий год)
Служебная характеристика
на Завгороднего Анатолия Ивановича, 1952 г.
рожд., русского, с высшим юридическим
образованием, на военной службе с июля 1974
года по призыву Железнодорожного РВК
г. Ростова-на-Дону, старшего помощника
начальника отделения по воспитательной работе
военного комиссариата Республики Дагестан,
подполковника юстиции
Подполковник юстиции Завгородний А.И. за время службы в военном комиссариате республики Дагестан с марта 1993 года по ноябрь 1995 года проявил себя исключительно с положительной стороны.
Честен, принципиален, обязателен и пунктуален. Будучи старшим помощником начальника оперативно-планового отделения, а затем старшим помощником начальника отделения воспитательной работы по социальной работе, внёс большой вклад в улучшение организации службы войск, воспитательной работы, повышение эффективности командирской подготовки, укрепление связей с местными правоохранительными органами, средствами массовой информации, ветеранскими организациями и другими воспитательными структурами.
Значительный вклад он внёс в совершенствование правовой работы в военном комиссариате: руководил работой дознавателей, являлся членом товарищеского суда чести старших офицеров. Неоднократно и всегда успешно отстаивал интересы военного комиссариата в судах. В отсутствие помощника военного комиссара Республики по правовой работе исполнял его обязанности. Возглавлял комиссию по работе с обращениями граждан и по борьбе с травматизмом.
За добросовестное отношение к службе неоднократно поощрялся командованием.
В коллективе пользуется заслуженным авторитетом. На критику реагирует правильно. Хороший семьянин. Имеет широкий кругозор. Увлекается литературой, историей, искусством, туризмом. Физически развит хорошо. Здоров. Военную службу любит и дорожит ею.
Зам. Военного комиссара РД по воспитательной работе
подполковник (подпись) Акаев
С характеристикой на подполковника Завгороднего А.И. согласен.
Военный комиссар Республики Дагестан
генерал-майор (подпись) Жлобо
20 ноября 1995 года
Отправлены мои документы в ГВП были 20.11.1995 г Но уже 18 ноября 1995 года (мой день рождения, хотя со дня смерти тёщи в 1991 году мы его в этот день не отмечали) после разговора с Соловьёвым (будучи, наверное, убеждён, что я остаюсь в военкомате) Жлобо Н.И. на расширенном заседании военкомата беспардонно, по-хамски, в присутствии почти всех офицеров и служащих устроил мне безобразный разнос. Причём, без всякого повода, совсем не по «моему» вопросу, по вопросам, которые меня вообще не касались, да и вообще не вызывали такой реакции. Видно, так он сбрасывал своё напряжение. Очень испугался «поперву», и теперь страх таким образом «выходил» из него. Он в прямом смысле орал на меня, а я вынужден был молчать.
Я тогда сразу понял, что это неспроста. Он знает что-то такое, чего не знаю я, и что позволяет ему так по-хамски себя вести. Я не ошибся. Несколько позднее мне Андрей Сагура сказал, что перевод меня в ГВП «откладывается на неопределённое время». Не решился он сказать, что «насовсем».
Не прояви я сам инициативу, и не явись в Москву в мае 1996 года в составе призывной команды, так бы и остался в Махачкале и в военкомате.
Что-то мне подсказало, что надо действовать самому, надо ехать в Москву и там узнавать, в чём загвоздка. В это время шёл призыв, команды призывников отправлялись во все концы страны, в том числе и в Москву. Вот у меня и появилась мысль напроситься в сопровождающие с одной из команд в Москву. Решался вопрос и о времени (не надо брать отпуск), и о деньгах (не надо тратиться на билеты).
Жлобо Н.И. в ВК РД уже не было, он уехал к новому месту службы в Кострому. Исполнял обязанности военного комиссара полковник Малинин Н.И. Он дал добро на включение меня в число сопровождающих.
Рано утром я приехал в Москву. С командой ехал и начальник второго отдела ВК РД полковник Гордеев. Он прямо с вокзала отпустил меня, и я направился домой к Сагуре А.Л. Тот принял меня доброжелательно. Не говоря прямо, что в моём переводе в ГВП отказал Шеин В.С., сказал, что мне надо встретиться с Шеиным В.С. Причём, настоял, чтобы это было сделано незамедлительно, без предварительных переговоров.
Он был прав. С учётом последующих событий я понял, что именно так только и можно было добиться успеха. Иначе бы Шеин В.С. уклонился от встречи, дело бы затянулось, и кто знает, чем бы всё закончилось. Да и в Москве я не мог оставаться долго. А тут всё было решено до самого верхнего уровня буквально за час-полтора.
Вместе с Сагурой А.Л. я поехал в ГВП. Подождал за изгородью. Недолго. Андрей действовал напористо. Он сразу пошёл к Виктору Степановичу и поставил его перед фактом: приехал Завгородний А.И., просит принять. Тот согласился. Сагура тут же отвёл меня к нему. Разговор с Шеиным В.С. был недолгим. У него практически не было ко мне каких-либо претензий, лишь те «сплетни», которые для него собрали в ноябре 1995 года к его визиту в Ростов-на-Дону.
-Анатолий Иванович! Когда мы рассматривали Вашу кандидатуру, мне о Вас плохо отозвались и прокурор округа Соловьев В.Ф., и другие Ваши сослуживцы. Говорят, что Вы сквалыжник, жалобщик. Я специально по этому поводу летал в Ростов-на-Дону. А после возвращения сам снял Вашу кандидатуру с обсуждения. Сагура А.Л. говорил, естественно, со слов Шеина В.С., что тот же Жлобо Н.И. заявил: «Да я даже рад буду, если Вы его заберёте!» Подло, конечно, с его стороны. Но я понимаю Шеина В.С.
Я, не обходя острых углов, подробно изложил ту критическую ситуацию, в которой оказался: как пьяный прокурор Сапожников В.Е. ночью пришёл с ружьём расправиться со мной, как потом меня пытались запугать, чтобы скрыть это позорное происшествие, организовали возбуждение уголовного дела, как всячески пытались сделать меня виноватым. Указал на позорную роль, которую во всей этой истории играл Соловьёв В.Ф. Объяснил и позицию Жлобо Н.И.
Шеин В.С. внимательно выслушал и сказал:
- Теперь я понимаю, что жалобы были с Вашей стороны способом защиты, восстановления справедливости, а не сквалыжничеством. Я ошибся, поддавшись наветам на Вас, и готов вновь ходатайствовать о Вашем переводе в ГВП. Не будем терять время, пойдёмте к заместителю Главного военного прокурора по следствию генерал-лейтенанту юстиции Гавето С.Э.
Гавето С.Э. принял нас доброжелательно, согласился с Шеиным В.С. о моей кандидатуре на перевод, и мы двинулись к Главному военному прокурору генерал-полковнику юстиции Паничеву В.Н.
Когда мы находились в приёмной, туда зашёл начальник управления по надзору за следствием генерал-майор юстиции Яковлев Ю.П.
Мы с ним были знакомы ещё с 1987 года по Дальнему Востоку. Я был старшим следователем ВП ДВО, подполковником. Он – майор, заместитель военного прокурора Сковородинского гарнизона (одной из маленьких гарнизонных прокуратур). Я был у них в командировке. Он организовывал мне работу. В выходной день, помню, устроил поездку в древнюю столицу амурских казаков – село Албазино. Жаловался на военного прокурора гарнизона подполковника юстиции Чернова В.Г., что тот всю подписку на книги забирает себе, не «делится». Видимо, рассчитывал на мою помощь.
Когда я из Махачкалы взывал к ГВП на безобразия прокурора гарнизона В.Е. Сапожникова, Яковлев Ю.П. был уже генерал-майор и начальник управления ГВП и именно к нему поступали мои жалобы, а он оставлял их без реагирования (об этом я узнал потом).
- Толя, привет! – бросился Яковлев Ю.П. обнимать меня. – Давно пора!
Но и здесь он остался верен себе. Когда меня пригласили в кабинет к Паничеву В.Н., а он остался в приёмной с Гавето С.Э., то спросил у него: «А на …(нецензурное слово) Вы берёте его?!» (об этом мне сообщил Гавето С.Э. сразу же по моему выходу от Паничева В.Н.). Я не мог понять, какая необходимость у Яковлева Ю.П. была так актёрствовать: он намного обогнал меня по служебной лестнице, и мог не притворяться в своих чувствах. Я понял, что такое поведение Яковлева Ю.П. не понравилось и Гавето С.Э. Как-то мелко и мерзко. Ну да Бог с ним.
Неудивительно, что когда на заключительном этапе моей службы в ГВП, на меня усиленно «рыли» компромат, именно Яковлев Ю.П. (он в то время был уже в ГП РФ руководителем одного из управлений) организовал поиски компромата на меня на местах, где я раньше служил, с использованием аппарата прокуратуры. Не получилось! Не нашли ничего!
К Паничеву В.Н. я вошёл в военной форме, чем сразу расположил его к себе. В то время многие следователи стеснялись ходить в военной форме одежды. Разговор был недолгим. Он выслушал Шеина В.С., побеседовал со мной (о моём желании служить и по другим общим вопросам) и дал своё добро. Перед тем, как вызвать в кабинет меня, он побеседовал с Шеиным В.С., Сагурой А.Л. и Гавето С.Э. Как я потом узнал, он недоумевал: «Почему Вы совсем недавно отказались брать человека в ГВП, а теперь вновь ходатайствуете?!».
Шеин В.С., надо отдать ему должное, честно сказал: «Мы тогда ошиблись и сейчас пытаемся исправить ошибку!».
Так в течение какого-то часа была решена моя судьба. Паничев тоже согласился, и я тут же написал рапорт с ходатайством о переводе (Андрей набрал на компьютере).
В тот же день заместитель Главного военного прокурора генерал-лейтенант юстиции Гавето С.Э. затребовал в ВК РД моё личное дело и представление на меня в связи с предстоящим переводом.
Надо отдать должное, ни Акаев Н.А., ни кто-либо другой из руководства военкомата (Жлобо уже уехал в Кострому) мне препятствий в переводе не чинили.
Правда, Акаев откровенно сокрушался:
- Кто теперь мне будет писать донесения в округ?!
Оказалось, мои донесения о социально-политической обстановке в республике были лучшими в округе.
Но тем труднее мне было убедить окружное руководство отпустить меня. Надо было ехать лично.
Малинин меня в Ростов-на-Дону отпустил. Я, не откладывая, двинул. Принимавшие меня офицеры подсказали, где можно «поймать» члена Военного совета округа, курирующего воспитательные структуры, и как лучше построить разговор с ним. Конечно, лучше было, чтобы разговор был не в штабе. Какая-то конференция была в окружном доме офицеров, туда они меня и направили, рассказав, где его искать и как лучше вызвать. В перерыве я с документами, которые надо было подписать, перехватил своего «генерала». Он заупрямился:
- А зачем я хорошего офицера буду отпускать?!
- Но я там больше пользы принесу!
- Да, меня это как трогает?! Ты и здесь на своём месте!
- Товарищ генерал, я очень долго добивался этого перевода. Отпустите меня, пожалуйста, век буду помнить!
- Да все вы так говорите, а потом забываете!
- Ну, я не все. Во-2-х, я вижу в Вас доброго человека и порядочного командира, думающего в масштабах страны. Не допускаю, что Вы «зарежете» мой перевод!
- Хорошо говоришь! Ладно, была - не была! Иди, раз настроился.
И он подписал согласие на мой перевод в ГВП. Огромное ему спасибо!
Возвращался в Махачкалу я окрылённый.
Правда, все эти построения чуть не рухнули из-за мелочи. Сагура А.Л. предупредил меня, что меня берут в ГВП с тем условием, чтобы я «забыл», какое беззаконие было допущено в отношении меня. По крайней мере, чтобы я ни с кем больше на эту тему не говорил. А я не удержался.
В августе 1996 года у меня по графику был отпуск. Были заказаны путёвки на всех членов семьи на турбазу «Разлив» под Санкт-Петербургом. Татьяна, а вслед за ней и дети отказались ехать со мной. В семье уже был раскол. Татьяна жила своей тайной жизнью, дети были с ней заодно.
На турбазе меня поместили в одну комнату с каким-то прапорщиком. А прапорщик-то оказался непростой – адъютант Председателя Военной коллегии Верховного суда РФ генерал-полковника юстиции Петухова Николая Александровича (эта организация располагалась на одной территории с ГВП, и Паничев В.Н. поддерживал с генерал-полковником Петуховым Н.А. дружеские отношения). Мерзкой личностью оказался этот прапорщик! Он узнал всё обо мне (та ещё привычка!) и стал расспрашивать, почему подполковник юстиции служит в военкомате. Не опасаясь подвоха, я рассказал, как неправедно меня пытались привлечь к ответственности и почему мне пришлось уйти из военной юстиции. Остановись я на этом, ничего бы, может, и не было, но я не удержался и сказал, что сейчас решается вопрос о моём переводе в ГВП.
На следующий день прапорщик исчез, оказалось, ездил в Питер, а вечером, когда я позвонил Сагуре А.Л., чтобы узнать, как идут дела, услышал:
- Вы с кем там опять взялись откровенничать?! Я же Вас предупреждал! Сейчас опять Ваш перевод в ГВП висит на волоске!
Как я узнал потом, спас положение Гавето С.Э.:
- Ну, чего мы человека «мурыжим»: берём-не берём?! Ну, что он плохого сделал?!
Паничев В.Н. согласился и к этому вопросу больше не возвращался.
Я же, взбешенный, готов был негодяю морду набить. Тот признался, что «настучал». Вернее, он сказал, что не поверил, что сейчас ещё есть честные люди, которые страдают за добросовестное отношение к своим служебным обязанностям. Чтобы «прояснить» ситуацию не поленился поехать в Питер и из трибунала округа позвонил Петухову Н.А. и сообщил о нашем разговоре. Тот – Паничеву В.Н., а Паничеву В.Н. моя откровенность с незнакомым человеком не понравилась.
Я потребовал, чтобы он убирался в другой номер, что тот безропотно и выполнил, а потом при встречах во дворе ГВП старался пройти, понурив голову. Воистину, рядом с большими начальниками находится людское «барахло». Если исходить из того, что подобное притягивает подобное, то, можно предположить что-то и о самом Петухове Н.А.
Возвращаясь из «Разлива» в Махачкалу, заехал к Сагуре в ГВП. Тот заверил, что всё, слава Богу, утряслось, и скоро будет приказ о моём переводе. Направил меня с каким-то сотрудником в одно из военных общежитий на «Сходненской» договориться о поселении там с семьёй. По возвращении в Махачкалу стал готовиться к отъезду к новому месту службы. Здесь меня уже ждало дело для расследования – главное дело в моей следственной карьере. Его неофициально так и называли: дело генерала армии Кобеца К.И.
14.08.1996 года состоялся приказ Министра обороны РФ № 01037 о прикомандировании меня к Генеральной прокуратуре РФ с оставлением на военной службе. Подписал приказ первый заместитель Министра обороны РФ генерал армии Колесников.
А 12.09.1996 года приказом Главного военного прокурора № 32/лс я был назначен следователем по особо важным делам 3 отдела 6 управления Главной военной прокуратуры.
Мой переход в военную юстицию состоялся!
Собирал я вещи в Москву сам, искал ящики, укладывал. Татьяна с детьми торчали «на позициях». Та старалась свою новую «любовь» (подчинённого солдата) защитить от расправы «любви старой» (командира батальона). Стерегла, чтобы один не скрутил от ревности шею другому. Тяжёлая у бабы была жизнь там в окопах. Столько забот, помимо службы. Как мне потом рассказал сам Лизенков (её солдат), её там прапорщики собирались скопом изнасиловать, поскольку были уверены, что заявлять куда-то она не будет. Это пока ты недотрога, мужняя жена, с тобой обращаются бережно, а как пошла по рукам… Но всё это я узнал уже в Москве. А пока для меня она «радела» за службу. Исключительно за службу!
Выписка из приказа о моём переводе в ГВП пришла в военкомат Республики Дагестан в конце сентября. 03.10.1996 года. Приказом № 110 по Военному комиссариату Республики Дагестан я был исключён из списков части, сдал дела и должность и 6 октября с семьёй выехал в Москву.
А до этого мне были устроены торжественные проводы, на которые мой начальник (начальник отделения воспитательной работы Акаев Нажмудин Акаевич) собрал практически всех офицеров и прапорщиков. Были и служащие Российской армии-офицеры запаса. Помещение столовой военного комиссариата было забито «до отказа». Разве что исполняющего обязанности военного комиссара республики полковника Малинина Николая Ивановича не было.
Организовывал угощение (продукты, спиртное), конечно я. Татьяна приготовила. Мы принесли, расставили, и она ушла.
Я, конечно, спросил у Акаева о возможности (целесообразности) такого мероприятия. Он сказал: «Обязательно надо!». Более того, как он потом сам же и рассказал, что «многие не хотели идти, но я сказал: «Надо!» Если это даже так, то меня не обижает. За время службы в военном комиссариате «своим в доску» я так и не стал. Я, действительно, был другой, другого склада. И шлейф за мной шёл «прокурорский», я и здесь проводил расследования, устанавливал графики дежурства, контролировал, требовал, принимал зачёты по командирской подготовке. Не мудрено, что отношение ко мне со стороны отдельных членов коллектива могло нести и негативную окраску. Я готов был «проставиться», чтобы попрощаться с людьми, с которыми служил в напряжённый (даже правильнее, трагичный) для меня отрезок времени. Сказать им спасибо за совместную службу и ту поддержку, которую получал, за то, что они наполняли и озвучивали около трёх с половиной лет моей жизни и службы. Я многих из них помню добром до сих пор. Получив одобрение на это командования, я пригласил всех ко мне на прощальный ужин, и мне отказов никто не высказал.
А вот прошло «прощание» не по обычному сценарию. Я-то допускал, что мне будет вручён какой-то памятный подарок, но не знал, что такой (престижный и дорогой).
Акаев вывел меня перед офицерами, накинул на плечи бурку… А дальше пошла какая-то ахинея.
- Вот ты завтра сядешь в самолёт…
- Да, я поездом поеду!
- Не важно! Вот ты будешь сидеть в поезде… И я хочу, чтоб ты сказал себе: «Я больше таким не буду!»
А дальше пошёл распространяться на тему, какой я упрямый, непослушный и т.п. Хорошего только ничего не нашёл. Беззастенчиво продолжал:
- Я знаю, что буду к тебе обращаться на новом твоём месте службы. Не скрываю этого! Но я хочу, чтобы ты знал моё мнение о тебе.
До сих пор помню то дурацкое положение. Я как клоун стою перед всеми в белой бурке, а меня поливают грязью. Незаслуженно, огульно. Хотелось бросить бурку и уйти, спросив, а что ж ты в таком случае написал мне такую прекрасную характеристику?! Что ж ты жалел о моём переводе?! Наконец, что ж ты до сего времени молчал о моих недостатках. Времени не выбрал?! Но и сейчас оно для таких целей не лучшее. Вспомни вашего поэта Расула Гамзатова:
Кто в заздравном даже слове
Умудрялся хмурить брови,
Разве тот мужчина?
Мне потом, если не ошибаюсь, Петухов, сказал: «И чего ты, Толя, стоял, слушал эти разглагольствования?! Я бы ушёл!»
Не ушёл я потому, что не хотел обидеть коллектив. Вот Акаев об этом не подумал. А, может, как раз подумал, и, будучи уверен, что никуда я не денусь, решил блеснуть неуместными «откровенностью» и «принципиальностью».
Отношение-то у него ко мне было неоднозначное. У него был прекрасный работник. Но был также офицер выше его интеллектом, кругозором, заслугами, наконец. Вот это превосходство он чувствовал, и оно его тяготило.
Как-то он ни с того ни с сего вдруг спросил меня:
- Ты, наверное, думаешь, почему не ты находишься на этом (моём) месте?! Что ты всё можешь сделать из того, что делаю я?! Да?! А вот и не всё! Есть вещи, которые ты «не потянешь»!
Меня это заинтриговало:
- Интересно, что же это я «не потяну!»?!
- Ну, например, собрать пять миллионов рублей.
- У кого собрать, для чего собрать?
- Да неважно! Вот мне военком поставил задачу добыть для подарка (далее назвал фамилию одного из руководителей республики, уже не помню кого, моё примечание, А.З.). Ты бы выполнил?
- Такое поручение не выполнил (и не выполнял бы) по ряду причин!
- Вот! А я выполнил!
Ну, понятно, как выполнил, какими средствами. Валюта здесь одна: что то сделал для родственников призывников (освобождение от службы, направление в часть на территории Дагестана и т.п.). Ведь бесплатного сыра не бывает, за всё надо платить. Он рассчитывался государственными интересами. Теми, которые должен был защищать. На такое я точно был не способен, поэтому и вопроса о назначении меня на эту должность не возникало. Жлобо на руководящие должности ставил людей, которые «могли».
Вытерпел, короче я «неспортивную» речь Акаева. Больше никто мне никаких гадостей не сказал. Посидели, простились. Через два-три дня я поездом «Дагестан» отправился к новому месту службы в Москву. И вскоре обо мне здесь (в Дагестане, да и не только в нём) услышали.
21 мая 1997 года я арестовал Главного военного инспектора РФ- заместителя Министра обороны РФ- генерала армии Кобеца К.И.
В этот же день по первому каналу в самом начале программы «Время» (21.00) был показан репортаж об этом. Упоминалось и моё имя: «Сразу после этого интервью в палату вошёл старший следователь полковник юстиции Завгородний и предложил Кобецу К.И. следовать за ним». Так я в одну минуту стал известен всей стране.
Когда я некоторое время спустя появился в Дагестане, то все знакомые и малознакомые (даже те, кто раньше избегали со мной общаться) старались засвидетельствовать мне своё уважение. Сильных там любят.
А вот Нажмутдин Акаевич ко мне так ни разу и не обратился. Даже странно.
В конце ноября 1997 года возникла необходимость выполнить следственные действия в Ростове-на-Дону и Кропоткине. Сагура А.Л. предложил это сделать мне, а я с благодарностью согласился.
Это были мои родные края. Здесь я учился, начинал службу. Здесь в прокуратуре округа работал зрелым специалистом. Здесь мне пришлось испытать гонения, и теперь я возвращался с триумфом, как представитель вышестоящей организации. Военный прокурор округа генерал-майор юстиции Соловьев никак не мог понять: «Почему в связи с прибытием Завгороднего поднялся такой переполох?!»
А меня принял заместитель командующего войсками округа по строительству и расквартированию войск генерал-лейтенант Шатворян. Мы с ним были знакомы ещё по службе в Хабаровске. Он тогда был полковник, а я подполковник. Встретились потом в Ростове-на-Дону. Он обещал помочь мне с получением квартиры, но не успел, я уехал в Махачкалу. Теперь он принимал меня у себя. Подарил мне кавказский кинжал в серебряных ножнах. Когда к Шатворяну пожаловал Соловьев, мы с ним (Шатворяном) дружески общались, и ко мне он проявил больше уважения, чем Соловьеву. Тот приезжал что-то просить.
Потом меня принимал командующий воздушной армией генерал–лейтенант Михайлов В.С. (будущий Главком ВВС), он мне помог с самолётом для выполнения задания на выезде.
Кстати, именно Михайлов В.С. организовал уничтожение лидера чеченских боевиков Джохара Дудаева. Ракета с самолёта была пущена по Дудаеву, когда он говорил по мобильному телефону. За эту операцию Михайлов В.С. был награждён звездой «Герой России».
Начальнику войск связи СКВО генералу Ляскало я первым сообщил, что он предполагается к переводу в Москву.
Здесь встретился с Кураковым А.Н., и он не удержался от констатации: «Да, ты взлетел!». Я не стал ему поминать его «подвиг» (предательство). Он сам попытался оправдаться, что, дескать, «тогда неправильно тебя понял», поэтому и выступил против на совещании у прокурора округа. А что, спрашивается, мешало разобраться? Что заставило «вливаться» в общий хор недоброжелателей? Ведь Костюченко Володя промолчал! Спрашивать я ни о чём не стал: что изменишь? Этому было одно оправдание: «Время было такое!»
И ещё была одна встреча с прошлым. Чуть позднее. В кабинете у первого заместителя военного прокурора СКВО генерал-майора юстиции Пономаренко А.Г. По пути домой в отпуск я его (Пономаренко А.Г.) навестил в новом помещении прокуратуры округа на ул. Пушкинская. У него в кабинете как раз был с докладом Александр Николаевич Казак. Он уже был уволен с военной службы по болезни и оставался в военной прокуратуре округа в должности гражданского специалиста-консультанта. Выглядел неважно. Чувствовалось, что серьёзно болен. Он обрадовался мне, как ребёнок. Бросился обнимать и прослезился: «А я знал, что после дела Ибрагимхалилова Вам одна дорога – в ГВП!»
Я тоже рад был его видеть, но время было ограничено. Думал, пообщаемся в следующий раз, но следующего раза как раз и не оказалось. Умер Александр Николаевич. Несмотря ни на что, до сих пор вспоминаю его добром.
Как и другого настоящего человека – Александра Николаевича Смирнова. Пытался узнать его «путь». Сообщили, что из Буйнакска он перешёл на службу начальником особого отдела корпуса во Владикавказ и там погиб в автопроисшествии. Да, такие люди, на такой должности и в таком «горячем» месте, уверен, многим неугодны. Думаю, что и «происшествие» было «непростое».
В моих «святцах» записаны оба Александра Николаевича (Казак и Смирнов). Как и Вера Николаевна Черникова, Багандалиев М.Б., тот же Жлобо Н.И., Сагура А.Л., Шеин В.С., Гавето С.Э. и многие-многие другие, кто когда-то в чём-то помогли мне в моей нелегкой службе.
Вот такова моя жизнь, и спрашивать, за что и почему мне такое, не у кого.
Свеча
Вот это жизнь и есть – и ты не жди
иной,
Не отводи глаза и не ищи замены:
Вселенские поля пугают
крутизной,
Сжимая кривизной артерии
и вены.
Но это жизнь и есть. Сильней
и горячей
Дыхание твоё – дыхание
созвездий.
Не загаси в себе божественных
свечей, -
Душа развеет мрак на краешке
от бездны.
И – снова будет жизнь!
На звёздное крыльцо
Она сойдёт опять, чтоб встать
с тобою рядом, -
Не отводи глаза. Взгляни в её
лицо:
Она глядит на мир твоим
печальным взглядом.
Но это – жизнь твоя. Не
проклинай её,
Не убивай её безверием и
страхом.
…Созвездья в небесах сияют,
как бельё, -
Взметнулись на ветру исподние
рубахи.
Но это жизнь глядит из вечного
окна,
Изношена до дыр, прокурена
до неба…
Пусть будет навсегда Земля,
над ней – Луна,
Отрезала она и мне краюшку
хлеба.
И жизнь благодаря, и я постичь
хочу
Слияния светил и –
противостоянья,
Чтоб в предзакатный час зажечь
свою свечу
И передать тебе в минуту
расставанья.
(Любовь Ладейщикова)
Итак, я завершаю своё повествование.
Вроде бы, о мелочи рассказал. Мелочи, которая не заслуживает всеобщего внимания. Но это не так. Это – «мелочь», которая показывает проблемы «всего организма» (всего общества). В своей книге «Былое и думы» А.И. Герцен, нарочно акцентируя внимание на мелочах вместо пристального и дотошного анализа происходящих процессов, заметил: «Я нарочно помянул одни мелочи — микроскопическая анатомия легче дает понятие о разложении ткани, чем отрезанный ломоть трупа...».
Что произошло?! – Человека неугодного (профессионала своего дела, привлёкшего к ответственности группу разбойников) руководство попыталось растоптать. Организовало уголовное преследование. Причём, по своим правилам, а не по закону. Законом у нас, как и в любом другом цивилизованном обществе, декларируется презумпция невиновности. То есть человек считается невиновным, пока его вина не будет доказана. Мне же предлагалось доказать, что я не виноват. С ног на голову все перевернули! И ведь никто не поправил, хотя куда только я не обращался. Никому не было дела, все кивали на прокуратуру и суд. Мне пришлось доказывать. И только один, совершенно посторонний мне, человек обеспокоился моей судьбой и встал на защиту. Человек, которому запрещалась по службе всякая публичность, чья деятельность носит негласный (оперативный) характер – начальник особого отдела дивизии КГБ СССР подполковник Смирнов Александр Николаевич.
А что мои сослуживцы, товарищи по учёбе в университете и по работе в гарнизонах?! – А ничего! Я рад был, когда Володя Костюченко на оперативном совещании просто промолчал. Другие же старались показать свою лояльность прокурору округа и забывали всё доброе. Петряев вообще клеветал на меня.
Как-то, ещё во время учёбы в университете, один умный человек высказал показавшуюся мне тогда крамольной мысль: «Раньше в юристы шли дворяне, а теперь – дворняжки!». Только теперь я понял, что он имел в виду: вовсе не происхождение, а чувство благородства. Действительно, оно как-то так бесследно исчезло. Осталось слепое повиновение воле руководства. А то само было далеко от совершенства и, по определению, не могло взращивать и лелеять в подчинённых достоинство, чтобы они и себя, и других уважали. Человек, который понимает достоинство, не станет подличать – зазорно это ему будет.
Люди бывают разные, хорошие и плохие, но по большей части они никакие, вроде лягушек, принимающих температуру окружающей среды. Тепло – тёплые, холодно – холодные. И надо сделать так, чтобы общий «климат» потеплел, тогда и люди «потеплее», получше станут. И главный долг власти – создать этот «правильный» климат. А об остальном, как говорится, Господь позаботится, да и сами люди не оплошают.
Я свою службу по важности для общества сравниваю с функцией лейкоцитов в крови. Они очищают организм от отмерших клеток, мгновенно включаются в борьбу с чужеродными белками и прочими опасностями извне. Лейкоциты – основа иммунитета, они формируют всё. Везде, где они находятся, ткани обладают способностью защищаться от инфекций, собственных больных клеток и других угроз.
Лейкоциты в крови всегда должны быть в норме. Если их количество и качество отличаются от допустимых показателей, то это в любом случае отразится на самочувствии человека. А если лейкоциты в крови будут отсутствовать вовсе, человеческий организм попросту не сможет функционировать.
А посему моё пожелание родному «ведомству» библейское: «Medice, cura te ipsum!» («ВрАчу, исцели себя сам!»). Прежде, чем осуждать кого-либо, необходимо сначала самому избавиться от пороков и недостатков, в которых обличаешь других.
Записки следователя. Кн. 1. ВрАчу, исцели себя сам
© Copyright: Анатолий Завгородний, 2025
Свидетельство о публикации №225060200941
Свидетельство о публикации №225060200941
Рецензии