Горыныч

Рассвет еще пытался припугнуть холодным туманом, но, согретые костром и горячей похлебкой, Милена и Корс были довольны и неустрашимы. Горчак, – а он сторожил почти всю ночь, – наоборот, хмурился, елозил точильным камнем по клинку. Он даже не притронулся к еде.
- Остаетесь здесь!
Милена и Корс на полуслове прервали веселую болтовню.
- Домовничайте, отдыхайте, только по сторонам посматривайте и ушами не хлопайте. Банды уже нет, но вдруг кому из разбойников захочется проститься с родным рвом... не шумите сильно, оружие держите под рукой. Ждите меня. Если я не вернусь к вечеру, уходите. Отсюда до тракта – верст пять-шесть, там ямщик ждет с телегой. В Посад вам лучше не ехать, спрыгните возле Бора и, через Рямы, в Затон.
Горчак положил наточенный меч на свою лежанку, скинул сапоги и взвалил на плечо мешок.
- Босиком пойдешь? Без меча?! – ахнул Корс.
- Кто с мечом к колдуну придет – не успеет понять, отчего погибнет. Ты решил, я драться с ним буду?
- А разве нет?
- Тот дурак, кто сам себе враг. Я в банду его вступить хочу, ему на новом месте удальцы понадобятся!
Корс раскрыл рот, Милена посмотрела на него с досадой и обратилась к Горчаку:
- Давай мы тоже пойдем. На глаза Ахтыгаду лезть не будем, в кустах схоронимся...
- Ты, никак, из лука собралась колдуна стрелять? Это тебе не волот в пяти шагах. Не лезь в герои, без тебя уж там от дураков тесно.
Девушка отвернулась. Горчаку устыдиться бы да повиниться, но, выговорившись ночью, он опять стал прежним: спросил, как добраться до сухого дуба, где они встретили Ахтыгада, и больше не вымолвил ни слова. Уходил – не оглянулся, быстро зашагал по грязи с нелепым мешком на спине.
Серый туман переливался вокруг, как волшебный дым в хрустальном шаре чаровника, – будущее, конечно, в нем не прочитаешь, но бывшему наемнику оно и не требовалось. Горчак и без того знал что будет. Ахтыгад – могучий и осторожный, но, кроме того, он – такой же спесивый болван, как и все известные колдуны, и правы те, кто считает, что мужикам не след заниматься чародейством. Тогда, в кабаке, стоило ему моргнуть разок, и ныне покойный Кошлатый турнул бы Горчака от их стола, но Ахтыгад предпочел разыграть целое шутовское представление. Вчера он запросто мог прикончить Молнезара и догнать беглецов – погнушался, даже про свою хваленую осторожность забыл, снова захотел побаловаться.
Горчак увидел дуб и окровавленный конский труп, к которому ночью успели наведаться волки. Содержимое разодранных в клочья сумок звери разметали по поляне. Наемник побродил вокруг, поднял маленький кожаный мешочек, чудом оставшийся целым, – кошель Корса – и сунул его за пазуху.
Дальше плутать не пришлось. От поляны вглубь леса уходила тропинка шириной в аршин. Топтали ее не часто; ветви нависали так низко, что приходилось нагибаться. Мокрая листва роняла капли, целясь за шиворот.
Вскоре Горчак уже перестал сомневаться, что эта тропа приведет его к Ахтыгаду – лес менялся быстро и нелепо. Когда дорожка начала спускаться в овраг, пропали березки и дубки, зато появились тяжелые разлапистые ели, жалкие осенние цветочки совсем затерялись в крапиве и лопухах, живописные мухоморы и немыслимо большие поганки покачивались на мясистых ножках. Темные стволы скрипели, в кронах ухали филины, в шипастом кустарнике кто-то шуркал и топотал, приглушенно выли волки, сверкали желтые и зеленые глазища, толстенные корни настырно лезли на тропу, уже нетвердую, словно затянутую серым мхом.
Горчак представил, сколько времени и сил растратил Ахтыгад, оборачивая рощицу в мрачное болото, и как нелегко ему теперь следить, чтобы не разлетелись филины, не разбежались волки и обладатели страшных глаз, не перевелись мухоморы и поганки, не перестал скрипеть усталый бор, не прижились случайно мирные деревья и цветы; представил и понял, с каким нетерпением колдун ждет каждого заблудившегося путника или опрометчивого героя.
Тропа привела на унылую поляну. Громадные ели качались в такт, и ветер тут был ни при чем. Замшелый кособокий терем в упор смотрел на незваного гостя затянутыми поволокой окнами. Ни крыльца, ни двери...
Горчак сбросил с плеча мешок, заглянул в окно, но ничего не смог разглядеть за пузырем; обошел дом вокруг и, разумеется, двери не нашел. Деревья продолжали раскачиваться, к скрипу и шуму ветвей добавился ехидный смех. Ахтыгад услаждался замешательством гостя.
- Эй, хозяин! Я к тебе по делу!
Ответа не было. Из-под застрехи выскочила стайка летучих мышей, труба извергла густой столб дыма.
- Дитя малое... – пробормотал Горчак, запустил руку в мешок и выудил лохматую голову: желтые зубы скалятся, глаза выпучены, борода, когда-то богатая, окладистая и лоснящаяся, сбилась в кровавый колтун.
В один миг стало тихо. Дом, тревожно заскрипев, повернулся, и к Горчаку обратился фасад, с дверью и крыльцом. На пороге стоял хозяин в белом полушубке.
Удерживая голову перед собой, словно щит, Горчак заговорил. Он отлично понимал, что колдуны – существа подозрительные и вспыльчивые, их не следует выводить из себя долгими вступлениями, потому и начал с конца.
- Беда, батюшка! Уходить тебе надо!
Ахтыгад, конечно, не побежал мешки собирать, вопля Горчака хватило лишь на то, чтобы заставить его быстро оглянуться по сторонам.
- Кто таков? – спросил он затем, не спеша разглаживая острую рыжеватую бородку. Картавый чужеземный говор, запомнившийся наемнику по кабаку, улетучился.
- Каторжник я. Меня воеводы для приманки послали, на телеге. Чтоб разбойнички клюнули, значит. И они клюнули, соколики! Тут-то их и подсекли.
- О чем это ты глаголешь, рыбарь безвестный?
Ахтыгад сошел с крыльца – толстенький и большеголовый, как белый гриб, – и прищурился на гостя.
- Чудится мне, где-то я тебя видел...
Горчак изобразил нетерпение и суету, тряхнул башкой Кошлатого.
- Как же не видеть! Я тоже тебя частенько видел в Посаде, все хотел подойти, напроситься в банду, да робел...
- А тут, значит, смелости набрался? Голову зачем притащил?
- Как зачем? Соратник ведь твой...
Колдун подошел ближе. Из кустов, видно зазевавшись, вывалилось маленькое существо. Оно тут же опрометью бросилось обратно, но Горчак успел рассмотреть огромные желтые буркалы на потешной пушистой мордашке.
- Знаешь, человечек, нравишься ты мне! – объявил колдун, мгновенно перейдя на фольверкский акцент. – Набрался, стало быть, смелости и притащился, один-одинешенек, в мою чащу! Головешку эту дурацкую прихватил! Хихикаешь, небось, про себя над глупым волшебником? Думаешь, поди: обведу его сейчас вокруг пальца, веревку на шею наброшу и притащу в Посад, под ноги князю шваркну, да следом, – шапкой оземь! – принимай, мол, князь разбойничка! Да не забудь, кто службу тебе сослужил!
Горчак насторожился, но виду не подал. Годы наемной службы научили его не только размахивать мечом, но и ловко играть дурака. Вот и сейчас, дослушав речь колдуна с глупо-сосредоточенным лицом, он взмахнул отрубленной головой и продолжил с того мечта, где остановился:
- Ага... я говорю: соратник твой! Не след ему валяться, как зверю, в поле! Я хотел целиком его притащить, да боялся, что не дойду. Не думай, не я ему головушку отчикал, я ж не злодей какой, это все княжеские дружинники – очень злые они ехали, все друг дружку подначивали, хвалились, кто больше голов ссечет! Таких негодяев князь набрал...
- Не гневи меня, человечек! – прикрикнул Ахтыгад. – Не порть мне забаву! Да убери ты эту голову!
Наемник угодливо улыбнулся.
- Так это... в шайку бы мне твою вступить! Я смышленый!
Колдун притопнул сапожком, сжал беленькие пухлые кулачки и завопил визгливо:
- Прекратить! Хватит мне тут дурака валять! Дружок твой выложил мне все! Про замысел ваш, про былины, и про деньгу, против меня заговоренную! Хотел я по-хорошему, так нет: разозлил ты меня! Ну-ка, давай сюда монету, не то я твой котелок сейчас оторву!
Горчак не сдержал улыбки. Молнезар, израдник и трус, но не глупец.
- Усмехаешься?! – заорал колдун.
Наемник спохватился, упал на колени и запричитал:
- Батюшка, не губи! Все расскажу, все отдам! Приневолили меня, окаянные! Вот она, монета проклятая. Забирай, благодетель!
Горчак вытащил из-за пазухи кошель Корса и протянул Ахтыгаду. Колдун шарахнулся от денег, как от ядовитого гада.
- Ты что суешь? Извести меня хочешь? Доставай ту, что заколдована!
Наемник посмотрел на мешочек.
- Так это... я не знаю, которая... я, батюшка, сунул ее в кошель по дурости...
Ахтыгад сразу смягчился, захохотал добродушно.
- Как же вы зачаровать меня думали? Как на свадьбе, горстями сыпать, что ли?
- Не хотел я! Видит Бог, приневолили! Им-то самим не хотелось лезть в пекло, супротив тебя идти. Вот и подослали меня: дескать, каторжника не жалко. Больно, говорили, могуч Ахты... э-э... Нахтигалл! Даже колдовка посадская, Марина, и та побоялась! Не справлюсь, говорит, я с ним. Сильнее него нету волшебника во всем княжестве.
- Марина так сказала? – переспросил колдун. Губы его, сами собой, заулыбались, лик зарумянился, даже борода, только что торчавшая, как сосулька, благодушно обвисла.
- Слово в слово! И еще говорит: ох не играй, князь, с огнем! Эта монетка раздразнит только колдуна могучего, как бы не пришлось нам потом слезы лить...
Ахтыгад хмыкнул. Лес мирно зашумел, лапник как будто стал зеленее, защебетали даже невесть откуда взявшиеся птицы.
- Вот что... ты, я смотрю, человечек ничтожный и бестолковый, но простой. Мне такие нравятся. Пойдем в избу. Буду думать, какой ответ князю отослать. А кошель свой швырни подальше, будет лешему жалование!
Горчак размахнулся на совесть, метнул мешочек с деньгами в кусты, всполошив подглядывающих глазастых зверьков.
Дом колдуна изнутри оказался гораздо больше, чем снаружи. Награбленное добро неряшливыми грудами валялось по углам. Стены украшали пучки трав, занятно выкроенные шкурки, перья, тонкие сухие прутики, талисманы и амулеты в мешочках, злые маски и еще уйма прочей колдовской утвари. Закованный в цепи Молнезар сидел прямо в куче золотых монет. При виде Горчака он раскрыл рот.
- Вот так-то! – опережая его, заговорил наемник. – Давно ты меня в цепях вез? А теперь, видишь, как все обернулось!
- Ты не очень-то! – добродушно проворчал Ахтыгад. – Ему и так досталось, не позавидуешь! Это ж надо: хотел меня мечом порубить, богатырь!
Горчак уселся на лавку, поворошил босой ногой монеты на полу и покосился на Молнезара.
- Ты что это на него зыркаешь? – спросил Ахтыгад.
- Да тут, батюшка, дело такое... я – человек бедный, в жизни ничего хорошего не видел, пятками голыми грязь топчу... страсть как мне сапоги его нравятся.
Ахтыгад взгромоздился в высокое кресло и сидел чинно, как князь на престоле.
- Дурачок красненькому рад? Эй, богатырь, поделишься с моим новым помощником?
Наемник испугался, что Молнезар слишком охотно отдаст сапоги, но тот, видно, смекнул, что к чему, а может и впрямь подумал, что Горчак спелся с колдуном, потому резво поджал ноги и насупился.
- Не хочет! – веселился Ахтыгад. – Жадный какой! Может, тебе заплатить? Дай-ка ему, человечек, за сапоги хорошую, крепкую зуботычину!
- Пусть берет, - процедил Молнезар, с ненавистью разглядывая Горчака.
Наемник, как хороший пес, взглянул на хозяина, а, получив дозволение, в один момент стянул сапоги и, счастливый, повернулся к Ахтыгаду.
- Эх, батюшка, век не забуду твоей доброты! Посмотри на них! Пряжки золотые, каблук с подковкой, носок остер!
Он приближался к колдуну, расхваливая обновку, и чувствовал, как метается в правом сапоге монетка. Ахтыгад величаво ухмылялся, и улыбка не сошла с его лица даже когда денежка, выскочив из сапога, как заряд из порока, стукнула его в лоб и прилипла. Он попытался ухватить монету, но та словно срослась с кожей. Только тогда колдун вскочил, в мгновение ока побагровел и завопил так, что затряслась изба:
- Измена!
Он взмахнул руками, хватая что-то невидимое, со свистом втянул воздух и дунул на Горчака. Наемника шатнуло, однако устоял на ногах он без труда. Колдуна же скрючило и отбросило, глаза его налились кровью, губы посинели, ему как будто стало не хватать воздуха. Монета, висевшая на лбу, как украшение регистанских красавиц, засветилась желтым.
- Измена... – прохрипел колдун еще раз, вцепившись в подлокотники трона.
Горчак бил от души. Ахтыгад шлепнулся на трон и, вместе с ним, завалился в угол, на золотые монеты, серебряную посуду, браслеты с каменьями, жемчужные ожерелья, драгоценные ковры и гобелены, раскинул руки и затих.
- Сам дурак! – буркнул наемник.

Сплетни Борис распустил умело, в Посад народ тянулся не только с предместий, но и из дальних деревень. Об Ахтыгаде знали все, многие даже видели его, и не раз, но одно дело – смотреть на колдуна исподтишка, дрожать от одного взгляда грозного коротышки, и совсем другое – открыто плевать ему вслед, с удовольствием забрасывать его тухлой репой, свистеть и орать похабщину. Городская стража расчищала дорогу, но настырный люд не сдавался, норовил приостановить шествие, дабы наглядеться на позор зловещего чародея и потешиться собственной безнаказанностью.
Молнезар у городских ворот пересел на коня и поехал первым. Когда парень отмахнулся от Бориса, задумавшего научить его геройскому поведению перед восторженным народом, писарь сильно разволновался. Он утверждал, что триумфальное возвращение – это чуть ли не главная часть подвига, и каждая пустяковина может испортить все дело, но теперь писарь совершенно успокоился: глядя на Молнезара можно было решить, что подвиги он совершает через два дня на третий.
Богатырский конь, на самом деле – иноходец Бориса, вышагивал гордо, как индюк, а Молнезар индюка и вовсе переплюнул. Он приветливо и с достоинством помахивал рукой; подхватил на руки нарядную девчушку и провез ее десяток саженей на коленях, после чего бережно передал онемевшей от восторга родительнице; у смазливой девицы богатырь принял вышитый рушник; проворно выпрыгнул из седла и в пояс поклонился старухе, которая вынесла хлеб-соль.
Возле княжеского терема Молнезар немного заробел, но тут с двух сторон подскочили прославленные воеводы, Ольгост и Смертонос, подхватили героя под руки и, одобрительно крякая и подмигивая, потянули его в палаты белокаменные. Следом шагал писарь, Горчак вел на конопляной веревке Ахтыгада, последними тащились унылые Милена и Корс.
В просторную залу набилась уйма народу. Все тихонько сгорали от любопытства. Сам князь Ладомир, стоило богатырю переступить порог, подскочил с престола, правда, княгиня живо шикнула на него, и, спохватившись, он уселся обратно. Бояре и мелкие князья, что томошились возле стен, притихли.
Молнезар отвесил чинный поклон и застыл, прямой, как ратовище.
- Кто ты таков, добрый молодец? – спросил князь. – Откуда прибыл в стольный Посад-град?
- Я из города Морема, что лежит под морской водой! Зовут меня Молнезар, сын Бойданович!
Толпа зашуршала. О подводном городе до этой поры, само собой, никто не знал, но тут люди принялись вспоминать, и навспоминали много чего: кто-то давным-давно разговаривал на Черногрязной площади с купцом, торговавшим диковинными изделиями моремских мастеров, кто-то встречал бродяг, странствовавших возле Морема, некоторые уверяли даже, что град этот лежит не под морской водой, а в реке Вилюшке, что течет под стенами Посада.
- Какой дорогой ты ехал в стольный Посад-град? – продолжал князь.
- Ехал из Истопки, дорогой прямоезжей! – ответил, наученный Борисом, Молнезар.
- Ты, добрый молодец, почто насмехаешься над князем? Всякий знает: на той дороге засел колдун Ахтыгад!
- Хватит, батюшка! – сказала, не выдержав, княгиня. – Писари и так знают, как на бумаге все быть должно! Давай уж посмотрим на чародея, с утра все только о нем и твердят!
Ладомир махнул рукой: видать, и сам не мог больше терпеть. Горчак вытолкнул Ахтыгада на середину залы и отступил в толпу.
Колдуна освободили от пут и гобелена. У него был такой жалкий вид, что зеваки, сначала несмело, но потом – все более воодушевляясь, принялись смеяться и обсуждать неприглядный образ колдуна, за которым никак не угадывался образ зловещий. Как-то вышло, что вскоре толпа, почти в один голос, засомневалась в том, что Ахтыгад – настоящий. Молнезар приуныл.
- Мороки наслал! Прикидывается коротышкой! – выкрикивал Борис, буравя толпу. – Хитрая бестия, ловко как глаза отводит! Нас не проведешь!
Но все его потуги пропадали даром. Какой-то пересмешник подобрался к князю и осмеивал по очереди лысину, синяк, дурацкую монету, да так едко, что Ладомир, а он еще пытался сохранить строгость на лице, захохотал громче всех.
- Эй, богатырь! – вопил неуемный хохмач. – Ты злодея этого где подобрал? Небось, кашеварил он на разбойников? Или портки им штопал? А может, ты его у цыган выторговал? Он у них, наверное, на пару с медведем, плясал! Лучше б ты бабу бородатую приволок!
Ахтыгад сделал несколько робких шажочков к княжескому трону и что-то пролепетал.
- Эй, тихо! Он заговорил! – заорал весельчак.
- Водички бы мне, добрые люди... – робко повторил колдун.
Молнезар хотел оттолкнуть пленника, однако князь опередил его: утирая веселые слезы, махнул слугам, и те вынесли здоровенную бадью.
- Нельзя! Нельзя давать ему пить! – пробормотал Горчак, да его, конечно, никто не услышал.
Желая продлить потеху, не подали ковша, но Ахтыгад не растерялся. Он облапил ведро и, кряхтя, поднял. Первые глотки дались колдуну с трудом: руки задрожали, колени подогнулись, шея побагровела – казалось, что вот-вот бадья выскользнет и грякнется о пол, окатив смехотворного мужичка с головы до ног. Зеваки замерли, готовые в любой миг грохнуть хохотом. Многие уже набрали в грудь побольше воздуха, но время шло, чародей пил, и воздух тихо выпускали, радостное ожидание покидало лица. Наконец, Ахтыгад выронил ведро, и никто не засмеялся: гулко ударившись об пол, оно подкатилось к ногам князя – пустое.
Колдун утер рукавом лицо и слегка поклонился.
- Благодарю вас безмерно, великий кнесс!
Фольверкский говор зазвучал в княжеских палатах особенно гадко. Ладомир вытянулся на троне, поправляя съехавшую набок шапку. Стража затеребила бердыши, бояре зашептались угрюмо.
- Так ты и есть Ахтыгад, колдун и разбойник, творивший беззаконие в моих землях? – спросил вмиг посуровевший князь.
- Я есть Нахтигалл. Это так, великий кнесс.
- За тобой гонялись десяток лет мои воины?
- Только лишь семь лет, великий кнесс. Гонялись и молились, чтобы я им не поймался.
Зеваки загомонили громче.
- Докажи, что ты – это ты! Не похож ты на сильномогучего чародея, с которым не справилась моя дружина! А похож ты на скомороха или на юродивого! – выкрикнул князь.
- Я не есть твой пленник, великий кнесс, чтобы ты мне приказывал.
Князь от подобной дерзости посерел лицом и не нашелся, что ответить. На его руку легла белая длань княгини.
- Эй, богатырь, вели колдуну силу свою показать!
Ахтыгад повернулся к Молнезару. Горчак вздрогнул, ахнула Милена: на лбу колдуна не было монеты. Чародей перевел взгляд на Горчака и громко спросил:
- Итак, богатырь, велишь показать мне свою силу?
Наемник молчал. Он понимал, что колдуна уже не остановить.
- Покажи... – пролепетал Молнезар. – Только чуточку... ну-у, как бы... понарошку...
Ахтыгад не слушал. Он ссутулился, ткнувшись бороденкой в грудь, выпятил губы и принялся втягивать ртом воздух. Вдыхал он так же, как пил, – очень долго, с наслаждением. Раздались вширь плечи, расползлись бока, заметно потолстели коротенькие руки и ноги, а колдун все пыхтел. Кафтанчик затрещал; разорвался, звякнув пряжкой об пол, пояс; сапоги натянулись на распухших икрах. Казалось, что Ахтыгад сейчас лопнет, как жаба, надутая через соломинку. Но колдун знал меру и, когда места в нем не осталось совсем, начал выдыхать.
Сначала это походило на хрип, потом стало воем ветра в заброшенной избе, и вдруг превратилось в пронзительный визг.
Стражники, бросившиеся к чародею, горошинами заколотились об стену. Князь рухнул вместе с троном, заскользил по ковру, широко раскинув руки. Перекривленное, потемневшее лицо Ахтыгада повернулось к боярам, и те сбились в комок, завопили от боли. Лопнули дорогие стекла, стены пошли трещинами. Возле входа возникла давка. Перепуганный люд бежал из страшного места, но вой колдуна бил по толпе, словно хлыст великана, сминая и расшвыривая искалеченные тела.
Горчаку повезло: свист колдуна коснулся его мимоходом, протащил по шершавой стене и завалил в кучу сорванных гобеленов.
- Горчак! Горча-ак!
Наемник с трудом приподнялся, нашел взглядом Милену. Сквозь мутную пелену он разглядел, как девица, с луком в руке, пытается доползти до колчана. Ахтыгад, тем временем, завизжал еще громче и страшнее. Пол княжеских хоромов заходил ходуном.
Колдун, повернувшись кругом, опять нацелился на трон, потом – на самых нерасторопных бояр, и Горчак понял, что Милена не успеет добраться до стрел, колдовство настигнет ее раньше. Он еще только додумывал отчаянный поступок, когда тело его швырнуло вперед, на Ахтыгада, неведомое до той поры безрассудство. Колдун обернулся, почуяв врага, и оборвал свист. От ярости синяк на его лице стал фиолетовым, глаза страшно загорелись.
- Вот он ты! – прошипел он и резко вдохнул.
Горчак упал раньше, чем колдун начал свистеть снова. В голове ясно, а колени ослабели – словно после медовухи. Он никак не мог нащупать пол и не сразу понял, что летит. Медленно-медленно, как во сне, махая безвольными руками-ногами. Глаза перестали видеть, и наемник почти испугался.
Так он боялся только раз в жизни, когда смотрел на свою руку, которой достался удар топора. Тогда он, стыдно сказать, едва сдерживался, чтобы не разрыдаться. Горчак был молод, но не глуп. Он смотрел на страшную рану, и ему казалось, что ниже локтя уже ничего нет. Пустота. Завязанный узлом рукав. Вечно болящая рана. А потом появилась рыжая колдунья Марина. Она лечила раненного грубо, с ненавистью, и Горчак извивался в ее руках, скулил, ревел, хрипел, но не от боли. Его переполняло счастье. Колдунья сказала: «Тащите следующего! Этого, двурукого, заберите» – и Горчак, внезапно проголодавшийся, поплелся к костру, откуда пахло мясом.
Пахло мясом. Горелым. И кровью.
- Горчак! Горчак, очнись!
Милена тащила его за шиворот, при этом голова наемника стукалась об ее коленку. Горчак сердито освободился.
Ахтыгада нигде не было. Распуганный народ возвращался. Возле князя суетились бояре, побитые стражники, кряхтя, поднимали тяжелый трон. Дымились только что потушенные гобелены.
- Где колдун? – спросил наемник.
- Сбежал, - ответила Милена, тревожно озираясь.
Горчак уже заметил, что стражники направляются к ним. Князь отошел от позора и потрясения, размахивал руками и кричал.
- С чего бы ему сбегать? – пробормотал наемник.
Он осторожно вставал, стараясь не трясти головой.
- Я стреляла в него. Кажется, ранила, вот только...
- Ладно, расскажешь потом, – перебил ее Горчак. – Времени будет много.
- Много? Почему?
- В каменном мешке оно течет медленно.