Глава 22. Холм жертвоприношения

Отец Бенедикт поднял руку, останавливая меня. Его взгляд стал отрешённым, словно он разговаривал не со мной, а с самим собой или с кем-то невидимым. Я затаил дыхание, ожидая его решения. Казалось, в этот момент даже воздух вокруг нас застыл.

— Если мы уйдём сейчас, — наконец произнёс он, его голос прозвучал, как удар молота, — мы потеряем всякую возможность отомстить. В монастырь нам не вернуться, а аббат и его пособники останутся безнаказанными. Нет. Мы не сбежим. Мы заберём его сейчас, пока тело Гунтера не нашли. Он выйдет с нами через боковую калитку — либо своей волей, либо под угрозой ножа. И пусть его кровь утихомирит гнев богов и остановит чуму.

Дерзость его замысла ошеломила меня. Это была не просто месть, это был вызов самой смерти. Я замер, осмысливая услышанное, а затем кивнул.

— Но брат Рафаэль… — пробормотал я. — Он уйдёт от возмездия.

— Нет, — твёрдо ответил Бенедикт. — Никто не уйдёт.

Он поднялся, отбросил половицу на полу своей кельи и извлёк из тайника оружие. Это был короткий меч с рунами на клинке, потемневший от времени, но необычайно острый. Он пристегнул его к поясу и кивнул мне:

— Идём.

***

В монастырских коридорах царила зловещая тишина. Мы двигались быстро, но бесшумно. Перед дверью аббата Ионаса сидели двое монахов с дубинами. Их лица были суровы, а глаза тревожно бегали по сторонам — чума всех заставила бояться даже собственной тени.

— Пропустите нас, — властно сказал Бенедикт. — Нам нужно говорить с аббатом.

Один из монахов прищурился и нехотя ответил:

— Никого пускать не велено. Аббат занят. Возвращайтесь утром.

Я заметил, как напряглись плечи Бенедикта. Он шагнул вперёд, и в этот миг его фигура будто преобразилась. Это был не старый монах, а древний воин, воплощённая мощь и ярость. Его кулаки двигались так быстро, что глаза едва успевали следить за ними. Первый монах свалился, как мешок с зерном, получив удар в челюсть. Второй успел поднять дубину, но рухнул с разбитой головой, даже не успев замахнуться.

Бенедикт посмотрел на меня и коротко кивнул:

— Вперёд.

***

Аббат Ионас сидел за столом, перебирая бумаги вместе с братом Рафаэлем. Увидев нас, он нахмурился.

— Что за дерзость? — начал он. — Отец Бенедикт, я рад буду поговорить с вами позже. А сейчас…

Бенедикт поднял руку, прерывая его.

— Время разговоров прошло, ваше преподобие. Вы пойдёте с нами. А чтобы вы понимали, насколько серьёзны наши намерения… Иероним, брат Рафаэль нам не пригодится.

Я вытащил кинжал. Рафаэль вскочил, его лицо исказилось от ужаса, но он не успел сделать и шага. Я прыгнул вперёд и нанёс точный удар. Клинок вошёл в сердце. Монах обмяк, как сломанная кукла, и рухнул на пол.

— Это за мою мать, отродье, — прошептал я, вытирая нож о его рясу.

Аббат Ионас был бледен как полотно. Его глаза метались, как у загнанного зверя. Бенедикт склонился к нему, его голос звучал холодно и бесстрастно:

— Вы пойдёте с нами. Попытаетесь позвать на помощь — и я отдам вас ему, — он указал на меня.

Аббат задрожал, но подчинился. На трясущихся ногах он вышел в коридор, сопровождаемый под руку Бенедиктом. Я шёл позади, храня молчание. Моё дыхание было ровным и глубоким. Я не испытывал никаких особенных чувств. Это был долг. Это была работа.

***

Мы вышли через боковую калитку. Было холодно, и ветер гнал по небу клочья облаков. Бенедикт связал аббату руки, заткнул рот обрывком его собственной рясы, и мы двинулись в путь. Я знал, куда.

Мы стояли у подножия холма, устремив взгляды к его вершине, где возвышался древний дуб. Его корни прорезали землю, словно пытались вцепиться в неё, удерживая мир от падения в бездну. Сейд, огромный валун, покоился на трёх камнях у подножия дерева. Сильный ветер рвал рясы и шептал заклинания на древних языках, словно сам Один говорил с нами.

Аббат Ионас пытался сопротивляться, но Бенедикт, не говоря ни слова, подтолкнул его вперёд. Его руки были связаны, рот заткнут, но глаза метались, выискивая хотя бы малейший шанс на спасение. Увидев сейд и дуб, он закричал, хотя его голос был заглушён обрывком ткани. Он понял, что этот холм станет его последним пристанищем.

— Здесь, — сказал Бенедикт, указывая на место у корней дуба. — Здесь земля встретится с небом, и кровь соединит миры.

Он вынул из ножен меч — тот самый, с вырезанными рунами, поблёскивающими в свете заката.

Бенедикт начал чертить на камне ритуальные знаки. Его движения были точными, словно он делал это тысячу раз раньше. Клинок разрезал его собственную ладонь, и кровь, капая с пальцев, рисовала линии, соединяющие руны. Альгиз для защиты, Иса для остановки чумы, Соулу для очищения, Хагалаз для разрушения заразы, Перт для необратимой трансмутации. Каждая руна ложилась на камень, словно оживая. Когда все символы были начертаны, они засияли багровым светом, будто впитывая последние лучи солнца.

— Подними его, — сказал Бенедикт, указывая на аббата.

Я подтащил Ионаса к ветке дуба, прочной и толстой, словно рука великана. На ветке уже висела петля, сделанная из верёвки, которую Бенедикт принёс с собой. Аббат пытался вырваться, кряхтел, но сил у него не было.

— Отец богов, — возгласил Бенедикт, когда я накинул петлю на шею Ионаса. — Прими эту жертву как дар наших душ! Пусть его жизнь станет мостом между мирами, чтобы ты избавил эти земли от чумы!

Я потянул за верёвку, и тело аббата поднялось над землёй. Его ноги дёргались в воздухе,  глаза выкатились, а рот открылся, словно Ионас пытался что-то сказать. Но Бенедикт не дал ему шанса. Он взял меч и проткнул бок аббата — ровно в том месте, где легендарное копье Гунгнир пронзило самого Одина. Кровь брызнула из раны, струясь по лезвию и капая на сейд.

Свет рун стал ярче, и на мгновение я услышал голос ветра, шепчущий слова, которых я не понимал. Дуб словно ожил: его листья зашевелились, хотя ветра уже не было, а ветви, казалось, потянулись к небу. Мир вокруг нас замер. Было такое ощущение, будто что-то грандиозное произошло — но слишком великое, чтобы это мог постичь человеческий разум.

Аббат перестал дёргаться, и его тело обмякло. Кровь больше не капала, и свет рун начал угасать.

— Всё сделано, — тихо сказал Бенедикт. — Теперь мы можем уйти.

Он оторвал от рукава кусок ткани, пропитанный кровью, и обвёл им свои руны, словно запечатывая их. Мы стояли ещё некоторое время в молчании, глядя на аббата, висевшего на ветке. Его фигура была едва различима в сгущающихся сумерках. Это было страшное, но величественное зрелище — жертва ради спасения мира.

Когда всё закончилось, мы молча спустились с холма. Огонь заката догорел, и ночь укрыла нас. Я не оглядывался. За нашими спинами остался сейд, дуб и чума, которой больше не было места в этих землях.