Записки беременного - глава 10

15.03.2008, суббота

Теперь, когда стартовал обратный отчёт, нам стало по-настоящему страшно.

– Что будем делать? – спрашивает жена.
– Не знаю, – говорю. – А ты о чём?
– Ну, ты готов снова стать отцом?
– А ты матерью?
– А ты отцом?!
– А ты матерью?!
– А ты отцом?!
– Прекрати истерику! – ору.

Молчим.

– Так что будем делать?
– Что, что? Как обычно: мыть, кормить, качать, менять… недосыпать…

В общем, жена бьётся о дверь, я - об стену.
– Тебе легче? – спрашивает, потирая лоб.
Морщусь.
– Гораздо!
– У нас же ничего не готово, – говорит.
– Мы не готовы, вот что ужасно!
– И что же делать?
– Готовиться.
– Как?
– Для начала выспаться впрок.
– Впрок не получится… - вздыхает она.
– Знаю, – отвечаю, гася ночник. – Но стараться надо.



24.03.2008, понедельник

Всё… Сдал жену в больницу.
«Сдал». Слово-то какое, словно – чемодан в камеру хранения.
«Отвёз жену в больницу и оставил».
«Оставил». Собаку в питомнике оставляют.
Тогда так: «Отвёз в больницу и вернулся к детям».
Да, так точнее.

Мысли разбегаются. Мои составляющие: восемьдесят процентов ужаса, остальные двадцать делят между собой беспокойство и волнение.

Почти всю дорогу мы молчали. Я держал её липкую ладонь, а сердце, как рессорная телега, то и дело проваливалось: «что сказать? как подбодрить?».

– Страшно? – спрашиваю.
Она неопределённо пожимает плечами.
– Не бойся, – говорю. А сам прячу взгляд.
– Я не боюсь, я волнуюсь.
Надо подбодрить.

– Тебе всего лишь разрежут живот...
Осекаюсь.
– … А потом зашьют.

Она обращает ко мне бледное лицо.
– Умеешь, - говорит, - поддержать!

Затягиваюсь сигаретой. Огонёк дрожит в темноте.
– Всегда, пожалуйста.

Молчим.

– Тебе нельзя кушать и пить...

Кивает. Уже сутки она ничего не ест. Говорит - нет аппетита.
А я, чувствуя себя предателем, и ем…

– Хочешь, я вместо тебя на стол лягу?
Говорю и тут же сокрушаюсь: «Вот идиот... Что не слово - то ляп. Не могу, не получается…»

– Лучше клизму вместо меня прими.
Чувство юмора сохранено — это хорошо.
– Поверь, – говорю, – это лишнее. Бубенцом звеню уже неделю.

Страх имеет несколько форм выражения, все они неприглядны, и я прочувствовал каждую.

– Ты будешь со мной? – заглядывает она в моё лицо.
Взгляд собачий.
– Конечно, мы пройдём через это вместе, – говорю по-киношному, и от того становится мне стыдно.
Ей Богу, откушу себе язык.

Она отворачивается. Сквозь лобовое стекло смотрит вдаль.
Что пытается там разглядеть – без очков, в темноте, с её-то зрением?
Понимаю: будущее… Но как в него заглянуть?.. Как?!




25.03.2008, вторник

Ночь не спал, гипнотизировал часовую стрелку, потом давился кофе… Едва не стошнило. Ощущаю себя роботом: что-то делаю… Веду машину…
В общем, доехал неведомо как.

Уже на входе в палату натянул на лицо улыбку и попытался придать себе беспечный вид. Эдакий молодец-огурец!
Надо ведь что-то вселять, чем-то поддерживать…

А что вселять? И чем поддерживать? Когда страх пропитал тебя насквозь. Когда он выделяется порами и на выдохе застревает в горле.

– Доброе утро! – говорю.
Надеялся, что она встретит меня улыбкой. Но нет. Выглядит даже не напуганной, скорее отчаянно растерянной.
Глаза кричат, молят, режут на куски. Всё неестественно. Всё - не так должно происходить.

– Доброе утро! – повторяю. - Знаешь, какой сегодня день?
В её глазах вопрос.
– Сегодня День рождение нашей дочери!
          
                ***
Нет ничего забавнее кесарева сечения. Ну, разве что трепанация черепа.

Доктор Йоси намедни спрашивает:
– Поучаствовать не желаете?
– В чём?
– В операции. У нас революционная метода: приглашаем мужей.

Смеюсь.
– Что и скальпель дадите? Давно мечтал в её потрохах поковырять.
– Извините, – отвечает он серьёзно, – но инструментарий дорогой.
– Вы не шутите? – спрашиваю. – Мне? В операционную?..
– Вам, – говорит, – если пожелаете.
– А что там делать?
– Ну… – мнётся, – руку жене подержите. Поговорите с ней.
– Это – как это? – поговорите. Это – о чём это?

Йоси похлопывает меня по плечу.
– Да вы не волнуйтесь. Общего наркоза не будет…

Улыбаюсь жене:
– Слышишь, дорогая, они тебя без наркоза режут.

Доктор Йоси смеётся.
Будет вам наркоз, голубушка, будет – от груди и ниже… А голова – вам.
Мне, значит.


– А зачем мне голова? – говорю, а у самого мысли: «как она над камином смотреться будет?». - Не надо мне головы!

Йоси смотрит пытливо, и ждёт.
А я жене киваю, мол, делать-то что?
Она:
– Ну ты же обещал быть со мной…
– Хорошо, – говорю. – Я не отказываюсь. Просто за реакцию опасаюсь. А ну как вывернет меня? Или – в обморок…

Но, гляжу, она уже брови сомкнула:
– Со мной, – говорит, – под нож ляжешь!

В общем, отвели меня, бледненького, в «предбанник».
Оглядываюсь… Ничем не примечательная комнатушка. Правда, чистая.

– Переодевайтесь, – говорят мне. - Мы вас позовём.

Переоделся. Салатовая операционная пижама придала мне мужественности, бахилы – стойкости, шапочка – неузнаваемости, маска забрала весь кислород.
Стою, прислушиваюсь…

Простая дверь, обитая шероховатым матовым пластиком. Обыкновенная ручка, как в туалете. Потяну на себя – отворится.

Невидимой мышью заныл монитор: отсчитывает ритм оставшегося за дверью сердца.

Вслушиваюсь. Невольно накладываю на запястье пальцы. Подушечки ощущают лёгкие толчки. Сверяюсь… Не совпадает.

И вдруг писк взмывает, становясь пронзительным и невыносимо звонким, будто соловьиная трель. А потом вдруг падает и глухо отдаёт в висках вымеренным колокольным набатом.
Что происходит? Почему меня не зовут?

Толчки под пальцами становятся частыми, нетерпеливыми и не редеют. Во рту сухо и шершаво. В голове лёгкий гул. В груди теснота.
Тщетно разеваю рот, до боли в рёбрах раздуваю грудную клетку – воздух не идёт. Вакуум!
Пол кажется прохладным и таким манящим, что хочется прилечь.

«Как глупо сейчас потерять сейчас сознание».

Эта мысль дырявит мозг и не даёт коленям подломиться. Представляю, как меня кличут, а я - зелёный, словно овощ, во всём салатовом лежу на бежевых кубиках кафеля и отвлекаю, мешаю тем, кто за дверью.
А там – то взмывает, то падает моё второе сердце.

Но вот писк за стеной становится ровным, и воздух начинает ко мне возвращаться.
Алюминиевая ручка медленно, будто секундная стрелка, ползёт вниз.
В дверной проём просовывается огуречная голова медсестры.
Висящие над маской глаза зовут меня за собой.

Захожу.
– Ну, и натоплено же у вас! Не жалеете дровишек!
Бравирую я, а у самого юркими червячками ползут от подмышек тонкие струйки пота.
Впрочем, мне не отвечают.

Подхожу к жене. Лицо – стеарин, кожа – пергамент, будто слепок. Лежит распятая, беспомощно раскинув руки. Запястья прихвачены ремешками.

– Везёт же тебе, – говорю, – лежишь вот… Ну, что, я не пропустил самое интересное?
– Надеюсь, пропустил.
Голос её слаб и дрожит.
– Извини, - говорю, - я без букета.

Она не улыбается. Заострившийся нос покрыт мельчайшими бисеринками.
Присаживаюсь на винтовой стул, стоящий возле её головы, беру за руку. Ладонь мокрая, а моя горячая, и прикосновение приятно обоим.
Свою вторую ладонь я кладу ей на лоб - липкий, скользкий, маслянистый...

– Уже надо говорить «тужься»?
Она молчит.
– Что там ребята? – киваю в сторону болотного цвета ширмы. – Наверное завтракают? То-то я у них консервные ножи видел…

Молчит… Вдыхает медленно и глубоко, словно смакуя втягиваемый воздух.
Из-за перегородки доносится приглушённый шепоток, слов не разобрать. Металлические позвякивания, шорохи, шевеления. А над самым ухом ровно пищит мышь монитора.

Анестезиолог с усталым взором ломает ампулы, сосредоточенно вводит их содержимое в подвешенный на треноге мешочек физраствора.

Атмосфера деловая, как в муравейнике. Все чем-то заняты: снуют, копошатся и – молчат. Звуки большей частью неживые, механические.

Жену раскачивает из стороны в сторону, словно перегруженный баркас.
Доктора за ширмой кряхтят.
Представляю, что происходит двадцатью сантиметрами ниже, и на меня накатывает липкая волна.

– Ты хорошо выглядишь – улыбаюсь, – только портрет писать... Жаль, холста не прихватил.

Зачем улыбаюсь? Маска до глаз скрывает лицо… Да и хорошо, что так. Страшно бы выглядела эта улыбка. Жутко.

Жена смотрит сквозь меня. Не слушает.
– Что там происходит?
– Всё хорошо, – говорю.
– А почему так тихо?
– Перекур.
– А запах? Почему такой запах?

Электрокоагуляция. Прижигаемые ткани издают слабое шипение. В операционной стойкий аромат горелого.

Жена мучительно стонет.
– Что же так долго?
– А ты куда–то торопишься? – спрашиваю.
Она не слышит.
– Почему… так… долго?
– Это тебе кажется… От скуки. Хочешь, в города сыграем? Чур я начинаю. Алупка!

Шепот нарастает. Движения за ширмой становятся резкими. На глаза наползает серая пелена.

Вот голова жены качнулась. Судя по всему, на живот вывалили что-то громоздкое. Догадываюсь, что именно, и пелена перед глазами сгущается.

Сверху, пятью огромными глазницами, на нас безучастно смотрит лампа. Она видела всё, её ничем не удивить.

Время – каша! Переваренная, подгоревшая. Кушать не хотеться, а надо. Черпаем её стрелкой часов и с отвращением жуём, жуём…

– Я боюсь за неё, – шепчет жена.
– А я за вас обеих… И немного за себя. Как думаешь, если мне упасть в обморок, это будет не слишком претенциозно?
– А тебе что, плохо?
В голосе жены больше нет отчуждения.

– Нет, мне хорошо… Но упасть, кажется, всё же придётся.
Я часто моргаю.
– Тебе плохо?!
Она взволнована. И это хорошо. Это отвлекает.

– Я прилягу – говорю, показывая на пол, – только ты никому не говори… Я тихо…
– Выйди! Выйди на свежий воздух!
– Воздух?.. Зачем мне воздух?

Я запрокидываю голову, делая глубокий вдох.
– Выйди сейчас же!
Она пытается толкнуть меня в грудь, но ремешки не дают. Её щёки розовеют…
То, что надо!

– Не-е, - мотаю головой. - Не выйду!
– Выйди!
– Почему ты вечно мне указываешь? – демонстрирую я ей белки своих глаз.
– Выйди, дурак, пока ещё можешь!
– Зачем обзыва-а-а-ешься…

Всхрапываю лошадью и валюсь холодным лбом в её ладонь.
Влажные пальцы бегают по моему лицу, она пытается хлестать ими мне по щекам. Но тщетно - всё те же спасительные ремешки.

– Позвать доктора? – шепчет.
– М-м-м-м… – отзываюсь.
– Что?
– М-м-м-м…
– Господи, какой же ты идиот! Зачем я согласилась?

Зеленоватой луной над нами нависает лицо анестезиолога:
– Мы вас не отвлекаем?
Я вскидываюсь:
– А? Что?
– Приготовьтесь, – улыбается он, отодвигая маску. – Ребёнка извлекают.
И мы превращаемся в слух.

Жену качает.
Слышу глубокий чавкающий звук. Шуршание простыней. Покашливание хирурга. Суетливые и в то же время сдержанные голоса за ширмой. Затем слабое, едва различимое мяуканье… Кряхтение… Отчётливо свистящий отголосок первого вдоха. И, наконец, крик…

И мир раздваивается.
И чей-то голос сверху:
– Девочка… Фотографировать будете?