Сон 25894 Этосон

Мы обитали в стенах, что сами по себе были воплощением старых страшилок – тех самых, где привидения прячутся за гобеленами, а скрип половиц кажется эхом забытых проклятий. Типичный замок из детских кошмаров, но для нас это был просто дом. И хозяйками его были две сестры-близнецы. Их лица, словно высеченные из сурового камня, всегда носили отпечаток строгой неприступности. Каждая морщинка у глаз, каждая тонкая складка у губ казалась свидетельством тысячелетнего ворчания. Но Оля, моя Оля, с ее удивительным даром проникать за ширмы показной холодности, всегда видела нечто иное. В глубине их глаз, за показной колкостью и напускным раздражением, она распознавала тщательно запрятанную чуткую заботу, почти нежность. И это притягивало ее, как мотылька к пламени.
Мы жили душа в душу, что в нашем случае означало – практически не видя друг друга. Идеальное сожительство, не обремененное суетой повседневности. Порой мне казалось, что незримые нити, связывающие наши души, были куда крепче, чем любые физические контакты. Лишь изредка, когда тени удлинялись и воздух пропитывался запахом старых книг и сырости, мы собирались за редкими вечерними чаепитиями. Ритуал, почти священнодейство, прерывающее безмолвное течение наших дней.
В один из таких вечеров Оля, будто из другого мира явившаяся, протянула мне нечто, завернутое в грубую бумагу. «Держи», – прошептала она, и в ее голосе звенела та самая робкая радость, которую я так любил. Развернув сверток, я увидел виниловую пластинку. Само название ( Этосон) звучало как заклинание. Мозг лихорадочно искал хоть какое-то логическое объяснение этому подарку. Винил? В эпоху цифровых фантомов? Я был, мягко говоря, ошарашен абсолютным отсутствием практического применения и, что уж там, бессмысленностью траты столь огромной суммы. А нужно сказать, что пластинка, почему-то, была невероятно дорога. Цена ее, словно магический код, указывала на нечто большее, чем просто музыкальный носитель. Но при этом всем мне, необъяснимо, было до глубины души приятно. Странное, почти мистическое чувство наполняло меня. Я молчал, стараясь подольше сохранить это воодушевление, эту хрупкую радость на ее лице, словно боясь спугнуть нечто сокровенное.
Одна из сестер, та, что казалась чуть более снисходительной к миру за пределами своих внутренних покоев, видимо прочитала смятение в моих глазах. Безмолвно, словно жрица древнего культа, она сдернула чехол с чего-то огромного, что до сих пор стояло в углу, скрытое от праздных взоров. Нашим глазам открылось чудовищное творение – огромный проигрыватель, отливающий невероятным, почти скандальным розовым цветом. Он выглядел как артефакт из забытой эпохи, созданный не для прослушивания музыки, а для какого-то иного, эзотерического действа. Мой взгляд скользнул к Оле. Сестра старушки буравила женщину взглядом, безмолвно спрашивая: «Ты уверена? Это не шутка? Это нечто большее, чем просто подарок». А та, словно отвечая на невысказанный призыв, отрывисто кивнула и указала мне на розовую махину. Воздух в комнате загустел, словно наполненный невидимыми сущностями, предвкушающими что-то неизбежное. И я понял: эта пластинка, этот проигрыватель – не просто предметы. Они были ключом к чему-то, что еще только предстояло открыть. К какой-то древней тайне, спящей в стенах этого замка, или, быть может, в глубинах моей собственной души.
Розовый гигант казался не просто проигрывателем, но вратами. Его поверхность, отполированная до зеркального блеска, отражала призрачные отсветы затухающего дня, искажая наши лица в гротескных масках. Сестра, что отдала приказ, приблизилась и, словно следуя невидимому ритуалу, коснулась блестящей кнопки. Медленно, почти с болезненным вздохом, механизм ожил. Вал, на который следовало водрузить пластинку, замерцал тусклым, едва уловимым светом, и это свечение, казалось, проникало сквозь мои кости.
Оля подошла ближе, ее глаза горели странным, почти одержимым огнем. Она взяла пластинку "Этосон" так, будто в руках у нее была не просто запись, а часть древнего, живого существа. С ювелирной точностью, будто совершая священнодействие, она опустила ее на вал. Прозрачная, чуть мерцающая поверхность винила, казалось, впитала в себя весь свет комнаты, став чернее самой ночи. Затем, одним плавным движением, она опустила иглу.
Тишина, что воцарилась в замке, стала почти физической, давящей. Скрип иглы, что должен был предварять музыку, обернулся неким иным звуком – то ли шепотом древних ветров, то ли шорохом рассыпающегося времени. И затем…
Это не была музыка в привычном понимании. Это был звук, сплетенный из бесчисленных нитей: отдаленный звон колоколов, приглушенный стон китов, шелест страниц, перелистываемых в библиотеках, давно стертых с лица земли, и, что самое жуткое, едва различимый плач младенца, звучащий откуда-то из-за пределов слышимого спектра. Каждый звук, казалось, нес в себе тысячелетнюю историю, вековой отпечаток чьей-то боли, чьей-то радости, чьей-то утраты.
Я почувствовал, как мой разум начинает раскачиваться, словно лодка в шторм. Образы, чуждые и незнакомые, вспыхивали перед внутренним взором: парящие города в небесах, мерцающие в бездне звезды, что были не светом, а глазами невообразимых существ. Этосон. Не просто песня....это сон