Солнцедар

     Новороссийское лето, засушливо-жаркое, наконец-то смягчилось. За окном моросит долгожданный дождь, и на душе так покойно, тихо. Мысли витают где-то далеко, а в руках добротный советский роман про семейную династию судостроителей. По его мотивам даже фильм сняли – «Большая семья». Эту книгу принёс папа, он вообще мастер на раздобытки, а книги наша общая страсть. Тем более такие, которых теперь и не купишь. У рынка свои законы: произведения советского периода вряд ли будут переиздавать, а жанр «производственный роман» вообще канул в Лету. Кому сейчас интересны простые труженики с их честной, бесхитростной жизнью? Только, может быть, тем, кто сам прожил и помнит такую жизнь. Таким, как мой отец – Викторов Александр Борисович, ветеран труда НВРЗ, и на пенсии не знающий покоя. Старые книги попадают к нему, как котята в добрые руки, и папа рад поделиться со мной – ещё бы, такая ценность… Порой из этих книг выпадают свидетельства чьих-то жизней: фотографии младенцев, которые сейчас, должно быть, сами дедушки, древние календарики и открытки с пожеланиями счастья и долгих лет. А сегодня в книге «Журбины» я нашла телеграмму 70-80-х годов – с гербом и надписью «Министерство связи СССР» – адресованную в станицу Старотитаровскую Темрюкского района Краснодарского края. А в телеграмме, на длинных бумажных полосках, без знаков препинания напечатано: «МИЛЫЕ МОИ МАМА АНЕЧКА ОЛЕЧКА МЕНЯ ВСЁ ХОРОШО АНЕЧКА ВСТРЕЧАЙ НОВОРОССИЙСКЕ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕГО ВТОРАЯ ПОЛОВИНА ДНЯ ЦЕЛУЮ ОБНИМАЮ СООБЩИ ПОЛУЧЕНИИ ТЕЛЕГРАММЫ АЛЕКСЕЙ». Что ж, для портового города тех времён самое обычное послание. Вот только адрес отправителя, тоже самый обыкновенный – РТМ СОЛНЦЕДАР – на миг, как вспышка, ошеломил меня и захлестнул волной воспоминаний. 
 
                ***
     Летом 1975-го года новенький детский сад № 25, тот, что на Мефодиевке, как обычно, баловал детишек обширной культурно-развлекательной программой. В теплые дни малышам подавали персональный автобус и возили на экскурсии, на море, на природу. Так было и в тот памятный день: нас – пятилетних почемучек в беленьких панамках – построив попарно, вели к воротам, и все встречные спрашивали:
     – Куда это вы?
     – В «рыбку», на экскурсию.
     – Везёт же людям!
     Всю дорогу мы на радостях верещали как птички, а воспитательница терпеливо объясняла, что «рыбка» – это никакая не Чудо-юдо рыба кит, а Новороссийский рыбный порт, и что нам там будет очень интересно.
     Наконец-то прибыли, от проходной прошли по залитому солнцем бетонному полю туда, где у края причала высился светло-серый пароход, красивый и агромадный как дом. Даже выше. Воспитательница подвела нас к такой же высокой – под самое небо – лестнице, и вахтенный матрос – весёлый парень – сбежал вниз, взял первого малыша за ручку и повел, приговаривая, что бояться нечего, упасть тут невозможно, тем более что под ступенями натянута сетка, дальше неё не прыгнешь. Мы притихли, но всё же пошли за ним вереницей, как гусята, цепляясь за поручни и пугливо взглядывая под ноги, где под сеткой, далеко внизу, мерно плескалась и блестела тёмно-зелёная вода.
     А потом мы чинно сидели за длинным столом в большой комнате, где нас приветствовал крупный улыбчивый мужчина в светлой рубашке с погончиками. Кто это был, мы от волнения не запомнили. Конечно, это мог быть любой человек из команды, у кого на тот момент нашлось свободное время, но мы свято уверовали, что это сам капитан, и никак ни меньше. А может так оно и было.
     Главное, что он оказался радушен, словоохотлив, и щедро делился всеми своими морскими премудростями. Оказалось, что это не простой пароход, а рыболовецкое судно – траулер, и имя ему «Солнцедар»; что сеть, которой ловят рыбу, похожа на большой кошелёк, и называется «трал», а лестница, по которой мы поднялись, называется «трап». Всего одна буква, а какая большая разница! Что комнаты моряков называются каюты, а эта, общая – кают-компания, так сказать, для всей честной компании: комната для отдыха, или гостей принимать, как сейчас…
     Тем временем корабельный повар, который называется «кок», расставил перед нами стаканы с соком и тарелки с конфетами и сладкими пухлыми булочками.
Капитан ярко повествовал в каких водах они ходили, и какую рыбу ловили, и как однажды им в трал угодила морская черепаха, большая, размером с круглый журнальный столик. Бедняга увлеклась, гоняясь за рыбкой, вот и попалась. Отпустили, конечно. Черепахи славные такие, беззащитные, к тому же охраняются законом, и ловить их категорически запрещено.
     Он рассказывал ещё много чего интересного, но лично меня на тот момент больше интересовала сахарная пудра на блестящих булочках. Когда рассказ и булочки подошли к концу, мы совершено уверились, что здесь и вправду интересно, так что даже уходить не хотелось. Попрощались тепло, хором – три-четыре – прокричали «Спа-си-бо!», и, покуда рассовывали по карманам конфеты, капитан пожелал нам учиться хорошо и выразил надежду, что кто-то из нас, возможно, свяжет свою судьбу с морем.
     Потом, на обратном пути, и в садике за обедом, и засыпая в «тихий час», я тихонько шевелила губами, повторяя всё, что могла вспомнить из услышанного. Я не осознавала, скорее, чувствовала, что мой словарный запас обогатился роскошными морскими терминами, и при случае этим знанием не грех и прихвастнуть. А сейчас главное за полдня не растрясти, донести домой этот багаж. Но увы, к вечеру единственное, что я смогла сообщить папе, это то, что место, где мы были, называется «рыбка», корабль – «Солнцедар», кок – это повар, а трап и трал – это вообще разные вещи.

                ***
     Да, в том году мне было пять, а в нынешнем – пятьдесят пять. Подумаешь, каких-то полвека – для истории вообще не срок. Всё течёт, всё меняется – таков закон жизни. Давно уж нет и вагоноремонтного завода, и рыбзавода, и рыбного порта, по сей день любовно именуемого «рыбкой», а славный «Солнцедар» в лихие времена продали «на иголки» в Индию. Да что там, и страны той уж нет на карте мира, осталось только вспоминать. Конечно, как шутил мой папа, раньше и трава была зеленее, и море синее, и девки краше, но всё-таки...
     Сейчас я сожалею об утраченной традиции вести дневники своей жизни, не полагаясь на память. Сколько интересного можно было бы сохранить для потомков!
И пускай скептики твердят: «Да кому это надо!» – я верю, что надо. И именно сейчас я остро, как никогда, понимаю желание людей на закате жизни засесть за мемуары. Да, многие из них не имеют опыта литературной деятельности, но их искренние чувства, их знания позволяют кропотливо, по камешку заполнять пустоты, добавляя утраченные цвета в некогда рассыпанную мозаику истории. А ещё я верю, что покуда мы помним, остаются живыми все и всё, что нам дорого – и люди, и корабли, и улицы нашего детства.