Толстой - красава! О выводах 1812 года

Когда мы отступаем – это мы идем вперед.
                Игорь Растеряев, Русская дорога


Толстой взглянул на Отечественную войну 1812 года глазами человека, пережившего катастрофу Крымской войны. Это словно понять одну катастрофу через другую, две катастрофы. Такого поражения, как в 1855 году, Россия могла, но не испытала в 1812 году. Хотя опустошение в 1812 году было даже большим, чем в 1855 году. Разоренные губернии, дороги, усеянные трупами, сожженные усадьбы, села, города. Сожженная Москва. Голод. Жертвы той войны до сих пор не подсчитаны. За всю кампанию 1812 года не только Великая армия положила 80% своего состава, но и русская армия истаяла в сражениях, походах, от голода и мороза (никто об этом не говорит, но мороз не щадил ни тех, ни других.) И тогда дело окончилось крайне удачно.

И вот Толстой, опаленный поражением самой крупной войны большой России с маленькой Европой (не забываем о сардинцах, не говоря уже о шотландцах), взглянул на ту войну совсем другими глазами. Он увидел, что в мемуарах и историях расцветала какая-то сказка, басня, легенда о людях-богатырях, людях неземной красоты и глубины, храбрости и жертвенности, благородства и ума. Он читал воспоминания и мемуары ее участников, с двух сторон. Читал на французском, читал на немецком, читал на русском. На английском – и том читал. Читал истории генералов, покрытых славой и ранами. Читал бесконечные оправдания, приказы, донесения и доносы. Он ее разоблачил.

Он увидел, что первые лица были движимы тщеславием, что все события происходили вопреки планам, что главнокомандующие не знали, что их движет к известному результату, что армиями (в основном русскими) руководили неопытные полководцы, что в генералитете махровым цветом цвел конфликт между различными партиями, группами, полководцами, причем конфликт этот был многослойный и – что хуже всего – затронул национальные струны. Не Наполеон и его вторгшаяся многоязычная армада причиняла моральный урон русским сердцам, унижала достоинство русского человека, а то, что беззаветными русскими солдатами руководят немецкие офицеры, которые в сложившейся тяжелой ситуации предлагали – с холодным сердцем и расчетом – отступление, хотя русские, вслед за Багратионом, который подобно гомеровскому Менелаю, не умел думать ни вперед, ни назад, готовы были ринуться в бой и умереть. Он и получил свой смертельный осколок в самом начале боя, и навеки остался нереализованной возможностью русских националистов. В то время как Барклай смог отвоевать свое имя, честь и на белом коне въехал в падший к его стопам Париж.

Толстой этот конфликт обозревал и занял одну из сторон этого конфликта, но на самом деле противоречия не разрешил. Толстой тоже не смог ответить на вопрос, заданный в четверостишии Пушкина:

Гроза двенадцатого года
Настала – кто тут на помог?
Остервенение народа   
Барклай, зима или русский бог?

Хотя почему не ответил? Ответил. Судя по всему, Толстой склонялся к варианту «русский бог», если понимать под ним бога случайности и несвоевременности. Победа в Отечественной войне была для русским даром в прямом смысле этого слова: она свалилась с небес нежданно-негаданно и досталась даром. Поэтому похвала в его устах звучит как хула.

Толстой понял, что из той войны были извлечены совсем другие выводы. Толстой пишет, что Бородинская битва закончилась «моральной победой», и за этими словами уже не хочется видеть страшного и неочевидного поражения, бездарной диспозиции, огромных потерь, путаницы и лживых донесений. А генералы соревновались в том, кто какое место займет в аллее славы. Все прикрыто лаком и лоском окончательной победы, изгнанием Наполеона, гибелью наполеоновской армады и тыры-пыры. К той войне относятся такие понятия, как «квасной патриотизм» и «шапкозакидательство», бравада и шпионы. Россия, перед которой открылись двери Европы (после окна), почила на лаврах и не была готова противостоять новой волне кровавых революций. Было подавление Польского восстания, были персидские и турецкие войны, взятие крепости Эривани, забуксовала на Кавказе. Молодые офицеры 1812 года к 1853 году получали свои генеральские и адмиральские погоны и уже мечтали войти в галерею славы. Николай I все свои силы положил, чтобы из России сделать сухопутный (скрипучий парусами) фрегат (а люди уже пересели на паровые броненосцы), великую казарму, воинственную империю и тюрьму, но вдруг все просрал – сардинцам и шотландцам, англичанам и французам, туркам, которые – если взять по отдельности и воевать-то не умели.

Поэтому Толстой, начитавшись Богдановича и Сегюра, стал писать свою Историю Отечественной войны – и она далеко не слащава. Один донос Багратиона на Барклая чего стоит.