А была ли революция?

                А была ли революция?

            Не знаю, кто и как описывал историю России ранее, но к XVII в. здесь сформировался государственно-крепостнический строй, который доживал до очередной смуты, после неё возрождался вновь, пережив при этом «революцию сверху».
                Вообще революция – это переворот, как в физическом мире, так и в политической и социальной жизни народов, в особенности же преобразование существующего государственного строя, совершающееся путём насильственных действий. Причём последнее деяние может совершаться как аристократами (например, свержение царей патрициями в Древнем Риме), так и восстанием всего народа против существующего правительства. Посмотрим, что говорит об этом «Большая Советская Энциклопедия - революция – это «способ перехода от исторически изжившей себя общественно-экономической формации к более прогрессивной, коренной качественный переворот во всей социально-экономической структуре общества». И ещё. «Революция означает гигантский скачок в общественном развитии, переход к новым, более прогрессивным формам социальной жизни» и конечно формам политическим.
                А зачем вообще нужны эти революции?! Стоит взглянуть на советский марксистский подход внимательнее. К. Маркс и Ф. Энгельс, как известно, развивали то, что было открыто до них. А о том, что революции связаны с классовой борьбой, говорили уже их предшественники, французские историки Гизо, Тьерри и Минье. Но Маркс с Энгельсом пошли дальше: они «вставили» революции в свою теорию общественно-экономических формаций (ОЭФ)
                В общество, совокупность людских особей превращает возникновение между ними системы отношений. Основная группа отношений возникает и существует между людьми и в связи с использованием производительных сил - это производственные отношения, (в том числе отношения собственности – кто чем владеет), составляют основу, базис общества. «Поверх» производственных отношений возникают и многочисленные другие, опирающиеся на них и обеспечивающие функционирование общества. Эти отношения (в том числе политические) назвали «надстройкой» на базисе. Те и другие отношения носят устойчивый характер, существуют на протяжении исторически длительного времени в своей совокупности составляют общественно-экономическую формацию.
                Поскольку в процессе своей деятельности человек развивает производительные силы (набирается опыта, внедряет изобретения), то эти силы на каком-то этапе требуют и изменения производственных отношений – базиса.
                Вот тогда надстройка начинает мешать, в этот момент и происходят революции, сметающие всё то старое, что мешает развитию нового. Чем быстрее развивается общество, тем короче исторические эпохи, тем чаще и радикальнее становятся революции. Когда-то они могли длиться веками. На заре советского обществоведения революцию наблюдали даже при переходе от первобытнообщинной формации к рабовладельческой, а после неё – к феодальной.
                Впрочем, больше всего основателей марксизма интересовала капиталистическая формация – главным образом как преддверие к формации социалистической. Именно на этом переходе и должна была состояться социалистическая революция, которая передаст власть из рук буржуазии в руки пролетариата. Об отсталой России Маркс с Энгельсом при этом и не думали и, по убеждению великого философа Н.А.  Бердяева, были «туркофилами», Россию не любили, считали её «последним великим центром поддержки всех реакционных сил» в Европе.
                Истории России они всерьёз не знали, но почему-то решили, что Россия – «передовой отряд революционного движения» в Европе.
                В.И.  Ленин – был скорее не теоретик, а практик, стратег и тактик, как раз и сделал упор на революцию, учение о которой он постоянно «развивал и углублял». «Революционная ситуация» тоже засела намертво в головах людей. Н.Г. Чернышевский, взяв за основу историю Французской революции Фридриха Шлоссера, вывел закон цикличности революций, наметил этапы в революциях, предусмотрел возможность отката революции – «термидора». До конца своей жизни теорией революций от всей души увлекался Л.Д.  Троцкий, также сделавший много ценных наблюдений в этой области.
                Хотя и авторы пишущие энциклопедии стараются выделить основополагающую составляющую, но это достаточно размыто. Как, например, понятие социальная революция, по их мнению, оказывается «кардинальным изменением социально-политического строя, характеризующимся резким разрывом с предшествующей традицией, насильственным преобразованием общественных и государственных институтов в противоположность реформам и социальной эволюции». Хотя если поразмыслить, то при таком определении, пожалуй, и все российские реформы есть революция, ибо и они проведены насильственным путём! Однако, в дополнении здесь трактуется и «смена правящей элиты и общественных отношений, как правило, тоже насильственная».
                Каждая власть по - своему трактует понятие социальной революции. Вот мнение государственного советника Российской Федерации 1-го класса, да ещё и внучка выдающегося революционера В. Молотова, – В.  Никонова. Не в пример коммуниста до мозга костей своего деда, он трактует это всё уже иначе: «революция есть «организованный активной частью контрэлиты с использованием мобилизации масс антиконституционный переворот, который кардинально меняет характер государственного строя». Правда, в другой его книге вдруг появляются и «революции снизу». Но к ним он относится с полным презрением: «они, как правило, бессильны… народ не может победить элиту». Ну дальше его хитросплетения приводить не буду, ибо там такая муть, которая ничего конкретного не показывает.
                Есть ещё мнение псевдоисторика и такого экономиста, главного «революционера» постсоветской эпохи Е.Т. Гайдара: «Революция представляет собой механизм радикальной, системной трансформации всех сторон жизни общества (страны) в условиях слабого (рухнувшего) государства». Вроде всё понятно и просто до банальности. Только непонятно, с чего бы это государство то ослабело, если никаких предпосылок для этого не было. А вот принудительная системная трансформация извне моральной составляющей, а также системы обеспечения общества – была и готовилась к ней преднамеренно и целенаправленно.
                Есть пять ключевых условий возникновения революции, которые, объединившись, к ней неизбежно и приводят. Это прежде всего: кризис государственной власти, кризис во взаимоотношениях между элитами, кризис народного благосостояния, возникновение коалиции части элит и народных масс в атаке на власть и, существование той или иной оппозиционной идеологии.
                Буржуазные революции или революции «Элит» происходят, если скажем, где-то у власти обосновалась элита ленивая и некомпетентная, и она не даёт властвовать элите более пассионарной (по Гумилёву). Тогда и происходит революция, а значит, она выполняет вполне позитивную функцию, оздоравливая элитную составляющую социума. Во-вторых, стоит отметить так называемую институциональную теорию.
                Первая русская «революция», о которой все говорят как о революции, – это революция 1905–1907 гг. Началась «революция» печально – известным «Кровавым воскресеньем» 9 января 1905 г., когда мирная демонстрация питерских рабочих, направлявшаяся на поклон к царю, была расстреляна войсками. Это был роковой шаг власти. Почему произошёл этот никому не нужный расстрел мирных и верноподданных рабочих?
                Затем начались стачки протеста: масштабы их были более значительными, чем раньше, а лозунги стали радикальнее. С февраля 1905 г. стал заметен рост крестьянских выступлений. Стачки стали перерастать в вооружённые восстания: уже в июне подобное имело место в польском городе Лодзь. Крестьянские волнения, бунты в армии и на флоте, протесты и до того активного студенчества и интеллигенции, тяжёлые национальные противоречия (вроде страшного еврейского погрома в Кишинёве или движения поляков) – всё это сливалось в единую симфонию протеста, а своего рода тематическими средоточиями этой симфонии стали Октябрьская стачка и Декабрьское вооружённое восстание. Довольно много в борьбе участвовало женщин-работниц. Уже в 80-е годы прошлого века историки установили, что женщины в действительности были гораздо более солидарны с мужчинами, чем это было принято считать раньше. Правда, профсоюзов и других организаций они чурались.
                В этой революции была и весьма сомнительную роль пресловутого Гапона… Более того, как говорил Н.А.  Бердяев, была подорвана духовная основа русской монархии, прежде всего ложными отношениями Церкви и государства, с несвободой и порабощением церкви. Сервилизм (рабское угодливость или низкопоклонство) Русской Церкви по отношению к государству, национальности и царской власти был самым страшным злом старой России. Противостояние власти и народа продолжалось.
                Всем ходом исторических событий готовилась революция. Война продолжается и не видно конца. Царское правительство обещало, что будет мир тогда, когда будет полная победа над врагом, а победы нет, одно поражение за другим. У власти появляются разные проходимцы, наподобие Распутина (который тащит евреев к власти). Происходит министерская чехарда – министры меняются как перчатки. Пользуясь безволием, а может быть, и безумием царя, министры вели борьбу за портфели. На транспорте полная разруха. На фронт доставляется всё с большим запозданием.
                Появилась нехватка предметов первой необходимости, нет сахара, табака, спичек, в городах очереди за хлебом. В общем, эту картину можно рисовать и рисовать. Вал недовольства неуклонно нарастал. 1916 год, страшный бунт в Туркестане знаменовал грядущие грозные потрясения в этой сфере. Продолжалась и десакрализация царской власти – процесс утраты ею ореола святости, богоизбранности был сложным и неоднозначным, но, как оказалось, необратимым. Люди страдали от того, что, вопреки своему искреннему желанию, они просто не могли любить своего царя. Без радости они воспримут падение монархии и пока с тревогой смотрели в будущее, однако поддерживать последнего императора уже не могли. Интересно, что в процесс десакрализации царской власти свой немалый вклад вносила и Православная Церковь. В сознание православной паствы постепенно внедрялось представление о царе не как о духовно-харизматическом «лидере» народа и «Божием установлении» (помазаннике), а как о мирянине, находящемся во главе государства.
                Духовенство (в частности, члены Святейшего Синода) стремилось обосновать утверждение о том, что между царской властью и какой-либо иной формой правления нет, по существу, никаких принципиальных отличий: всякая власть – «от Бога».
                Не правда ли, достаточно сходная ситуация в России и сейчас. Заканчивается очередной цикл, который ставит много вопросов, на которые население не получает ответы.
                Но вернёмся на несколько лет назад. В ходе народного движения возрождается земская традиция. Причём проявляется она не только в виде бунтов, но и в виде особых органов народного самоуправления, прежде всего советов, которые были прямым порождением сельской общины. Дальнейшее мы также помним. Власть реагировала не только стрельбой и виселицами, но попыталась внести и кое-какие изменения в политическую систему страны. Они хорошо известны: это прежде всего Манифест 17 октября, который можно было (при желании) рассматривать как конституцию. Но только при очень большом желании. Якобы, «Конституция 23 апреля 1906 г. создала самые благоприятные условия для продвижения России к более совершенному состоянию», эдакий «в высшей степени взаимовыгодный компромисс власти и общества». Никаких «условий» она не создала. Была созвана Государственная дума, которую можно было считать парламентом. Казалось, что страна вступила в полосу демократического развития.
                На передний план выдвинулся знаменитый П.А.  Столыпин со «своей» не менее знаменитой реформой. В перестройку и последующие годы совокупность этих явлений потрясла воображение нашего населения. Столыпин явил себя новоиспечённым россиянам античным героем и библейским пророком одновременно. В нём усмотрели ту самую развилку истории, которая могла бы увести страну от кровавого ужаса революции и вывести на торную и светлую дорогу прогрессивного капитализма. Не все так думали при жизни Столыпина. Например, такой «свидетель», как Милюков, писал: «В трагические герои возведён тут человек, не лишённый таланта и известной доли гражданского мужества, но употребивший свои таланты и свою волю на осуществление политических актов, продиктованных руководителями дворянских съездов» (Милюков П.Н. Двадцатилетие русской революции… С. 95).
                Впрочем, интересно, что даже сторонники альтернативного подхода к истории в Столыпине реальной альтернативы не наблюдают.
                Теоретически можно предположить, что реформы Столыпина могли бы изменить путь России, только к, сожалению, теоретически. Некоторые трактуют его деятельность как «революцию», и тогда Ленин и тем более Сталин оказываются «контрреволюционерами». Но это уже явный перебор: реформа, она и есть реформа. К тому же реформа неудачная… А что же наша революция? Она была подавлена. Да и была ли она вообще? Батюшка-царь на рассказ Столыпина о подавлении революции реагировал раздражённо, высокомерно: «Я не понимаю, о какой революции Вы говорите. У нас, правда, были беспорядки, но это не революция… Да и беспорядки, я думаю, были бы невозможны, если бы у власти стояли люди более энергичные и смелые…». Любой непредвзято настроенный историк скажет, что и Манифест, и новая редакция Основных законов «в малой степени покусились на прерогативы самодержавия». Это видят как отечественные, так и западные специалисты, справедливо полагая, что царизм подавил «революцию» не уступками, а привычной тактикой репрессий, что ни «революция», ни Столыпин не продвинули Россию к парламентаризму.
                Что касается Думы, то за всю историю страны не было более чужеродного и бесполезного учреждения, бесполезного совершенно для всех, для власти, для революции, не говоря уже о крайне правых, а главное – для страны. Государственная дума того времени, да и сегодняшняя (от перемены мест слагаемых – сумма не меняется), что – то среднее от скрещивания идеального западного парламента с русскими условиями и в сущности, ничего самой не представляющее.
                То же самое можно сказать и о российской псевдопартийной системе. В России никогда ещё не было партий, которые имели бы отношение мало-мальски к демократиям вообще. Сколько о ней бумаги исписано! То, что российские партии не имеют никакого отношения к западным демократиям, стало ясно уже давно. Бердяев одним из первых сказал о том, что партии у нас – фикции, а партийные ярлыки – условные знаки. Но в то же время Булдаков верно подметил, что этот партийный «пустоцвет» был, однако, способен провоцировать смуту.
                Современникам произошедшее не казалось революцией. Вот что сказал об этом Милюков: «Уступки власти не только потому не могли удовлетворить общества и народа, что они были недостаточны и неполны. Они были неискренни и лживы, и давшая их власть сама ни минуты не смотрела на них как на уступленные навсегда и окончательно».
                По мнению консерваторов, политическая система, которая возникла в результате «революции 1905–1907 гг.», конституционной не являлась. Реформационные силы ограничение монархической власти как будто признали, но революцию – не очень. Октябристы расценивали её как смуту, а кадеты, – уж во всяком случае, – не как классический образец. Поэтому 1905– 1907 гг. можно считать неким преддверием смуты. Хотя под определение классической российской смуты эти события также не подходят, так как власть в это время, даже разлагаясь изнутри, сохраняла ещё некую твёрдость и незыблемость. Раньше эту «революцию» характеризовали как буржуазную, или буржуазно-демократическую. Ленин, например, считал её «крестьянской буржуазной революцией». Почему? Потому, что её задачей было «свержение царского самодержавия, царской монархии и разрушение помещичьего землевладения, а не свержение господства буржуазии».
                Не дворец и не деревня, а город стал в России источником революции. Это свидетельствовало о том, что страна стремительно урбанизировалась, становилась городской цивилизацией. Чем всё, что мы знаем о том времени, отличается от подобных проявлений сегодня? Только степенью напряжения. И тогда, и сегодня все «сегменты» российского общества были настолько разрозненны, что не могли действовать солидарно, не могли создать общих институтов и вообще объединиться в рамках класса или этноса.
                Как пелось в одной из песен советского периода: «Есть у революции начало, нет у революции конца!» Ясно, что без предшествующего времени революционный 1917 год не понять.
                Сначала была «Великая Октябрьская социалистическая революция», а потом, во времена перестройки её «новейшие историки» опустили до «переворота». Однако уже чувствовался февраль: многое витало в воздухе, кое-кого «не покидало какое-то гнетущее предчувствие огромной беды» и февраль грянул в столице. «Революция и обязана была произойти в Петрограде» (В.П. Волобуев). В эпохальном событии российской истории, как всегда в России, сыграла определённую роль природа. Можно её назвать и «случайностью». Зима 1916–1917 гг. была суровой – с низкой температурой и обильными снегопадами. Погодные условия осложнили работу и без того изношенного транспорта, усугубили транспортную проблему. Был затруднён подвоз топлива и продовольствия в столицу страны, и, хотя запас муки в Петрограде был значительным, стала нарастать паника – курсировали слухи о надвигающемся голоде.
                Продовольствие как будто есть, но в то же время его нет (ну прямо, как в период перестройки 1991г).
                А как точно заметил последний выборный декан Московского университета, а затем эмигрант М.М. Новиков, «нет лучшей школы для революционного воспитания, как бесконечное, а подчас и бесцельное стояние в очередях перед почти пустыми магазинами». Люди в нашем государстве очень боятся таких ситуаций. Они и по сей день опасны: стоит распространиться слуху – и в городе пропадает соль, йод… и бог ещё знает что! Запускается ужасный механизм психологии толпы, которая под воздействием страха способна на всё. Опустели булочные, выстраивались гигантские очереди за хлебом… По ряду причин закрылись заводы, в том числе и знаменитый Путиловский. Впрочем, нельзя не отметить и объективные предпосылки. По убедительному предположению Н.Н.  Смирнова, город был переполнен беженцами из прифронтовых регионов, должный учёт которых отсутствовал, и к началу февраля численность населения столицы превысила критическую отметку в 3 млн человек. В этой ситуации в городе была необходима сильная власть.
                Государь же, не понимая всей опасности происходящего, 22 февраля отправился в Ставку, которая находилась в Могилёве. Временами он впадал в апатию, которая, как говорили, поддерживалась к тому же изрядным количеством потребляемого алкоголя. То, что на его месте в Петрограде осталась его жена, отнюдь не оздоровило обстановку в столице.

                Продолжение