Право на жизнь

ГЛАВА 1. ВСЁ УЖЕ ПОДЕЛЕНО

Весна 1995 года пришла настороженной, как будто сама чувствовала — в этот раз её не ждут.
Мокрые сугробы ещё лежали в тенях дворов, а с крыш свисали тонкие ледяные клыки, готовые рухнуть на любого, кто зазевается.
Дворники, подметая прошлогодние окурки, смотрели в землю. Люди жались в подъездах, как в бомбоубежищах — не потому что шли бои, а потому что никто уже никому не доверял.
Москва, как всегда, куда-то бежала. Газеты пестрели: «разборка», «ритуал», «ошибка».
Это был симптом больного, дёргающегося в горячке города, который уже не знал, кто он: столица великой страны или бешеный рынок с человеческими ставками.
Промозглая весна стелилась по улицам. Капли дождя били по стеклам маршруток, и прохожие прятались под зонтами, будто от самой реальности. Люди смотрели друг на друга с настороженностью и опаской — как будто хотели убедиться: жизнь продолжается или...
Три года как не стало огромной страны. Всё рухнуло — и стояло на обломках, дрожащих под ногами.
Москва болела — не простудой, а чем-то раковым, съедавшим её по миллиметру.
В баре гостиницы «Интурист» Георгий Цинцадзе смотрел сквозь стекло на московскую толпу — одинаковую, быструю, серую.
Он знал: Москва — не Тбилиси. Здесь пахло не киндзмараули и лобио, а дорогим бензином, мокрым асфальтом и тревогой.
На столе лежала свежая газета. Заголовки кричали:
«На Воронцовских Прудах — четверо подростков», «Застрелен Владислав Листьев», «Очередная ошибка? Или ритуал?»
Гога провёл пальцем по заголовку и вздохнул.
— Москва, как Москва, — пробормотал он, щёлкнув зажигалкой.
Он не знал, зачем его так срочно вызвали. Но нутром чувствовал: это не совпадение.
  Встреча должна была состояться в отдельной комнате ресторана на Старом Арбате. Название не запомнил — то ли «Купеческий» или «Дворянский». До анекдотичного: вчерашние воры, позавчерашние комсомольцы — все вдруг стали дворянами, с гербами.
Его ждал человек в штатском. Представился: полковник Сергей Николаевич.
Он пил чай с мёдом, с неприятным причмокиванием. Говорил медленно — как будто печатал на разбитой машинке.
— Георгий Валерьевич, — начал он.
— Валерьянович, — резко поправил Гога.
— Ну-ну, Валерьянович, — усмехнулся полковник, впервые чуть приподняв брови. — У тебя хорошая репутация. Чистый выход. Смотрящий по линии экспорта. Контакты с турками — стабильные. Это нам подходит.
— Кому "нам"? — лениво бросил Гога, откинувшись на спинку кресла.
Полковник улыбнулся сардонической улыбкой.
— Тем, кто сегодня решает, кто будет жить, а кто — просто подписывать документы.
Уличная система мертва. Всё — поделено.
Остались только те, кто умеет думать… и кто читает между строк.
Он придвинул к Гоге папку.
Демонстративно, с деланным спокойствием, в котором читалась угроза.
— Вот маршруты. Вот фирмы. Вот прикрытие. По бумаге — твоё...
— А если я откажусь?
Полковник слегка наклонился вперёд. В голосе не было ни угрозы, ни раздражения — только констатация:
— Тогда, Георгий Валерьевич или  …Валерьянович, ты снова станешь Гошей.
А Гоше — места в этой Москве больше нет.
Гога молчал.  Мысли стучали в голове, как дробь по броне — ритмично, глухо, тревожно.
Он знал: это не предложение. Это — завуалированный приказ.
Входишь в систему — живёшь. Не входишь — либо исчезнешь, либо не доходя до дома, как Листьев...
    На выходе Гога достал сигарету, закурил. Руки дрожали. Не от страха — от злости. Он понял: в этой партии его двинули по доске.
Но игра только начинается. И он  решил — быть в ней пешкой— не его кредо. Он привык ставить  — мат.

ГЛАВА 2. ПЕРВАЯ ФИРМА

Москва раскинулась внизу, будто чёрная пантера, уставшая от собственного разгильдяйства. С тринадцатого этажа огни Тверской казались ожерельем на старой шее. Гога смотрел на этот город как на женщину, с которой когда-то был близок, но теперь едва узнавал. Всё те же черты, но выражение, и суть — чужие.
Он стоял у окна, не двигаясь, как будто ждал, что город первым подаст знак. На столе лежала папка — плотная, тяжёлая, с тяжестью чужих решений. "Подарок" от Сергея Николаевича. Внутри — схемы, маршруты, фамилии, прикрытия. Пять фирм, каждая с легендой: зерно, стройматериалы, логистика. Все — фикция с громкими именами. Но между строк — алмазы, изумруды, кобальт. Огромные деньги.
  Кобальт светился в сознании, как подсвеченное пятно на рентгене. Не металл — пароль. Он соединял войны и экологические саммиты, бандитов и дипломатов. Через Швейцарию, через Израиль, через джунгли. Через кровь.
Гога знал — это не просто бизнес. Это настольная игра по-крупному. Его приглашали не к сделке — к раскладу. Он знал: его проверяют. Не на лояльность — на пределы. Вернулся ли? Готов ли снова? Он пришёл, но — в свою партию.
Он набрал номер.
— Добрый день, компания «Восточный транзит».
— Это Гога Цинцадзе. Завтра у меня встреча. Подтвердите адрес.
— Улица Щепкина, 22. Офис 47. Второй подъезд.
Он не записал. Он никогда ничего не записывал. У него всё фиксировалось в памяти — чётко, как выстрел.
Сталинка встретила Гогу облупленной дверью и запахом пережаренного масла. Секретарь — девушка с маникюром цвета свежей крови, со скукой в голосе и отрешённостью в движениях.
— Я к Сергею Юрьевичу.
— Он в командировке. Неделю не будет, — холодно бросила она, не подняв глаз.
— Кто вместо него?
— Замены нет. Я передам, — сказала она и протянула конверт, как приглашение в пустоту.
Лист — без подписи. Только логотип и латвийский счёт. Бумага, не несущая ни тепла, ни риска.
    Он вышел. На улице стояла та же «Волга», которую он заметил при входе в офис полковника. Газета. Водитель. Тени. Он всё понял...
В номере он разорвал визитку Сергея Николаевича. Бумага шуршала, как сухая трава. Он знал: если позвонит — игра закончится. Останется только расплата.
  Он назвал свою фирму «Сибторглайн»: пустая оболочка, как канистра без этикетки. Под таким названием можно торговать хоть апельсинами, хоть оружием. Вошли свои. Проверенные временем и делом. Без биографий, но с историей — бойцы Джабы. Люди без сантиментов. Ребята, у которых рука не дрожала ни на войне, ни в подворотне. Мускулистые, коротко стриженные, с прямым взглядом и тяжёлой походкой — они не нуждались в представлении. Те, кто не смотрит в глаза — смотрит в действия.
Среди них были и "иностранцы" — Толя Вайс и Марк Гоф — двое, кто знал толк не только в силе, но и в языках. В семидесятых мальчишками они репатриировались в Израиль, служили в спецназе, имели опыт боёв с террористами. В девяностые, почувствовав, что в мутной воде России ловится крупная рыба, "вернулись".
— Рискуете, — говорили им.
— Без риска — останешься тенью, — отвечал Марк.
Ребята были ушлые... и рисковые. Быстро сориентировавшись в ситуации, они создали свою фирму: "ТЮВГ" — охрану с ширмой. Фирма занималась услугами телохранителей, с несколькими филиалами в России, Украине и Израиле. Под ширмой —  было всё, что приносит наличность через несколько банков.
С Гогой их связывали годы работы — от рыночного рэкета в Грузии и Украине до тонкой логистики крупных сделок. Тогда — «крышевали» контейнеры. Теперь — могли «вести» любую операцию: от обналички до силового захвата. Но ставки стали совсем другими. Они — выросли.
Документы от полковника лежали на столе, словно карта минного поля. Все тропы — через кровь. Сьерра-Леоне, Ангола, Бразилия, Конго. Кобальт шёл через тела. Марк и Толя были в Конго дважды. Формально — от транспортной компании. Фактически — посредники между жизнью и смертью.
Они не задавали вопросов. Их уважали даже те, кто стреляет прежде, чем говорит.
Гога был напряжён. Слова полковника не выходили из головы:
— Тогда вы снова станете Гошей. А Гоше... здесь нет места.
Как будто заноза под кожей. Улыбка — ледяная. Слова — шрам.
Георгий Валерьянович — пока ты нужен.
Гоша — когда пора исчезнуть, — каруселью крутилось в мозгу.
  Он сидел над картой. Это не карта — это диагноз. Пункты, маршруты. Ни лиц, ни судеб. Только логистика мирового мрака.
Из Конго — через Найроби.
Из Бразилии — через Лиссабон.
Из Анголы — через Шанхай.
Масштаб — за пределами личного. Но сказать «нет» — всё равно что выйти из самолёта в полёте.
Марк вошёл без стука:
— Ты как на девятый день после похорон.
— Думаю о полковнике.
— Главное, чтоб он о тебе не подумал первым.
— Вот как раз и думаю об этом.
Марк кивнул, как кивком закрепляя обещание:
— Скажешь — двинем. Я за тобой.
Время шло...   «Сибторглайн» рос. Бумаги пухли. Деньги текли. Но воздух становился тяжелее — пахло расплатой.

ГЛАВА 3. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Звонок разбудил Гогу в 6:17 утра.
Номер — незнакомый. Голос — дрожащий, почти шёпот, как у человека, который говорит, сжав зубы.
— Вы... Георгий Валерианович?
— Ну, я. А кто это?
— Сергея Николаевича...его  ночью... взорвали в машине. На выезде из Одинцова. Без шансов. Голос дрожал. Послышалось всхлипывание.
— С вами должны встретиться. Это — важно. Запишите координаты…
Пауза..
Гога не удивился. Даже не сел в кровати.
Он откинулся на подушку, глядя в потолок.
— Отличная, быстрая работа, — подумал он.
Пальцы привычно скользнули по тумбочке, нашли сигарету.
  Дым пошёл в потолок. Холодный, как улица за окном.
Он вспомнил Сергея Николаевича. Вечно улыбающийся, в костюме цвета мышиного интеллекта, с манерами начальника тюрьмы.
За этим фасадом — полевик старой школы. Без иллюзий. Без тормозов.
И, снова всплыли в памяти его слова:
— Тогда Георгий Валерьевич, или как там  тебя — Валерьянович, ты снова станешь Гошей. А Гоше нет места в нашем городе.
Слишком много знал мужик и давно  перешёл черту.
Гога не стал переспрашивать. Не спросил, кто звонит. Не предложил соболезнований. Просто нажал «отбой».
  Он встал, накинул халат и подошёл к окну.
На улице шёл снег. Серый, липкий — такой же, как мысли в голове.
Смерть Сергея была не просто новостью. Это был сигнал.
Не от врагов — от своих.
Мол, смотри, как быстро всё решается.
Мол, ты следующий, если не включишь режим тишины.
И Гога всё понял.
  В этом зубастом мире не поможет ничего... Ни связи. Ни прошлые заслуги.
Он был в игре, в которой призы не выдаются — только списки на устранение.
Через двадцать минут он уже ехал в сторону офиса.
Без охраны. Без сигнала.
 Слова Марка  стучали по голове без молотка гвоздями:
— Только скажи, когда двигаться. Я — рядом. 
Гога резко повернул машину в сторону гостиницы , вспомнив утренний звонок...
 — Как я мог забыть? —  произнёс он в сердцах вслух.

ГЛАВА 4. СЕРЫЕ ГЛАЗА

  Ресторан гостиницы «Советская» дышал прошлым.
Потёртые кресла, лампы с бахромой, зеркала в бронзовых рамках — всё словно сошло с киноплёнки семидесятых. Здесь ещё подавали чай в стаканах с подстаканниками и играли «Сентиментальный вальс» на фортепиано.
Гога пришёл раньше на двадцать минут.
— Нас двое,— бросил он подскочившему у входа мужику в костюме цвета весенней травы.
Он выбрал столик у окна, сел спиной к стене. Закурил. На столе — пустая чашка и тишина, натянутая, как струна.
Он ожидал женщину в трауре.
Ту, чей голос звонил в трубке холоднее новостей о смерти. Вдову. Пожилую, с сединой на висках и взглядом, в котором поселилась глубокая скорбь.
  Но  ровно в 15:00, как и обещала, к его столику шла высокая, стройная, молодая женщина.
Гога поднял глаза.
Она шла, не оглядываясь, — как будто за ней не было ни шлейфа похорон, ни полковника, ни страха.
— Можно? — голос оказался ниже, чем он ожидал. Почти шепот. Но шепот уверенного человека.
Он кивнул.
— Конечно. Хотя, признаться… Он замешкался. Вы — жена Сергея Николаевича?
— Это имеет столь важное значение? — ответила она вопросом на вопрос, усаживаясь напротив.
  Гогу поразила глубина ее роскошных серых глаз, обрамлённых длинными ресницами.  Копна густых пепельно-каштановых волос, собранных валиком оттеняла светло-розовую шею.
 Перед ним сидела  сильная женщина, знающая себе цену.
— Простите, — наконец произнёс он, чуть склонив голову. — Просто, я ожидал…
— Вас дезинформировали. — Она бросила эту фразу как вызов, не отводя взгляда.
Официант подскочил с меню. Она даже не взглянула на карточку:
— Чай. Без сахара. Чёрный. Лимон отдельно.
— Значит, вы знали полковника, — выдавил из себя Гога, скрестив пальцы на столе.
— Я знала Сергея Николаевича лучше, чем его жена. А вы? — В голосе её не было дрожи. Ни сожаления, ни страха. Только сухой, хорошо отрепетированный тон.
— Меня с ним связали… документы. Предложение. Бизнес. — Он посмотрел ей в глаза.
— Я знаю. Вы теперь в игре, — ответила она и медленно потянула чайную ложку к себе, будто проверяя металл на прочность.
— А вы в какой роли?
Она чуть усмехнулась — безрадостно.
— Я — та, кто знает больше, чем вы думаете. Хочу предупредить: не задавайте лишние вопросы. Это — чревато…
Гога молчал. Он видел — она не блефует. В ней не было игры, только холодный расчёт.
Он сжал пальцами чашку — она вдруг показалась слишком тонкой.
— Почему?
— Потому что вы не играете по правилам. А здесь не любят тех, кто мыслит шире, чем полагается.
Она достала из сумочки тонкий конверт и положила на стол.
— Тут список. Люди, которых  не должны трогать. Ни сегодня, ни завтра. Особенно — этого.
Она постучала ногтем по одной из фамилий. Гога не стал смотреть.
— А если я нарушу?
Она встала.
— Я вижу вы очень смелый. Ну, ну... Она резко встала и пошла к выходу — не оглянувшись. Как и пришла.
Он остался один. С чашкой, конвертом и странным чувством, что на этом встреча не закончилась — она только началась.

ГЛАВА 5. ДВА ИЗРАИЛЬТЯНИНА

— Так, — сказал Гога, указывая пальцем на список. — Теперь вы мне расскажете. Почему именно ты, Марк, в этом списке? И почему подчёркнут? Кто вас крышует? Что вы от меня скрываете?
Они переглянулись. Толя медленно загасил сигарету о стеклянную пепельницу.
— Мы оба были там, Гога, — первым заговорил он. — В Конго. По линии одной... конторы. Без флага, без гимна. Формально — безопасность. А на деле...
— Немного больше, — подхватил Марик. — Толя был снаружи, я — внутри. Джунгли, рудники, бараки. Познакомились с генералом Нджумой.
— Я слышал, что его спонсировали французы?
— Французы — витрина, — отрезал Толя. — А за ней — тот, чьё имя не произносят всуе.
Наступила пауза.
— Бывший шеф МОСАДа. Сначала — как бы советник. Потом — архитектор. Он построил им армию. Не для защиты. Для зачистки.
Гоф посмотрел в пол:
— Израильтяне получили свою франшизу. Коррумпированную. Ресурсы — по нулевой цене. Контроль — у «Гленкур». А тех, кто возражал, — в землю.
— Ты хочешь сказать, что МОСАД крышевал Гленкур?
— Не официально. Через "пенсионеров", — сказал Толя. — Зато эффективно. Мы везли туда спутниковые телефоны, приборы ночного видения, навигацию. В обмен — кобальт, вольфрам, золото. Алмазы шли налом. Прямо в кейсах.
— Детей тоже видели. Рабский труд. Малолетки в шахтах, — Гоф говорил отрывисто. — А потом — тела. В кислоту. Чтобы не считали. Чтобы не искали.
Он резко встал и подошёл к окну. Гога молчал.
— Один мальчишка... — голос Марка дрогнул. — Художник. Рисовал углём на стенах бараков. Умный. Тихий. Хотел его вытащить. Не успел. Подглядывал за белыми. Его застрелили.
В комнате повисла тишина. Только шум улицы за окном — чужой, отстранённый.
— Теперь ты понимаешь? — МАрк обернулся. — Я не просто ветеран. Я — носитель. Если я заговорю — посыплется всё. Не только Конго. Лондон, Женева, Торонто. У каждого найдётся кусок вины.
Гога усмехнулся уголком губ:
— Скажу откровенно. Тут логики ноль. Если ты такой носитель, то с тобой давно должны были разобраться. Нет человека — нет проблемы.
Толя нервно щёлкнул зажигалкой, затянулся.
— Я не могу сказать всё сейчас, — выдохнул он. — Но у меня есть аргумент. Весомый. Скоро поймёшь, почему я всё ещё жив.
— Значит, я сел за стол, где играют не фишками, а головами, — тихо сказал Гога. — Ладно. Ждать так ждать. Только без фокусов. Со мной это не пройдёт. У меня, как и у вас, гены не вода. Мама из Одессы. Ротман.
Толик усмехнулся:
— Вот, я всегда чувствовал — ты наш человек.

ГЛАВА 6. МЕТРОПОЛЬ

    Разговор в офисе закончился, но вопросов стало только больше. Гога не мог успокоиться.
Почему Гоф до сих пор жив? Почему "носителя" не устранили, если правда, которую он хранит, может обрушить не только Конго, но и Женеву с Лондоном?
Он вышел на улицу, прошёл пару кварталов, не замечая ни людей, ни машин. Потом резко свернул в переулок, сел в такси и сказал:
— «Метрополь».
Старый номер — проверенное убежище. Ни камер, ни знакомых лиц, ни чужих звонков. Он зашёл, бросил пиджак на стул и молча включил чайник. Кипятком залил полную ложку арабики. Кофе не помог.
Он набрал Марка.
— Можешь подъехать?
— Уже еду, — ответил тот без уточнений. И действительно приехал довольно быстро.
Гога спустился в ресторан отеля. Навстречу ему шёл Марк.
— Ты не отдохнул? — спросил он.
— Плохо выгляжу? — Гога посмотрел Марку в глаза. Они ничего не выражали...
Гога сел за угловой столик у окна, взял газету. Аппетита не было. Рядом сидел Марк — тот самый Гоф, имя которого значилось в списке, подчёркнутое жирной линией. Он курил сигарету и пил кофе — как человек, которому уже нечего терять.
В противоположную сторону ресторана шла пара. Женщина — высокая, стройная, с роскошным валиком тёмных волос и в светлом пальто до щиколотки. Она шла легко, ровно, будто ковёр под её ногами был только для неё. Рядом — высокий мужчина в одеянии афганского моджахеда: просторный халат, тюбетейка, кожаные сандалии. Его шаг был уверенным, взгляд — тяжёлым.
Гога сразу узнал Милу. Он приблизил газету к лицу — не для маскировки, скорее как инстинктивный щит. Он не хотел, чтобы она его увидела.
Марк резко наклонился к Гоге и прошептал:
— Это генерал Наджаб.
Имя ударило в висок. Легенда, призрак спецопераций, человек, которого не было на фотографиях, но которого боялись даже в закрытых штабах. А рядом с ним — Мила.
Но это была уже не та Мила, с которой он встречался в ресторане после убийства полковника. Тогда — сдержанная, холодная, но ещё способная дрогнуть. Сейчас — другая. У неё больше не было шансов дрогнуть. У неё были роли. Маски. Цели.
Они сели за столик в центре зала.
Гога снова взглянул на Марка. И снова — не нашёл в нём тревоги. Только лёгкую усталость. И тогда мысль, которая терзала его весь день, стала отчётливой:
Почему именно Гоф?
Почему в том списке подчёркнута его фамилия?
Гоф и Вайс были в Конго вместе. Они оба знали, оба видели. Но подчёркнули — только его.
Гога нахмурился. Он не задал вопрос вслух. Но он уже звучал. Громко.
Может, Гоф не просто свидетель? Может, он — часть схемы?
И если так, то кто на самом деле сидит рядом с ним?
И на чьей он стороне — сейчас?
— Гога, мне не нравится твоя напряжённость... Где юмор, где улыбка с сарказмом? — Марк почти шептал, он явно не хотел, чтобы его увидели... не хотел засветиться.
— В номере я тебе кое-что расскажу, чтобы не терять твоё доверие, — продолжал Марк. — Я его ценю и надеюсь, ты мне доверяешь.
Гога молчал...
Мила что-то сказала Нджуме, он кивнул и сел на диван напротив их стола. Мила осмотрелась, и её взгляд на секунду остановился — точно, холодно — на Марке. В её лице не дрогнул ни один мускул, но это был сигнал. Она знала, что и он её видит.
— Она работает с ним? — Гога нахмурился.
— Она работает на тех, кто управляет и им, и всеми. Понимаешь? Она — связующее звено. Вчера она приносила тебе список. Сегодня — представляет Нджуму.
— Значит, всё не просто. И не только про шахты.
— Шахты — это лишь начало. Там — сырьё. А тут — информация. Сеть. Рычаги. И я, увы, не только носитель, но и переводчик между мирами.
— Думаешь, она его крышует?
— Думаю, она его направляет. Или проверяет. Возможно — оба варианта.
Мила и Нджума поднялись. Ушли в зал, закрытый на обслуживание. Марк смотрел им вслед.
— Если она с ним — это значит, всё пошло на новый уровень. А мы теперь — не просто игроки. Мы — фишки.
Гога медленно сложил очки и убрал газету.
— Я всё ещё жду от тебя конкретики... — бросил он Марку. — Встретимся в офисе. Есть проблемы с Бразилией...

ГЛАВА 7. БУМАГИ И КОНТРАБАНДА

    Утро в Москве пахло февральским асфальтом и кофе с ванилью. Гога стоял у здания Министерства внешнеэкономических связей и смотрел, как на крыльце курят клерки в одинаковых плащах. Его интересовала только одна дверь — на третьем этаже. Там сидел человек, к которому нужно было попасть любой ценой.
С ним не встретишься по записи. Только через неё. Через Марину. Высокая, с рыжими, гладкими волосами, салатовыми, выразительными глазами. Она слегка картавила. В прошлом — комсомолка, в настоящем — главная преграда между крупными деньгами и крупными неприятностями.
Они познакомились месяц назад — случайно, на приёме. Тогда она ещё не знала, кто он. Но он сразу понял: у неё есть ключи. И не только от кабинета.
Теперь всё зависело от неё. Надо было срочно попасть на приём: в Бразилии зависла партия изумрудов. Курьер — Артур, по кличке Зелёный — пропал по дороге из Манауса. Его искали три дня и нашли со связанными руками и изрезанным бритвой лицом. Была информация, что камни на месте. Их не нашли.
Нужна была срочная подпись московского чиновника. Без неё — груз не выпустят. А без Марины — не будет подписи.
Он появился в приёмной под видом представителя «Транслатин Минералс». Костюм, очки, портфель. Улыбка на миллион. Марина подняла глаза от бумаг — и на секунду всё вспомнила. Он видел это.
— Георгий Валерьянович? — голос сухой, но в нём был нерв.
— Именно. Могу занять три минуты? Деловой вопрос.
Она не ответила сразу. Потом встала.
— Давайте быстрее. Он между звонками.
Они прошли в пустой кабинет рядом. Пока закрывалась дверь, её рука на миг коснулась его пальцев. Казалось — случайно. Но ни один из них не отдёрнул руку.
— Артур мёртв, — сказал он.
— Я знаю, — тихо ответила она.
— Нам нужна бумага. Сегодня.
— Это не так просто. Но я постараюсь.
Он посмотрел на неё — и понял, что это «постараюсь» стоит ей больше, чем кому-то жизнь. Она была в игре. Глубже, чем он думал.
— Ужин? — спросил он.
— После подписи.
Она улыбнулась. Глаза чуть прищурились — как у кошки, готовой прыгнуть.
Марина достала бумаги быстрее, чем он ожидал. Возможно, даже быстрее, чем это было безопасно. Уже на следующее утро он получил сигнал: документы подписаны, заверены, отправлены через внутреннюю систему.
Гога сидел в кафе на Арбате, пил эспрессо и слушал, как по стеклу ползёт московский март. Дождь, грязь и короткое окно между провалом и спасением.
Важа сидел напротив.
— Всё прошло, — сказал он без прелюдий. — Подписи есть. Можно грузить.
— Сколько у нас времени?
— Максимум трое суток. Потом начнётся суета. Нас уже ищут. В Бразилии всплыли остатки связи Артура. Кто-то из местных слил координаты склада. Не сегодня — завтра туда нагрянут.
— Люди готовы?
— Марк уже на месте. Наш человек в Сантосе держит порт. Только вопрос — как вывозим? Через Перу? Или снова — парагвайская граница под видом медтехники?
Гога задумался.
— Медтехника. Только через частный борт. И не дай бог, кто-то проболтается.
— Я уже всех предупредил. Все понимают: если хоть одно слово — ищем новое дно Амазонки.
Он достал из внутреннего кармана тот самый лист с подписями. Пахло бумагой, страхом и женскими духами. L’Air du Temps. Марина. Всё держалось на ней.
Он всё ещё доверял Марку. Но не вслепую.
— Он не один туда поехал, — тихо сказал он.
Важа поднял взгляд.
— С ним — Нугзар.
Гога чуть усмехнулся:
— Доверяй, но проверяй, — бросил он. — Ты меня понял?
— Понял, — кивнул Важа.
— Вам я могу доверить даже свою голову... Ты про Зазу слышал что?
— Нет. Я уже год как не был в Тбилиси...
Они встали одновременно. Контрабанда началась.
И если кто-то думал, что изумруды — это просто камни, он не знал, сколько стоит крошечный зелёный кристалл, когда под ним — смерть, нефть и дипломатия.

ГЛАВА 8. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Вечером, когда всё уже было согласовано — вылет, схема, прикрытие, — Гога поехал в ресторан встретиться с Мариной. Она обещала прийти сразу после работы. Ему нужна была эта женщина. Он видел в ней человека, с которым он хотел поговорить по душам — без угроз и подписей.
Марина пришла вовремя, с немецкой пунктуальностью. Уж точно не сразу после работы. На ней было шикарное чёрное маленькое платье, высокие каблуки. Серьги с огромным бриллиантом сверкали под лучами ресторанной люстры...
Телефон зазвонил в тот самый момент, когда Гога поднимал бокал за её здоровье. Сигнал был короткий, резкий. Из Тбилиси.
Голос был чужим, глухим:
— Его нашли. Мёртвым. У Тбилисского моря. Мы искали три дня. Приезжай.
Гога не сразу понял, о ком речь. А потом в горле что-то сжалось.
— Кто?
— Заза. Твой Заза.
Детство, грязные переулки, «на раз-два», украденные арбузы, драки за честь — всё схлопнулось в этом имени. Заза — единственный, кто знал его до всех этих паспортов, схем и валют. Заза, которого так ему не хватало здесь, в Москве.
Гога молчал. Потом тихо сказал:
— Прости. Обстоятельства. Мне срочно нужно уйти.
Марина понятливо кивнула:
— До следующей… если у тебя будет время.
— Высылайте машину. Я лечу утром. Голос дрожал, Гогу знобило.
Важа не спрашивал лишнего, когда услышал. Только кивнул:
— Тбилиси?
— Да. Убили Зазу.
— Это предупреждение?
— Или месть. А может — проба. Проверка, как я отреагирую.
— Тогда тебе надо ехать. Там — корни. Там — ответы.
Гога кивнул. Планы по Бразилии откладывались.
Теперь — только Тбилиси.
Тбилиси конца 90-х представлял собой довольно убогое зрелище. Крах коммунистической системы в Грузии, как и в остальной части социалистической сферы, привёл к травматичным — быстрым, всеобъемлющим, фундаментальным и неожиданным — социальным изменениям. Внутренние распри, гражданская война... Население бедствовало.
Город, когда-то тёплый и певучий, затянулся вуалью отчаяния. Чёрные одежды, серые лица, пустые магазины, перебои с электричеством, улицы без света и смысла. Даже воздух, казалось, пахнул безысходностью.
Но келех — поминки по-грузински — Гога организовал по-царски.
Столы буквально ломились от яств. Он достал всё — через своих. Старые друзья, бывшие бойцы, даже пара чиновников из мэрии — все пришли.
Не просто попрощаться с Зазой. А показать: Гога вернулся.
И теперь будет задавать вопросы.
Тосты звучали один за другим. Кто-то вспоминал школу, кто-то — драку на переулке, кто-то — как Заза спас соседа от пули в перестрелке.
А Гога молчал. Только пил. Пил много… И смотрел в огонь лампы, словно ища в нём тот свет, который они вместе когда-то зажигали — в других, ясных днях.
Но тени прошлого уже начали сгущаться.
Гога чувствовал себя виноватым. Не нужно было ему втягивать Зазу в историю с афганской контрабандой. Это была тонкая, грязная работа — сопровождение груза, который шёл через третьи руки под видом гуманитарной помощи. Он мог поручить это только Зазе. Потому что доверял.
И Заза поплатился.
Он был убит не случайно. Его искали. Его сломали. Возможно, пытали. Всё ради того, чтобы вытащить информацию, которую он, может быть, и не знал.
Гога оставил вдове деньги — столько, сколько мог. Родителям — больше. Без слов. Только взгляд и крепкое рукопожатие отцу. Старик молчал. Только кивнул — как будто всё понял. И простил. Или нет.
На обратном пути в Москву Гога смотрел в окно самолёта, но видел не облака. Он видел, как ломаются жизни.
И понимал: теперь у него не осталось ни моральных долгов, ни иллюзий. Только счёты.
И он собирался их предъявить.
Но в какой-то момент — в небе, между двумя мирами — он впервые за долгое время задумался о себе.
О том, что осталось внутри, когда у тебя есть всё — кроме смысла.
О том, что никакие деньги, ни власть, ни влияние не заполняют то, что с годами стало бездонной ямой. Пустотой. Духовной.
Он знал, что его считают сильным человеком. Холодным, расчётливым, несгибаемым. Но это было далеко не так. Сила, которую в нём видели, была не более чем маской. За ней — усталость. Тишина. И вечное одиночество.
Он вдруг понял, что не знает, где его дом.
Что он давно не принадлежит ни Москве, ни Тбилиси, ни даже себе самому.
И это пугало его больше, чем враги.

ГЛАВА 9. СДЕЛКА

Москва встретила его холодом — не погодным, человеческим. Никто не ждал. Даже Важа молчал. Не задавал вопросов.
Гоге казалось, что единственный человек, кто мог бы понять его сегодня, — это Мила.
Почему не Марина? Он не мог ответить себе. Именно — Мила.
Она чем-то напоминала ему одесскую мать.
Тонкую, с чувством сарказма и житейского юмора.
Мила была не просто секретаршей покойного полковника —
она была его тенью и слухом. Их служебный роман, несмотря на большую разницу в возрасте, не был секретом ни для сослуживцев, ни для семьи полковника.
Мила была Женщиной, которая умела слушать, молчать и запоминать.
После  убийства полковника  она превратилась в нечто большее.
Связную. Игрока.
Ту, кто знает цену тишине. И цену предательству.
Через пару часов после возвращения Гоге неожиданно пришла короткая записка:
"Позвони. Срочно. Это важно. М."
— Точно — химия… — подумал Гога. — Я ведь думал именно о ней.
Он позвонил. И услышал в трубке не голос, а металл.
— Сделка прошла. Двадцать миллионов легли на счёт в Цюрихе.
Гога не сразу понял, о чём речь.
— Без следов?
— Почти. Один след остался.
— Где?
— В Конго. Там, где начинается всё, что официально не существует.
Мила замолчала. Потом продолжила:
— И есть ещё кое-что. Один из "ваших" — тех, кто работал с генералом — всплыл. Он жив. Но, видимо, ненадолго.
— Имя?
— Мы знали его как "Технаря". Настоящее — пока не установлено.
— Где он?
— В Берлине. У него — копии. Очень чувствительные. Поставки оружия. Через израильский канал. Подписи, маршруты, фамилии. Всё.
Он молчал. Потом спросил:
— Зачем ты мне это говоришь?
— Потому что ты должен знать, кто следующая мишень.
И потому что, если мы не найдём его первыми — найдут нас.
А потом зачистят. Остальное — не по телефону.
Он выдохнул. Взглянул в окно.
Москва, как всегда, казалась вечно куда-то бегущей.
Но Гога знал: вечное — это то, за что платят смертью.
— Хорошо. Где встречаемся?
— У меня. Завтра. Без охраны.
— И что дальше?
— А дальше, Гога, поговорим…
Он приехал без охраны. Как просила.
Квартира Милы была неожиданно скромной. Светлой.
Мебель — старая, но дорогая. Французский абажур над низким столиком, кресло с вышивкой, от которой пахло нафталином и мимозой.
Всё напоминало то время, когда она была "при полковнике".
Только теперь — полковника не было, и власть перешла к ней.
Мила встретила его в шёлковом халате. Без косметики. Без игры.
Только глаза — те же. Серые. Спокойные. Слишком спокойные.
— Заходи.
Он прошёл.
— Сними пальто…
— Ты изменилась.
— А ты — нет. Всё такой же. Хочешь кофе?
— Хочу правду.
Мила уселась напротив. Сквозь прозрачную чашку светился кофе.
— Тогда слушай. Мы оба знаем, что живыми из этой истории выходят только те, кто первым стреляет. Или уходит. У тебя есть шанс. У меня — почти нет.
— Зачем ты мне?
— Потому что ты всё ещё не предал. Ни себя, ни других. А это — редкость.
Он смотрел на неё долго. Потом встал и подошёл ближе.
Она не отодвинулась.
И в этом — было всё.

ГЛАВА 10. БЕРЛИН

Берлин встретил его сухим мартовским ветром и запахом металла. Слишком чисто, слишком ровно — после Москвы и Тбилиси город казался лабораторией, в которой никто не дышит без разрешения.
Он поселился в маленькой гостинице на Моцштрассе, в номере с тяжёлыми шторами и старым радиоприёмником, который шипел в углу, как дед после водки. Отсюда было удобно наблюдать. И скрываться.
Мила не поехала с ним. Сказала: «Тебе лучше быть одному». Он не стал спорить. И всё равно ощущал её. В записке, в наушнике, в памяти.
Он думал о ней. О том, как она смотрела. Как молчала. Как не сделала шаг назад, когда он подошёл. Это было сильнее поцелуя. И опаснее. Он знал: если бы позволил себе увлечься — пропал бы.
Он не имел на это права. Не в его жизни, не в его мире. Он не строил дома. Он прокладывал маршруты побега.
Он не боялся умереть. Но боялся быть причиной чужой гибели.
Вайс прилетел через день. Привёз досье. Легенду. Связи.
«Технарь» засветился на окраине — в районе Кройцберга. В бывшем ангаре, переоборудованном под мастерскую.
— Он не просто носитель информации, — сказал Толик. — Он системщик. Он знает, как всё это выстроено. А ещё — как сломать.
Гога кивнул.
— Но убивать его сразу нельзя. Сначала — разговор. Нам нужна информация. И ты знаешь, насколько она важна.
Вайс посмотрел в сторону, потом снова на Гогу:
— Насколько важна?
— Настолько, что без неё мы слепы. Всё, что у него — маршруты, имена, схемы, — это ключ. Без него мы не найдём ни тех, кто выстраивал африканскую цепочку, ни тех, кто сейчас её страхует.
Он сделал паузу. Затем медленно, почти шёпотом:
— А потом... потом он станет лишним. Свидетель, который знает слишком много. Ты меня понял?
Толик не отвечал сразу. Только кивнул.
— Ты умеешь понимать между слов. С полковником вы это уже доказали.
— Ты имел в виду Марка... Впрочем, напомню тебе, что в его руках информации не меньше. Мила не просто его бережёт.
Гога вздрогнул. Вспомнил список и подчёркнутую фамилию: Марк Гоф.
— От него есть что-то? — спросил Гога.
— Вроде всё уладил. Камни отправлены... по назначению. Должен вернуться.
Толик усмехнулся, но в глазах было холодно.
— Понял. Без эмоций. До и после — разное.
— Именно. Действуем завтра утром.
Утро было серым и вязким. Тонкий дождь моросил над Кройцбергом, превращая улицы в бледные водяные вены.
Гога и Толик шли по противоположным сторонам дороги, как два случайных прохожих. Связь — только через наушники.
Ангар выглядел заброшенным: облупленные стены, глухие окна, ржавый навес. Но внутри горел свет. Тихий, тёплый, предательский.
— Камеры нет, — прошептал Вайс. — Но кто-то наблюдает. Чувствую.
— Ты всегда чувствовал правильно, — ответил Гога, натягивая перчатки. — Идём.
Дверь была не заперта. Один толчок — и она скрипнула, словно сама устала ждать.
Внутри пахло паяльником, жжёной пластмассой и чьими-то дешёвыми духами.
На столе — ноутбук, несколько схем, карта с отметками и пластиковая коробка, в которой что-то едва светилось под тряпкой.
— Не стрелять, — бросил Гога.
Из глубины ангара вышел человек. Невысокий, худой, в толстовке и очках. Лысеющий. С испуганными глазами, но с твёрдым подбородком. Он держал в руках флешку — как крест.
— Я знал, что вы придёте. — Голос не дрожал. — Я всё подготовил.
— Хорошо, — спокойно сказал Гога. — Тогда начнём с простого: что у тебя?
— Всё. От Конго до Брюсселя. Каналы, коды, имена. То, что убивает. И то, за что убивают.
— Показывай.
— А гарантия?
— Пока ты жив — ты гарантия.
Он на секунду колебался. Потом включил ноутбук.
На экране начали расползаться схемы.
Слишком подробные. Слишком живые, чтобы быть теорией.
Толик переглянулся с Гогой.
Тот молча кивнул:
— Работаем.


ГЛАВА 11 ВОЗВРАЩЕНИЕ ГОФА


— Что с этим будем делать? — спросил Вайс, бросая взгляд на Технаря.
  Он работает на троих.
— Знаю, — ответил Гога. — Но если его убрать сейчас — они поймут, что мы близко. А пока он жив — они думают, что всё ещё под контролем.
Они отпустили его. Без угроз. Без обещаний.
Только с взглядом — долгим, прямым. И тенью в ушах:
"Если  сболтнёшь — твоя жизнь закончится не быстро."
Он знал, что Технарь передаст это сообщение.
И именно поэтому — останется жив.
Технарь исчез сразу.
Схема, казавшаяся чёткой, вдруг дала сбой.
Флешка, переданная Гоге, оказалась пустышкой — чистой воды фейком.
Аккуратная имитация данных: красивые схемы, правильные маршруты, липовые имена. Всё было… слишком правильно.
Слишком удобно.
— Нас вели, — сказал Вайс. — С первого шага.
Гога молчал. Он и сам это понял.
Слишком гладко.
Слишком чистый ангар.
Слишком разговорчивый носитель.
Слишком простая флешка.
К вечеру позвонил Марк.
— Я в Берлине.
— Гоф? Где ты? Езжай в отель. Мы тебя ждём.
— Вас много?
— Нет. Трое.
Марк приехал быстро, без охраны.
— Я не поехал в Израиль, — сказал он. — Прямо из Цюриха — сюда.
— Ты что-то хочешь мне сказать?
— Да. Хочу, чтобы ты знал правду. Пока не поздно.
Он положил на стол тонкий серый конверт. Внутри — не документы. Фото. Скрины. Ключевые кадры из камер в Анклаве.
— В каком Анклаве? Мы там были…
— Знаю.
— Это не просто лаборатория, Гога. Это архив. О нём знают только два человека.
— Я и Мила.
Марк кивнул.
— Архив чего? Липы, которую мы видели на флешке от Технаря?
— Реальные флешки только у меня. Мила знает от генерала, что комп унёс я.
Стартапы, купленные через третьи руки, слились с интересами разведок — Израиль, Британия, немного DARPA.
Официально — ничего. На деле — всё. От беспилотников до нейросетей, способных моделировать политические кризисы.
Там и протоколы ИИ, и распознавание лиц, и проект, на который шёл двойной бюджет из Конго.
Всё связано. Все следы — в них.
— Почему ты мне об этом сейчас говоришь?
— Потому что ты для меня — настоящий друг. Я с тобой с самого начала.
Я хочу остаться с тобой до конца. Или выйти красиво.
Гога подошёл к окну.
Берлин спал.
Но в его голове — всё просыпалось.
Планы. Возможности. Угрозы.
— Где хранятся флешки?
— Недалеко от Люцерна. Закрытая зона. Швейцария.
Но туда нельзя с оружием.
Туда идут либо те, кто уже принадлежит системе — либо те, кого туда пускают на убой.
— А ты?
— У меня есть проход. Разовый. Через одного нашего. Могу завести. Но только двоих.
Гога резко повернулся к Марку.
— Это очередной блеф, или… Почему-то я тебе верю. Но, знаешь мою любимую пословицу: доверяй, но…
— Послушай, Гога, последнее время я чувствую холодок между нами.
Так работать вместе сложно. Я должен был раскрыть тебе тайну своего присутствия в списке Милы.
Теперь ты понимаешь, почему она не желала видеть меня пропавшим без вести?
Она — крепкий орешек. Ей нужны флешки.
Мне кажется, она работает на ФСБ…
Гога побледнел.
Построенный им образ — женственный, нежный — рассыпался в пыль.
Он понял:
игра идёт не на одной доске.
И закончиться она может в любую секунду.
Он больше не мог оставаться в Берлине.
Слишком многое стало ясно.
Слишком многое — ещё нет.

ГЛАВА 12. ВОЗДУХ ИЗМЕНЕНИЙ

   Гога уехал на рассвете.
Берлин провожал его серым небом, глухим ветром и редкими каплями дождя — будто город не хотел помнить, что здесь был кто-то вроде него. Человек, который пришёл — и ничего не взял.
Он возвращался в Москву как человек без новостей, только с догадками. Но он знал: всё настоящее прячется в догадках.
В самолёте он не спал. Читал одну и ту же строку из рапорта Марка:
«...Данные, переданные Технарём, не соответствуют архивам. Совпадение — менее 11%.»
Липа. Чистая. Но сделанная с умом. Настолько убедительная, чтобы в неё поверили те, кто хотел верить.
— Он держал нас за фраеров, — прошептал Гога себе под нос.
Он подошёл к иллюминатору. Под ним стелился густой туман. Под туманом — границы.
И он знал: настоящая граница теперь пролегает не между странами, а между ним и теми, кто когда-то был рядом.
Если всё правда… Если флешки действительно у Марка… Если Мила знает больше, чем говорит… значит, предстоит выбор. Без дороги назад.
В Москве его никто не встречал.
— Где Важа? — спросил он, шофёра, не снимая пальто. Напряжение не отпускало. И это значило одно: что-то меняется.
С начала двухтысячных воздух снова начал сгущаться. Не как раньше — откровенно, по-бандитски. А по-другому. Тише. Холоднее. Жёстче. Беспредел сменился переделом. Но теперь — в костюмах, через акты, печати, подписи. Другие люди. Те же методы.
Мила вела себя странно. Слишком мягко. Слишком звонко. В её голосе появилась новая нота — будто добавили мёда в яд.
Она решила: Гога — ключ. Звено к тем самым флешкам, которые унёс Марк. И теперь ей нужно было не просто его убедить — завоевать. Марку в этой игре нет места.
В ход пошли все проверенные женские уловки: взгляд с поволокой, бархатная пауза, шелест голоса. То, что раньше срабатывало безотказно.
Но Гога больше не был прежним. Холод. Почти лёд. Он смотрел сквозь неё. Не слушал — считывал. Это злило её куда сильнее, чем прямой отказ. Она не понимала, что в нём сломалось.
Он не знал, что её уже обсуждают в других кабинетах. Что кто-то получил команду на наблюдение. Что в ней начали сомневаться те, кто ещё недавно называл её «своей». Слишком много времени она тратила на соблазн, а им нужен был результат.
Мила нервничала. Искала выход.
Ночной звонок разбудил Марка. Женский голос. Незнакомый. Уверенный.
— Кто вы?
— Мне нужно встретиться. Срочно. Разговор — не для телефона. Могу подъехать?
— Сейчас? Уже час ночи... Может, утром?
— Нет. Это неотложно.
Гога ждал весь день звонка от Марка. Телефон молчал.
Что-то было не так. Он чувствовал это кожей. Марк бы не молчал. Не после того разговора. Не после того, как показал всё и даже больше.
Если бы хотел предать — не стал бы раскрывать адрес флешек. Значит, не предал. Значит, беда.
Он набрал Важу.
— Срочно на Тверскую.
— Гоф?
— Да. Телефон не отвечает.
Через час зазвонил мобильный. Голос был хриплый, взволнованный.
— Гога... Плохие новости. Марк... убит.
Телефон полетел в стену. Разбился, как всё внутри.
Гога выл. Не по-человечески — зверем. Это была не просто утрата. Это был конец веры.
— Как?.. Где не подстраховали?.. Почему?!
Он метался по комнате. Марк — единственный, кто знал всё. Кто доверял. Кто рисковал.
Звонить Вайсу?.. Толик — в Америке. Уже неделю. Он не переживёт. Он не простит.
Что теперь? Как дальше жить?

ГЛАВА 13. "МЕСТЬ"

Толик был на встрече с бизнесменом в Вашингтоне. Важной. Решающей.
Телефон вибрировал, но номер не определялся. Он не мог позволить себе отвлечься.
Встреча завершилась успешно. Сделка на 150 миллионов — согласована. Рукопожатие, обтекаемые фразы, сияние цифр в голове. Вайс чувствовал, как возвращается вкус победы.
Он спускался к лифту — всё ещё в деловом трансе — когда телефон зазвонил снова. Тот же номер. Неизвестный. Он нажал «ответить».
— Я по поручению Георгия Валерьяновича Цинцадзе.
— Почему он сам не звонит?
— Не может.
— Что случилось?
— Мне больно вам сообщить… ваш близкий друг, Марк Гоф… он убит.
Вайс закурил. Пальцы дрожали, в горле стоял ком.
Как? Кто?.. Почему он не улетел тогда в Израиль?
Толик не мог прийти в себя. Мысли путались, накатывали волнами, разбиваясь о внутреннюю пустоту. Ему нужно было срочно выпить.
Он вырулил на ближайшее шоссе и свернул к первому попавшемуся ресторану. В баре было почти пусто. Телевизор над стойкой негромко бубнил что-то про фондовый рынок. Толик подошёл и устало сказал:
— Пол-литра водки.
Барменша подняла брови:
— На двоих?
— Один. И стакан дай. Стеклянный.
Она молча поставила бутылку и тяжёлый стакан. Он налил и опрокинул, как воду. Без тоста, без закуски, без слов. Горло обожгло, но не отпустило. Он забрал бутылку, кивнул и пошёл к машине.
На стоянке открыл дверь, сел, резко открутил крышку и сделал ещё несколько глотков — прямо из горлышка. Слёз не было. Был только волчий вой внутри. Глухой, невыносимый. Всё сжималось, дрожало — как в момент, когда по тебе проходит пуля, но ты ещё не понимаешь, где.
Перед глазами — израильская школа. Спецназовская полоса препятствий. Общие девочки. Как они бегали с рюкзаками в шесть утра, как спорили по ночам о будущем, как делили сигарету на крыше казармы. Гоф был частью его жизни. Часть — которую теперь вырвали, не спросив.
Он пил молча. Боль не отпускала. Только усиливалась. Марк мёртв. А тот, кто за этим стоит, всё ещё жив.
Он сидел в машине, уткнувшись лбом в руль. Бутылка валялась на пассажирском сиденье, расплескав на обивку крепкий запах водки. Телефон молчал. Да и что теперь мог сказать Гога? Тут слов не было. Ни на одном языке.
Толик смотрел в лобовое стекло, но видел Турцию — знойный день, где они вместе отбивались от местных бандитов. Конго — где всё висело на волоске, и Марк стоял между ним и стволом, как живая стена.
"Он был моим телохранителем. Моей спиной. Моей тенью, когда я сам не понимал, куда иду… Он был умнее меня. Хитрее. Глубже. И всё равно — ушёл первым… Как?"
Он не верил. Разум отказывался принимать. Кто-то знал, что Марк нужен ему больше, чем деньги, сделки и спокойствие, которое покупается миллионами. А теперь — пустота. Только бутылка. И пульс в висках.
Он снова налил. Выпил уже медленнее. Глоток — как память.
Гоф был рядом всегда. А теперь — только внутри.
Толик понимал: молчать нельзя. Он должен вернуться. Узнать. Добраться до тех, кто решил, что может просто вычеркнуть Марка из уравнения.
И тогда в нём появилось то, чего не было много лет — чувство, которое невозможно было заглушить ни спиртом, ни переговорами.

ГЛАВА 14."СНОВА МОСКВА"

Толик прилетел в Москву под утро. Морозный воздух ударил в лицо, как пощёчина — он будто возвращал его к реальности, к боли, к цели. Сразу по прилёту он не стал заезжать ни домой, ни в гостиницу. Прямо из аэропорта — к Гоге.
Гога ждал. Он не спал всю ночь. На столе стыл кофе, пепельница была переполнена. Он не просто ждал — он считал минуты. С тех пор как услышал голос Вайса в трубке, он понял: этот человек теперь другой. Более опасный. Более холодный. Ближе к себе самому.
Толик вошёл, не поздоровавшись. Сел. Достал сигарету. Молчал.
— Кто? — только и спросил он.
— Думаю, не она. Но по её наводке. Возможно, хотели только запугать. Или что-то пошло не так.
— Что мы знаем точно?
— Марк не успел никому больше рассказать о флешках. Только мне.  Если бы они знали, что он передал, убрали бы и меня. Но пока я жив — у нас есть шанс.
Толик выдохнул дым, посмотрел в окно.
— Я хочу им дышать в затылок. Слышать, как у них в горле пересыхает. Хочу, чтобы каждое их утро начиналось со страха.
Гога кивнул.
— Тогда начнём с Милы. Слишком много совпадений. Слишком много нежности. Она играет, и плохо.
— А Технарь?
— Исчез. Его не было ни в Берлине, ни в Цюрихе.  Сбежал. Можем только догадываться — его либо вывели, либо убрали.
Толик встал.
— У нас нет времени. Я скину тебе список. Мне нужно три дня. Всё остальное — на тебе. Мы больше не ждём. Мы идём.
Вайс  посмотрел на Гогу пристально:
— Мне нужен его телефон. Кто ему звонил последний?
— Телефона нет... Мы его искали тщательно.
Толик нахмурился.
— Так не бывает. Даже если забрали, должен остаться след — вышка, лог, сигнал. Кто-то очень старался его вычистить.
Гога кивнул:
— Слишком чисто. Похоже на работу своих. Или тех, кто прикрывает своих. Мы подключим одного парня в Минцифры. Тихо, без шума. Возможно, ещё что-то осталось в архиве у провайдера.
Вайс не ответил. Он уже что-то просчитывал. Внутри.
Гога  понял: теперь всё будет иначе.
Игра началась по другим правилам. На их поле.
Без иллюзий. Без отступлений.

Глава 15. ИЗРАИЛЬ


— Я завтра вылетаю в Израиль. Хоронить будем в Ашдоде. Гога, ты нужен здесь.
Гога кивнул и закурил. В последнее время он курил слишком много. И пил тоже. Не потому что хотел — потому что иначе никак. Неизвестность и самобичевание точили его изнутри. Он не мог себе простить смерть Марка.
Он был нужен ему. Сейчас особенно. В эти минуты тумана и боли.
Своим острым умом, ясным взглядом, прямой спиной. Его застали врасплох... Иначе всё закончилось бы по-другому.
— Положи за меня букет… — сказал Толик, поднимаясь.
— Положу камень. У нас не принято с цветами.
Гога промолчал. Они больше не прощались.
Израиль встретил Вайса жарой, тяжёлой, как мокрое одеяло. Слепящее солнце, влажный воздух, который не давал дышать. В машине кондиционер работал на максимум, но в лицо всё равно било горячее дыхание из окна.
Ашдод встретил духотой — море не спасало, а будто распаривало кожу изнутри.
Асфальт плавился, пальмы стояли, как уставшие сторожа, а город — пёстрый, бетонный, шумный — казался одновременно и родным, и чужим.
Он вернулся домой.
Не в страну — в ощущение. Вайс знал его давно: дома не всегда тепло. Иногда — душно. Иногда — больно. Но по-другому нельзя.
Похоронили Марка в Нир Галим, недалеко от Бней Даром.
Всё было просто. Камень. Пыль. И воздух, в котором висело: невозможно.
Толик не помнил, чтобы когда-либо плакал так. Слёзы текли по лицу — не вызывая ни стыда, ни удивления. Только горечь.
Рядом стоял младший брат Марка — Цви. Он выглядел старше своих лет.
— Скажи мне правду… — прошептал он. — Отец в больнице с инфарктом. Мама почти не ест. Я не знаю, как они это переживут.
Толик достал карточку.
— Запиши код. Здесь — деньги. На первое время.
— Нам не нужно, — покачал головой Цви. — Я продал стартап месяц назад. Купили дом в Кфар Шмарьягу. Ждали Марка. Он должен был переехать.
— Знаю. Он не смог тогда вылететь. Берлин. Срочно.
— Что случилось там?
— Я не могу говорить. Мне самому не всё ясно. — Голос Вайса стал глухим, как в туннеле. — Прости. Пока.
В аэропорту его ждал Нукзар — один из старых людей Гоги.
— Отныне вы под охраной. Никаких визитов, никаких звонков. Всё — по каналу.
Толик не ответил. Лишь нахмурился и кивнул. Он чувствовал: нити затягиваются.
Машина шла вглубь города, к частному дому в районе, где окна не светятся по ночам. Гога ждал его в полутёмном кабинете. Торшер отсвечивал на поседевшие виски. Он выглядел старше. Суровее. Но крепче.
— Всё прошло нормально? — спросил он.
Толик кивнул. Молча. Потом сел. Закурил.
— Я так и не привык звать тебя Натаном, — сказал Гога. — Мне «Толь» привычнее. Или Анатоль.
— Можешь хоть горшком, — бросил Вайс. — Только на голову не надевай. Мне сейчас не до шуток.
— Есть новости от Минцифры?
— Ничего. Тишина.
— Тогда слушай внимательно. Мне нужно, чтобы ты организовал встречу с Милой. Я — не смогу. Мы знакомы формально. А Марк… он её знал. Хорошо знал.
Гога поднял глаза.
— Что ты имеешь в виду?
— Они были любовниками. Она была связной — полковника, генерала, и ещё одного… фигуранта. Я не знаю имени. Но знаю, что она не просто любовница. Она — игрок. Холодная. Сильная. Её нужно заманить. С ней надо аккуратно. Она тебя выделяет. Это видно. Используй это.
Гога замолчал. Потом сказал тихо:
— Мила и Марк?.. Ты уверен?
— Абсолютно. Я в сердцах даже говорил Марку, что она — Екатерина Вторая. Слишком уж много фаворитов для одной женщины.
Тишина повисла над ними, как купол. Никто не торопился её нарушить.
Они оба знали: игра изменилась. Ставки — выше. Смерть Марка только начала цепную реакцию.




ГЛАВА 16. ПОСЛЕДНИЙ ЗВОНОК

Гога думал над словами Вайса.
Это была не просто просьба друга — это была попытка схватиться за нитку, пока она не сгорела.
Он пытался связаться с Милой. Не один раз. Сначала — осторожно, по привычке. Потом — всё прямее. Всё острее.
Телефон молчал. Предательски. Глухо.
Она провалилась. Как сквозь землю.
Что-то в этом не укладывалось в привычную картину.
Если она ни при чём — зачем исчезать?
Мила в таких ситуациях всегда шла в наступление. Она умела держать лицо, отмахиваться, ухмыляться, строить видимость.
Но исчезновение? Это — не её стиль.
Если она ушла — значит, её увели. Или она испугалась.
Если её прячут — значит, она знает больше, чем должна.
А если она знает — значит, ключ у неё.
И вдруг, как по сценарию, — звонок.
Номер — незнакомый. Голос — нейтральный.
— Вы Георгий Валерьянович?
— Да.
— У нас готов отчёт. Архив связи. Только в руки. По телефону — ничего.
Гога коротко выругался и сразу набрал Важу.
— Забери. Без следов. Без обсуждений.
Через полтора часа папка лежала на столе. Серая. Толстая. Без надписей.
Он пролистал бегло. Потом — медленно. Потом — совсем медленно.
Последний звонок на номер Марка — от неё.
Пять минут. За пятнадцать минут до смерти.
Это уже не домысел.
Это — факт.
Она была последней.
Он долго сидел, не шелохнувшись. В дыму, в тишине.
Внутри — не гнев. Не страх. Холод.
Как сказать Вайсу?
Он не готов. Он сорвётся. А сейчас нельзя.
Им нужны холодные головы. Не месть. Работа.
Он достал старую симку, вставил в неактивный смартфон, зашёл в резервный аккаунт.
— Кларисса, ты занята?
— Для тебя — никогда.
— Нужен спектакль. Онлайн.
— Драма или триллер?
— Скорее — наживка. Для той, кто исчезла, но смотрит.
Он прислал текст. Кратко. Без перегибов:
«Ты думаешь, всё исчезло. Но у Марка остались копии. Он не был дураком. У тебя есть 48 часов. Потом — поздно. Это не угроза. Это информация.»
В конце — коротко, как пощёчина:
“Мила, ты же знаешь — он не прощал предательства.”
Кларисса записала ролик. В парике и очках. С нейтральным лицом. Без эмоций. Фон — пустая серая стена.
Видео залили на временный канал.
Ссылку Гога отправил через старый маршрут — троим бывшим контактам Милы, с учётом, что хотя бы один из них под наблюдением. И, значит, она увидит.
Он не рассчитывал на ответ. Не сразу. И тем более — не напрямую.
На следующий день — сигнал.
Кларисса прислала сообщение:
— Открыто. IP — Лимассол. Сначала — одна минута. Потом — пауза. Потом — ещё раз. И скачали.
— Есть реакция?
— Да. В комменте только одно слово:
“Кто снял?”
Он замер.
Это была она. Только она могла так: без знаков, без эмоций. Только суть.
На следующее утро в почте появился ответ.
Без подписи. Без имени.
Тема: Старый номер больше не актуален.
Текст:
«Если ты хочешь знать, почему его убили — назначь встречу в месте, где нас никто не знали.»
Не «умер».
Убили.
Гога перечитал это дважды.
Тон — знакомый. Холодный. Сдержанный.
Но сквозь строчку — запах паники. Той, которую уже не скрыть.
Она знала.
И, похоже, готова говорить. Но не потому, что раскаялась.
Потому что время играет против неё.
А может, — против всех.


ГЛАВА 17. ЛОВУШКА

Толик не знал. Он чувствовал.
С самого начала, с того звонка из Вашингтона, он чувствовал нутром: Мила не просто исчезла. Она не боялась — она играла.
А когда телефон молчал, а отчёты шли кругами, он понял — не просто играла, а руководила.
И когда Гога появился  — с серой папкой в руках, молчаливый, сжатый — Толик всё понял. Просто ждал, когда это превратится в слова.
— Это она? — спросил он.
Гога кивнул.
— Последний звонок. За пятнадцать минут до.
Толик отвернулся, на секунду закрыл глаза.
Это было не потрясение — это была ясность.
Когда внутреннее знание вдруг приобретает плоть. Бумагу. Факт.
Он закурил. Медленно. Смотрел в пол. Потом — в глаза Гоге.
— Ты хочешь идти туда один?
— Я должен. Это риск. И...
— Нет, Гога.
Это моя работа. Это мой друг. Единственный. С детства.
Он был мне ближе, чем брат. Его убили. Холодно. Расчётливо.
Я не смогу жить, если не доведу это до конца.
В его голосе не было пафоса. Только сталь.
— У меня нет права на жизнь — без Марка.
Гога смотрел на него долго. Потом кивнул.
— Вместе.
Место встречи Мила выбрала точно.
Старое кафе. Пустое, с выцветшей вывеской и облупленным фасадом.
Когда-то здесь они пили  кофе и смеялись. Теперь — только пыль, эхо и сквозняк.
Мила сидела внутри. За столиком. В темных очках.
Она была не одна.
Двое — в зале. Один — на крыше. Двое — на подходах.
Пятеро. Вайс быстро сориентировался.
Работали чётко, без суеты.
Гога — не был их  целью. Гога  был — носитель.
Они знали  прекрасно — флешки у него. Или, по крайней мере, он знает, где они.
Только ему Марк мог доверить самое важное.
Материал был слишком серьёзным. Не компромат — структура.
Цепочка, имена, география. Всё, что могло изменить правила, всё, за чем стояли огромные деньги.
Гогу должны были взять живым.
Остальные — балласт. Их можно было убрать. Демонстративно, для его устрашения.
О, боже, как же они просчитались...
Израильский спецназ, собранный из тех, кто прошёл Конго,
не играет  никогда по чужим сценариям.
Выстрелы были короткими. Работали бесшумно, точно.
Через несколько минут всё закончилось.
Пять тел лежали на асфальте пластом.
Среди них —  была она. Мила.
На плече — тёмное пятно. Лицо — не испуганное, скорее удивлённое.
Рядом — рассыпавшаяся сумка. Телефон. Флешка. Помада.
И волосы. Те самые. Густые, тяжёлые, раскинулись по асфальту, как опознавательный знак прошлого, которое не вернётся.
Гога подошёл. Посмотрел. Молча. Без радости. Без злобы.
Он знал: она не должна была  его убивать. Он ей нужен был живым. Только — живым.
Потому что знала, что у него  есть то, за что платят не только  деньгами, но и  кровью.
Он наклонился. Поднял флешку. Сжал в ладони.
— Побеждает не просто сила, — тихо сказал он.
— Побеждает ум.
Он выпрямился. Смотрел в пустоту, где ещё недавно стояли те, кто думал, что держит игру.
— В этой партии  был поставлен шах.
Мат — впереди.

ГЛАВА 18. ПРАВО НА ЖИЗНЬ

Гога вошёл в ванную. Закрыл  за собой дверь.
Медленно вымыл руки. Потом — снова. И снова.
Он мыл их, будто смывал не кровь — грязь.
Что-то прилипшее, вязкое, липкое.
Как бессилие.
Он смотрел, как вода уходит в слив, и думал:
Сколько жизней течёт вот так — бесследно?
Два дня от Вайса не было ни слова. Он исчез.
Не физически — внутренне.
Закрылся. Ушёл в себя. Сел и пил. Два дня. Бесшумно.
Как будто пытался утопить в спирте образ Марка,
но вместо этого — тонул сам.
Гога знал: нельзя мешать. Иногда боль должна перегореть, прежде чем превратится в гнев. А если лезть — сгорит всё.
У него самого в голове были только кадры. Как в старом чёрно-белом кино. Без звука. Лица. Руки. Глаза.
Как они с Марком  спорили до хрипоты.
Как смеялись  сами над собой в Стамбуле.
Как он молча стоял рядом, когда Гоге было хуже всего.
Тень, которая не просила света.
— Право на жизнь… — повторил он вполголоса.
А у меня оно есть? Ведь и у Марка оно было. И что?
Кто с этим считался?
Жизнь — борьба. Без семьи. Без детей. Да, есть деньги.
Большие. Но кому они нужны?
Они не обнимают. Они не говорят «жди». Они не возвращают мёртвых.
Он сел на край ванной. Молча.
Сквозь затуманенное зеркало проступало его отражение —
постаревшее, уставшее, почти чужое.
— Жизнь — это квест… — однажды сказал Марк.
 Да, да. Иногда без подсказок. Без финала. Без победителя.
Гога кивнул — самому себе.
— Ты был прав.
Пусть земля тебе будет пухом…


ГЛАВА 19. ФЛЕШКА


Гога с трудом отходил от потрясений. Дни тянулись без цвета, без вкуса, всё казалось замедленным, как под водой. Он ел по инерции, спал рывками, разговаривал только в уме. Толик не появлялся. Исчез. Растворился. Не физически — внутренне.

И вдруг — вспышка. Он вспомнил о флешке. Мила. Он поднялся, открыл шкаф, достал куртку. Порывшись в кармане, нащупал металл. Маленький. Холодный. Точный.

Он закурил. Щёлкнул ноутбук. Вставил флешку. В комнате будто стало тише. Экран вспыхнул. Появилась папка — без имени, без даты, только значок: перечёркнутый треугольник. Клик. Открылся архив. Номера. Без названий. Без объяснений. Он выбрал первый файл.

Видео. Зернистое. Ночь. Камера с плеча. Мужчина в форме. Говорит по-английски, вперемешку с французским: «…груз идёт через Рванду… cobalt…». Голоса. Шум. Детские крики.

Второй файл — таблицы. Потоки сырья, деньги, оффшоры. Южная Африка — Дубай — Швейцария. Фамилии. Некоторые — знакомые. До дрожи.

Третий файл — фотография. Марк. Смотрит в камеру. Усталый. За ним карта, на ней отмечены точки. В руке — флешка. Та самая. Надпись от руки:
«Если ты это читаешь — значит, меня больше нет.»

Гога закрыл глаза. Выдохнул. Это было не просто досье. Это была бомба. Невидимая. Тихая. Глобальная.

Он поднял трубку. Набрал номер.
— Толик. Срочно. Здесь всё на английском. Ты мне нужен.
— Где ты?
— Дома. Это не компромат. Это — система. Международная. Приходи. Один.

Толик появился ровно через час. Трезвый. В чёрной футболке. С тем самым выражением лица, которое появляется, когда умирает последний выбор.

— Жив? — спросил он.
— Пока, — коротко ответил Гога и кивнул на ноутбук.

Они сидели рядом. Молча. Переключали файлы. Читали. Слушали. Не перебивали друг друга.

Документы. Голоса. Счета. Договорённости с высокими подписями. Имена, которые не должны были встречаться в одном списке. Видео с эмблемами ООН, грузами под прикрытием гуманитарных миссий, дети в кадре, охрана, кобальт, золото, контракты на миллиарды. Всё это — не просто грязь. Это — скелет, вокруг которого вращались правительства.

— Вот это, — Толик остановил запись, — это уже не бизнес. Это преступление. Государственное. Если это всплывёт — рухнут целые страны.

— Марк это знал, — тихо сказал Гога, глядя на экран. — Потому доверил это только мне.
— А теперь ты в списке, — проговорил Вайс.
— Я в самом центре.

Они переглянулись. Больше не было "потом". Было только — "сейчас".

Щёлк. Новый файл. Подпись: «2008 / архив / операция G»

Изображение дрожало. Грузинские горы. Снег. Старый ангар. Внутри — ряды мелких беспилотников.

— Это что? — спросил Толик.
— Это первые «Гермесы». Израильские. Переданные Грузии. Тайно.

Голос Гоги стал суше, ниже.

— Когда Россия вторглась в 2008-м, они шли за всей Грузией. Абхазия, Осетия — это только предлог. План был — взять всю страну. За три дня. Мы знали: без глаз в небе они не выстоят. И мы дали им глаза. Через третьих, через четвёртых, но успели.

Толик молчал. Впервые слышал это с таким холодом.

— Я сопровождал доставку. Это был мой вход в игру. После этого Марк сказал: «Теперь ты один из нас».

Он переключил на следующее. Корабли. Тёмное море. Цифры координат.
Подпись: “USS Nuclear presence / Black Sea / restricted footage”

— Американцы? — тихо спросил Толик.
— Да. Атомный ледокол. По слухам — с ЯВО. Никто не подтвердил, но все знали: он там. Не для войны. Для баланса. Чтобы Москва не пошла до Тбилиси. Чтобы напомнить: вы ближе к Стамбулу, чем вам кажется.

Гога закурил. Медленно.
— Всё связано, Толик. Всё. Мы думали, что пешки. А теперь видим: у некоторых пешек — слишком долгая память.

Толик вытер лоб.
— У нас есть ровно одна попытка сыграть в эту игру по своим правилам.


ГЛАВА 20. ПЕРЕСЕЧЕНИЕ


Гога смотрел в окно. Ветер гнал пыль по московским улицам, будто выметал старые следы.
Он должен был лететь в Израиль. Срочно.
В кулуарных недомолвках шептались о запуске новой израильской оборонительной системы — «Железный купол». До 2011-го это казалось фантастикой, достойной триллеров. Теперь — очевидная реальность. Защита. Уверенность. Технология, меняющая само понятие страха.
Он встал, проверил: в бумажнике лежал билет в Тель-Авив. Ночной рейс. Эль-Аль.
Он летел в Израиль с надеждой. Это была важная поездка.
Официально — чтобы договориться о поставке старого оборудования, которое неожиданно стало актуальным на фоне новых военных угроз.
На самом деле — цель была глубже. Ему нужно было ответить на один вопрос:
Как придумали систему, которая сбивает ракеты на подлёте и превращает их в кладбища?
«Железный купол» звучал как миф, но работал как чудо.
Если бы у Грузии в 2008-м было нечто подобное — страна не лежала бы надломленной в обломках.
Всё шло гладко. Встречи, переговоры, сделки — как будто сам город помогал.
Гога чувствовал, что Иерусалим принял его. Даже жара казалась терпимой.
Вечером он спустился в холл гостиницы King David — места, где стены помнили больше, чем дипломаты. Он заказал крепкий кофе и сел в кожаное кресло у окна, скрестив ноги.
На мгновение Гога закрыл глаза. Вспомнил Марину. Почему? Он не знал.
До недавних событий он думал, что ещё можно успеть. Что многое осталось недосказанным.
Но теперь — время треснуло. И путь назад был отрезан.
Он видел её всего дважды.
Но в переломные моменты вспоминал именно её.
Может, потому что с ней ничего не успело испортиться. Осталось только — «могло бы».
Гога открыл телефон, нашёл номер. Подумал — и нажал.
— Марина? Как дела?
— Простите, кто говорит?.. — в голосе была пауза, затем тонкий смешок. — Оу, Гога... мой пропавший Гога!
— Я в Израиле, — сказал он спокойно. — Звоню из святого Иерусалима.
— Вот это новости! Слушай... Положи за меня записку в Стену Плача.
— Могу. А что написать?
— Напиши, что хочу с тобой встретиться. Без звонков. Ха-ха...
— Тогда, может, встретимся и без стены? — усмехнулся он.
— А ты не мелочишься, Георгий Валерьянович...
— Я могу тебя удивить.
— Тогда удиви. Завтра — у фонтана, в восемь. Без протокола и галстуков.
— Завтра не смогу. Буду в Москве в пятницу. Обещаю быть безоружным.
Он отключился и долго смотрел на экран. В холле звучала тихая ария из Вивальди. А в голове — голос. Её голос.
Как будто в этом мире, полном грязи, пыли и денег, ещё можно было поговорить не о схеме, а о себе, о чём-то совсем другом.
Он улыбнулся — и тут же эта улыбка растаяла. Внутри жила тень. Она не спрашивала разрешения. Она просто была.
Он поднялся в номер. Его не оставляло чувство, что за ним следят. Это нисколько не удивляло. Судя по контингенту, вся гостиница была нашинкована скрытыми камерами и прослушкой. Ему было совершенно всё равно. В номер он приходил только помыться и спать.
Внутренний звонок его озадачил.
— Кто бы это мог быть... — пробормотал он.
— Вас ждут в холле. Спуститесь, пожалуйста.
Гога поправил галстук, осмотрелся. Подошёл к рецепшн.
— Меня просили спуститься. Я из 64-й. Георгий Валерьянович Цинцадзе.
— Минутку...
Навстречу шла ослепительной красоты молодая женщина, лет 25–30.
На фоне вороньих волос, зачёсанных прямым пробором и собранных валиком за загорелой шеей, сверкали небесного цвета глубокие глаза.
Тонкие черты лица придавали ей вид умной, чуть недосягаемой.
Она протянула руку — больше по-мужски, чем по-женски.
— Сьюзен Жестье... Вы говорите по-французски?
— Нет. Русский, грузинский и английский — разговорный.
Она перешла на английский.
— Мне передали ваши данные и цель вашего приезда. Вряд ли здесь вы получите результат. У нас во Франции есть уже нечто подобное. Я оставлю вам свою визитку. Звоните мне. Я между Иерусалимом, Парижем и Женевой...
Гога взял визитку, положил в верхний карман пиджака. Он провожал её взглядом — человека, который вызвал у него почти эстетический шок.
Позже он набрал в поисковике её имя. Пусто. Ни упоминаний, ни связей, ни шлейфа. Загадочная личность, — подумал он.
Москва встретила его, как нежданного гостя. Холодная, почти зимняя.
Лил резкий дождь. Резкая смена климата — из жара в осеннюю промозглость.
Важа ждал его у выхода из аэропорта.
— Есть новости?
— Нет. Рутина.
— Что это значит? Где Вайс? Он в Москве?
— Не имею представления.
— Есть реакция на наше "кофепитие" с Милой и К?
— Глухо…
— Мне нужен Вайс. Найди его.

ГЛАВА 21. ТОЛИК


  Вайс появился в офисе через два дня. Он не понимал, зачем такая спешка. После убийства Марка он резко изменился. Гога надеялся, что успешная операция с Милой его немного успокоит, но всё вышло наоборот. Толик стал раздражённым, нервозным, он перестал улыбаться. В разговорах всё чаще звучало имя Марка.
Гога его не узнавал. Перед ним был другой человек. Затянутый в себя, как в броню.
— Толь, ты пойми и меня, — начал Гога спокойно. — Я тоже потерял друга. Ты не представляешь, кем был для меня Заза. Мы с ним прошли детство, юность… Он был как брат.
— Ты не можешь этого знать, — резко перебил Вайс. Его голос был глухим, как из глубины. — Мы с Марком прошли все дороги ада. Спецназ. Турция. Китай. Конго… Он трижды спасал мне жизнь. Я не могу дышать без него, понимаешь? Гога, прости... Ты с Зазой жили в ангельских условиях. Без нужды, без эмиграции. Прости.
Гога молчал. Выслушал. Он не злился. Смотрел на Вайса с тревогой — и с пониманием.
— Ты прав, — наконец сказал он. — У нас с Зазой не было эмиграции. Но я знаю, каково это — когда теряешь кого-то, с кем делил всё. Даже молчание. С кем прошлое — как вшитая рубашка.
Он выдержал паузу.
— Я не сравниваю. Просто… мне это знакомо.
Толик отвёл взгляд. Его пальцы теребили край стола, как будто искали опору.
— Марк знал больше, чем мы думали, — тихо сказал он. — Он видел, как система устроена изнутри. Он шёл до конца. А теперь — всё. А я остался.
— Остался — значит, жив. Значит, есть задача. Ради него. Ради себя. Не для мести. Не для славы. Просто чтобы всё не закончилось пустотой.
— Я не могу простить, — почти прошептал Вайс.
— Я и не прошу, — твёрдо ответил Гога. — Только не исчезай. Не ломай то, что мы ещё можем удержать. Нам нужно закончить то, что они начали. По-своему.
Вайс кивнул, в его глазах мелькнуло что-то человеческое. На мгновение — и снова исчезло.
Он встал и подошёл к окну.
— Я поеду в Питер. На пару дней. Там один человек… нужно разобраться.
Гога прервал его.
— Ты мне нужен срочно в Париже. Есть дело. Ты — единственный, кто говорит на французском. Возможно, и арабский пригодится. Это срочно. И очень важно. Я попрошу Нукзара заказать билет.
— А что делать с Питером?
— Это что-то важное?
— Есть там один козёл с должком. Два лимона…
— Это не срочно, думаю я, — резко оборвал его Гога.
Повисла тишина. Вайс сжал губы, но спорить не стал.
— Хорошо. Когда вылет?
— Когда Нукзар купит билет. Он должен позвонить, — ответил Гога.
— Паспорт с собой?
— Всё по старой схеме. Без лишних вещей. Без лишних слов. Там могут быть любые сюрпризы.
— Под каким предлогом?
— Визит к старым друзьям. Французская сторона в курсе. Но неофициально.
Толик провёл рукой по лицу.
— Гога… я не обещаю, что буду как прежде.
— Мне не нужно "как прежде", — твёрдо сказал Гога. — Мне нужно, чтобы ты был в строю.
— Тогда вылетаем.
Они переглянулись. Между ними снова возникла та самая тишина, которую не надо переводить. В ней было всё: обида, боль, опыт, доверие — и главное: обоюдное «ещё не конец».


ГЛАВА 22. ПАРИЖСКИЙ ВХОД


Поздно вечером Гоге позвонил Нукзар.

— Всё готово. Билет — дневной рейс. Гостиница в центре Парижа, рядом с Сент-Оноре. Ты доволен будешь.

— Принято, — коротко ответил Вайс.

Он не стал собирать вещи. Всё, что нужно, уже лежало в его голове. Остальное — по ходу.

Она встретила его прямо в аэропорту. Без таблички, без охраны. Просто — стояла у выхода, в светлом пальто, с распущенными волосами и едва заметной улыбкой.

Толик остановился на секунду. Он не сразу понял, что это она. В ней не было ни грамма делового пафоса. Ни тени показной игры. Чистота движений, лёгкий взгляд, прозрачная кожа. Он не мог вспомнить, когда в последний раз видел такую естественную красоту.

— Добро пожаловать, — сказала она по-английски, слегка наклонив голову.
— Спасибо, — ответил он.

Париж встретил их осенью. Город дышал тёплой сдержанностью: жёлтые листья вдоль набережной, каштаны на мостовой, уличные музыканты в перчатках без пальцев. Пахло кофе, влажным камнем и чем-то ещё — старым вином, может быть, или кожей дорогих сумок.

— Голодны? — спросила Сьюзен, когда они сели в машину.
— Да, — честно признался он.

Ресторан находился в старом здании с лепниной, почти без вывески. Полуподвальное помещение, бархатные кресла, приглушённый свет, хрусталь. Всё — безукоризненно. Обслуживание — как на приёме у президента, но без напряжения. Гарсон был немногословен, но внимателен.

Она заказала еду без колебаний: устрицы, жареную утку с инжиром и бутылку вина — Clos de Tart 2005, одно из самых дорогих на карте.

Толик не стал возражать. Он смотрел на неё, как человек, которого долго вели в темноте — и внезапно вывели на свет.

После ужина он, не глядя, протянул официанту свою платиновую визу.
Тот вернулся через минуту и чуть склонился:

— Господин, всё уже оплачено. От имени мадам.

Сьюзен лишь улыбнулась. Лёгкая, вежливая, ни на секунду не теряющая над ситуацией контроль.

У входа она сказала коротко:

— Завтра. В холле вашего отеля.

Он кивнул. Без слов. И смотрел, как она уходит — спокойно, легко, будто Париж расступается перед ней сам.

Отель заказанный Нукзаром был с видом на улицу Риволи. Просторный, с большими окнами и классическим интерьером. Ни вычурности, ни бедности. Всё — по делу.

   Толик лёг поздно. Он не мог уснуть долго. Всё казалось нереальным.
Париж — как в кино. Женщина — как из сна. И встреча, которая могла изменить слишком многое.


ГЛАВА 23. ДОГОВОР НА УСЛОВИЯХ

Сьюзен была пунктуальна. Ровно в назначенное время она вошла в вестибюль. Спокойная, собранная, в элегантном светлом костюме, с тонкой кожаной папкой в руках и белозубой улыбкой, в которой сквозила лёгкая ирония.

— Мсье Вайс? — обратилась она по-французски. — У меня брат — Натан. Вы ведь Анатоль?

— Да, в Израиле — Натан. Но привычнее Толя. Или Анатоль, — ответил он с лёгкой полуулыбкой.

Она кивнула, поднесла кофе к губам, сделала глоток и посмотрела серьёзно.

— Вы ведёте расчёты через этот банк, — она протянула визитку. — Мы проверили. Всё стабильно.

— Отлично. Но мне нужно убедиться, что разработки настоящие. Я не покупаю котов в мешке.

— Я могу это гарантировать, — сказала она чётко.

— Это ваша первая сделка по беспилотникам?

— Нет. Эта разработка израильская. Уже тестировалась в Грузии.

— Слышал. Только там что-то не сработало. Израильтяне не передали коды активации. Это был обман?

— Скорее — стратегия. Маленькой стране нельзя идти, как у вас говорят, «поперёк батьки — в пекло».

— Я — еврей с украинскими корнями. Всё равно считаю, что это было подло.

Сьюзен промолчала. Затем ровно:

— Георгий говорил, что у вас будет документ. Мы ждём.

— Позвольте ответить вам завтра.

Она чуть напряглась, но согласилась.

— Завтра — крайний срок.

Он не стал провожать её до выхода. Остался сидеть. Что-то неуловимое в ней вызвало недоверие. Слишком идеально. Слишком уверенно.

Он поднялся в номер и набрал Гогу.

— Гог, кому вообще нужна эта сделка? Двести тысяч — это только вход. Кто платит?

— Это важно. Нам выгодно. Только не по телефону, — коротко сказал Гога.

— Я этой красавице не доверяю. Что ты о ней знаешь?

— Она из таких кругов, куда без доверия не входят даже мухи. Работает по системе. Связи — выше крыши.

— Но у тех, кто получает эти схемы, есть мощности. Они могут производить сами, без нас.

— Не всё им даётся. Подпиши. Инструкции — с пустотами. Главное — технология. А у нас — ключ.

Рано утром, в день вылета, Вайсу позвонила Сьюзен:

— Я внизу. Можешь спуститься?

Он надел пиджак, взял папку и вышел.

Сьюзен стояла у входа. На этот раз — не одна. По бокам — двое крепких, молчаливых мужчин в чёрных куртках и с одинаковыми серьёзными лицами.

— Мы можем закончить всё здесь. Или поедем в офис. Как предпочитаете?

— В вестибюле документы не подписывают, — сказал он. — Поехали.

Они ехали в чёрном «мерседесе» по тихим парижским улицам. Никто не говорил. Сьюзен сидела спокойно, её спутники — как тени.

Офис находился в старинном доме недалеко от Пале-Рояль. Мраморная лестница, винтажный лифт, запах дерева и кофе. На четвёртом этаже — просторная приёмная, стеклянный стол, графин с водой и аккуратно разложенная бежевая папка.

Сьюзен указала на стол:

— Ознакомьтесь. Внутри — чертежи, коды, QR-ссылки, инструкции. На трёх языках.

Вайс открыл папку. Всё выглядело добротно: цветные схемы, маркировка, системные таблицы. Он достал тонкую флешку из внутреннего кармана.

— Здесь — обязательства с нашей стороны. Один экземпляр. Не копия.

Сьюзен кивнула. Один из сопровождающих молча вынул ноутбук, подсоединил адаптер, ввёл команду. Через минуту произнёс по-французски:

— Совпадает. Чисто.

— Готовы подписать? — спросила Сьюзен.

Толик взял ручку. Подпись поставил медленно, почти размашисто. Под серым логотипом несуществующей компании.

— Куда доставить копию?

— Не нужно. Всё, что мне нужно, у меня с собой.

Сьюзен закрыла папку.

— С этого момента вы не просто клиент. Вы — партнёр.

— До тех пор, пока не придётся выбирать сторону, — ответил он.

— Мы не предаём партнёров. Если только они не предают первыми.

Он посмотрел ей в глаза:

— Желаю вам не ошибиться в адресе.

На выходе он почувствовал, как внутри — холодеет. Сделка состоялась. Всё выглядело чисто. Но ощущение, что его ввели в игру, в которую он не знал правил, не отпускало.


ГЛАВА 24. ОСАДОК


Вайс вернулся в Москву тем же вечером. Уже за полночь. Сумка в руке, усталость — в глазах. Водитель молча кивнул у выхода из аэропорта. По дороге Толик не сказал ни слова. Смотрел в тёмное окно, будто надеялся, что там — ответы.

Осадок от сделки не отпускал. Всё прошло гладко: документы подписаны, деньги переведены, флешка передана. Ни одного звонка сверху. Ни писем, ни подозрений. Казалось бы — успех. Но внутри что-то зудело, как заноза. Всё было слишком… ровно.

Звонить Гоге? Поздно.
Дождусь утра.

Утром офис жил на повышенных оборотах. Джабовские ребята сновали по коридору, двери хлопали, кто-то спорил в полголоса. У входа стояли Заза и Нукзар, как будто ждали сигнала. Гога был у себя. Один. За стеклянной дверью виднелась его спина и стол, заваленный схемами и листами с пометками.

Толик вошёл без стука.

— Изменения? — спросил он, прикрыв за собой дверь.

— Есть. — Гога не обернулся. — Нужно быть готовыми ко всему. После нашего «кофепития».

— Думаешь, за нами уже следят?

— Думаю, что пока нет. Но не стоит надеяться, что никто не сопоставит факты.

Он повернулся. Лицо усталое, небритое, но собранное.

— Ты же знаешь, у нас все — конспираторы от бога. Галстуки, айфоны, прослушка в сковородке. А в глазах — страх. Или жадность.

— С Марком мы уже обожглись, — тихо сказал Вайс, опускаясь в кресло.

Гога кивнул.

— Он думал, что до него не дотянутся. А теперь молчит. Или мёртв, или присягнул кому-то. В любом случае — не с нами.

Наступила пауза.

— Ты уверен, что Сьюзен не сольёт нас? — спросил Вайс.

— Я уверен только в одном: у таких, как она, всё имеет цену. Даже молчание.

— Она знает, что в схемах пустоты?

— Догадывается. Но это не важно. Без ключа — это мёртвая информация. А ключ у нас. Пока у нас.

Толик потёр виски. Снял очки.

— Знаешь, я не боюсь. Но чувствую, как будто ось треснула. Внутри. Всё как будто идёт по плану — но не моему.

Гога подошёл, налил два стакана виски.

— Выпей. Завтра может быть хуже. Или — не быть вообще.

Они выпили молча.

За окном начинался московский день. Серый, гулкий. Как перед бурей.


ГЛАВА 25. НА ВЫХОД
Прошёл почти год.

Сделка в Париже ушла в прошлое. Документы — переданы. Деньги — переведены. Схемы — внедрены. Проверки ничего не показали. Всё было чисто. Слишком чисто.

Гога вычеркнул тот эпизод, как зачёркивают лишнюю строку в плейлисте. Тогда — важно. Теперь — архив.

Именно поэтому он не сразу узнал голос.

— Я в Москве. Мы можем увидеться?

— Простите… кто?

— Сьюзен. Париж. Беспилотники. Помните?

Он молчал. Потом тихо:

— Не ожидал.

— Москва — не лучшее место для неожиданностей. Мне нужно поговорить. Сегодня. «Метрополь».

Сьюзен сидела у окна. Как и тогда — спокойная, собранная. Только теперь в её взгляде было что-то тревожное. Лишённое прежней невозмутимости.

— За вами идут, — сказала она без прелюдий. — Слежка ведётся уже три недели. В Москве и в Питере. Через прокладки.

— Кто?

— Те, кто в списках не значится. Но у кого длинные руки. И короткий разговор.

Гога сжал бокал.

— Я что, цель?

— Пока — персона интереса. Но всё меняется. Каждый день. Люди исчезают. Бесследно. Без повесток, без звонков.

— Я не бегу, — сказал он тихо.

— Это не бегство. Это право на жизнь. Выбор между оглядкой и дорогой. Завтра его может не быть.

Он молчал. За окном Москва медленно покрывалась мартовской пылью и тревогой.

— Я могу помочь, — продолжила Сьюзен. — Париж. Офис. Чистые документы. Защищённая зона. Мы не просим вас быть с нами. Только — быть.

— И если я откажусь?

— Тогда вы останетесь. И будете ждать, кто первым войдёт в дверь: рассвет или люди в чёрном.

Утром он позвонил Вайсу.

— Толик. Пора.

— Уверен?

— Россия сходит с ума. Люди исчезают каждый день. Европа захлопывает двери. У нас остался один шанс — выйти пока не поздно.

— Это не побег?

— Нет. Это не предательство. Это не сдача. Это — выбор. Мы не покидаем страну. Мы спасаем то, что ещё можно спасти. Себя.

В аэропорту он чувствовал не тревогу, а странную ясность. За годы он слишком многое видел, чтобы называть вещи красивыми словами.

Это не было ни бегством, ни эмиграцией.
Это было — движение. От края. От безвестности.
К шансу.К праву.К жизни.


ГЛАВА 26. ПАМЯТЬ И ВИНО


Париж встречал их дождём. Угрюмым, тягучим, будто город сам чувствовал, что это не визит, а бегство. Или — перегруппировка.
Для Сьюзен это был родной город. Для Гоги — временное укрытие. Но в этих стенах начиналось нечто большее, чем просто новая операция.

Он поселился в квартире над офисом — просторной, строгой, с французскими окнами и видом на внутренний двор. Камин был давно не в ходу, но в воздухе стоял лёгкий запах горелой древесины и кофе. Такое место легко спутать с покоем.

Они работали допоздна. Тестировали интерфейс, сверяли расчёты, обрабатывали сигналы. Никто, кроме них и Вайса, не знал, что уже подпольно производятся беспилотники нового поколения — с элементами ИИ и защитными алгоритмами, которых не было ни у НАТО, ни у США.

Только они трое знали, кому принадлежит идея.
Только они трое знали, что Украина выстояла не только благодаря мужеству своих солдат.
Сделка в Париже изменила ход войны. Пусть никто об этом и не узнает.

Поздним вечером, после видеозвонка с Вайсом из Киева, Сьюзен появилась в его дверях. В руке — бутылка вина. Без ноутбука, без папок.

— Сегодня — не о работе, — сказала она.

Гога кивнул. Он включил тихую музыку. Вино было хорошее, терпкое, с долгим послевкусием. Они сидели напротив друг друга. Без суеты.

— Моя мать была из Лиона, — сказала Сьюзен. — Еврейка. Почти вся семья погибла. Бабушка выжила чудом. Её прятал портной. Год — в подвале. Без окон. Без голоса.

Он слушал. Не перебивал.

— У тебя кто-то остался? — спросила она.

— Мать. Одесса. Их эвакуировали в Казахстан. Север. Бараки, мороз, грязь. Но они выжили. Вернулись. Я родился уже потом. Но её память — это мой код. Не изменить.

Они выпили. Молча.

— Знаешь, — сказала Сьюзен. — Иногда я думаю, что мы защищаем не страну. А боль. Чтобы она не ушла зря.

— Мы защищаем смысл, — сказал он. — Не герб. Не флаг. А то, что стоит за глазами людей, которые не сдались.

Она прикоснулась к его руке. Тихо. Без пафоса.

— Я давно не позволяла себе чувствовать.

Он посмотрел ей в глаза.

— А теперь?

Она не ответила. Только чуть сжала его ладонь.

Ночь была тёплой.
Париж — молчаливым.
А в этом молчании рождалось что-то, что давно не имело имени.

ГЛАВА 27. ЗА ГРАНЬЮ


Он проснулся среди ночи. В квартире было тихо, но что-то в воздухе изменилось. Интуиция — старая, выработанная в других городах, в другие годы — зазвенела.
Телефон мигал. Звонок. Вайс.
— Гога, слушай внимательно. Нас пытались вскрыть.
— Где?
— Варшава. Через канал поставки компонентов. Были поддельные документы, всё сделано грубо, но с претензией на серьёзность. Наши партнёры вовремя среагировали. Не прошли. Но сигнал — ясен.
— Кто?
— Думаю, не Россия. Слишком прямолинейно. Это кто-то, кто знает, что у нас — не просто схемы. Кто знает, что мы носим в голове.
— Время?
— Пару дней. Не больше. Если будет вторая попытка — значит, нас уже начали продавать. Или торговаться за нас.
— У тебя есть копии?
— Только в облаке. Швейцария. Закрытая папка. Но я хочу, чтобы ты зашифровал всё и передал резерв. Лично. Не по каналу.
— Понял.
— И ещё… будь осторожен. Здесь стало совсем темно.
Связь оборвалась.
Он сидел у окна. В комнате было полумрачно, пахло холодным воздухом и кофе, который он не допил. Париж спал. Но что-то в его лице поменялось.
Теперь он знал: их игра — на виду. И в ней уже не три игрока. А пятеро. Или семеро. Только не видно, кто держит нож за спиной.
Сьюзен вошла почти бесшумно. Без стука, без слов. На ней был свитер и усталость.
— Ты не спишь, — сказала она.
— Был звонок. От Вайса.
 Она подошла ближе, присела рядом. В руках у неё была тонкая золотая цепочка. Без кулона.
— Что это?
— Это было у моей бабушки, — сказала она. — Та, что выжила. Её прятали в подвале. Год. Без света. Без звука. Она передала мне это, когда я была маленькой. Сказала: «Если снова начнёт пахнуть страхом — молчи и уходи. Спасайся. Но не забудь, кто ты».
Она положила цепочку ему на ладонь.
— Зачем?
— Потому что ты не умеешь спасаться. А я — не умею просить.
Но сейчас прошу.
— Ты боишься?
— Не за себя. За тебя.
Он замер. Она продолжила:
— У меня есть документы. Выход. Любая страна. Я умею исчезать. А ты… ты светишься. И если тебя найдут — ты не отступишь. Я знаю.
— Что ты хочешь?
— Чтобы ты выжил. Не как беглец. Как тот, кто ещё нужен. Мне нужен.
— И если меня найдут?
— Тогда пусть найдут вместе с этой цепочкой. Пусть знают: ты не один.
Он не ответил. Только посмотрел на неё. Долго. Как смотрят на человека, которому доверяешь что-то большее, чем жизнь.
За окном продолжался дождь. А внутри — молчание.
Плотное, тёплое. Как прикосновение. Как обещание.
Он сжал её руку. Молча. И в этом молчании было больше, чем в тысячах слов. У него была причина не исчезать.
Потому что кто-то боялся за него. А значит —  ему нужно жить...

ГЛАВА 28. ЖЕНЕВА

  События в мире разворачивались со страшной скоростью. Мир буквально сошёл с ума.
Украина, Израиль, Грузия… Снова кровь, разрушенные города, гибель самых лучших, самых смелых, самых красивых. Уничтожался генофонд. Жестоко. Намеренно.
Шёл третий год войны, развязанной Россией против суверенной Украины.
Фронт то наступал, то откатывался, но в глазах людей всё чаще отражалась не надежда — усталость. Украина держалась — вопреки. На воле, на боли, на тех, кто стоял с автоматом в окопах, и на тех, кто однажды подписал в Париже неофициальную сделку, передав то, что помогло не исчезнуть.
Но теперь даже спасённые начинали забывать, кому обязаны. Или делали вид, что забыли.
Вайс звонил каждый день — иногда голосом, чаще шифром.
Его сообщения становились всё короче, а голос — всё глуше, будто он говорил из-под земли.
— Запад выдыхается, — сказал он однажды. — Им нужен быстрый итог. Победное фото. А у нас — только черновики. Пустые поля. Код, который ещё не собран.
— Россия использует против Украины лживый нарратив. Обвиняет всех украинцев в нацизме и связях с СС. Это ложь! Самое большое количество праведников мира — среди украинцев!
— Толь, ты оправдываешь полицаев? А как же Бабий Яр?
— Я никого не оправдываю. Я не терплю сакральную ложь!
Кто у России союзник в этой страшной, захватнической войне? Белоруссия.
90% еврейского населения было уничтожено не немцами, а белорусами.
Кто об этом говорит? Уничтожены еврейские местечки, сёла…
Почти полностью было стерто еврейское население Западной Белоруссии.
Не нашёлся в Белоруссии свой Юрий Влодов, который описал бы, как в Орше и окрестностях белорусы сжигали целые семьи. Кто об этом говорит?
Союзнички… которые на еврейских могилах хоронят белорусов и ставят кресты.
А из памятных плит стелют дороги и подвала; застилают.
Ты молчишь? Надоела тебе моя боль?
— Ты что, сдурел, Вайс? Я просто слушаю… Да, это жуткая правда, о которой молчат.
Молчат и о Бельском, о причинах создания еврейских партизанских отрядов…
Сделали из белорусов — хороших ребят с партизанским забралом…
— Не молчат, а продолжают врать. Нагло врать…
Вайс бросил трубку. Гога не стал перезванивать.
Сьюзен вернулась из офиса поздно. Гога её не узнал.
На лице не искрилась пронзительная улыбка. Небесно-голубые глаза поникли.
Чувствовалось: она сдерживает слёзы.
— ХАМАС прорвал границу. Есть убитые. Много убитых. Есть захваченные.
Женщины — с выцарапанными глазами. Дети — спрятанные в холодильниках.
Сожгли младенца в духовке… В заголовках пишут: «Это — новое лицо террора».
Сьюзен смотрела в экран и шептала:
— Это — старое. Это снова мы…
Она зарыдала, прикрывая глаза руками.
Гога молчал. Он подошёл и обнял её за плечи.
— Господь… Что будет? Чего ждать?..
— Сюзи… У меня уже нет родины. Страна скатилась в самое глубокое российское дно.
«Европа — не наш путь», «нейтралитет — наш щит». Безумие. Полное безумие.
— Мы все теперь без родины.
— Ты хотя бы во Франции.
— Я — в пустоте, — тихо ответила она. — Просто здесь тише…
Они оба чувствовали: время сужается. Пространство сжимается.
Кто-то начал их искать. Не в открытую — но целенаправленно.
Имена всплывали в чужих беседах. Следы появлялись там, где их не должно быть.
Разработка нового поколения ИИ-дронов шла быстро. Слишком быстро. И слишком заметно.
Вайс настаивал: ограничить доступ, убрать внешние каналы, сократить команду.
Он был в Киеве — и знал, как меняется воздух перед бурей.
А в одну из ночей кто-то попытался открыть дверь парижского офиса.
Не силой. Тонкой отмычкой. Как будто проверял: дома ли кто-нибудь.
Реакции не последовало. Но с той ночи Гога спал с пистолетом под подушкой.
Сьюзен не спрашивала.
Но каждое утро поправляла цепочку, которую оставила ему — как память. Как якорь. Как оберег.
Париж продолжал жить своей жизнью: круассаны, велосипеды, толпы у Лувра…
Но за окнами их квартиры тени становились гуще.
И каждый шаг по лестнице казался эхом приближающегося финала.
— Гог… Нам нельзя здесь оставаться. Я решила. Мы уезжаем в Женеву.
У меня там дом. Там надёжнее.
Гога промолчал. Пальцы невольно легли на цепочку у груди.


ГЛАВА 29 ЖЕНЕВА


Женева встретила их весной — прохладной, элегантной, почти равнодушной.
Здесь даже апрель казался отутюженным: чистые улицы, вежливые машины, безупречно одетые прохожие, которые спешили не торопясь.
Над озером висел белёсый туман, а с гор ещё дышал снегом ветер.
Гога молча вышел из такси. Он не знал, что именно чувствует — облегчение или тревогу.
    Дом оказался не просто хорошим — роскошным. Не с кричащей роскошью нуворишей, а старой, уверенной в себе.
За высоким кованым забором прятался особняк с белыми ставнями и чугунными балконами. Внутри пахло воском, сандалом и дорогими духами.
Сюзи щёлкнула замком, и они вошли.
Гога не ожидал. Не такого.
Витрины, полные серебра: графины, подсвечники, роскошные фигуры с монограммами.
В каждой детали — вкус. Ни одной случайной вещи.
— Это...твой дом? — спросил он.
— Почти, — улыбнулась Сьюзен. — Почти всё. В этом доме я снова становлюсь собой.
Он прошёл по залу. Мебель — старинная, тёмное дерево, обивка из шёлка и гобелена.
В углу — белый рояль с канделябрами. Такой можно увидеть в фильмах о несбывшемся счастье.
Сьюзен провела его по коридору.
— Здесь твоя комната, — сказала она. — Светлая, тихая. Ванная и туалет — вот тут, сразу. Удобно.
Они вошли. Большая комната с видом на сад. Постель — как из старых альбомов: вышитое покрывало, резная спинка, на столике — белая лампа с оборкой. Всё говорило: ты в безопасности. Или, по крайней мере, здесь так принято думать.
На кухне их уже ждала молодая филиппинка в безупречно выглаженном фартуке.
Сьюзен представила её:
— Это Лея. Моя помощница по дому. Она здесь уже пять лет. Всё знает. Лучше меня.
Лея кивнула, улыбнулась и удалилась бесшумно, как будто растворилась в доме.
Уже вечером, за кофе, Сьюзен вынула планшет.
— Нам предлагают участие в новом стартапе, — тихо сказала она. — ИИ-платформа. Лекарства против онкологии мозга.
Плюс модуль по работе с полинейропатией стоп. Протоколы уже на тестах. Всё выглядит серьёзно.
— Это — фарма? Или фронт?
— Это — следующий шаг, — сказала Сьюзен. — Или новый капкан. Пока не совсем ясно.
Гога смотрел на её руки — тонкие, уверенные, с кольцом, которое он не замечал раньше.
Он понял: Женевская весна — обманчива. И красивая. Как сама Сьюзен.
 Тишина в доме была почти неприличной — звенящей. Он смотрел в окно, где вишнёвое дерево только начинало цвести, как будто и оно не верило, что весна всерьёз.
— Мы не вытянем это одни, — сказала Сьюзен. — Нам нужен третий. Человек с доверием. С опытом. И — с языками.
Гога не ответил. Он уже знал, кого она имеет в виду.
— Я с ним говорила, — продолжила она. — Он отказался. Категорически.
Говорит: "Я на месте. Я в Киеве. У нас тут всё работает. Новое поколение дронов — в деле. Испытания прошли. Первые результаты уже на фронте".
Он сказал, что здесь ему делать нечего.
— Значит, верен себе, — кивнул Гога.
— Да. Но мы не справимся без кого-то вроде него.
Компания, с которой мы связались, серьёзная. Но не святая. Израильтяне, индейцы. Один из тех, кто с нами говорил — бывший специалист из Rafael. Другой — из Бангалора, инженер с манией к мозговым интерфейсам. Они видят в нас "ключевых партнёров". На бумаге — красиво. А в реальности?..
— У нас что-то подписано?
— Пока нет. Только интерес и доступ к альфа-протоколам. Но они спешат. Предложили приехать в Тель-Авив. Встретиться. Посмотреть лабораторию.
Гога помолчал. Он чувствовал, что снова заходит в ту зону, где наивность может стоить жизни.
— А деньги?
— Сразу не дадут. Только акции. Но суммы — серьёзные. Платформа может выстрелить. Если доживёт до клиники.
Он встал, подошёл к роялю, провёл пальцем по крышке. Пыль отсутствовала. Всё блестело. Как в музее.
— А если это прикрытие?
— Тогда мы узнаем.
Она подошла ближе.
— Гог… Я тебя прошу: не в одиночку. Ни одного шага — в одиночку. Ты нужен им. Но ещё больше — мне.
Гога посмотрел ей в глаза. Прямо. Не как мужчина женщине. Как партнёр — партнёру.
— Если Вайс не приедет — нам нужен кто-то другой.
Кто может быть вторым Вайсом?
Сьюзен сжала губы.
— Никто. Но можно найти хотя бы половину.
В коридоре снова мелькнула Лея. Бесшумная, почти призрачная.
А за окном над Женевой сгущались облака.
Весна продолжалась. Но с каждым днём становилась всё более тревожной.
Сьюзен вернулась с планшетом, но Гога поднял руку — остановил её жестом.
— Сью… У меня есть третий человек.
Она замерла, всматриваясь в его лицо.
— Она в Москве. Я, во всяком случае, так думаю.
У меня остались её координаты. Много лет не общались, но…
У неё есть всё, что нам нужно: ум, находчивость, несколько языков — и голова, которая умеет не только думать, но и просчитывать.
Сьюзен слегка приподняла бровь.
— Она?
Гога вздохнул, не отводя взгляда.
— Здесь нет места ревности. Нас с ней связывал только бизнес.
Она — человек системы. Сложной, многоуровневой. Я не уверен, что она согласится, но попробовать стоит. Она могла бы…
— Звони, — перебила Сьюзен. — Я и не думала ревновать.
Просто в нашем деле женщин — почти нет.
Она усмехнулась — несколько устало, но без укола. Словно сказала: я не боюсь её — я боюсь за тебя.
— Ладно, — кивнул он. — Попробую.
Если номер всё ещё живой.
Он достал телефон, глянул в старый список контактов.
Номер Марины был на месте.
Он не звонил ей много  лет.
Пальцы слегка дрожали, когда он нажал «вызов».
Гудки. Один. Второй.
На третьем — щелчок.
— Да? — знакомый голос, чуть более хриплый, чем он помнил.
— Марина… Это Гога. Георгий Валерьянович Цинцадзе.
Пауза. Потом — тихо, но без удивления:
— Ты жив?
— Пока да. У меня к тебе дело.
— А у меня — только кофе и совесть. Объяснишь?
Он усмехнулся.
Сьюзен молча поставила перед ним чашку.
— Ты не вовремя, — отрезала Марина. — В конце недели я уезжаю в Лондон. На совсем.
В Москве мне больше нечего делать. Обстановка — жуткая.
Двое из наших исчезли. С концами.
Я чувствую охоту, Гога. И не собираюсь быть следующей.
Он молчал.
— Я сама тебе перезвоню, — сказала она.
И отключилась.
Сьюзен смотрела на него молча.
Он развёл руками — пока так.
Но где-то внутри уже знал: она не отключилась навсегда.

ГЛАВА 30.ТЕЛЬ-АВИВ


Они летели ночным рейсом.
Гога едва успел пристегнуться, как провалился в сон — плотный, без сновидений. Проснулся от лёгких прикосновений.
— Гог… Мы в Тель-Авиве. Просыпайся, — шепнула Сьюзен.
У выхода их уже ждали.
Сьюзен обняла встречающих по-семейному. Без фальши. Как с теми, кого знают много лет.
— Познакомьтесь. Это Георгий Цинцадзе. Мой друг и партнёр, — сказала она по-английски.
— А Натан? Он не с вами? — спросил один из мужчин. Акцент выдавал в нём франкоязычного израильтянина.
— Вайс сейчас в Германии, — без колебаний солгала Сьюзен.
Гога заметил, с какой грацией она перевела разговор в нужное русло. Не извинилась, не объясняла. Просто — факт. Сказала и пошла дальше.
Они ехали в отель David Kempinski — стеклянную крепость над жарким городом. Номер был с видом на бассейн, где вода казалась единственным спасением от знойного воздуха.
— Кто они? — спросил Гога, когда за ними закрылась дверь. — Откуда знают Вайса и... почему ты солгала?
— Ты задаёшь слишком много вопросов, — сказала она, снимая пиджак. — Эти люди знали Натана и Марка по Конго. Они не должны знать, что Вайс сейчас в Украине. Это не их война. У Израиля — своя. И она тоже идёт на выживание. На нескольких фронтах сразу.
— Значит, мне не стоило спрашивать?
Сьюзен усмехнулась.
— Спрашивай обо всём. От тебя у меня нет секретов. Но есть нюансы.
Утро было горячим. Кондиционеры ревели в полную силу, но воздух всё равно оставался липким.
Сьюзен вернулась из бассейна, обёрнутая в белый халат, с каплями воды на ключицах.
— Роскошный бассейн. Но как здесь живут круглый год? Дышать невозможно.
— Живут от кондиционера до кондиционера, — ответил Гога, вставая с кресла.
Во время завтрака телефон Сьюзен завибрировал. Она сняла трубку, не глядя на экран.
— Да, это Сьюзен Жестье. Слушаю. Да… отлично… Где?
Она закрыла айфон и взглянула на Гогу:
— Встреча через час. Офис на улице Дизенгофф. За нами заедут.
Они спустились в холл. Машина ждала у входа.
Водитель — худой мужчина с густыми бровями — открыл перед ними заднюю дверь и молча кивнул.
Офис оказался на пятом этаже стеклянного бизнес-центра. Белые стены, минимализм, ничего лишнего. Только экраны, кофе — и тишина.
— У нас два предложения, — начал человек в светлой рубашке. — Первый проект — чистая тень. Мы называем его «невидимым стартапом». Официально — его не существует. Не финансируется. Не тестируется. Только модели, расчёты, гипотезы. Но… если получится, это изменит всё. Связь. Разведку. Контроль над передачей данных. В том числе — между нейронами.
— А второй? — спросила Сьюзен.
— Готовая ИИ-платформа. Уже прошли первые медицинские тесты. Направление — препараты нового поколения для лечения опухолей мозга. Плюс — уникальные методы воздействия на полинейропатию стоп. Без формального вмешательства. Мы говорим о нейроконтроле боли. Блоке саморегуляции. Алгоритмы учатся у самого тела. Речь не о таблетках, а об управлении нервной системой.
Гога слушал, не перебивая. Он уже знал: выбор будет непростым. Один путь — невидимость и риск. Второй — медицина будущего, но с неизвестным контролёром.
— А юридически? Что мы получаем? — уточнила Сьюзен.
— Пока — только предложения. Мы хотим видеть вас в лаборатории. Сами всё оцените. Нам важно ваше имя. И ваша история. Слишком многое на кону.
Они вернулись в отель ближе к вечеру. Гога молчал. Только у бассейна, под звуки фонтана, он сказал:
— Придётся выбрать. И сделать это быстро. Один проект — как шаг по канату. Другой — может стать билетом в реанимацию. Или в историю.
Сьюзен смотрела в воду. Потом медленно кивнула.
— А ты уже сделал свой выбор?
— Нет, — ответил он. — Но знаю, с кем хочу его делать.
Поздно вечером, когда они уже собирались на ужин, зазвонил телефон.
Гога взглянул на экран — номер был незнакомым, британским. Он вышел на балкон, нажал «принять».
— Я в Лондоне, — прозвучал голос Марины. — Ты сможешь прилететь в субботу?
Он замолчал на секунду. Потом медленно обернулся — Сьюзен стояла у зеркала, поправляя украшение на шее.
— Мне нужно прямо отсюда в Лондон, — сказал он, вернувшись в комнату.
Сьюзен взглянула на него:
— Марина? Это необходимо так срочно? Суббота — уже послезавтра. Я хотела, чтобы ты побыл здесь хотя бы до понедельника…
Он кивнул:
— Мне необходимо полететь. Прости.
Она ничего не ответила. Только посмотрела — долго, будто пытаясь понять, что именно стоит за этим решением: долг, тревога, или что-то большее.
Их ужин проходил в Неве-Цедек — районе, где история переплетается с современностью. Вилла, куда их пригласили, была трёхэтажной, из бетона и стекла. Архитектура — минималистичная, но роскошная. Пространство, свет, гладкие линии.
Хозяин — мужчина лет пятидесяти, с сединой и живыми глазами — провёл их в зал.
Там всё кричало об успехе: коллекция современного искусства, винтажные кресла, старинные книги в нишах и абстрактные инсталляции в подсветке.
Гога держал в руках бокал и, в какой-то момент, отдалился от разговора. Подошёл к панорамному окну, глядя на мерцающий Тель-Авив.
Впервые за много лет он задумался: за это время он прошёл длинный путь. Заработал капитал, вложился в стартапы, в технологии, которые могли изменить мир.
У него были связи, влияние, даже власть. Миллионы — в биткоинах, в опционах, в идеях.
Но не было дома. Не было семьи. Не было никого, кто ждал бы его не ради дела, а ради него самого.
Он стоял у огромного окна, а внутри вдруг поднялось странное, щемящее чувство. Словно кто-то невидимый задал ему простой вопрос:
А в чём же был смысл? Есть ли у тебя право на жизнь… без жизни?
Он сделал глоток, не дождавшись ответа. Только почувствовал — впереди будет трудный перелёт.
И, возможно, ещё более трудный разговор.


ГЛАВА 31.ЛОНДОНСКИЙ ДОЖДЬ


После тельавивского солнца Лондон казался другим миром.
Серым, влажным, молчаливым. Над улицами стелился туман. Ветер гнал холодный дождь, пробирая сквозь пальто, как будто проверяя каждого на прочность.
Таксист молчал, будто сам замёрз, и, не оборачиваясь, вывез Гогу на Kensington Palace Gardens — туда, где за воротами и охраной прячутся квартиры с лепниной, паркетом и тишиной, похожей на дипломатическую неприкосновенность.
Дом Марины был утоплен в цветочных клумбах и обрамлён стройными тополями. Пятиспаленная квартира на втором этаже — с эркером, тёплым светом в окнах и видом на парк.
Она открыла дверь почти сразу. Выглядела уставшей, но собранной. Чуть поседевшая у висков. В чёрном кашемировом свитере.
— Гога… Наконец-то у нас возможность поговорить без спешки.
Выпьешь?
— Я голоден. У тебя есть что поесть?
— Пустой холодильник. Прости. Я только обживаюсь. Может, сходим в ресторан? Поблизости есть пара неплохих.
— Пожалуй... Но, если есть что-то срочное — можем сначала поговорить?
— На пустой желудок? — усмехнулась она.
— На пустой желудок мысли яснее, — ответил он, садясь на диван.
Она присела рядом. Посмотрела внимательно.
— С возрастом ты стал импозантнее. Седина тебе идёт.
Сколько лет мы не виделись?
— Давай не считать. Это не в нашу пользу.
Марина встала, сделала шаг к кухне.
— Я всё-таки сварю кофе. Будешь?
— Нет. Не хочу.
Она вернулась с папкой. Бумаги были туго перетянуты шёлковой лентой.
Без слов передала их ему.
— Мне удалось вывезти из Москвы важную документацию. Связанную с Ираном и Турцией. Это секретные материалы.
Речь идёт о баллистике.
Если сделка состоится — будут последствия. Жестокие.
— Думаю, этим займётся Вайс, — сказал Гога. — Ты ведь с ним знакома?
— Не совсем. Я больше знала Марка. Его друга. Его — да.
Гога кивнул, пролистал первую страницу.
Потом закрыл папку, аккуратно, как нечто весомое.
— Какая твоя заинтересованность?
— Три лимона, ответила Марина, вопросительно посмотрев на Гогу, видимо требуя его  мгновенной реакции.
 Гога одобрительно кивнул.
Моя поездка не напрасна, — подумал он.
Марина сыграла свою партию. И сыграла сильно.
Они спустились к машине. Мокрый асфальт отражал фонари, как ртуть.
На улице почти не было прохожих — только редкие силуэты с зонтами.
— В ресторан? — спросила Марина, распахивая зонт.
— Да, — ответил он.
— Может, оставим папку здесь? А потом вернёмся?
Она посмотрела на него с лёгким прищуром.
— Или ты не вернёшься?
Он не стал врать:
— Прости, Марина. После обеда я должен быть в аэропорту.
В ресторане, при входе, он извинился и отошёл к стене.
Набрал номер.
Сьюзен ответила сразу.
— Сью… Я лечу обратно. Ночью. Жди меня.
Поздняя ночь. Тель-Авив
Он прилетел глубокой ночью. В зале прилёта было пустынно, как на заброшенном вокзале. Всё выглядело иначе, чем два дня назад: даже воздух — менее жаркий, более плотный.
Гога не стал заказывать такси — его уже ждали.
В отеле он поднялся в номер и тихо открыл дверь.
Сьюзен сидела у окна. Свет не горел — только город отражался в стекле, и её силуэт казался вырезанным из этой тёмной, пульсирующей панорамы.
Она встала и обняла его крепко, без слов.
— Ты голоден? — спросила она, не отстраняясь.
— Нет. Мы с Мариной пообедали в ресторане. И ещё перекусил в аэропорту, перед вылетом.
Она медленно отступила на шаг.
— Это было настолько важно, что нельзя было отложить?
Он открыл дорожную сумку, достал из неё плотную папку и положил на столик.
— Посмотри.
А я… Я вымотан. Пойду в ванную. И спать.
Сьюзен осталась стоять у окна. Он слышал, как вода стучит по кафелю.
Когда вернулся, она уже лежала под одеялом, с закрытыми глазами.
— Я сегодня неважно себя чувствую, — прошептала она, не открывая глаз. — Прости.
Утро было тусклым. За окнами — пыльное солнце, гул улицы, запах кофе из ресторана внизу.
Сьюзен медленно вышла из ванной. Лицо — бледное. Движения — осторожные.
— Мы идём на завтрак? — спросил он, надевая рубашку.
— Иди один.
Я посмотрела документы.
Она сделала паузу. Поставила чашку на стол, не дотронувшись до чая.
— Это не просто информация. Это — бомба. Замедленного действия. И она касается не только России и Украины…
Она касается нас. Израиля. И лично меня.
Гога посмотрел на неё пристально. Но не стал перебивать.
— Я всё объясню. Позже. Сейчас…
Меня подташнивает. Прости. Правда.
Она отвела взгляд. Казалось, она что-то скрывает. Или — ещё не готова сказать вслух.
Он кивнул. Без слов.
— Я буду в комнате, — сказала она тихо. — Если что — просто позвони.
Гога вышел, оставив за собой тихую, натянутую тишину, которая тянулась, как утренний смог над городом.
ГЛАВА 31 (продолжение)
Право на жизнь
Тошнота не проходила.
Сьюзен становилось хуже.
Поначалу они списали это на усталость, перегрев, стресс. Но к вечеру даже она — рациональная, собранная — стала выглядеть встревоженной.
— Мне нужно просто поспать, — сказала она, — наверное.
Но утром было только хуже.
Гога настоял — они вызвали того самого водителя, что встречал их в аэропорту, и поехали в больницу «Ихилов».
Приёмное отделение пахло лекарствами, влажной плиткой и тревогой.
Сью забрали на анализы, а он остался в коридоре.
Сидел, нервничал, пил воду из автомата, выходил на улицу и снова возвращался.
Время тянулось, как резина.
Три часа превратились в отдельную жизнь.
Он вспоминал их разговор прошлым вечером.
Про дату её рождения.
— Мне 35, — сказала она как-то мимоходом, застёгивая браслет.
Он тогда удивился.
Не знал, когда у неё день рождения. Никогда не интересовался.
— Почему ты хотела, чтобы я был здесь именно сейчас?
— Я хотела отметить свой день рождения в Тель-Авиве. С тобой. В этом городе. Это — не просто дата. Это точка отсчёта.
Он улыбнулся.
Тридцать пять.
Он старше почти на двадцать лет.
И в какой-то момент подумал: когда она всё успела?
Не просто красивая — умная, тонкая, сильная.
А он… Он даже свои дни рождения перестал отмечать после сорока.
И вот теперь он сидит в коридоре больницы.
Ждёт.
Дверь открылась.
Сьюзен появилась — бледная, но сосредоточенная. В руках — анализы. В глазах — что-то новое.
Она остановилась перед ним, глубоко вдохнула.
Словно прежде чем прыгнуть — нужно набрать в лёгкие воздух.
— Гога… Я не знаю, обрадует тебя это или испугает.
Но я… в положении.
Он не сразу понял.
Слова прозвучали, как из кино.
Только вместо музыки — звон капель из аппарата для дезинфекции.
— Ты будешь отцом.
Гога сел. Почти рухнул в кресло.
У него не было слов.
Только в голове, как молотком, стучало:
У тебя есть право на жизнь.
У тебя есть право на жизнь.
Он молчал. Просто смотрел на неё.
Сьюзен стояла, чуть опустив глаза, с теми же анализами в руках, которые пять минут назад были просто бумагой. А теперь — началом новой реальности.
Он не знал, как правильно реагировать.
Столько лет он жил в режиме тревоги. Всё — в расчётах, переговорах, схемах, подозрениях, потерях.
А теперь… новая жизнь. Без запроса. Без планирования.
— Сью… — наконец сказал он. — Это…
Он хотел подобрать слово. Но не смог. Всё казалось неуместным: ни "подарок", ни "чудо", ни "случай".
Она подняла взгляд. Медленно подошла.
Присела рядом.
— Я понимаю, если ты… если это слишком.
Он взял её за руку.
— Нет. Это не слишком. Это — вовремя. Наверное, впервые в жизни что-то пришло вовремя.
Она кивнула, почти незаметно.
Молча. Без слёз. Только тишина, в которой и была их первая близость — настоящая, не физическая, а та, которая случается, когда слова уходят.
Снаружи уже стемнело.
Из окна было видно, как над Тель-Авивом ложится бархатная ночь — та самая, под которой они прилетели, сбежали, прятались и боролись.
А теперь — остались.
Не ради сделки.
Не ради войны.
А ради жизни.
И Гога вдруг понял: он больше не один. И больше не бежит.
И, возможно, это и есть та самая свобода, которую нельзя купить ни в Женеве, ни в Берлине, ни на чёрном рынке.
Свобода жить. Просто жить.

ЭПИЛОГ

Он не знал, что будет дальше.
Что ждёт его в Киеве, в Тель-Авиве, в Лондоне… и даже в Женеве, где теперь начиналась новая глава их жизни.
Мир продолжал вращаться, как рулетка — войны, заговоры, шантаж, сделки. И всё могло рухнуть в любой момент.
Но теперь у него было то, чего нельзя было спрятать в сейф, обменять на акции или передать по зашифрованному каналу.
У него было право на жизнь.
И впервые за много лет — он собирался этим правом воспользоваться.
Это не конец. Это — начало!