Арт-объект Пилорама

             отрывок: "Он был просто красивым человеком"

  Это место уже зарастало травой забвения. После закрытия его решили сровнять с землей. Начали жечь. Но по ходу сообразили: лучше оставить. В назидание потомкам как последний лагерь Гулага, равный самому себе. Как  объект редкой сохранности с тех самых тридцатых годов, когда был введен. Другого такого нет. Сгоряча уничтоженное восстановили. Бывших охранников взяли экскурсоводами. И открыли лагерь. Теперь для туристов. Для них же придумали арт-объект: «Пилорама», где барды давали концерты. Но проклятое место не приняло продвинутого арт-активизма, оно помнило время, когда зона работала…

   
  «…самые крепкие, самые сильные тянули мокрые бревна, что плотными рядами сбились в затоне, баграми на транспортер, по транспортеру они шли в распилочный цех, на пилораму, превращались в доски, и так -  из цеха в цех, через склад готовой продукции – в вагоны. Вагоны в зоне – это всегда волнует. Только они, вагоны, не принадлежат зоне, от них даже пахнет свободой!»

  Зона помнила тех, кому кричали: «Давай! Давай! Хватай! Тащи!», постоянно мокрых от пота, тоже проклятых, как и она, и отличила их от других,  зарабатывающих на ней маркетинговых комби-дилеров, и превратила себя в пространство раздора между правыми и левыми, либералами и всеми остальными. То одни, то другие задавали здесь тон, пока амбициозные манипуляторы не прибрали лагерь-музей к рукам. За непримиримостью идейных противников забылось человеческое страдание, жертвы, несправедливость. Зато явлено что-то иное - связанное с Большой подменой, своего рода политической перетряской. По мне, так подобные места вообще не нужны. Ничего хорошего от них не дождешься. По старой памяти они провоцируют столкновения,  кровь.  Так было с Верховным Советом, разгромленным в 1993 году, его здание - на бывшей территории сожженной Шмидтовской фабрики по соседству с бывшей Новинской тюрьмой.  Так и теперь с  французской Бастилией, на ее месте банк, вид которого сподобил нового герострата Павленского устроить очередной поджог и в результате попасть в тюрьму. По признанию новоиспеченного узника, он отдыхает там, как в санатории, и хвалится, что доволен. А действительно,  не для того же он, типа художник,  родился, чтобы корпеть над каким-нибудь «Стогом сена» вроде старикана Моне, а свое причинное место употреблять только по назначению. Это раньше унылые ретрограды считали, что человек красит яйца, а теперь они человека красят. Вот возьмет и прибьет их на Красную площадь. И  чекистам, гадам, покажет, кто он такой. И попробуйте вякнуть, что это не акция, не художественная интерпретация, не новация, не инсталляция, не перформанс.

  Надо отдать должное и противоположному полу. На другой трагичной и очень ответственной площади продвинутая «активистка» вся в покрывалах наподобие библейской Саломеи представила «Рождение картины», для чего обыкновенные куриные яйца, накаченные красной краской, затолкала себе в лоно и, набрав воздуха в грудь, тужась, выбросила их на картину. Кому как, но мне такое зрелище представляется недостаточно авангардным. Хотелось бы абсолютного дикарского примитива: все-таки город требовательней, чем лес или джунгли, это там стыдливые покровы сгодятся. Даже не ожидая Годо. Опять же там и к яйцам повышенный интерес. С голодухи. А здесь - какая-то истерическая прямота. Буквальный образ выеденного яйца. Несчастные пустые скорлупки.
   
  Живопись, хоть и покинула размеры холста, а с ним и пределы здравого смысла, всё же объемов отхожего места пока не достигла. Вот и нечего зацикливаться на скорлупках, манифестировать хрупкое бредовое бытие, лучше сразу отбросить копыта и подать их на рояле, как мертвых ослов в «Андалузском псе».

  Заигрывание с авангардной эстетикой дает новый режим пространству. Оно стало местом провокаций и мести. Скомпрометированное камерами наблюдения, пространство давно равнодушно к своему прошлому, ко всяким там интимным предпочтениям, агрессивным выходкам уязвленного самолюбия. ОНО – ушло в «альтернативное видение мира», если угодно - в «разложение радуг и  нормы».

   
 А в конце 2011 года, в ноябре Бородина не стало. И больше никто не скажет: «Чего там! Ведь жить осталось всего на один побег!»