Летний день после полдника в Пантылке

День после полудня,занятия взрослых, девчат, парней и ребят

Время до полдника уже  было показано в предыдущем рассказе. А вот какие события происходили в Пантылке после полудня  и до вечера - это будет предмет второго рассказа. Где-то в час, пополудни на всех колхозных работах наступал обед. Бабы с покоса, оставив весь необходимый инструмент в поле, кроме литовок для скашивания травы, потому что на сегодня они были уже не нужны. Они уставшие пришли домой. В первую очередь после тяжелого труда выпивали по полковша хлебного кваса. Он был по консистенции разным. У кого-то густым, у кого-то средним, у некоторых был жидким, не наваристым.
Дальше собирали для всех обед, доставая его из русской печи. У всех он был разным, в зависимости от смекалки хозяек, от достатка в доме. Но у всех были какие-то горячие щи, у некоторых суп. Что касается второго блюда, то оно было далеко не у всех. Это опять-таки зависело от смекалки и достатка в доме. Некоторые женщины считали, что второе блюдо никому не нужно, что можно обойтись и первым. Иногда первое подавалось и на ужин. Единственное, чем отличался ужин от обеда, так это горячим чаем, если хозяйке или детям хотелось разжигать самовар, и если к чаю был сахар или леденцы. А если не было ни того, ни другого, то и чай был не нужен.
 
К щам и супу подавался какой-никакой хлеб, потому что свежее зерно еще только поспевало, а муки от прошлогоднего урожая у всех было на пределе, а у некоторых и не было вообще. Поэтому хлеб в это время был мало похож на хлеб: он был или на две третьих из картофеля, или в еще большей пропорции из засушенных и растолченных головок красного  клевера. Такой хлеб было нельзя и назвать-то хлебом. Поэтому его называли травяными лепешками. Егору помнятся до сих пор такие лепешки, которые очень трудно было проглотить со щами, с чаем и даже с молоком. Но надо было выживать, дожидаться нового урожая ячменя на своих огородах или колхозных раздач ржи, которая вот-вот должна была уже вызреть. Однако в каждой деревне был уполномоченный из района, который жестко следил за выполнением плана сдачи зерна государству. Поэтому колхозникам перепадало на трудодни минимум зерна. Но это все-таки было определенным подспорьем семьям. Иногда в качестве уполномоченного был любвеобильный мужчина, с которым были готовы переспать все оставшиеся без мужей бабы. И это срабатывало на то, что он закрывал глаза на нормы выдачи зерна и этим были довольны все колхозники. Поэтому таких баб в деревне не осуждали. Все понимали, что им тяжело жить без мужиков, и если еще это приносило пользу всем семьям, то даже и приветствовали этот блуд.

После обеда деревня как будто бы вымирала, все спали примерно час или чуть больше до трех часов дня, многие из которых не доспали ночью, в связи с ранним подъемом. Спрашивается, для чего был такой длинный перерыв на обед? А все потому, что нужно было лошадям не столько отдохнуть, сколько попить водички и поесть травы. На это им требовалось как раз не меньше двух часов. В это обеденное время носились по деревне, и играли и загорали возле речки Пантылка только малолетки. Остальной народ отдыхал и спал в основном на свежем воздухе в тени сеновала или в сенях под пологом, чтобы отгородиться от комаров, которых в Пантылке было великое множество, особенно по ночам. Но и днем их хватало.   
Где-то часа в три дня или чуть позже начиналась вторая половина дня. Бабы шли снова на уборку сена, дядя Иван, сосед Егора Аркадий и их помощники запрягали лошадей в плуг и продолжали работать чуть ли не дотемна.  Бабы в это время сгребали просохшее сено в копны и готовились к его стогованию. Место для стога уже было выбрано и приготовлено вчера вечером дядей Иваном. Подготовка заключалась в том, что надо было вырубить березовый шест, воткнуть его в землю заостренным концом, и по бокам вбить небольшие колышки, охватывающие стожар, и связать их вместе липовым сучком.
Дальше бабы, видя по небу, что дождя не предвидится, неторопливо начинали носить копны на специальных носилках к будущему стогу. Одна из них, наиболее сметливая (обычно этим занималась председатель колхоза Александра), начинала деревянными вилами накладывать сено в основание стога. Затем, когда это основание достигало метра, взбиралась на стог с граблями, а другие свободные от переноски сена, две бабы брали так же деревянные вилы и начинали подавать на стог сено. Вершительница стога его принимала, укладывала его в нужное место и притаптывала. Стог постепенно рос, и где-то часа через два был готов, принявший к верху форму наподобие пирамиды. Дальше бабы подавали ей две пары скрепленных между собой веток. Та их прикладывала к стожару и укладывала  таким образом, чтобы сено было прижато, и чтобы ветер не сдул его со стога. Затем еще одной проблемой было снять со стога Александру. С этой целью ставили две носилки, держали их, подсказывая  Александре, чтобы она ухватилась за носилки и съехала благополучно со стога. Дальше бабы любовались произведением своих рук, некоторые очесывали стог, кому казалось, что где-то что-то торчит. Другие посмеивались над ними, доказывая:
- Брось лизать-то. Все отлично получилось. Пошли домой, бабы!
Перед тем, как уйти с поля, они отряхнули свою одежду от высушенного сена и пыли, некоторые наведались в «кустики», брали с собой весь принесенный инструмент и двигались с песней в деревню.
   
Пахари, услышав песню, решили, что и им пора заканчивать работу на сегодня. Дядя Иван и Аркадий выпрямлялись, чуть-чуть разминали свои затекшие спины и приказывали ямщикам распрягать лошадей и вести их в деревню. Дядя Иван, перед тем как покинуть поле, закуривал цигарку с самосадом собственного производства. Аркаша или по-деревенски Аркашка, пока еще на людях не курил, хотя мальчишки иногда видели, что дома он уже затягивался. Оба помощники пахарей тоже к табаку пока не прикладывались, но иногда баловались и друг перед другом курили цигарки из сухого мха, которым конопатились деревенские дома. Дым от горящего мха был совсем не опасным для мальчиков, он даже не имел запаха. Но всем мальчишкам хотелось походить на взрослых и научиться курить. А раз взрослые прятали от них табак и запрещали курить, то они довольствовались мхом.
 
Что касается Егора, где-то примерно с двух часов дня надевал сетку, рукавицы и шел к пчелиным ульям, наблюдал работу пчел, смотрел на летки, где дежурные пчелы пускали только своих пчел в улей, наблюдал за толстыми трутнями, которые вылетали на прогулку вокруг пасеки. Затем, когда стая пчел становилась все больше и больше, понимал, что, наверное, пчелы придумали роиться, поэтому брал березовый веник, опускал его в ведро с холодной водой и начинал веником создавать видимость для пчел дождя. Пчелы, вместе с трутнями, начинали залетать в свои  ульи. Тогда  становилось понятно, что это не вылетавший рой, а просто пчелиная прогулка и звать Ивана или бабушку не нужно. Но бывали дни, когда пчелы после его махания мокрым веником начинали садиться в угол тына, Егор понимал, что это рой. Усиливал имитацию дождя, и когда окончательно убеждался, что это рой, бежал в деревню к ребятам, просил кого-нибудь подменить меня на пасеке или сбегать за дядей Иваном. Тот обычно быстро прибегал, брал специальное лукошко с холстиной и берестяной ложкой, надевал сетку, рукавицы, разжигал дымарь и появлялся  на пасеке для того, чтобы сгрести пчел вместе с маткой в это лукошко. Если удавалось увидеть матку, то он тут же направлял ее в специальный маточник. Дальше лукошко, завязанное сверху холстиной, опускалось в подполье для того, чтобы пчелы успокоились. Дня через три их можно было выпустить или в свободный улей, или вернуть в улей, из которого они вылетели. Поэтому на Егоре лежала задача и определения улья, из которого пчелы вылетели на рой. Дядя Иван, видимо, не всегда доверял ему, и дальше вскрывал свои ульи и проверял, видимо, визуально убедиться все ли его пчелы на месте. Когда Егор указывал, что пчелы вылетели из его ульев, то тут он был доволен им, говорил спасибо, и никакой проверки не проводил.
Пчелы сразу после опускания их в подполье сначала ворчали, т.е. слышался от них приличный гул. На другой день гул становился тише и на третий день они уже все молчали. Это означало, что пора их выпускать в новые ульи или возвращать в старые. Дядя Иван предпочитал выпускать их в новые ульи, бабушка предпочитала – в старые ульи, из которых они вылетели.
В первом случае нужно было впустить пчел в новый улей, затем поставить в маточнике матку для обозрения пчел и прикрыть слегка летки на случай вылета матки из улья. Через прикрытый леток можно было вылетать пчелам, матка через него вылететь не могла. Потом через какое-то время, когда пчелы осваивались, что матка с ними, ее выпускали из маточника, но леток еще несколько дней оставался прикрытым.
Во втором случае надо было запустить пчел обратно в улей, из которого они начинали роиться, но, понятно, что без матки. Иногда оставшуюся матку-пчелу меняли на новую, с которой пчелы собирались улетать в составе роя. Здесь все происходило так, как и первом случае. Старую матку просто из улья удаляли. Оставлять старую и новую матку было нельзя. Они не могут и не могли существовать вместе.
Часам к двадцати ясный солнечный день на колхозных полях заканчивался, но до ужина еще предстояла работа, особенно для взрослых, в личном подсобном хозяйстве. Им перед ужином нужно было после работы где-то на лесных полянах косить сено для своего скота, сушить его и привозить домой. Иногда сено, вываленное перед оградой, заносили в сарай уже после ужина. Этим занимались, как взрослые, так и дети. Кроме того женщины, у которых был скот должны были загнать его  в свой двор, напоить, а коров обязательно и подоить. В доме разлить молоко в горшки и опустить их в подполье, чтобы на другой день поставить их в печку для отапливания.
    
Некоторые жители  Пантылки, так сказать, руководящего состава колхоза занимались в дополнение к своим обязанностям еще и выполнения обязанностей руководства колхозом. Так, председатель намечала планы на завтрашний день, с кем-то встречалась из колхозников по разным жизненным вопросам, составляла разного рода справки для представления в сельский совет, который находился в пяти километрах от Пантылки. Счетовод занималась начислением трудодней, бригадир – в поле занималась обмерами выполненных за день работ. Иногда последние две должности на общественных началах выполняла одна из колхозниц. Дело в том, что в 40-е годы ХХ в. руководители, счетоводы и бригадиры колхозов не были освобожденными работниками. Они трудились целыми днями вместе со своими колхозниками, а за руководство получали несколько дополнительных трудодней. Но так как на трудодни люди почти ничего не получали от колхоза, то труд председателя, счетовода и бригадира можно считать условно общественными работами  без вознаграждения.
В частности, в тот день, о котором идет речь, этим видом труда занималась тетя Егора Вера – дочь его бабушки. Больше всего у нее уходило времени на обмеры выполненных работ. Бывало, уже на дворе темно, а она никак не справится с обмером. Чтобы было не так страшно, она брала Егора, не известно в качестве кого, то ли сторожа, то ли просто живого человека, с которым можно перекинуться словами. Во всяком случае, ему это врезалось в память на всю оставшуюся жизнь.

После массы работ по хозяйству зачастую ужин затевался поздно, где-то ближе часам к двадцати двум. Затем наступало время ужина. Ужин был у всех скромный. Чаще всего для ужина готовилась селянка (так называлась яичница), сваренная
на таганке.  С этим вполне справлялись дети. Работа была не сложная. Надо было взять два-три куриных яйца, разбить, размешать вместе белок и желток и влить в сковороду, наполненную молоком. Поставить сковороду на таганок, настрогать лучинок, поджечь их и варить примерно полчаса. Егору приходилось этим заниматься почти ежедневно,  пока бабушка занималась домашним скотом. В другое время варился молочный кисель. Ели его также как и селянку, с хлебом. Параллельно с варкой ужина ставился самовар. Чтобы его вскипятить, надо было принести древесного угля, поджечь его с помощью лучинок, вставить трубу от самовара в специальное отверстие все в той же русской печи и затем подкладывать уголь вплоть до кипения самовара. Сам чай заваривали обычно взрослые, в зависимости от того, кому какой нравился: то ли густой, то ли жидкий. В качестве чая использовалась обычно душица, такая приятно пахнущая лечебная трава, которая продается и сегодня, хотя используется уже не в качестве чая, а как лечебный отвар при простуде. Кроме селянки и молочного картофельного киселя в первые дни августа уже употреблять для питания  грибы и ягоды. Съедобные грибы к ужину жарились на сковороде с маслом. А землянику и малину предварительно мяли и заливали молоком или сметаной, понятно у кого эти ингредиенты были. Поэтому часто вместо ужина использовались эти ягоды, истолченные в глиняной чашке и залитые молоком или топленой сметаной. Вкуснота была необыкновенная, особенно для детей… Ужинали каждая семья в полном составе. Пока мать или отец, бабушка или дед не приступят к еде, есть никому не разрешалось. Таковы были деревенские обычаи в средней полосе России. Причем, ужин начинался с питья чая. Затем после чая приступали к тем блюдам, о которых речь шла выше.
После ужина женщины мыли посуду и готовились ко сну. Молодежь и дети обычно собиралась возле амбара Валентины Мельниковой на вечерку под звуки гармошки.