035 И. П. Павлов 1849-1936 гг

26 сентября исполнилось 175 лет со дня рождения физиолога Ивана Павлова — создателя учения о высшей нервной деятельности. 120 лет назад он стал первым российским нобелевским лауреатом, получив премию по физиологии и медицине 1904 года «за труды по физиологии пищеварения. Известно, что многие ученые бились за присуждение ему второй нобелевской премии за учение об условных рефлексах, но, к сожалению, в советское время отношение к СССР было сложным и это предложение не прошло по политическим мотивам.

Иван Петрович Павлов родился в Рязани в 1849 г. Окончил Рязанское уездное духовное училище. Иван Петрович вспоминал: «Среднее образование получил в местной духовной семинарии. Вспоминаю ее с благодарностью. У нас было несколько отличных учителей, а один из них — высокий, идеальный тип, священник Феофилакт Антонович Орлов. Вообще в семинарии того времени было то, чего так недоставало печальной памяти толстовским гимназиям,— возможности следовать индивидуальным умственным влечениям. Можно было быть плохим по одному предмету и выдвигаться по другому — и это не только не угрожало вам какими-либо неприятностями до увольнения включительно, а даже привлекало к вам особенное внимание: не талант ли? Под влиянием литературы шестидесятых годов, в особенности Писарева, наши умственные интересы обратились в сторону естествознания, и многие из нас — в числе этих и я — решили изучать в университете естественные науки».

С 1878 по 1888 год был лаборантом, затем заведующим физиологической лабораторией при клинике профессора Сергея Боткина в Санкт-Петербурге.
В 1901 году был избран членом-корреспондентом, в 1907 году — действительным членом Императорской Санкт-Петербургской академии наук.
В декабре 1925 года по инициативе Ивана Павлова на базе физиологической лаборатории АН СССР в Ленинграде был организован Физиологический институт, и он стал его директором (возглавлял институт до конца своей жизни).

Воспоминания биофизика Александра Чижевского о посещении им павловского отдела в Физиологическом институте:
«Когда я вошел в дом — я понял, что это царство собак — собачьи запахи и голоса доносились отовсюду. Я вошел в кабинет Ивана Петровича. Сразу узнал его: хороший рост, поджарист, белая лопатой борода, высокий лоб, большая лысина, нос клювом, пронизывающие глаза — все приметы типично павловские. Он быстро, по-юношески быстро, встал и, сделав шага три мне навстречу, протянул руку.
Кабинет Ивана Петровича Павлова был небольшим: два стола, шкаф с книгами и на стене — большой писанный маслом портрет принца А. П. Ольденбургского в военном сюртуке с генерал-адъютантским аксельбантом с императорской короной сверху. Это в 1926-м-то году, в Ленинграде... Портрет был выразительный и привлек мое внимание, Павлов поверх очков посмотрел на меня, ничего не сказал. Я перестал смотреть на портрет.
Во всех лабораториях на больших столах стояли деревянные станки, в станках — собаки, по большей части овчарки, но были и других пород. Всюду пахло псиной. Издалека доносился жалкий слабый вой, видимо, из операционной, где-то скулил щенок.
С особым удовольствием Иван Петрович показывал мне свое детище — "Башню молчания" и всю ее остроумную телемеханику. Двойная дверь (как в банковских сейфах) с тамбуром вела в изолированные от внешних звуков и света помещения для подопытных животных — абсолютно темное и абсолютно тихое помещение. Однако там могли раздаваться различные звуки и вспыхивать различные света, но только по воле экспериментатора. Число же вытекающих из слюнной железы капель регулировалось автоматически.
В учении Ивана Петровича Павлова меня всегда поражали два явления. Необычайный примитивизм эксперимента и возможность именно с помощью этого примитивизма увидеть насквозь всю бездну человеческой психики и установить основные принципы ее работы. С одной стороны — такое-то число капель слюны за такое-то число минут, а с другой — краеугольные камни физиологии высшей нервной деятельности. Аналог Павлову в физикохимии — Фарадей, обосновавший электродинамику с помощью кусочка железа, проволоки и магнита. Оба, конечно,— гении без всяких оговорок, проникшие в природу вещей с помощью по-детски наивных способов. В этом — их величие и бессмертие».

Надо сказать, что в лаборатории И.П. Павлова проходили стажировку многие известные ученые из западных стран. Американский клиницист Джон Харви Келлог:
«Знакомясь с работой в павловской лаборатории, я особенно отметил исключительно деликатную и тщательную технику оперирования. Животные подготовлялись с тем же большим вниманием к стерилизации, как будто это были люди. Поистине, в европейских клиниках, которые мне довелось посещать, я не наблюдал столько предупредительных мер при операциях человеческих желудков. Эта утонченная техника является, без сомнения, главным условием успеха работы Павлова и представляла собой новое направление в экспериментах над животными.
Павлов — человек потрясающей физической силы и жизненности. Сейчас, на восьмидесятом году, он все еще и умственно, и физически активен и в нем малозаметна инвалидность, которая обычно постигает людей его возраста. Его прекрасное физическое состояние может быть объяснено его умеренными привычками. Он не употребляет ни спиртного, ни табака и поддерживает сердце и легкие в превосходном состоянии благодаря физическим упражнениям на свежем воздухе.
Недавний визит проф. Павлова в нашу страну, возможно, последний, принимая во внимание, что ему 80 лет, был триумфальным шествием, когда от одного собрания ученых он переходил к другому. Он был принят повсюду с такими овациями и уважением, какие редко выпадали на долю ученых всех времен».

Максим Горький:
«В 1919 году я, в качестве одного из трех членов "Комиссии помощи профессору Ивану Петровичу Павлову", пришел в Институт экспериментальной медицины, чтоб узнать о нуждах знаменитого ученого.
— Собак нужно, собак! — горячо и строго заявил он.— Положение такое, что хоть сам бегай по улицам, лови собак!
В его острых глазах как будто мелькнула веселая улыбка.
— Весьма подозреваю, что некоторые мои сотрудники так и делают: сами ловят собачек.
— Сена нужно хороший воз,— продолжал он.— Нужно бы и овса. Лошадей дайте штуки три. Пусть будут хромые, раненые, это — неважно, только были бы лошади!
Он быстро объяснил, что лошади нужны для того, чтобы получить сыворотку из их крови. В комнате было так же холодно, как на улице. Иван Петрович — в толстом пальто, на ногах — валяные ботики, на голове — шапка.
— У вас, видимо, дров нет?
— Да, да! Дров — нет.
Он пошутил:
— Говорят: теперь не дома отапливаются печами, а печи домами? Но деревянных домов тут близко нет. Дров давайте. Если можно.
— Продукты я получаю из Дома ученых. Удвоить паек? Нет, нет! Давайте, как всем, не больше.
Требуя помощи его научной работе,— от помощи персонально ему он решительно отказался.
— Продукты надо расходовать бережно. Слышно — какой-то дурак лезет на Петербург? Вот видите: большевики-то озлобили всех…
В те дни такое бережное отношение к "продуктам" наблюдалось крайне редко».

Британский физиолог Джозеф Баркрофт:
«На больших торжествах, куда все другие ученые являлись украшенными всеми атрибутами внешности, во всеоружии своего положения, Павлов, из них всех самый великий, выступал в простом одеянии из грубого синего сукна и возвысил этот костюм до мундира, затмившего своим достоинством все остальные. Он имел выправку военного, был несколько худощав, но энергия в нем била ключом: он являлся олицетворением благородства и сердечной доброты.

В 1928 году Павлов читал лекцию в Кембриджском университете перед переполненной аудиторией студентов. Было установлено, что Павлов будет говорить по-русски полминуты, а затем д-р Г. В. Анреп переведет сказанное. После примерно трех таких циклов Павлов так увлекся своей темой, что совершенно позабыл о том, что аудитория его не понимает. Он продолжал говорить, вероятно, минут пять, затем опомнился. Он свел руки вместе и расхохотался, вся аудитория вслед за ним покатывалась со смеху. Павлов полностью завладел студенческими сердцами».

Из нобелевской речи Ивана Павлова (Стокгольм, 12 декабря 1904 года):
«Недаром над всеми явлениями человеческой жизни господствует забота о насущном хлебе. Он представляет ту древнейшую связь, которая соединяет все живые существа, в том числе и человека, со всей остальной окружающей их природой...

Около 10 лет тому назад мне и моему покойному другу профессору Ненцкому оказал честь великий человек, которому ежегодные праздники науки в Стокгольме обязаны своим существованием, прислав письмо, к которому был приложен значительный денежный дар, предназначенный лучшей заведуемой нами лаборатории; Альфред Нобель проявил в этом письме живой интерес к физиологическим экспериментам и предложил нам от себя несколько очень поучительных проектов опытов, которые затрагивали высочайшие задачи физиологии, вопрос о постарении и умирании организмов...

В сущности нас интересует в жизни только одно — наше психическое содержание. Его механизм, однако, и был, и сейчас еще окутан для нас глубоким мраком. Все ресурсы человека: искусство, религия, литература, философия и исторические науки — все это объединилось, чтобы пролить свет в эту тьму. Но в распоряжении человека есть еще один могучий ресурс — естествознание с его строго объективными методами».

Живописец Михаил Нестеров:
«Иван Петрович любил террасу, любил по утрам заниматься там. Прошло дня два-три, пока не утвердилось — писать портрет на террасе, за чтением. Это было так обычно, естественно для Ивана Петровича, вместе с тем давало мне надежду на то, что моя модель будет сидеть более терпеливо и спокойно. В то же время я приглядывался к людям, к укладу жизни, старался акклиматизироваться...
Жизнь шла своим, давно заведенным порядком: просыпались все около 7 час. Ровно в 7 я слышал, как Иван Петрович выходил из кабинета на лестницу, прихрамывая, спускался по деревянным ступеням и шел купаться. Купался он из года в год с первых дней приезда на отдых до последнего дня, когда надо было возвращаться в Ленинград, начинать там свои обычные занятия. Ни дождь, ни ветер не останавливали его; наскоро раздевшись в купальне, он входил в воду, окунался несколько раз, быстро одевался и скоро-скоро возвращался домой, где мы все ждали уже его в столовой, здоровались и принимались за чай.
За чаем поднимались разговоры, они обычно оживлялись самим Иваном Петровичем, бывали импровизированные, блестящие лекции по любым предметам. Я наблюдал, старался понять, уяснить себе мою трудную, столь необычную модель. Светлый ум Ивана Петровича ничем не был затемнен: говорил ли он о биологии, вообще на научные темы или о литературе, о жизни — всегда говорил ярко, образно и убежденно. То, чего не понимал он, в том он просто, без ложного самолюбия признавался.
Во всем он был законченным человеком; мнения свои выражал горячо, отстаивал их с юношеским пылом. Шекспир, Пушкин, Толстой были его любимцами. Слабее обстояло дело с музыкой, живописью, скульптурой».

Помощник Павлова физиолог Евгений Ганике:
«У Павлова работал врач Гейнац. Изучая функции щитовидной железы у собак, он ее удалял и наблюдал появление судорог и смерть. Далее Гейнац попытался сшивать кровеносные сосуды оперированных собак и производил перекрестное переливание крови. Павлов очень интересовался таким сшиванием собак и мечтал о том, чтобы способ перекрестного кровообращения применить для изучения пищеварения.

Я помню, только что закончилась одна операция. Все врачи, которые участвовали в операции, перешли в другую комнату, Иван Петрович сел на стол, а я мыл инструмент. И вот я бросил фразу, что вообще научный прогресс будет зависеть от изощрения техники.
"Да,— сказал Иван Петрович,— в будущем году всю лабораторию поставлю на сшивание собак".
И потом Иван Петрович не раз говорил о той увлекательной проблематике, которая открылась бы перед физиологами, если они сумели бы добиться успеха в операциях перекрестного кровообращения. Однако средств и энергии не хватало у него на то, чтобы осуществить эту мечту...

Репутация ловкого и искусного хирурга успела прочно за ним утвердиться, этим он отличался уже в начале своей научной деятельности. И все славное дело своей жизни он не создал бы, если бы не направил своего внимания на изощрение в хирургической технике, которая была больше всего необходима ему при изучении работы пищеварительных желез».

Ученик Павлова академик Петр Анохин:
«Его мятущаяся мысль в исследовательской работе не всегда шла прямой дорогой к намеченной цели. Ему свойственны были сомнения о высказанных им толкованиях физиологических процессов. Он часто бывал печален и искал разрешения своим внутренним конфликтам у "госпожи действительности". Это был в подлинном смысле слова живой человек с сильно бьющимся сердцем, с большими волнениями, с недосягаемыми взлетами творческой мысли...
Интерес Ивана Петровича к научно-исследовательской работе и к фактам, получаемым каким-либо сотрудником, совершенно отодвигал на задний план все остальные соображения — ранг сотрудника, его лабораторный стаж и т. д.
Мы хорошо знали, что результаты эксперимента для Ивана Петровича значат больше всего. Они заслоняли на время все остальные качества исследователя. И поэтому никому из нас не приходило в голову обижаться, когда, обращаясь к кому-либо из нас, Иван Петрович восторженно заявлял: "Ваш пес прекрасно работает". Мы умели читать в этих словах некоторую похвалу и самому сотруднику...
Будучи страстным садоводом, Иван Петрович называл своих учеников, вышедших на самостоятельную дорогу, "отсадками". Монолитность школы И. П. Павлова особенно сказывалась в том, что каждый из этих "отсадков", в какой бы степени он ни был самостоятельным, какие бы научные исследования он ни проделывал, непременно ездил к своему учителю делиться своими успехами, неудачами и сомнениями».

Из письма Ивана Павлова Вячеславу Молотову, председателю советского правительства (Ленинград, 21 декабря 1934 года): «Революция застала меня почти в 70 лет. А в меня засело как-то твердое убеждение, что срок дельной человеческой жизни именно 70 лет. И потому я смело и открыто критиковал революцию. Я говорил себе: "Чорт с ними! Пусть расстреляют. Все равно, жизнь кончена, а я сделаю то, что требовало от меня мое достоинство"...
Вы напрасно верите в мировую пролетарскую революцию. Я не могу без улыбки смотреть на плакаты: "Да здравствует мировая социалистическая революция, да здравствует мировой октябрь". Вы сеете по культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм. До Вашей революции фашизма не было...
Мы жили и живем под неослабевающим режимом террора и насилия. Если бы нашу обывательскую действительность воспроизвести целиком, без пропусков, со всеми ежедневными подробностями — это была бы ужасающая картина, потрясающее впечатление от которой на настоящих людей едва ли бы значительно смягчилось, если рядом с ней поставить и другую нашу картину с чудесно как бы вновь выростающими городами, днепростроями, гигантами-заводами и безчисленными учеными и учебными заведениями...
Когда я встречаюсь с новыми случаями из отрицательной полосы нашей жизни (а их легион), я терзаюсь ядовитым укором, что оставался и остаюсь среди нея. Не один же я так чувствую и думаю?! Пощадите же родину и нас».

Из ответа Молотова Павлову (2 января 1935 года)
«Должен при этом выразить Вам свое откровенное мнение о полной неубедительности и несостоятельности высказанных в Вашем письме политических положений...
Можно только удивляться, что Вы беретесь делать категорические выводы в отношении принципиально-политических вопросов, научная основа которых Вам, как видно, совершенно неизвестна. Могу лишь добавить, что политические руководители СССР ни в коем случае не позволили бы себе проявить подобную ретивость в отношении вопросов физиологии, где Ваш научный авторитет бесспорен. Позволю себе на этом закончить свой ответ на Ваше письмо».

Зимой 1936 года академик заболел, простуда перешла в пневмонию. А умирая он провел свой последний эксперимент - продиктовал своим ученикам, сидевшим у его постели, все свои ощущения в процессе умирания. Приходящим посетителям ученики говорили: «Академик Павлов занят – он умирает…» Великого физиолога не стало 27 февраля 1936 года.