Тамплиер Глава Вторая Часть Третья

 ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
   Когда лето вступило в свои права и закончились мессы в честь Дня Вознесения, матушка Рикисса опять принялась за старое. Теперь она постоянно находила повод наказать двух ненавистных Сесилий. Поскольку хлеб и вода не оказывали особого влияния на их шалости, плеть применялась почти ежедневно. Теперь матушка Рикисса заставляла сверкерских дев проводить экзекуцию, и только Хелене дочери Сверкера больше не давали в руки плеть. Конечно, после угроз Сесилии Бланки ни одна из девушек не решалась ударить в полную силу, и все же ежедневные наказания отзывались обжигающей болью в спине.
   Именно  Бланка придумала, как прекратить их страдания. Она полагала, что матушка Рикисса недостаточно чистоплотна в соблюдении правила нерушимости тайны исповеди и выудит сведения у любого отца-исповедника, какой бы не явился в Гудхем.
   Чаще всего приезжал молодой викарий из кафедрального собора Скары. Девушкам не полагалось видеть мужчину, поэтому он сидел у окна внутри церкви, а исповедуемая подходила к окну с деревянной решеткой и занавесью из плотной ткани со стороны галереи.
Однажды утром в начале лета, трепеща от волнения, Сесилия Бланка пришла на исповедь, ясно осознавая, что собирается совершить смертельный грех, насмешку над святым таинством. С другой стороны, утешала она себя, если эта уловка удастся, она докажет, что на самом деле, не она, а  матушка Рикисса и викарий издеваются над священным таинством.
— Отец, прости меня, ибо я согрешила, — быстро прошептала она, сделав глубокий вдох.
— Дитя мое, моя дорогая дочь, — отозвался викарий с другой стороны решетки. — Гудхем  вряд ли то место, что склоняет к тяжким грехам, но позволь нам выслушать тебя.
 — Я плохо думаю о своих сестрах, —  уверенно продолжила Сесилия Бланка, кинувшись как в омут с головой. — Меня не покидают мысли о мщении.
 — Что и кому ты не можешь простить? – осторожно поинтересовался викарий.
 — Девушкам  Сверкеров и их компании. Они ходят и везде рассказывают небылицы о нас, и они же хлещут нас плетью, когда меня и мою подругу наказывают за их сплетни. Прости меня, отец, но я должна говорить правду. Когда я стану королевой, то не смогу простить ни их, ни матушку Рикиссу, я буду долго и жестоко мстить — их фермы сгорят, а Гудхем будет разрушен и на этом месте не останется камня на камне.
— Кто твоя подруга? – спросил викарий, голос его дрогнул.
 — Сесилия дочь Альгота, отец.
 — Та, что помолвлена с Арн сын Магнуса из клана Фолькунгов?
 — Она самая, отец, и Биргер Броса очень ею дорожит. Она моя подруга, здесь ее мучают, так же как и меня. Поэтому меня переполняют недостойные и греховные мысли о мщении.
 — Пока ты в Гудхеме, дочь моя, следуй святым правилам, установленным здесь, - ответил викарий, стараясь, чтобы голос его звучал сурово, хотя в нем  слышались нотки неуверенности и страха.
 — Я знаю, отец, знаю, это мой грех, и я ищу Божьего прощения,— тихим  печальным голосом проворковала Сесилия Бланка, но викарий не мог видеть ее довольной улыбки.
Он долго молчал, и Сесилия решила, что это хороший знак, значит, ее уловка сработала.
 — Ты  должна обрести покой в душе своей, дочь моя, - проговорил он, наконец. — Как   и все в Гудхеме, ты должна примириться со своей судьбой. А сейчас я говорю: ты прочтешь двенадцать Pater Noster и сорок Ave Maria, и двадцать четыре часа не произнесешь ни слова, замаливая свой грех. Ты поняла?
 — Да, отец, поняла, — прошептала  Сесилия Бланка, кусая губу, чтобы не расхохотаться.
— Во имя Отца, Сына, и Святого Духа отпускаю твой грех, - встревоженно прошептал викарий.
Сликуя в душе но скромно опустив голову, Сесилия Бланка поспешила по галерее прочь. В самом дальнем уголке монастыря, у туалетных комнат, она нашла подругу, укрывшуюся за фонтаном. Раскрасневшись от волнения, Сесилия Бланка схватила ее за руку.
— Наша уловка удалась, клянусь Богом, — оглядываясь, прошептала Бланка и обняла подругу, словно они свободные женщины в свободном мире; по счастью, никто не увидел их объятий.
 — Почему ты так думаешь? – с тревогой спросила Сесилия Росса, отстраняясь и оглядываясь.
 — Двенадцать Pater Noster и сорок Ave Maria за такое тяжкое прегрешение - да это ничто! И только один день молчания! Ты не понимаешь? Он был напуган, и сейчас побежит и выложит все этой ведьме Рикиссе. А теперь  то же самое должна сделать ты.
 — Боюсь, у меня не получится... — прошептала Сесилия Росса. — Мне нечем их напугать. Ты можешь угрожать им местью, а я….с моим двадцатилетним наказанием. Что могу я?!
 — С Фолькунгами? – взволнованно прошептала Сесилия Росса. — Чувствую, на воле что-то происходит или вот-вот произойдет. Пригрози им Биргером Бросой.
Сесилия Росса позавидовала смелости подруги. Они задумали отчаянно смелое предприятие и первый шаг уже сделан. Сесили Бланка рискнула ради них обеих, и теперь настала ее очередь.
— Верь мне, я не подведу нас, — прошептала Сесилия Росса, перекрестившись и опустив на голову капюшон. Она потерла руки, будто только что вымыла их в фонтане, без колебаний прошла вдоль по галерее к исповедальне и поступила так, как требовала дружба — совершила беспрецедентный акт насмешки над тайной исповеди.
  Она не была до конца уверена, какая часть их плана сработала, но то, что у них получилось, было несомненно.
    Молчание по-прежнему окружало обеих Сесилий; никто не заговаривал с ними, но никто и не смотрел с прежней ненавистью. Казалось, глаза этих женщин глядели на них настороженно и с испугом. Сплетни о них прекратились и больше никто не докладывал аббатисе об их разговорах в часы  безмолвия. Они осмеливались гулять по галерее и беседовать как свободные женщины, и больше никто не наказывал их.
   Краткий период нежданного счастья принес вместе с тем мучительное чувство неизвестности. Очевидно, сестры знали гораздо больше и делали все возможное, чтобы держать своих врагов в неведении — в  большом мире происходило что-то грандиозное, в противном случае, плеть давным-давно прогулялась бы по их спинам.
  Теперь обе Сесилии получали больше удовольствия от работы, больше никто не мешал им сидеть вместе за ткацкими станками, хотя стало очевидно, что Сесилия Бланка не новичок в этом деле и не нуждается в помощи. Зима давно миновала и они начали работать льняными нитками. Им помогала сестра Леонора, приехавшая в их обитель из южных краев и отвечавшая за монастырский огород за пределами стен, за сад в самой обители и за все розовые кусты, росшие вдоль аркады. Она научила обеих Сесилий смешивать различные цвета и красить полотна, и они начали экспериментировать со всевозможными узорами плетения. Конечно, их изделиям не было места в Гудхеме, поэтому они пошли на продажу.
  Они все чаще общались с сестрой Леонорой. У нее не было друзей в землях готов и, следовательно, она не имела никакого отношения к междоусобице, бушевавшей за их стенами. От нее Сесилии узнали, как ухаживать за садом летом; она говорила, что каждое дерево и цветок надо растить как дитя, и что много воды бывает порой губительно, как и слишком мало.
  Матушка Рикисс оставила их наедине с сестрой Леонорой и, таким образом, в Гудхеме  восстановилось некое подобие равновесия; враги были разделены, хотя жили под одной крышей, вместе молились и пели одни и те же гимны.
  Но обеим Сесилиям запрещали выходить за ограду монастыря, кроме как в сад за южной стеной. В этом вопросе Мать Рикисса была тверда как камень. И когда две сестры и все воспитанницы отправились на летний базар в Скару, обе девушки вынуждены были остаться в Гудхеме.
   Узнав об этом, обе стиснули зубы — лютая  ненависть к матери Рикиссе вспыхнула с новой силой. В то же время, они понимали, что имелась веская причина оставить их в монастыре, о которой знали все, кроме них самих.
  Тем же летом произошло нечто сколь пугающее, столь и удивительное. Из Скары примчался епископ Бенгт и заперся с матерю Рикиссой в ее личных покоях. Был ли его приезд  просто счастливым совпадением или одно было связано с другим, Сесилии так и не узнали.
  Спустя несколько часов после приезда епископа, к Гудхему приблизилась группа вооруженных всадников. Тревожно зазвучал колокол, и ворота заперли. Девушки, преисполненные надежды, кинулись к окнам спальни, чтобы взглянуть на всадников, прискакавших с востока. Но разглядев цвета их плащей и щитов, они похолодели от страха. Кое-кто из всадников был в крови, другие тяжело ранены и еле держались в седлах. Некоторые не пострадали, но глаза их сверкали бешенством. И все они были из стана врагов.
   Всадники остановились у запертых ворот и их предводитель начал что-то кричать, требуя выдать им шлюх Фолькунга. Молодые женщины, наполовину высунувшись из окна, чтобы все слышать, не знали, молиться ли им или смотреть, что будет дальше. Сесилия Росса начала молиться за свою жизнь и жизнь подруги. Сесилия Бланка продолжила слушать, что будет дальше. Она считала, что им необходимо узнать, почему раненые враги решились на столь тяжкий поступок, как похищение женщин из монастыря.
   Вскоре к всадникам вышел епископ Бенгт, ворота за ним закрылись. Он обратился к ним тихо и с достоинством. Почти ничего не было слышно, но суть его слов заключалось в том, что прямое насилие над мирным монастырем является непростительным грехом. И что он, епископ, скорее погибнет от меча, чем допустил что-либо подобное. Потом мужчины заговорили так тихо, что ничего не было слышно. Наконец, вся группа медленно и неохотно развернула коней и поскакала на юг.
   Опустившись на пол, девушки крепко обнялись. Они не знали, молиться ли Пресвятой Богородице и благодарить за свое спасение или громко смеяться от счастья.  Сесилия Бланка  еще крепче обняла Сесилию Россу, расцеловала  в обе щеки, словно они уже на свободе, а не в этом суровом мире.
 — Сесилия, любимая моя подруга, — взволнованно  прошептала она, – В этом злом месте, которое так несправедливо называют Гудхемом, домом Бога, ты мой единственный друг. Я думаю, мы только что увидели, как пришло наше спасение.
 — Эти воины наши враги. – неуверенно пробормотала Сесилия Росса. – Они приехали похитить нас. Просто счастье, что епископ оказался здесь. Мне страшно подумать, что будет, если епископ уедет, а они вернуться.
 — Они не вернутся. Ты не заметила, они же потерпели поражение?
 — Да, раненых было немало…
 — И  что это значит? Кто, по твоему, победил их?
 — Неужели наши мужчины?
   Ответив на этот простой вопрос, Сесилия Росса почувствовала боль и огрочение. Она должна была радоваться, что победили Фолькунги и Эрики, но это означало, что она будет разлучена со своей дорогой подругой, ей придется расстаться с Сесилией Бланкой, а сама останется здесь еще на много лет.
  В тот день Гудхем охватило мрачное предчувствие недоброго. Ни одна женщина не осмеливалась посмотреть им в глаза, за исключением сестры Леоноры, которая, вероятно, единственная знала так же мало, как и сами Сесилии.
   Матушка Рикисса удалилась в свои покои и не выходила оттуда до следующего дня. Как только в огромной спешке уехал епископ Бенгт, Сесилии беззаботно принялись за приготовления к праздничной мессе.
  На следующее утро из Скары примчался гонец с известием для матушки Рикиссы. Она приняла посланцев в гостевом доме, потом заперлась в своих покоях и вышла только на рассвете, когда началась первая утренняя месса.