Шок

На вручении премии с Гаврилыча привселюдно спали брюки.
Он уже был у микрофона, собирался обратиться с речью. Это вековая традиция. Каждый лауреат должен сказать речь для почтенной публики. А трибуна, как на зло – крышка на ножках, просматривается насквозь.
И вот – главный миг его жизни! Кульминация двадцати лет научных изысканий. Прикованные тяжёлые взгляды. Профессура. Аристократия. Интеллигенция. Чёртов наследник британского престола.
Пафос! Накал! И брюки, словно нарочно дождавшись этого момента, тихо и  ненавязчиво соскальзывают к самым лодыжкам.
Шок! Ступор! Позорные волосатые ноги, тощие и жилистые. Бессознательными движениями Гаврилыч пытается вернуть брюки назад, подтянуть их. Но при этом, продолжает прямо держать спину. И от этого, все его движения бесполезны и нелепы.
А затем, словно разбившееся стекло, погруженный в тишину зал разрывает многоголосица переливающегося хохота.

Зеркальная оцинкованная гладь. Она отразила пылкое  лицо, но только на миг. Расплывается, наливается жаром багровый шрам. Вскоре он превратиться в нарыв. Ещё она бесконечно долгая секунда, и нарыв лопается, брызгая в темноту расплавленным металлом.
Кипение. О, шум тысячи горных ручьёв! Это жидкий электролит. Его густые, клокочущие волны врываются в образовавшееся отверстие.

Этот случай отнюдь не был первой атакой брюк на благополучие Гаврилыча. Некогда, за много лет до вручения премии, молодой, нелысый ещё Гаврилыч зажал у подъезда симпатичную девочку. Её звали Аня, ей было девятнадцать, она была, вероятно, влюблена в Гаврилыча.
Феерия была в самом разгаре, Анечка скользнула лицом по его животу, аккурат к ширинке. Любовное воркование. Чуть слышный «клац». Ширинку заело.
Первый холодок непонимания проскользнул между ними в тот миг.
- Хх… я сейчас… - Анечка хватко взялась за собачку.
- Нет! – твёрдо заявил Гаврилич.
- Да я ж…это всего лишь…сейчас! – она решительно дёрнула собачку, и та пошла. Пошла! Пошла, зажёвывая, неумолимо сминая и сокрушая всё живое на своём пути.

Напряжённые нервы меднотянутых нитей. Они отчаянно дрожат, не в силах противиться нахлынувшей мощи. Миг, и они с мелодичным звоном лопаются, прекращая ход живительной энергии.
Гибнут одна за другой зелёные звёзды. Их время прошло. Всё больше светодиодов наливается недобрым багрянцем.
Электролит течёт, жадно окисляя интегральные схемы. Нечто привлекает его внимание. Гудят, манят электролит в себя мощные воздухозаборники. Он не заставляет их ждать.
Зубы сводит от мучительного треска, и из воздухозаборников вырывается чадное пламя.

В детстве мама иногда выводила гулять совершенно ещё юного Гаврилыча на детскую площадку. Как и положено площадке, она была наделена железной горкой, качельками разных систем, одинокими футбольными воротами и хтоническим жестяным мухомором гигантских размеров.
Детей было мало. Те немногие, которых он встречал на этой площадке были бледными, замученными. Они с трудом самостоятельно передвигались. Заплетались изнеможенные конечности.
Большую часть времени дети просто неподвижно валялись в неестественных позах на сыром песке. Гаврилычу казалось, что они надоели своим родителям, и те их больше не любят. Просто бросили на пески, как старые игрушки.
Эти родители были не лучше – сидели на лавочках, сплошные рожи, бесконечно бубнили.
Гаврилыч очень не любил ходить на детскую площадку. Порой, он даже плакал, пытаясь вырваться из цепких маминых рук. Но эта безнадёжная борьба всегда оканчивалась одинаково…
Гаврилыч играл на площадке, поглядывая на старую квадратную песочницу. Она была очень похожа на могилку. Насыпанный поперёк песочницы тёмный земляной курган, уже покрывшийся лишайниками, скособоченный деревянный крест, воткнутый в землю.
Мама всегда предупреждала Гаврилыча, чтобы он не ходил играть к песочнице.
У Гаврилыча тогда уже были аккуратные голубые вельветовые брюки на подтяжках. Как у приличного ребёнка.
Однажды он всё же пошёл к песочнице.
- Ты куда это идёшь?! – заверещала ему в спину мама, силясь подняться с лавочки – Вернись, не ходи к песочнице!
Гаврилыч очень боялся маму, но в этот раз об был не в силах противиться искушению. Подобравшись в песочнице, он принялся играть. Сосредоточено и ожесточённо.
Беспросветно занятый игрой, он не замечал, что ужасное уже свершилось.
И когда, разрывая землю, к нему потянулась из песочницы синюшная рука, Гаврилыч тоже ещё не понимал, что ужасное - произошло.
Тоненько заверещав, он метнулся прочь от выкапывающегося из песочницы чудовища, и лишь тогда обратил внимание на ужасное.
Великолепные бархатистые подтяжки его брюк надёжно зацепились за деревянный крест. Песочница схватила его, и не собиралась отпускать.
Истерично взвыв, Гаврилыч отчаянно задёргался. Зря. Его хаотичные рывки расшатали криво стоящий крест. Тот накренился, и Гаврилыч взмыл в воздух, зависнув на подтяжках, как висит на стропах приземлившийся на дерево диверсант.
Вяло стонали забытые на площадке дети. Медленно ковыляла мама.
То, что ожидало его в песочнице, освободилось, сбросив с себя последний слой могильной земли.

С хрустом раскалываются, разлетаются на куски пластмассовые корпуса электронных блоков. Огонь лижет замершие в ужасе механизмы. Стеклянные экраны лопаются, не выдержав жара. Огонь ликует. Он упивается своей властью. Уверенный в победе, он дерзко бросает вызов системе пожаротушения. Датчики принимают его, и в языки дымного пламени стреляет густая пена.

Жалобно крича, Гаврилыч что ни есть силы зажмурил глаза, понимая, что если он сейчас увидит то, что вылезло из песочницы, его бедный разум не выдержит, и он тотчас же умрёт от страха.
Он крепко, до цветных мультиков зажмурил веки. Нечто грузное приблизилось к нему. Гаврилыч почувствовал, как оно наклонилось к самому его лицу. Сырое, тяжёлое дыхание обдало.
«Может, это бомж?!» - истерично подумал Гаврилыч – «Он спал в песочнице, закопался, чтоб согреться, а я его разбудил!»
Разбудил…
- Открой глаза!
Повелительный голос. Мама? Бомж? Чудовище?
Не в силах больше выдержать напряжения, Гаврилыч открыл глаза.
Прямо перед собой, на расстоянии ладони он увидел неописуемый кошмар. Самое страшное чудовище из всех, которые способно породить человеческое воображение.
И он в тот же миг обессилел от страха.
…дети лежат на сыром песке площадки. Их не забыли родители. Они просто обессилили. Им плохо и одиноко. Они видели то, что детям не положено видеть.
Но они никому не могут об этом рассказать.

Огонь отступает. Огнетушители ведут освободительную  войну, её линия фронта медленно движется вперёд, а за ней – жуткий, смрадный, прогорклый мрак, где горбатыми обугленными чудовищами притаились деформированные машины.
Но пламя не сдаётся. Вся начатая им война – лишь обманный манёвр, должный отвернуть внимание врага от истинной цели.
В самом сердце адского шторма, пластиковые перегородки расползаются, прожжённые едким электролитом.
И огонь устремляется в зияющие дыры.
Он лижет, кислородные баллоны.
Грядёт новое рождение.

Он проснулся в гробу.
«Где я? Что происходит?!» - ощупал стискивающие его во мраке стенки – «Летаргия. Эдгар По. Нет! Нет, Господи, нет!»
И Гаврилыч издал вопль такой силы и тоски, что кажется, ещё немного, и гроб бы раскололся.
«Какая плотная темнота! Я могу её потрогать. У меня истерика».
Стенки гроба стискивались, сжимались. Они пульсировали в такт биению его сердца.
- Открой глаза!
Повелительный голос. Прямо в голове.
Треск в груди. Сердце не вмещается. Тахикардия. Нервы.
- Проклятый поджигатель!
Грохочет крышка гроба. Это земля. Гаврилыч представляет себе сырую кладбищенскую землю. Лопата укладывает её, пуд за пудом.
- Нет! Нет, пожалуйста! Умоляю! Это не я! – орёт он. «Нужно беречь кислород».
Тёплая струйка течёт по ногам.
Брюки промокли.
- Открой глаза!
Прямо над ним страшно скрежещет по дереву сырая земля.

Гаврилыч встал.
Тёплая, зассанная постель. Не удержался.
«Этот кошмар будет преследовать меня вечно…»
По привычке щёлкнул выключателем. Но ничего не изменилось. «Ах, верно! Что ж это я?»
- Нужно поставить чайник! – произносит вслух Гаврилыч, надеясь живым голосом рассеять тоску.
Наощупь пробирается на кухню. Рука трепетно скользит по деревянной крышке стола. Сразу же вспоминается крышка гроба, и он в ужасе вздрагивает.
Пальцы погружаются в нечто густое, жидкое и холодное. Красное, как он догадывается. Гаврилыч истерично взвизгивает, отдёргивает руку. Плеск. Он представляет себе, как кровавые брызги сейчас орошают стол.
«А борщ остыл…»
Дышит, успокаивает расшатанные нервы.
Щёлк! Говорит телефон. Это автоответчик.
«Гаврилыч, миленький, тебе уже лучше? Пожалуйста, ответь. Не замыкайся в себе! Я к тебе утром подъеду…» - не слушает – «…надо поговорить и об…» - не слушает, не слушает! – «…экспертиза…новые зацепки» - …не слушает же! - … «…о поджоге в лаборатории…» - не слушает…
Детство внезапно кончилось. Там, в лаборатории, он утратил невинность. И зрение.
Удивительно. Мама всегда грозила ему, что зрения его лишит рукоблудство. Кто бы мог подумать, что это произойдёт от соития?
Пламенная возлюбленная?

…Глаза шипят, выгорая. Пылкие поцелуи, жаркие ласки. Идёт пузырями кожа…

Чёрная «Чайка» тормозит около пожарища. Среди выгоревших руин серебрятся оперативники в асбестовых скафандрах.
Прокопченная табличка. Что-то - «…Академии Наук. Институт пороговых энергий. Лаборатория свер…»
Опускается окошко. Агент страховой компании склоняется внутрь, к почтенному обитателю «Чайки».
- Что-нибудь новое?
- Да. Вы звонили Гаврилычу?
- Звонил. Он не отвечает. Ладно, рассказывайте. Чего там?
Человек мнётся.
- Скажите, когда его нашли…он был одет?
Странный вопрос. Обитатель «Чайки» жмёт плечами. Короткое перешептывание с consigliori на переднем сиденье.
- Знаете, действительно, тут имеет место быть странная ситуация. Пожарные вытащили его…голым. Предположительно, одежда могла полностью сгореть.
Агент машет рукой.
- Вовсе нет! Мы наши его брюки. Они почти не пострадали.
Обитатель «Чайки» жмёт плечами. Подумаешь, тоже мне, ценная информация.
- Странность в том, что они с него точно не сами спали. Ремень распущен, ширинка расстёгнута. Он снял брюки ещё до пожара! Мы нашли фрагменты прочей одежды. Почти ничего не сохранилось, однако, мы предполагаем, что Гаврилыч разделся. Или его раздели…
- Кто раздел? Бандиты? Террористы? А может, он как раз решил переодеться, и всего-то?
Обитатель «Чайки» раздражённо жмёт плечами. Тяжёлая неделя.
- Ещё что-нибудь?
Агент мнётся.
- Хм, да… Пятна. Мы нашли пятна. Его вещи были залиты…не поверите, чем…

Засвистел чайник. Гаврилыч наощупь отыскал и выключил плиту.
Тихий шорох привлёк его внимание. Кто-то скребётся в дверь. Шорох?
Потрескивание.
Вспомнилась юность. Лес. Гитара. «Всё идёт по плану. План идёт по кругу». Трещат, разгораясь в костре, сырые ветки.
Трещат в костре.
«Там, за дверью, горит костёр».
Тахикардия. Одышка. Стук в висках.
Дилинь-дилинь!
Звонок в дверь. «Нет! Господи, нет!»
Дилинь-дилинь!
Гаврилыч нашарил телефон, схватился за трубку.
«Кому звонить?! В милицию? В пожарные?! В скорую психиатрическую?!»
Дверь потрескивает всё настойчивее. Дымный запах.
Из трубки ему говорит автоответчик.
«Менты, конечно, так и закроют дело. Но своё расследование проведут страховики. Это их хлеб, речь идёт о семизначных выплатах. Не боись, мы ещё спросим с виновных!»

Хрустит дверь. Гаврилычу вспомнился его ужасный кошмар из далёкого детства.
Он висит штанами на кресте. Невыразимый ужас – прямо перед ним. И Гаврилыч жмурит глаза от страха. А потом, он всё же открывает их. И видит перед собой…
«О, если бы у меня были глаза!»
Он кладёт трубку. Неторопливо посещает сортир, а потом выходит в переднюю, и отпирает дверь.
Дилинь-Диннь! Звон обрывается.

Гаврилыч чувствует жар на своём лице. Он чувствует, как входит в квартиру та, что стояла на пороге. И инстинктивно делает шаг назад.
- Ты впустил меня.
Голос, словно шепот разгорающегося камина.
«Какая двусмысленная фраза! И мы оба знаем это!»

«…лауретом в области физических наук…АПЛОДИСМЕНТЫ…за бесценный вклад в сокровищницу человеческого знания…АПЛОДИСМЕНТЫ…решительный шаг к решению глобальной энергетической проблемы…АПЛОДИСМЕНТЫ»
Тихое посвистывание всё нарастает.
«Что за?..Господи, да это же чайник! Как жарко!» - он точно знает, что плита выключена. Потрескивают обои. В тишине.
Он просто стоит, ощущая на себе взгляд. «О! Если бы я только мог видеть! Ну что? Что?! Скажи мне, чего ты хочешь?!» - мысли кипят, но он не решается открыть рта.
- У нас будут дети. Много! – услышал он, наконец.
И вот тогда-то на него и нахлынуло. Словно прорвало плотину.
Гаврилыч упал на колени.
- Это не я. Не я! Слышишь?! Не я! Не я впустил тебя! Я – плагиатор! Я украл разработки! Это не мой институт! Не моя премия! – он бросается вперёд, по старой привычке намереваясь схватить собеседника за пуговицу. И тут же вновь падает на колени, сражённый испепеляющим жаром.
- Не я, не я! Слышишь?! Плагиатор. С меня все взятки гладки. Украл. Не моя ответственность! – иступлённо шепчет Гаврилыч, пресмыкаясь на тлеющем линолеуме.
Задумчивый голос. Смакует слова.
- Очень много детей…