Тамплиер Глава Вторая. Часть Первая

  ГЛАВА ВТОРАЯ
 Иерусалим раскинулся в самом центре мира, и даже Рим в сравнении с ним казался окраиной.  Королевство франков находилось еще дальше, а на самом краю света в холодном, мрачном Севере затерялся Западный Гёталанд, о котором мало кто слышал. В среде ученых людей бытовало мнение, что дальше нет ничего, кроме непроходимого леса, разросшегося до края земли и населенного монстрами с двумя головами.
   И все же в основном благодаря Святому Бернарду, решившему в милосердии и любви к человечеству, что даже варвары непознанного севера имеют право на спасение души,  истинная вера проникла и сюда, в этот холод и мрак. Именно он отправил первых монахов в дикие, неизведанные земли готов и вскоре свет и истина коснулись больше десяти монастырей, где северяне обретали веру.
  Женский монастырь, построенный в южной части Западного Гёталенда, носил самое красивое имя. Он назывался Гудхем, Дом Божий, и был посвящен Деве Марии. Монастырь возвышался на вершине холма, откуда открывался вид на голубеющие снега далекой горы Биллинген, а если зритель чуть напрягал зрение, то мог было разглядеть две башни кафедрального собора в Скаре. К северу от Гудхема блистало водами озеро Хорнборг, где по весне в изобилии плескалась щука и начинали свой танец черно-белые  журавли. Монастырь окружали фермы, поля и небольшие дубравы. В этом  мирном и живописном уголке забывались мысли о тьме и варварстве. Для пожилой женщины, сделавшей значительное пожертвование и переселившейся сюда, дабы окончить дни свои в мире и спокойствии, имя Гудхен звучало как ласка, а место прелестью своей радовало стареющий глаз.
   Но Сесилии дочери Альгота, которую в возрасте семнадцати лет заключили в Гудхем за грехи, монастырь долгое время казался домом без Бога, более напоминавший на ад на земле.
   Сесилия знала жизнь в монастыре не понаслышке, и она ее не пугала. Знаком ей был и  Гудхем, где  более двух лет она провела среди послушниц, юных дев, отправленных в обитель состоятельными отцами для получения воспитания и обучения хорошим манерам, прежде чем выдать их замуж. Она умела читать, Псалтырь знала наизусть, и слова срывались с ее губ как струя воды, потому что каждый псалом перепевался более ста раз. Так что ничего нового и пугающего здесь не было  и быть не могло. 
  Однако на этот раз ее отправили в монастырь, и приговор прозвучал сурово — двадцать лет. Она была наказана вместе со своим женихом Арном сыном Магнуса из рода Фолькунгов  за их тяжкий грех:  они соединившись в плотской любви, не дождавшись венчания пред Богом, Именно сестра Сесилии, Катарина, донесла на них, и доказательство их греха с каждым днем становилось все заметнее.  В тот день, когда за Сесилией закрылись ворота монастыря, она была на третьем месяце. Ее жених Арн тоже лишался свободы на двадцать лет, но ему предстояло отбывать свой срок в качестве  монахом в святой армии Господа в отдаленных уголках Святой земли.
   Над порталом монастыря Гудхем установили две скульптуры из песчаника — Адам  и Ева, прикрывая стыд фиговыми листьями, изгонялись из Рая после грехопадения. Их образы, вырезанные, выточенные и отполированные словно для Сесилии, должны были бы послужить ей предупреждением.
 Их разлучили с Арном всего в двух шагах от этого портала.  Юноша упал на колени и со страстью, на которую способен лишь семнадцатилетний парень, поклялся на мече, благословенном Богом, вынести все пожары и войны, вернуться и забрать ее, когда придет срок.
   Это было давно и никто не знал, что стало с Арном на Святой Земле.
   Гудхем стал иным.  Грубо и недостойно схватив девушку за запястье, настоятельница Рикисса протащила ее в ворота, словно рабыню, идущую на казнь. Так для нее разверзлись ворота в ад.
  Внешне Гудхем остался прежнем, не считая несколько новых построек, но внутри все изменилось настолько, что Сесилии стало по-настоящему страшно. Земля для Гудхема была пожертвована конунгом Карлом Сверкером, посему возглавила монастырь аббатиса Рикисса, принадлежавшая роду  Сверкеров, как и большинство посвященных сестер и почти все послушницы.
  Незадолго до этого из изгнания в Норвегию вернулся претендент на корону Кнут сын Святого Эрика. В надежде  отомстить за убийство отца и вернуть его трон,  он приплыл на остров Визингсё, резиденцию конунга и собственноручно казнил Карла сына Сверкера. В числе  приспешников молодого Кнута был его друг и любовник Сесилии Арн сын Магнуса.
  Таким образом, в большом мире за стенами монастыря война за трон разгорелась с новой силой. На одной стороне оказались кланы Фолькунгов и Эриков с их норвежскими союзниками, на другой – Сверкеры, которых поддержали датчане.
  Сесилия казалась себе бабочкой, попавшей в осиное гнездо, и на то у нее имелись причины. Большинство сестер принадлежали Сверкерам, оттого ненавидели ее и открыто выражали  свое презрение. Послушницы ненавидели ее еще больше. Никто не заговаривал с Сесилией, даже когда это было разрешено. От нее отвернулись все.
   В первые дни мать Рикисса в самом деле хотела ее смерти. Сесилия приехала в Гудхем в середине лета, в самую пору прополки репы. Тяжелую, жаркую работу в поле не подобало исполнять  белокожим сестрам и послушницам.
  С самого первого дня матушка Рикисса посадила Сесилию на хлеб и воду. В столовой во время трапезы Сесилия молча сидела одна за пустым столом в дальнем конце зала. Как будто этого было недостаточно, мать Рикисса постановила, что Сесилии должна работать на прополке репы наравне с сестрами-мирянками, и ползая на коленях по грядкам, она чувствовала, ребенок беспокоится и брыкается в ее животе.
   Словно и этого было мало, а возможно потому, что аббатиса приходила в ярость при мысли,  что Сесилия не потеряла ребенка во время тяжелых родов, в первый и самый трудный год ее пребывания в монастыре раз в неделю молодую женщину отправляли на кровопускание. Матушка Рикисса свято верила, что кровопускание полезно для здоровья, оказываят благотворное воздействие на весь организм и подавляя плотские желания. А поскольку Сесилия стала жертвой вожделения, кровь ей следовало пускать как можно чаще.
   Ползая по грядкам, Сесилия становилась все бледнее. Она, не переставая, бормотала молитвы Пресвятой Деве, умоляя защитить ее, простить за грех и протянуть Свою милосердную руку над невинным малюткой, которого  носила в себе.
    В холодный ноябрьский день Сесилия едва не родила сына в грязи на полях, где выращивали репу. Сбор урожая подходил к концу, когда она внезапно с пронзительным криком упала на землю. Сестры-мирянки и две надзирательницы, следившие за добродетелью и молчанием во время работы, сразу поняли, в чем дело. Монахини не сдвинулись с места, решив, что на все Божья воля. Но сестры-мирянки окружили Сесилию, и не произнося ни слова и не спросив разрешения, поспешно унесли ее в гостевой дом за оградой монастыря, служивший и больницей. Уложив девушку на постель, они послали за фру Хеленой, пожилой мудрой женщиной и одной из пансионерок, сделавшей монастырю богатое пожертвование.
  Фру Хелена, хоть и сама была из  Сверкеров, сжалившись над Сесилией и пришла как можно быстрее. Приказав двум сестрам-мирянкам остаться и помочь ей, она произнесла: «...пусть Рикисса  ( не матушка Рикисса), думает или говорит все, что ей угодно. «Женщинам и без того приходится нелегко в мире мужчин, особенно если женщина совсем одна»  - сообщила она двум ошеломленным сестрам. По ее приказу они согрели воду, принесли постельное белье и смыли всю грязь с измученной Сесилии, которая кричала в беспамятстве,  обезумев от боли.
  Должно быть, сама Пресвятая Дева послала несчастной фру Хелену, имевшую немалый опыт в делах, где могла помочь только женщина. Сама она родила девятерых детей, выжили из которых семеро. Ей была смешна сама мысль, что эта одинокая тихая девушка ее враг. Она объяснила двум сестрам, что в результате  всего одной маленькой войны между мужчинами за одну ночь друг может превратиться во врага.
  Сесилия почти не помнила той ночи, когда  родила своего сына Магнуса, как женщины решили назвать его. Она помнила миг, когда все было кончено: ее трясло в лихорадке,  она обливалась потом, а пожилая женщина передала ей младенца, которого Сесилия прижала к своей ноющей груди. Услышав слова фру Хелены о том, что у нее здоровый красивый светловолосый мальчик, ручки и ножки у него на месте,  ее сознание окуталось туманом.
   Позже она узнала, что фру Хелена послала весточку родичам Арна и за младенцем приехал отряд вооруженных всадников, который отвез кроху в безопасное место. Биргер Броса, самый влиятельный Фолькунг и дядя ее любимого Арна, поклялся, что парень, - он никогда не называл ребенка иначе, как «парень», будет принят в семью и провозглашен на тинге как истинный Фолькунг, вне зависимости от того, рожден он законно или в блуде.
   Разлука с сыном стала самым тяжким испытанием в жизни юной женщины.
  Простое упоминание имени  Сесилии превращало сердце матушки Рикиссы в камень. Молодая женщина еще не оправилась после родов, ее лихорадило, температура держалась по-прежнему, но это не помешало аббатисе вновь послать  ее на тяжелую работу. Она была измождена, ее рубашка всегда была влажной от пота, а грудь болела, истекая молоком.
   Накануне Рождества обитель посетил епископ Бенгт из Скаре.  Он оторопел, случайно увидев измученную Сесилию, прошаркавшую мимо него с низко опущенной головой. Несчастная его не заметила , что-то бормоча себе под нос.  Епископ вызвал матушку Рикиссу для краткой приватной беседы и в тот же день молодую женщину поместили в лазарет, где она стала получать еду из ежедневных пожертвований монастырских благодарителей: яйца, рыбу, белый хлеб, масло, и даже кусочек ягненка. По Гудхему поползли слухи, что у Сесилии появился покровитель. Кто-то предполагал, что помощь пришла от епископа Бенгта, другие считали, что это дело рук фру Хелены или даже самого Биргера Бросы.
   Кровопускания прекратились,  бледность исчезла с ее лица, и она вновь начала хорошеть. Но надежда, казалось, навсегда покинула ее. Она ходила, что-то все время бормоча под нос.
   Зима ворвалась в Западный Гётеланд, принеся с собой холод, гололед и снегопады Работы в поле  прекратились, зато ночи стали особенно мучительны.
   Правилами монастыря отопление в спальных комнатах было под запретом монастыря, посему  огромное значение имело месте, где располагалась кровать. Чем дальше от окон, тем лучше. Как и следовало ожидать, кровать Сесилия поставили рядом с каменной стеной, под окном, откуда подобно ледяной воде струился холод; послушницы спали у двери, где было  теплее. Сесилию от мирских сестер отделяли кровати восьми сестер-мирянок, которые никогда не осмеливались бы заговорить с ней.
 По правилам дозволялось  иметь соломенный матрас, подушку и два шерстяных одеяла. Ночью было так холодно, что ложась спать даже полностью одетыми, невозможно было заснуть, по крайней мере, тем, кто дрожал от холода.
   Именно в это самое трудное для время Сесилии показалось, будто сама Пресвятая Богородица послала ей утешение: несколько ничего не значащих слов,  по крайней мере, для кого-то другого, но ей согревшие сердце.
   Одна из девушек, спавших у двери, была признана недостойной лучшего места, когда раскрылся один из ее секретов. По приказу матушки Рикиссы ее перевели на кровать рядом с кроватью Сесилии. Однажды вечером она подошла со своим постельным бельем в руках, к кровати сестры-мирянки, и встала, склонив голову, ожидая, пока та не уразумеет, что ей следует перейти в более теплую часть комнаты. Когда, скатав свое белье, женщина, наконец, удалилась, новенькая медленно и тщательно застелила постель, поглядывая на сестру-надзирательницу, которая стояла в темноте у двери на лестницу, внимательно наблюдая за происходящим. Закончив, девушка забралась в постель, повернулась на бок, встретившись взглядом с Сесилией, и не моргнув глазом, нарушила правило молчания.
 — Сесилия, ты не одинока, — прошептала она так тихо-тихо, но Сесилия поняла ее.
 —Благодарю  тебя, хвала Пресвятой Богородице! – ответила она жестом, которым пользовались обычно в часы молчания. С этой минуты мысли об одиночестве и безрадостной тоске, бывшие с ней так долго, что иногда она опасалась за свой рассудок, отступили. Она лежала, с любопытством глядя в глаза незнакомки, осмелившейся заговорить с ней. В полумраке они улыбнулись друг другу и Сесилия впервые забыв о холоде, крепко заснула.
  Прозвонили к заутрене, а Сесилия  все еще сладко спала, и незнакомке пришлось слегка похлопать ее по плечу. Позже, стоя в церкви, Сесилия запела в полную силу, и чистые, высокие звуки ее голоса затмили голоса остальных. В конце концов, пение было единственной ее радостью в Гудхеме.
   Она легко заснула и  после заутрени, и когда пришло время утренних гимнов, незнакомке пришлось разбудить ее вновь.
   Когда завершилась первая дневная месса и все сестры собрались в зале капитула, Сесилия заметила, что ее новая соседка, как и она сама, обречена сидеть ближе к двери и  снова подумала, что теперь не одна.
   Прочитав дневной текст из Библии, матушка Рикисса  зачитала список имен умерших братьев и сестер цистерцианского ордена, за чьи души они должны помолиться. Сесилия вздрагивала, если звучало имя чужестранца или павшего тамплиера, боясь услышать имя Арн.
   После утреннего собрания следовали наказания. Самым распространенным нарушением, по мнению настоятельницы, являлась излишняя болтливость. Шесть или семь раз Сесилию  наказывали именно за это, хотя никто с ней не хотел говорить и сама она ни с кем не заговаривала.
– Вышла так, — начала матушка Рикисса, с выражением лица, более напоминающим улыбку, нежели суровость, — что  пришло время наказать Сесилию.
 Сестры подняли головы, с пытливой злобой уставившись на Сесилию, воспитанницы со вздохом потупились. Однако, в этот раз наказание заслуживала не  Сесилия дочь Альгота, а новенькая,  Сесилия, дочь Ульва. Теперь в монастыре их было две, заслуживающих наказания -   рыжеволосая Сесилия дочь Альгота, прозванная за цвет волос Россой, и блондинка - Сесилия Бланка.
   День или два на хлебе и воде — таковым было обычное наказанием для Сесилии, видимо, настоятельница не теряла надежды замучить ее до смерти после тяжелых родов. Но сейчас матушка Рикисса с презрением указала на  Сесилию Бланку, приказав отвести ее к lapis culparum, камню наказания, в дальнем конце комнаты. Настоятельница и одна из сестер подошли к девушке, и взяв ее под руки, потащили к месту экзекуции.  С нее сорвали шерстяную накидку, оставив  в одной льняной сорочке, а руки подняли над головой, приковав двумя железными наручниками.
   Мать Рикисса взяла в руки плеть, остановившись рядом с закованной Сесилией Бланкой, и с затаенным торжеством оглядела свою паству. Задумавшись на мгновение, она похлопывала плетью по руке, испытывая ее. Наконец, она подала знак прочесть три раза Pater Noster и все, склонив головы, забормотали молитву.
  Pater Noster был прочитан и настоятельница указала на одну из воспитанниц, Хелену дочь Сверкера, вручив ей бич и предлагая нанести Сесилии Бланке три удара плетью во имя Отца, Сына и Святаго Духа.
   Хелена, девица неуклюжая и недалекая, получила редкую возможность выделиться из толпы. Она с восторгом посмотрела на сестер, которые ободряюще кивали, а кто-то даже подал знак задать Сесилии Бланке хорошую трепку. И она задала. Делая это впервые и не в силах понять, что наказывают для вразумления, а не  истязания, Хелена ударила, и при последним свисте  бича кровь пропитала белую сорочку Сесилии Бланки.
  Девушка простонала сквозь стиснутые зубы, но не вскрикнула и не заплакала.  Развернувшись, насколько позволяли наручники, она посмотрела в глаза раскрасневшейся и радостной Хелены и прорычала сквозь зубы, с глазами, черными от ненависти, нечто настолько ужасное, что по комнате пронесся  вздох.
— Настанет  срок, Хелена дочь Сверкера, ты  горько пожалеешь о том, что родилась на свет, клянусь Святой Девой Марией!
   Бессовестная речь ее была неуместна не столько потому, что она вовлекала Богоматерь в свой грех и не потому, что слова угрозы и гнева прозвучали в монастыре, а прежде всего потому, что Сесилия Бланка отказывалась признать справедливость  наказания, не собираясь подчиняться аббатисе.
   В комнате повисло тревожное молчание. Все ожидали, что за богохульство последуют три новых удара, однако матушка Рикисса вырвала плеть из рук Хелены, готовой начать  заново.
Прижавшись к двери, Сесилия Росса видела глаза настоятельницы, вспыхнувших красными искрами, как у дракона или  другой злобной твари. Склонив головы,  женщины шепча молитву, пытаясь скрыть ужас.
 — Три  дня карцера, — прошипела матушка Рикисса, делая долгие паузы между словами. — Три  дня карцера на хлебе и воде, в одиночестве, тишине и молитве. И только с одним одеялом – поищи прощения у крыс!
   За время, проведенное Сесилией Россой в Гудхеме, никто не приговаривался  к карцеру; об этом наказании упоминали разве что в страшных историях. Карцером называли темную холодную нору под погребом, где хранили семена. Зимой она кишела крысами, и сидеть там было равносильно самому страшному кошмару.