Бумка и Мохнатый Че

Да, взять Бумку на дачу – явно была не самая удачная из моих идей, и понял я это быстро, на следующее же после приезда утро. На отдыхе хочется поспать подольше, а не вскакивать затемно. Я зарывался в подушку, прятался под одеялом, но всё было бесполезно. Два громких, сердитых голоса, отчаянно препиравшихся прямо под моим открытым окном, проникали повсюду. Наконец, я не выдержал, вылез из кровати и перегнулся через подоконник. Ну, конечно – так я и думал. Ругались Бумка и старый барсук Моня, много лет живущий на моём участке под поленницей дров для камина. Предмета спора я не разобрал, но, кажется, речь шла о политике. Моня считался у нас старожилом и большим занудой. Немолодой, солидный и жирный был он консервативен, провинциален и придерживался крайне правых взглядов. Не удивлюсь, если он тайком голосовал за Трампа. Он был домовит, хозяйственен, обременён большой семьёй и считал себя хозяином участка. С этим другие его обитатели: бурундуки Чип и Дэйл, кролик Зяма и даже изредка забредающие в гости олени, спорить не пытались. Я и подавно – пусть себе командует.

Спорящие были примерно одного размера и темперамента и так разгорячились, что я стал опасаться, что беседа может перейти в потасовку. Из-за чего они сцепились, я так и не выяснил. После Бумка на мои расспросы недовольно буркнул: «Да ну его, хомяка старого». А Моня вообще не счёл нужным ответить и величественно удалился в свою обжитую нору под дровами. Я специально уже много лет не разбираю эту поленницу и соорудил отдельно вторую, чтобы не нарушать барсучьего уюта. Моня, впрочем, счёл это само с собой разумеющимся и никакой благодарности не выказал.

Но... если бы дело ограничилось этим. Следующий, с кем Бумка повздорил, была предводительница диких индюшек по кличке Сара Конор, давно сообразившая, что времена сменились, и никто её обширное семейство к Рождеству подавать на стол не собирается. Старая гусыня не сообщила эту радостную весть стае, а по-прежнему, всеми командовала и ставила себе в заслугу то, что её подданные безнаказанно семенят вперевалочку где угодно, и никто, кроме вырвавшихся в нетерпении на улицу домашних псов, ими не интересуется. Из-за чего они сцепились с Бумкой, осталось до конца невыясненным, но из того немногого, что мне удалось услышать, речь тоже шла о политике.

Но и это всё было бы ничего, не наткнись Бумка на случайно забредшего в наши края дальнего родственника. Медведи здесь появлялись и ранее. Не часто, но случалось. В основном это были малоинтеллигентные создания, которые рылись в помойках и до ужаса пугали привезённых из города на лето котов.

Молодой бурый бродяга, которого Бумка встретил в ближнем лесу, оказался шатуном-романтиком – эдаким медвежьим хиппи. Весёлый, беззаботный и слегка жуликоватый он странствовал по округе, ночуя где придётся, выпрашивая лакомства у местных жителей, разоряя дупла диких пчёл и приворовывая съестное на фермерских рынках. Запах исходившей от него свободы-непонятно-от-чего был так заманчив, что мой медведь не устоял. Сначала он пригласил бродягу к нам в гости. Затем в Бумкиной речи появились новые слова: «угнетатели капиталисты», «равенство», «справедливость» и «поделить». Потом они вместе напали на барсука Моню, обозвав его эксплуататором, кровопийцей и империалистом. А ещё через несколько дней, вернувшись с вечерней рыбалки, я обнаружил Бумку с его новым приятелем, которого прозвал для себя Мохнатым Че, качающихся в гамаке и мурлыкающих под гавайскую гитару незамысловатые песенки. Рядом валялись пустые пакеты из-под рыбных палочек и банки из-под сгущёнки. На мордах у обоих красовались венки из цветов с ободранной дочиста, единственной и тщательно лелеянной мной клумбы.

Я вскипел, остыл и промолчал.

Но следующим утром, когда оба медведя-социалиста уселись за стол, вооружившись ложками в предвкушении завтрака, я на кухню не вышел. Поскучав недолго, Бумка на правах хозяина полез в холодильник и обнаружил, что вместо подъеденных ими вчера припасов, новые не выросли.  Можно было, конечно, почистить и пожарить картошку, которую Бумка очень уважал, или хотя бы сварить овсяную кашу, но ни того ни другого делать приятели толком не умели, да и не хотели. Поделив на двоих последний йогурт, экспроприаторы продержались до обеда, когда Бумка не выдержал и виновато поскрёбся в дверь моей комнаты. Я как раз доел последний бутерброд с копчёной колбасой, и её дразнящий аромат ещё висел в воздухе. Бумка обижено повёл носом, покосился на пустую тарелку и поинтересовался, как у нас насчёт обеда? Я развалился в кресле, задрал ноги на журнальный столик, выдул два известных мне аккорда из губной гармошки и ответил, что такие невозвышенные материи меня больше не интересуют – я решил заняться самосовершенствованием, политической деятельностью, записался в движение «оккупируй ближайший супермаркет» и больше не позволю себя эксплуатировать.

Медведь мой насупился и задумался. А думает он, впрочем, как и делает всё остальное, быстро.

Следующим утром меня разбудил звон посуды, доносящийся из кухни аромат и такое знакомое бумканье. На цыпочках, как можно тише, я спустился вниз и заглянул в дверь. Вымытые тарелки блестели в сушке, на плите шипела сковородка с жарящейся картошкой, а Бумка в переднике и с поварёшкой в лапе колдовал над секретным бабушкиным рецептом клубничного мороженого. Куда подевался Мохнатый Че я выяснять не стал, но больше в наших краях он не появлялся. Никто о нём не грустил, и лишь капиталист Моня, отдыхая у своей норы после тяжёлого трудового дня, вспоминал старые обиды и печально вздыхал.