Заживо погребённый

Холод.
Непроглядный, абсолютный, вязкий холод. Он обволакивал со всех сторон, не позволял пошевелиться, сжимал и сминал. Еще мгновение назад было видно солнце, было тепло, обдувал легкий ветерок, славно укачивавший его в колыбели знакомого мира. А теперь – эта гнетущая тяжесть, эта слепая, беззвучная темнота. Его бросили сюда и заживо закопали.

Паника, острая и леденящая, сжала его изнутри до тошноты, до предчувствия неминуемого взрыва. Он пытался кричать, но звука не было. Была только вибрация отчаяния, которая беспощадно гасилась сырой, давящей толщей земли.
 "Почему? За что?" - мысли путались, цепляясь за обрывки памяти о свете, свободе, беззаботном покое. Все кончено.
Не помня подробности последних шокирующих моментов, он только сейчас начинал осознавать, что это могила.

Сначала пришла сырость. Не просто холод, а влага, проникающая внутрь его тела. Мир бактерий делал своё дело, ферменты ускоряли разложение, и влага сочилась уже сквозь его внешнюю защиту, ту самую прочную оболочку, что всегда была его гордостью и щитом, ту внешнюю оболочку, которую он ощущал границей своего собственного «Я». Всю свою жизнь он был уверен, что сам он и есть то содержание, которое находится внутри этой оболочки. Теперь этот щит предавал, перестал защищать от внешних воздействий, набухал, становился чужим, тесным, проницаемым. Ощущение было отвратительным – будто он сам разбухает, а его собственная кожа растягивается изнутри, теряя форму, становясь рыхлой и податливой.

И лишь немного позже началась боль. Тупое, нарастающее давление. Влага внутри него, та самая, что просочилась извне, ускорила процесс разбухания тела. Он чувствовал, как его внутренности потеряли свою комфортную форму и распираются, словно напитываясь этой чуждой, холодной жижей. Каждая молекула воды казалась иглой, впивающейся в его плоть. Он буквально трещал.
 Тихий, внутренний хруст, ужасный в своей неотвратимости.
 Тонкими, роковыми паутинками по его защитной оболочке побежали видимые трещины.

Боль перешла в агонию. Давление стало невыносимым. Оболочка его внутреннего мира, последний бастион, его "я", не выдержала. С глухим, внутренним щелчком, который отозвался мучительной судорогой во всем его существе, граница его мира окончательно разрушилась и появилась огромная прореха, большая трещина, окончательно символизирующая безвозвратность кончины. Не с краю, а прямо посредине, там, где боль была сильнее всего.  Черная пропасть разверзлась посредине его мира.

 Разрыв. Зияющая рана, открывающая миру его самое сокровенное, самое уязвимое.

И тогда наружу, в холодную, чуждую слизь земли, стало вылезать "оно".  Изменённое разбуханием его нутро. Нечто бело-серое, бесформенное, влажное и невероятно болезненное при контакте с окружающей грязью. Оно выбухало из разрыва, словно гной из нарыва, как кишки из вспоротого живота в замедленной киносъёмке. Он чувствовал каждое движение этой выворачивающейся наружу изменённой плоти – это было растяжение, разрыв связок его бытия, изнасилование самой его сути. Жизнь, его прежняя, цельная жизнь, вытекала вместе с этой белесой массой, растворяясь в могильной сырости. И он, медленно угасая, переставал быть собой.

Процесс был медленным, еле заметным, но неумолимым. Оболочка продолжала разрушаться, крошиться под напором разбухших внутренностей и всепроникающей влаги. Его тело теряло форму, расползалось. То, что раньше было им – твердым, узнаваемым, "живым" в прежнем понимании – теперь представляло собой лишь клейкую полуразрушенную массу, смешивающуюся с землей. Белая субстанция, его бывшие внутренности, уже не просто вылезли – они начинали покрываться странными волосинками, превращающимися в какие-то жуткие, тонкие нити, которые постепенно становились толще и крепче, жадно впивались в холодную, враждебную плоть земли, словно щупальца грибницы.

Сознание меркло, утопая в болоте боли и отчаяния. Последние мысли были о свете, которого он больше не увидит. О свободе, отнятой навсегда. О конце. Он не винил внешние обстоятельства, приведшие к этому концу. Проблема даже не в смерти от внешнего воздействия. Это было предательство собственного тела, мучительное саморазрушение под гнетом чуждой стихии. Распад. Гниение. Конец.

С ним было покончено. Его мир, его самоощущение, самоосознавание, его существование – все было безжалостно уничтожено, растворено в сырой темноте безымянной могилы. Ни следа от прежней формы, ни надежды. Только холодная, безмолвная тьма, принявшая его останки.

И в этой тьме, питаясь распадом его прошлой личности, его собственного прошлого "я", проклюнулся первый крошечный росток новой жизни.

Он уже не мог этого знать, но оказывается, он был зрелым желудем, и его мучительная кончина была лишь частью жизненного цикла мироздания.
Весь ужас распада, вся боль предательства собственной оболочки не исчезли бесследно – они воплотились в едкую горечь дубильных веществ, пропитавших каждую клеточку его нового, тянущегося к свету существа. И пока первые листочки радостно ловили ветерок, глубоко внутри, в самой сердцевине молодого дуба, жила неосознанная тень той великой тьмы, из которой он родился через самоуничтожение своей предыдущей формы.