Б4. Жила-была поэтесса

Жила-была поэтесса. Была такою, как все, только чуточку лучше или хуже. Ходила из булочной домой по длинной улице и всё кусала мягкий, податливый хлеб. А в это время ботинки её, осерчав на камень-спотыкач, кричали: бу-бу! Из этого жестикульсету, как у нас в Сибири говорят, и рождался ритм, на который ложились строчки, слова и знаки препинания.

Межзвёздное вещество живёт само по себе, сгорая в огнях галактики. Точно так же и поэзия возникает из тайны, из мирного сосуществования человека и звёзд. Человек живёт животом, круглосуточной жаждой размножения. Видит сны и прочие события жизни. Всё вокруг него двойное, только сердце одно. И сердце его творит Неведомое.

Через поэзию мы слушаем мир, его призывы. Слова – лишь ветер, поющий в кустах. Есть поэзия, есть и леса, и реки, и горы. В лесах поют птицы, гудят полчища насекомых. С ритмом человек – машина, без ритма – жук-плавунец. Скользит по поверхности Мироздания, не умея заглянуть вглубь. А там – самое основное. Вот что такое поэзия, если сказать о ней коротко, без лишних слов.

Не живёт ли в поэзии Святой Дух, ничем не уловимый? И так можно говорить! Видеть религию звёзд, христианство солнечных протуберанцев. И буддизм будет парить в облаках, и мусульманство пахнуть мускатом. И всё сольётся в едином танце и изменит человека. Станет он столпом, частью Мироздания. И завершит свою эволюцию в стихах. И станет действительно человеком, а не тенью его.

Поэтесса была воспитана книгами, у неё не было отца. А матерью её была школа. И поэтому выросла она и полюбила букву, которая стала ей всем. И если лето было засушливым, она уходила в огород.

Солнце рвалось на куски, металось в небе. Превращало фрукты и овощи в солому и сухари. Поэтесса бралась за букву как за мотыгу, и рыхлила ею сухостой. И влага выходила из пор и творила чудеса. Рождала жидкие побеги, от созерцания которых всем становилось хорошо!

Поэтесса жила и в Москве, и в Киеве, пока не встретила войну. Война поломала единство её существования. Всё вокруг перевернула, утвердила сапог на месте головы. Даже названия изменила. Прежде был человек, а теперь стал русский или украинец. И нужно было выбирать одно, а другое стараться уничтожить. И тогда возникала правда, творившая историю Земли, в которой не было поэзии.

Русский народ помешан на просторах земли, украинский – на реке Днепр, чудной в любую погоду. Национальные комплексы, они как вши. То в задницу человека укусят, то в голову, напрямик. Ничем в неё не пробраться, даже сверлением в сером веществе. Думает голова, облетая волосьями, и выдаёт окончательный продукт. И всё – на основе национальных предпочтений!

У поэтессы, родившейся в Киеве, все родственники были украинцы, но думала она по-русски. Это уже не первый случай в литературе. Первый случился с Пушкиным, африканцем, второй – с Гоголем, дальним родственником поэтессы. И долгими зимними вечерами, написав стихи на стене, она чинила карандаши, предназначенные для завтрашнего стихотворения. И рассуждала на такой манер: «Надо всех мужиков, мыслящих Днепром, а не простором, истребить. И если их будет много – пускай. Калийные и фосфорные удобрения нужны, без них сельскому хозяйству не развиться. А на изменившейся почве вырастить новых мужиков, влюблённых в ветер. Людей овсяного сорта, добытчиков пространств. И присоединять новые страны и государства к стенам Кремля. Это и будет коммунизм, его единственно правильное решение. И победа во всемирном масштабе, пускай и неизвестно над чем».

Поэтесса ездила на Донбасс, писала очерки о свободе. Нужно же было на что-то жить, покупать на пропитание картошку. Но об искусстве не забывала никогда. Писала стихи на снарядах, летевших в сторону украинцев, на их опасных боках. «Взрывчатка и вдохновение – как две сестры, – думала поэтесса между боями, про себя. И добавляла в конце строку Маяковского «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо!»

К ней приходил Достоевский, пускай и во сне. Доставал из кармана репу, резал её пополам. «Съешь, моя детка, вкуси горечь существования. Мир – дурак, не слушай его. Рифмуй любовь и морковь. Тогда и Отчизна заголубеет, к себе позовёт. И всюду ромашки зацветут, даже в твоих мыслях. И будет брюховность навеки побеждена!»

Так и жила в этом мире поэтесса. Тихо и складно, плодя военные стихи. И была никому не нужна, даже солнцу. Днепр грустил, глядя на неё, и Волга не показывала свою рыбу. Жила поэтесса и жила, пока не произошла в её жизни ошибка.

Приехал однажды на фронтовую линию генерал. Влез на танк, обвязался русским флагом и произнёс незарифмованную речь:

– По левую сторону Днепра должны жить русские, по правую – украинцы. Такое распоряжение поступило из Москвы!

Ладно. Пусть будет так.

Но на другой день нации снова перемешались. Где русский, где украинец, не разберёшь. Вместе чешут языки, едят блины со сметаной.

Поэтесса сидит на камне, льёт живую слезу.

– Это я неправильные стихи написала. Употребила «народ» вместо «русские» и «украинцы». Пойду, перепишу!

Бойцы же сказали:

– Пускай остаётся. Оно вернее – народ.  Когда народ – и войны не надо. Ничего нет, даже спички закончились, а округа – цветёт!

Встали бойцы и пошли домой, на свою родину. Русские – в Киев и в Москву, украинцы – следом за ними. Побросали автоматы в Днепр, поклонились мирному солнцу, как богу Яриле.

Поэтесса смотрела им вслед глазами, полными удивления. В ней кипела работа, шло переосмысление прожитых лет. Поэтесса пыталась понять, что такое искусство. И каким образом ошибка, связанная с расстановкой словосочетаний, смогла остановить войну.