Сон 406 Обсидиан

Все началось с обсидиана. Обычный, казалось бы, осколок вулканического стекла, найденный случайно на обочине пыльной дороги. Он не был примечательным, если не считать того, что ловил свет каким-то особенно жадным, бархатным блеском. Я не придал этому значения, просто машинально поднял и положил в карман. Небольшая диковина, не более.
Позже, встретившись со знакомой, я протянул ей блестящий камень. Она повертела его в руках, удивилась его гладкости и необычному черному сиянию, затем передала другому, тот – третьему. И с каждым новым прикосновением, с каждым новым взглядом, ценность этого куска вулканического стекла будто бы росла, необъяснимо увеличиваясь – не только для меня, но и для всех окружающих. Это было странно, почти пугающе, как будто сам камень излучал некое гипнотическое поле, меняющее восприятие.
Самое интересное началось потом. Время, идущее вперед для всех нас, кто так или иначе соприкоснулся с обсидианом, стало течь назад. Но не для наших тел, нет. Мы по-прежнему двигались вперед физически, старели, но наши сознания регрессировали. Воспоминания о недавнем прошлом становились туманными, растворялись, уступая место чему-то более древнему, первобытному. Не успел я опомниться, как мы уже были племенем.
Цивилизация, которую я помнил – города, технологии, сложные социальные структуры – превращалась в мираж. Мы жили в пещере, обвешанные шкурами, наши руки были грубыми, а мысли – простыми и ясными, как лезвие. Я был шаманом, тем, кто толкует знаки и говорит с духами, а последний, у кого оказался кусок обсидиана – теперь уже не просто камня, а священного Ножа, символа власти – стал нашим вождем.
Важность Ножа взлетела в глазах племени до небес. Он был центром нашего мира, источником силы и мудрости, как нам казалось. И что самое поразительное: я помнил все, что было до этого. Я был как остров в бурлящем потоке времени, единственное сознание, которое не поддалось полному забвению. Я принимал эти изменения, но понимал их абсурдность, видел, как все они крутятся вокруг надуманной важности обычной, в сущности, вещи. Обсидиан, ценный в эпоху позднего палеолита, вновь обрел для нас то же первобытное значение, но теперь это была не просто утилитарная ценность, а нечто мистическое, абсолютное.
Понимая это, я пошел к вождю, чтобы забрать то, что по праву принадлежало мне – этот камень, эту иллюзию.
********
Я подошел к вождю, который сидел у костра, угрюмый и неподвижный, словно высеченный из той же породы, что и его священный Нож. Я знал, что должен вернуть обсидиан. Это была не просто диковина, не просто символ — это было ядро нашей ложной реальности, и только я, будучи хранителем осколков истинного сознания, мог остановить это безумие.
«Верни мне Нож», — произнес я, и мой голос, привыкший к пещерным эхо, прозвучал неожиданно твердо, почти чуждо в этом первобытном мире. Я видел, как дрогнули мускулы на лице вождя. Он медленно поднял на меня глаза, в которых светилась хитрая, почти животная подозрительность. В его руках обсидиан, темный и бездонный, казался продолжением его собственной воли.
Он вроде бы согласился, кивнул. «Да, шаман. Нож твой… по праву». Однако он не двинулся. Вместо этого он начал говорить, его голос был низким и обволакивающим, словно шепот ветра в пещере. Он рассказывал о великой охоте, о мудрости древних духов, о том, как Нож защищает нас от голода и злых сил. Это были красивые слова, но в них сквозило откровенное нежелание расставаться со своей властью, со своим божеством. Он пытался меня заговорить, отвлечь, увести от сути.
Я попросил второй раз, настойчивее. «Их убогая жизнь, вождь, это следствие использования обсидиана. Этот камень держит нас в темноте, он привязал нас к этой пещере, когда мы должны были жить под открытым небом, строить, творить. Вы все — цивилизованные люди! Вы не должны жить в грязи и страхе!»
Мои слова повисли в воздухе, чуждые, непонятные. Глаза вождя, а вслед за ними и нескольких воинов, что сидели поодаль, наполнились замешательством, а затем и раздражением. Они не понимали. Слова «цивилизация», «строить», «творить» были для них пустым звуком. Они видели лишь шамана, который осмелился посягнуть на их святыню, на их единственную опору. Вождь отмахнулся, сослался на срочные дела, на предстоящую охоту, на необходимость советоваться с духами. Он пытался увильнуть от возвращения символа власти, и было очевидно: влияние обсидиана теперь было абсолютным. Камень возрос в цене до немыслимых высот.
Внезапно, поддаваясь странному импульсу, который я не мог объяснить, но который ощущался как часть древнего ритуала, я произнес: «Я прошу лишь три раза вернуть мне положенное. После этого пусть боги решают, как поступить с обманщиком».
Эти простые слова, сказанные в обычном диалоге, здесь прозвучали как суровый манифест, древнее заклинание, эхо времен, что были еще до этого сна. И когда я произнес их, пелена будто спала с моих глаз.
Я увидел.
Передо мной был не просто костер, не просто пещера. Я находился внутри туманной ткани сна, зыбкой, полупрозрачной. А внутри этой ткани, словно гигантский, пульсирующий орган, была огромная, плотная вихревая сфера – более реальная, более «топорно сделанная» в своей иллюзорности. Центром этой сферы, её источником и двигателем, выступала надуманная, накрученная, безумная важность того самого кусочка породы – обсидиана.
Осознав этот более плотный, а значит, более грубо сколоченный сон, я смог вырваться из него. Это было похоже на разрыв тонкой пленки. И едва выйдя из этой концентрированной иллюзии в привычную мне туманную ткань осознанного сновидения, я тут же проснулся. Мне не удалось задержаться в этом странном, двойном мире. Реальность захватила меня, и я лежал в своей постели, всё ещё ощущая привкус пещерного воздуха и тяжесть Ножа в невидимой руке.