Дружба с лидером

После восьмого  класса наши дороги  с Карманом разошлись. Я оказался один в училище и поступил совершенно так же, как когда-то  в школе во втором классе.  Засимпатизировал   сильнохарактерному лидеру, Ассамблею, тогда как  по опыту общения с Карманом делать это было нельзя. Слабохарактерный довольно мучительно   выбирает свою стезю и  частенько подпадает  под  желания и нужды сильнохарактерного товарища. И я опять, как и все вокруг, подпал  под  влияние лидера.

В футбольном клубе  Ассамблея   учили  начинать игру сразу, без раскачки, вполоборота, что он и продемонстрировал в  первый день в училище, где о таких педагогических новациях и не слышали. Пришел спустя двадцать пять минут после начала,  высокомерно  поговорил с физруком,  пообещал ему выступить на спартакиаде, физрук бросил нас и  начал делать с ним  прикидочку.  А Ассамблей бросил после уроков физрука и сказал, что он никуда не поедет, потому что  у него на месте бега футбол, и он возьмет липовую справку  в  медсанчасти футбольного клуба.  Сказал в открытую, ничего не боясь.

На  втором уроке по обществоведению он первым вызвался без подготовки пересказать своими словами обществоведку, на  перемене перед радиотехникой изложил футбольное краеведение, как они ходили  в ресторан и им подали какую-то  кислятину вместо хорошей водки, а лично сам он стрижется в  первой парикмахерской  Москвы напротив Кремля, где  сверх того еще моют голову. Мне, учащемуся музыкальной школы, это казалось абсурдным, однако после радиотехники все  продолжали его провожать и дослушивать из его уст последние байки.  Мне казалось, что это пустая  болтовня, но он выстраивал общение как игру в футбол, где не должно быть ни одной минуты простоя. Тренер научил его:  если ты хочешь чего-то добиться, ты должен играть весь  матч. И вот он в первый день сыграл все перемены и четыре урока,   и народ повалил за ним, чтобы добрать, что еще он скажет в автобусе.

А столкнулись мы с ним через две недели на уроке эстетики, когда он лично подошел к преподавательнице узнать, как так  получилось, что в три минуты группа в тридцать человек присмирела. А  вот что говорила эстетичка, мне очень понравилось. Она говорила  об Одетте и Одилии, что  она днем в белом, а ночью в черном. Днем любит, ночью может убить. Или будет мучить.  Все закричали:
 - Так не бывает!

Она сказала – это немецкий миф. Чайковскому был дорог этот миф  о неравенстве человека перед временами суток. Древние люди не могли объяснить,  почему сначала свет, а потом тьма, и мы  тоже не можем  объяснить – почему хороший человек, учившийся в советской школе, становится  убийцей.

Поскольку мне нечего было сказать ему, я попросил его  дать мне послушать пластинку, а он предложил послушать пластинки у него. Мы пошли   к нему, но этих кусков, которые нам ставила учительница, мы не нашли.
Утром я поехал в училище,  уверенный, что мы теперь друзья, а он не обращал на меня внимание. У него уже был друг из футбольного клуба, которого он притащил с собой, а сам он выбрал Короткова.

Коротков, который просил звать его Шеф,  был единственным человеком с той стороны Москвы, из Останкино, пришедший  в училище  не по наводке друзей, как все мы (кто  из  промзоны, кто  из области), а основательно подготовившись. Шеф взял адресную книгу всех училищ, выписал адрес радиотехнического училища и подал документы. Для всех это было  совершенно невозможно, как если бы у кого-то родственники жили в Америке.

Шеф отличался незаурядными способностями  и в  социальном плане – дружил  с перспективными. Он сел на первую парту, а  Ассамблей с Нестором сели на вторую, то есть поступили противоположно  школе – сели на места девочек-чистописак.
Конечно, мне хотелось дружить с Ассамблеем, но он уже был занят. У него  с дружбой в группе был перебор. Я был склонен думать, что это наваждение или случайность, но как только мы пришли в мастерские,  мастер познакомился с нами и  сказал, что первым делом нам надо выбрать свое начальство, поэтому он предлагает старостой группы назначить Баринова (для тех, кто не знает – Баринов  был сыном директора завода),  Урванцева предлагает сделать  профоргом группы (для тех, кто не знает – Урванцев  –  профорг завода), а также предложил   назначить санинструктором Швецова  из-за  его  привязанности к кружку самбо. Все проголосовали за кандидатов единогласно. И вдруг поднимает руку Баринов и говорит:

-А как же  нам с Ассамблеевым поступить?
-А что такое? -  спрашивает мастер.
-Да  хороший человек, и все мы его полюбили. Как-то нехорошо ему в нашей группе без должности   оставаться.
-А это ничего. Это поправимо. Знаете? Я его помощником своим сделаю.
Тогда все выдохнули с облегчением и на радостях проголосовали за все четыре  кандидатуры.

А Ассамблей поступил так,  как его учил  тренер:  играй игру плотно, не разбалтывай ни себя, ни противника, и  если тебе везуха выпала – забивай и забивай, не стой на месте. Он сразу поднял руку  и предложил план, как им команду мастеров обыграть в футбол. Я в этом ничего не понимаю – одиннадцать  человек  с той и с другой стороны, и где он лишнего для нашей команды нашел – не понимаю, но он настаивал, что это даст им шанс выиграть у мастеров.

Тем и кончилась первая встреча. В моей дружбе Ассамблей не нуждался. Когда пошли в столовую обедать, даже не показывал виду, что он  меня знает, а Рынков из «Б» подгруппы кидался в меня камнями, чтобы я не шел за ними следом в столовку. Так что никакой карьеры я не сделал   в группе, друга-лидера себе не заполучил. Хочешь не хочешь -  пришлось ездить   в училище одному  и быть там одному. Я уже было совсем потерялся в группе, как вдруг  мастер говорит мне:

- Сегодня была стипендия, а у Ассамблеева уважительный день, он на тренировке. От его  футклуба бумагу дали, что по средам он на тренировках. Так что зайди к нему и отдай ему стипендию - повышенную.  Ты же помнишь – мы голосовали, чтобы  повышенную стипендию самому лучшему ученику дать. Так вот ему дали. Не тридцать  шесть, как всем,  а сорок девять.

От одиночества я сначала не хотел идти. Что  Подгородний – одна улица что ли? Что он придумал? Кто ж его знает, где он там живет на той стороне за железной дорогой? А потом решил: попробую еще раз подружиться. И говорю: «Ну ладно, давайте деньги, схожу».

Искал-искал  -  это ладно, а то, что его дома не было,  – огорчительно. Отдал деньги матери и ушел. А утром Ассамблей  говорит  мне: «Ты приносил?» - «Я». Он так по-барски: «Ну, приходи ко мне, я сегодня свободен».

Я пришел, и он честно, как учил его тренер, отработал всю-всю встречу. Показал, где они построил на огородике дачный дом, где он держит свои бутсы. Не как другие  - в угол бросят, а наверху,  на полочке, у печки, чтоб просыхали.   И неизвестных мне латиноамериканских футболистов назвал, завоевавших чемпионат мира в этом году.

В конце я подумал:  хорошо, что мы с ним познакомились, приглашу-ка я его на день рождения   свой. Хороший будет друг. А он говорит: «Я не могу. У меня тренировки по воскресеньям».

Я думаю: по воскресеньям? Наверно, врет. Я же не знал, что им тренер говорил:  «Мне всё равно,  из города вы или из деревни, возьму вас, если не будете пропускать». Беспощадно тренировал их. А у нас в музыкальной школе – пропустил – ну и ладно.

Я ждал его на свой день рождения весь день. Мать накрыла стол. Но он не пришел. И я во второй  раз понял: ничего не будет. И действительно. Он вел себя в училище  как ни в чем не бывало, безо всяких извинений, что не пришел ко мне. Но через неделю  вдруг опять подходит и говорит:

-А правда, что ты умеешь на баяне играть?
-Да.
-Можешь на проводах моего друга в армию сыграть?
-Да.
- Приходи с инструментом в бадаевский дом. Поиграешь на проводах. Там много  не нужно – барыню да цыганочку.
-Хорошо, приду.

А сам подумал: не все еще потеряно, возможно, еще сойдемся.
И  ходил я, и играл. А потом в группе - как будто не знает меня. Я опять обиделся. А он опять как нарочно через две недели вызывает меня в коридор:
-Пойдем, посмотришь, мне одна девушка понравилась у швеек. Белые сапожки на ней очень хороши.

Меня удивило его замечание. Понравилась девушка, а как аргумент приводит сапоги? Ну ладно,  это пустое.
Поглядев на нее через дверь, я сказал:

-У нас  в  седьмом классе Бузунова  такая была. Когда все побросали общественные обязанности и начали любовями заниматься, она наоборот  все общественные дела взяла на себя, стала старостой. Ей говорят:   «Ты что?»  А она:  «В Ленинграде открываются  первые курсы компьютерной грамотности, но при подаче документов железно нужны бумаги об общественных нагрузках». У нее такой лобик был гладкий,  она так упрямо к этому шла. И эта девушка похожа на нее. Может быть,  она дочь директора ателье, что купил ей такие белые сапожки? Мне она нравится.
И Ассамблей  пошел   и предложил ей свидание.

Она сказала:
- На свидание я согласна, но только с подругой, а ты приходи с другом.
- И это разумно, - говорю я ему. – Девушка тебя не знает, она придет, опираясь на подругу, ей так будет легче. Чего ж тут удивительного?
Не знаю, откуда  у меня такая мудрость взялась, от обиды что ли, что никак  не склеивается дружба с лидером, всё-то он от меня убегает, но мы договорились, что он придет со мной, а она придет с подругой.

Приходим. Мне достается полненькая хохотушка, и мы быстро с ней налаживаем какой-то псевдокарнавал, будто мы знаем друг друга и очень симпатизируем друг другу. Вот как хорошо. Оказывается, и я,  как тренер по футболу, могу себе программу  составить и выполнить её.  И снежки-то мы бросали, и бегали друг за другом, а подходим  к станции метро - они друг на друга не смотрят.
Поехали мы с ним домой,  он  недоволен. Я понять не могу. Потом только понял, уже без него, что я пересолил в  чужих отношениях. С места в карьер –  и смех тебе, и радость, и влюбленность.

А они подумали - вот как у других-то! Сразу сошлись, понравились друг другу, а у нас как-то тяжело, не складывается. Пересолили мы в подыгрыше, что мы тоже пара. С двух сторон люди согласились ассистировать и  пересолили. И сразу пошло отторжение. Испортили их  первую встречу. Они ушли с чувством – вот бы нам такую любовь, как у них. Встретились и  всё   – любовь.
И меня осенило, что я для лидера, который давно составил свои приоритеты, нужный человек по мелким проблемам его жизни. То подыграй на проводах, то будь ассистентом для его очередной влюбленности. Я не друг ему, а нужный человек на побегушках. Хочешь таким быть для него – пожалуйста, а не хочешь – он не будет рвать с тобой, но уж другом никогда не станет. Потому что ты в социальной жизни никак себя не проявил.

А тут скоро Новый год, я распсиховался и на каникулы ушел, бросив  всю эту тягомотину с дружбой. Меня задавило одиночество    и  то, что я всего лишь  человек по мелким поручениям, с которым можно не считаться, а только вызывать,  когда он нужен.
Я так раздумался, что плюнул на свой обет больше не встречаться с Карманом после  восьмого класса и пошел его проведать. Бесхарактерный,  что сделаешь. Мне казалось, что за лидерами и удобнее и быстрее дойдешь до каких-то жизненных целей. Тогда как  слабохарактерному  нужно идти и строить свою жизнь только самому.

А Карман очень обрадовался, что,  не взирая ни на что,  он проявил характер, а я не выдержал. В школе он кулаками заставлял меня вернуться к нему, а здесь терпением взял. Раз ты слабохарактерный – рано или поздно  придешь под мое крыло.
И он вывалил всё про то полугодие, что  провел в своем электроучилище. Про то, что стал участником боксерской команды первого курса, про  саму команду и про  бои, и про тренера, который кричал на тренировках: «Я из вас вышибу табак! А ну-ка бегать!» И про то, что все городские повально занимаются американским культтуризмом.
Позже он пригласи меня на танцы, объяснив, что встретился с Черником и тот его провел туда. А еще позже, когда мы были на танцах,  и Юра  довольно успешно копировал твист, меня кто-то сзади толкнул в спину.

Я оборачиваюсь – стоит и улыбается Ассамблей.
- Мы тут с другом. Надоели нам танцы на втором  заводе. К вам пришли.
И я чувствую – какое-то ко мне уважительное отношение. И я не сразу понял:  что это? Оказалось – это то, что я сделал социальную карьеру: знаком с тем, кого Черник уважил. А для него,  выпускника Яскинской школы, где самым страшным человеком был Кучура, Черник был шанс. Через меня и Кармана Ассамблей  будет говорить, что он - друг Черника.

Это будет отмазка от Кучуры. Поэтому в училище он быстро всё перестроил, и вместо двойки - он и Шеф, ввел тройку – он, Шеф и я.
Теперь в училище    и я получил свою долю дружбы и  был очень доволен. И даже не заметил в конце учебного года – в  последних числах мая, что Юра поехал с нами на последнее занятие вовсе не для того, чтобы нас проводить, а для того, чтобы  тихо избить Закревского, потому что тот что-то не так сказал мастеру по поводу Ассамблея. Ассамблею это не понравилось, но сам он его бить не стал, а  нашел  колотушку в лице Кармана.Я даже  не видел этого.

Юра и Ассамблей  договорились тайно от меня  отомстить Закревскому. Юра отвел его за угол и врезал так, как  врезают боксеры. У Закревского замутились глаза, а Ассамблей спросил:
– Ну что? Будешь еще врать про меня мастеру?
Он  говорит:
– Не буду.
-Ну, для первого раза тебе достаточно, а  следующий раз и по-серьезному наваляем.

Закревский молча согласился с таким вердиктом.
Когда я узнал об этом,  мне стало дурно. Потом мы ушли на каникулы.  Карман ушел на Дорхимзавод по распределению. О нем я думал только одно:  никогда в жизни не было такого, чтобы он с мужиками не договорился,   всегда ладил с полуслова. За него я был спокоен.   Он как-то умел дружить со старшими мужиками. Против нашего дома микрорайон  ставил девятиэтажку,  и перед сдачей дома посадил в каждый подъезд по солдату для охраны.

И Юра  быстро  познакомился  там с Вахтангом из Грузии, тот сразу подговорил его гражданскую одежду раздобыть, а у матери много там от отца лежало. Он принес, что было, и Вахтанг  бегал в увольнение знакомиться. Так он несколько раз делал. И с Юрой они сидели  и разговаривали запросто.

Потом мы ездили в Серебряный бор купаться, но никакого впечатления это не произвело. Помусолил я эту сцену избиения,  да и забыл. А что я мог? Не мог же я с друзьями  из-за какой-то показательной драки рассориться? Хотя то, что они меня не поставили в известность, мне не понравилось.
Карман  должен был уйти работать на завод, Ассамблей в летнюю пульку чемпионата города по футболу, а  я  поехал с нашей подгруппой  в Звенигород  на озеро Глубокое, куда еще в декабре нас приглашал мастер.

Может быть,  я и догадывался, что Ассамблея не будет, но не ожидал, что Шеф переметнется к Сперанскому. И не подойдет и  сделает вид, что не знает меня.  А там, в Звенигороде,  выиграл тот, кто был  в большой компании, а упертый одиночка глупо выглядел и нетерпеливо ждал, когда это безобразие кончится.
 
Поэтому когда я приехал домой, то пошел в универмаг и купил там гитару, потому что единственным позитивом  всей этой поездки было то, что  в дороге  я увидел студентов, они пели туристические песни, и  я подумал:  раз нет у  меня друга в училище и дома, хотя бы выучусь играть бардовские  песни.

И я  сидел всё лето и подбирал аккорды. Я ведь слышал  песни, когда меня возили в детсадик после войны, когда ветеран с гармошкой орал «Раскинулось море широкое…» Какая-то нелепость  есть внутри текста «Товарищ, мы едем далеко, подальше от нашей земли», которую я никак не мог понять, но она меня трогала.
А теперь пошло другое: «Нечаянно-негаданно, бегут дороги  дальние, давай, дружок, отчаливай, канат  отвязывай причальный». Совсем другое настроение. Вот  бы его перехватить! А то   за три месяца сбесишься – сердиться на всех, сидя  в  одиночестве. Вот  я и поднаторел немножко, приехал в училище кое с каким багажом.

Сначала  пришел мастер в  классную комнату и сказал взволновано:
-К нам прибывает   Жискар Дестен из Франции. Велено завтра не на занятия приходить, а в крытые машины садиться и встречать его на Ленинском проспекте. По слухам, он приезжает в том числе  и для того, чтобы подписать с нами договоренности о цветном французском телевизоре. По оценкам наших мастеров – неудачная конструкция. Но дешевая.  А японо-американский  - удачная конструкция, но дорогая. Значит, мы на дешевку польстились. Так что  завтра  к восьми утра  - как штык!

И я понял, что это, возможно, будет мой день. Покажу себя. Иначе  зачем я это всё копил? Схватил гитару и поехал.

Нас сажают по машинам и везут на Ленинский. А там заминка. Вроде бы наш Леонид Ильич  еще не решил, принимать Жискар Дестена  как героя-космонавта или как  мелкую политическую сошку, не достойную русской всенародной любви.  И поставили нас на всякий случай на Ленинском проспекте за домами, чтобы если что –  выдвинуть,  а если ничего – то и распустить.

Я подумал: выступать обязательно надо, чего тут час толкаться! Хороший момент!  Ударил по струнам, что выучил за три месяца в одиночестве. И первое, что особенно хорошо пошло – «Нажми, водитель, тормоз поскорей! Ты нас тиранил три часа подряд, слезайте, граждане, приехали, конец. Охотный ряд, Охотный ряд, Охотный ряд!»

Народу понравилось. Мы не школьники и  не студенты. Может, одногрупники? Словом, затравочка прошла хорошо. Потом была дана отмашка, что можно выходить на Ленинский, встречать  и дружелюбно махать руками проезжающему кортежу.
На обратном пути  я  пропел  свой репертуар: «Сиреневый туман», «Желтая  роза, эмблема печали». Словом, почти концерт дал.

На следующий день выяснилось, что Ассамблея с его оруженосцем в училище нет, и целый месяц не будет - чемпионат города по футболу заканчивается в конце сентября. На его место – как он царил в прошлом году! – заступил Шеф, Коротков. Он выдал  такую речь:

-Как вы знаете, в прошлом декабре мастер приглашал всю группу на озеро. И кто хотел, тот ездил. Нам эта затея очень понравилась. В июле  мы пошли в пункт проката, взяли палатку, два спальника и сами поехали на Истру. Там провели месяц. Кто хочет – может присоединиться.

Нет, не поеду с ними.  Ассамблея нет, он продолжает футбольную карьеру, Шеф влюбился в туристическое движение,   ему оно подходит, а я уже  иду по третьему пути: оставил баян и купил гитару. Начиналась гитарная  эра, и  можно было сыграть песни  Битлз.